— Ну-с, что вы по этому поводу скажете? — спросил генерал.
— Ерунда какая-то, — ответил Евдокимов. — Анохин жив и здравствует. Обычная брехня!
— Нет, не брехня, — возразил генерал. — Они знают, что пишут. Если они пишут, что он убит, значит, они уверены в том, что он убит или будет со дня на день убит. Понятно? И если он в данную минуту еще не убит, его смерть ходит за ним по пятам. Это дело их престижа!
— В таком случае дело нашего престижа не допустить этого убийства, — сказал Евдокимов.
— Ага, это вы понимаете? — насмешливо произнес генерал. — Зачем же вы уверяете меня, что Жадова можно некоторое время не опасаться?
— Я сказал, что Жадов на некоторое время притаился, — поправился Евдокимов.
— Притаился, но не успокоился, — подчеркнул генерал. — Он готовится к прыжку, и смотрите, если вы не уследите…
Генерал не договорил.
— Попробуйте еще раз прощупать явки, которые были даны Анохину, — посоветовал генерал. — Сейчас, в связи с появлением Жадова, возможна активизация… — Он помолчал и вопросительно посмотрел на Евдокимова. — А что поделывает господин Эджвуд? По-прежнему увлекается фотографией?
— Что-то не слышно, — сказал Евдокимов. — В последнее время его вообще мало видно и слышно.
— Ну вот! — упрекнул его генерал. — Жадова не слышно, Эджвуда не видно, а Анохина со дня на день должны убить…
Генерал порывисто повернулся к Евдокимову и бросил на него хитрый вопросительный взгляд.
— Вы, кажется, хотите что-то сказать?
— Так точно! — Евдокимов вытянулся в своем кресле. — У меня появилась одна мысль, товарищ генерал, и я думаю…
— Вот и отлично! — быстро перебил его генерал, продолжая хитро улыбаться. — Как говорится, мысли великих людей сходятся. Насколько я понимаю, господин Эджвуд будет торопить своего подручного. Им нужна смерть Анохина. Вы понимаете, она им очень нужна! Поэтому ваше положение особенно сложно, вы должны смотреть в обе стороны. Но если мы сумеем схватить этого господина за руку, мы попросим его убраться от нас восвояси…
Генерал встал, вышел из-за стола и прошелся по кабинету.
Тотчас поднялся и Евдокимов.
— Вот об этом я и хотел вас предупредить, — сказал генерал. — Все это вы знаете, но они будут наращивать темпы, и я прошу вас быть начеку. — Он помедлил и добавил: — И еще есть одна загадка, которую нам никак не удается решить… — Он вопросительно взглянул на Евдокимова. — Догадываетесь?
— Штаб? — спросил Евдокимов.
— Да, штаб, — подтвердил генерал. — Штаб, штаб… Что это за штаб? С одной стороны, явная нелепость, а с другой… Должно же что-то под этим скрываться? Дыма без огня не бывает.
Генерал прошелся по кабинету, остановился у окна, посмотрел на улицу.
— Так вот, Дмитрий Степанович, придется вам еще раз поискать штаб этих повстанцев. Быть может, они перешли на другую волну, на другие часы. Ищите!.. — сказал генерал, заключая разговор. — А что касается Анохина, вы обязаны сохранить его жизнь. Вы должны сделать все, чтобы этот некролог так и остался некрологом без пяти минут.
12. Каменный дождь
Наташа отнеслась к поручению Евдокимова очень серьезно, и все же для нее в нем заключался какой-то элемент игры.
До сих пор она жила только своей жизнью: она встречалась, знакомилась, общалась и интересовалась другими людьми лишь постольку, поскольку они имели какое-то отношение к ее собственной жизни, — а теперь ей приходилось интересоваться чужой жизнью, не имеющей никакого отношения к ее собственной, и ей это даже начинало нравиться.
Она прислушивалась к чужим разговорам, присматривалась к чужим делам; ее интересовало все, что окружало Анохиных; она была готова преградить дорогу каждому неожиданному посетителю и подозревать каждого прохожего, случайно замедлившего шаги около их квартиры.
Но незваные посетители не приходили и никто не задерживался возле окон!
Каждое утро она выходила погулять, очень рано, перед завтраком. Она называла это физкультзарядкой. Она выходила вместе с Павлом Тихоновичем и шла с ним до завода. В переулке по утрам было пустынно и свежо. Наташа и Анохин шли рядом и болтали. Анохин охотно выходил вместе с Наташей: идти вдвоем было как-то спокойнее; он думал, что когда он с кем-то вдвоем, на него не решатся напасть. Сначала Наташа тоже воображала, что они идут вдвоем. Но потом начала примечать, что стоит Анохину появиться в переулке, как с обоих его концов появляются две фигуры и следуют вместе с ними на протяжении всего пути. Они просматривали весь переулок. Тот, кто шел впереди, так соразмерял свои шаги, что всегда находился от них на одинаковом расстоянии. Может быть, потому, что их всегда сопровождали эти два человека, никто на Анохина и не нападал? Ведь если Наташа сумела их увидеть, значит, мог увидеть и тот, другой, которому поручено убить…
С каждым днем чувство ответственности у Наташи как-то стиралось, спокойно текла жизнь, но зато появилась привычка выйти утром, не спеша дойти с Анохиным до завода и быстро вернуться домой. Даже Нина Ивановна, которая любила критиковать дочь, одобряла такой образ жизни.
В то утро, когда опять произошло чрезвычайное происшествие, нарушившее размеренный образ жизни Анохина, сначала все шло как обычно.
Павел Тихонович стукнул в дверь к Сомовым.
— Ты готова, Наташа?
Она тут же выскочила в переднюю.
— Угу!
Он помог ей надеть пальто: рука еще болела; швы сняли, но руку она носила на перевязи.
— Вы теперь мой постоянный кавалер! — засмеялась Наташа.
Они вышли на улицу.
Начинался сырой, промозглый день. Температура держалась где-то около нуля. В отдалении рассеивался белесоватый туман.
Наташа привычно оглянулась.
В конце переулка появился какой-то прохожий. Наташа подумала, что это один из тех, кто сопровождает их каждое утро.
Все шло как обычно.
Наташа заговорила о каких-то пустяках…
Они миновали переулок и вышли на широкую новую улицу.
Собственно говоря, улица только возникала. По одной ее стороне уже высились многоэтажные новые дома, по другой — только строились.
На этой большой улице не было уже никакого тумана.
Было очень рано, рабочий день еще не начался, люди только выходили из домов на работу.
Анохин и Наташа шли как раз вдоль строящихся зданий.
Впереди кто-то шел, позади кто-то шел.
Нет, не так просто напасть здесь на кого бы то ни было! Наташа всматривалась во все, как вахтенный на военном корабле.
Впереди, очень высоко, на уровне седьмого или шестого этажа, висела деревянная люлька — пустая люлька, в ней никого не было: рабочий день на стройке еще не начался.
В висячей люльке не было ничего необычного, таких люлек много висело над тротуаром.
Анохин и Наташа неторопливо шли под ними.
И вдруг Наташа заметила, что люлька — именно та люлька, которая висела за несколько шагов от них и к которой они приближались, как-то странно колеблется…
Наташа невольно отстала от Анохина.
Она задрала кверху голову.
Что там происходит?
Внезапно ей показалось… Нет, ничего не показалось! Это была молниеносная реакция на молниеносное движение. Недаром Евдокимов выбрал ее себе в помощники…
У нее была природная предрасположенность к этой опасной и нервной работе.
Наташа стремительно оттолкнулась от земли, как это делают спортсмены при прыжках в длину, подпрыгнула и здоровой рукой изо всех сил толкнула Анохина в спину и тут же с размаху уткнулась в него лицом.
И почти в то же мгновение за их спинами обрушилась люлька, под которой они только что проскочили, и целая груда кирпичей упала на тротуар.
— Что это?
Анохин обернулся. Он был бледен как мел.
— Ничего, — сказала Наташа, поднимая голову и смотря на груду только что обрушившегося кирпича. — Проскочили!
Двое прохожих, шедшие впереди и позади Наташи и Анохина, почти мгновенно очутились возле них.
— Идемте, идемте! — воскликнул тот, что шел впереди, схватывая Анохина за руку и увлекая его вперед. — Нечего тут рассматривать.
Он быстро увлек Анохина за собой, а тот, что шел позади, не обменявшись с передним ни одним словом, сразу нырнул в калитку забора, опоясывавшего строящийся дом, и исчез на стройке.
Должно быть, обязанности между ними были заранее и очень точно распределены.
Только Наташей никто не интересовался.
Она стояла у груды разбитого кирпича, стояла, смотрела на кирпич и не понимала, каким это чудом не были разбиты головы ее и Анохина.
Везет иногда в жизни!
Тут же она сообразила, что люлька упала неспроста.
Вот как они охотятся за Анохиным!
Один из незнакомцев, сопровождавших Анохина, побежал искать того, кто это сделал…
Наташа подумала, что она может ему понадобиться.
Ей было нехорошо, ее почему-то мутило. Она почувствовала тошноту, и ей стало страшно.
Она отошла за выступ забора и присела на глину, наваленную за выступом. Уходить было нельзя: она могла понадобиться. Она села и почувствовала, что у нее болит раненая рука.
Она не знала, сколько времени так сидела: секунду или пять секунд, минуту или пять минут… Она услышала, как кто-то по доскам пробежал за забором и через калитку выбежал на улицу. Наташа подумала, что это тот, что шел позади нее и Анохина.
Она выглянула из-за своего выступа…
Нет, этот был повыше… Она сразу его узнала. Это был тот самый человек, который хотел убить Машеньку. Вот теперь она могла бы его описать…
И вдруг чувство бесконечного ужаса наполнило ее сердце. Стоит ей крикнуть, стоит показаться, и он убьет ее так же безжалостно, как намеревался убить Машеньку.
Наташа невольно отклонилась назад.
Где же тот, который побежал искать этого человека?
Пока тот занят поисками в громадном недостроенном доме, этот человек уйдет, и Наташа бессильна его задержать…
Так и есть! Вот он подходит… Нет, бежит!
Сейчас он ее увидит…
Он пробежал, даже не посмотрев в ее сторону.
Бежит… И никого, кто бы… Он убежит! Вот он поворачивает… Скроется сейчас в переулке… Скрылся.
И никого нет.
13. Дядя Витя снова заболел
Каждое утро, отправляясь на работу, Евдокимов проезжал через переулок, где жил Роберт Д.Эджвуд. Евдокимова интересовало, не появился ли в одном из окон квартиры Эджвуда букет алых роз.
Появление букета означало, что вечером мистер Эджвуд будет в кафе на улице Горького, и Евдокимов полагал, что если мистер Эджвуд посетит кафе, он посетит его для того, чтобы встретиться там с мистером Жадовым.
Жадова, конечно, следовало арестовать, и если бы его удалось арестовать в обществе Эджвуда, помимо поимки Жадова, это означало бы и окончание деятельности самого капитана Эджвуда в Советском Союзе.
В тот день, когда букет снова появился в окне, Евдокимов доложил генералу свои соображения.
Однако генерал отнесся к предполагаемому аресту Жадова не слишком одобрительно.
— Если обстоятельства вынудят, берите, — согласился он. — Но это половина дела. Следовало бы все-таки выяснить, что представляет собою этот пресловутый штаб повстанцев, на который так часто ссылаются эмигрантские газетки и радиостанции.
Это было, так сказать, вынужденное согласие — генерал хотел от Евдокимова большего.
Евдокимов, по обыкновению, позвонил Галине: при ее посредстве встречаться с Эджвудом было проще всего.
— Что вы сегодня делаете? — небрежно поинтересовался Евдокимов.
— Скучаю, — томно отозвалась она. — Роберт не показывается, вы меня забыли…
— Галочка, не клевещите, — любезно возразил Евдокимов. — Вероятно, у мистера Эджвуда, как и у меня, много работы.
— Вечная отговорка мужчин! — недовольно сказала Галина. — Я это слышала уже много раз!
— Не сердитесь, Галочка, — нежно произнес Евдокимов. — Мы не принадлежим себе.
— Приходите к нам сегодня вечером смотреть телевизор, — пригласила Галина. — Потом что-нибудь сообразим…
Она не собиралась быть вечером в кафе, во всяком случае, Эджвуд ее туда не приглашал, иначе она сказала бы об этом Евдокимову. Это все, что ему было нужно выяснить. Эджвуд должен быть в кафе, в этом не могло быть сомнений, но если он не приглашал Галину, — значит, не хотел быть связанным; в иных случаях Галина служила Эджвуду отличной ширмой, но иногда могла и мешать. Если на этот раз Эджвуд хотел остаться свободным, не следовало связывать себя и Евдокимову.
— Увы! — сказал он, отклоняя ее приглашение “смотреть телевизор”; в Москве многие приглашали друг друга “на телевизор”. — Рад бы в рай, но у нас сегодня в институте собрание…
В крайнем случае, если он столкнется с нею в кафе, можно будет сказать, что он удрал.
Евдокимов решил идти один. Лучше всего было бы вообще не попадаться на глаза Эджвуду, а если тот все же его увидит, Евдокимов притворится смертельно пьяным. Эджвуду нравилось видеть Евдокимова пьяным, и он всегда подзадоривал “своего русского друга” пить побольше.
Евдокимов так и не принял никакого решения относительно Жадова, брать его или не брать, он предполагал решить это на месте, в зависимости от обстоятельств…
Но, не зная еще, что он предпримет, Евдокимов подготовился к операции.
Машина с тремя оперативными работниками должна была наготове стоять возле кафе, с тем чтобы в случае надобности Евдокимов мог немедленно воспользоваться необходимой помощью.
В своей попугаичьей одежде Евдокимов мало чем отличался от стиляг, сидевших за соседними столиками.
Играть свою роль следовало с самого начала. У Эджвуда здесь могли быть свои соглядатаи, и какая-нибудь мелочь могла провалить все дело.
Евдокимов сел за столик и заказал кофе и коньяк; коньяк, рюмку за рюмкой, он слил в кофейную гущу; ему всегда удавалась роль сосредоточенного пьяницы.
Он исподволь рассматривал посетителей. К его неудовольствию, на этот раз их было не так уж много. Развязные мужеподобные барышни с растрепанными волосами и претенциозные женственные юноши вели шикарную жизнь. Несколько мрачных иностранцев были явно удручены высокими ценами на вина. Несколько забулдыг, любящих выпить именно там, где берут подороже, пили разноцветные напитки. Сидели еще два или три случайно забредших человека…
Музыканты играли западные танцы с таким видом, точно играли ни для кого, они также прилежно и равнодушно играли бы и в совершенно пустом помещении.
Евдокимов держал перед собой рюмку с коньяком и сосредоточенно ее рассматривал. На самом деле его взгляд незаметно скользил от посетителя к посетителю.
“Вдруг”, “внезапно”, “неожиданно” не были теми словами, какие могли бы характеризовать действия и реакции Евдокимова, но его наметанный глаз сразу остановился и выхватил из всех посетителей кафе высокого смуглого человека, сидевшего за столиком у окна, неподалеку от выхода.
Он ел какое-то мясо, пил водку, был хмур, спокоен, ни на что не обращал внимания.
“Жадов”, — решил Евдокимов. Он был именно таким, каким его описывал Анохин, только, пожалуй, в жизни он был посильнее и пострашнее того Жадова, каким он представлялся Евдокимову.
“Да, этого взять непросто, — подумал Евдокимов, — к такому с голыми руками не подойдешь, этот дешево себя не отдаст”.
Евдокимов вертел в руках рюмку, а сам рассматривал Жадова. В нем было что-то звериное, волчье: он ни на кого не смотрел, но у него все время слегка шевелились уши. И Евдокимов понимал, что эти чуткие звериные уши ни на мгновение не перестают наблюдать за окружающим его миром, слышать все, что происходит вокруг, и не пропустят мимо себя ни малейшего дуновения опасности.
Евдокимов склонил голову к столу, казалось, он вот-вот положит голову на руки и заснет. В двери кафе вошел Эджвуд. Но скрыться от него было нелегко. Неторопливо, точно фланируя в погожий день по бульвару, он пошел мимо столиков, окидывая каждого посетителя небрежно-внимательным взглядом.
Куда же тут было от него деться?
— Вы тут, Деметрей? — услышал Евдокимов над собой.
Он поднял голову.
Эджвуд стоял возле столика. На его лице сияла приветливая улыбка, но где-то в глубине серовато-голубоватых глаз таилось холодное недоверие. В этом Евдокимов обмануться не мог, ему приходилось общаться с самыми разнообразными людьми, и он научился определять их отношение к себе. Чем-то он возбудил в Эджвуде недоверие.
Эджвуд был холоден, вежлив, насторожен. С таким Эджвудом нельзя было переигрывать; одно неверное движение или слово — и он очутится у этого Эджвуда как бы на ладошке.
Евдокимов не стал делать вид, что очень пьян.
— Сижу и жду вас, Роберт, — сказал он почти грубо.
— Меня? — удивился Эджвуд.
Такого ответа он не ожидал.
— Вас, Роберт, — повторил Евдокимов. — Я давно уже сижу здесь и жду.
— А откуда вы знали, что я буду? — подозрительно спросил Эджвуд.
Евдокимов посмотрел Эджвуду в глаза.
— Мне сказала Галина, — заявил он. Ссылка на Галину была совершенно безответственна: Галина могла сказать что угодно.
Не ожидая приглашения, Эджвуд сел возле Евдокимова.
— Что вам от меня надо? — спросил он.
Эджвуд был в очень деловом настроении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14