Понимаешь, Джон, некоторые детали колумбийской операции никогда не увидят свет. Мне кажется, что я знаю все подробности, но не могу опубликовать их. Это нанесет вред стране и никому не поможет.
– И все-таки, что тогда сделал Райан, Боб?
– Он предупредил международный скандал и принял меры, чтобы виновные так или иначе понесли наказание…
– Одним из них был Джим Каттер? – спросил Пламер, все еще пытаясь понять, на что способен Райан.
– Нет, Каттер действительно покончил с собой. Инспектор О'Дей, тот самый, что застрелил вчера террористов и сейчас сидит в помещении детского сада, следил за ним и видел, как Джим бросился под автобус.
– Ты уверен в этом?
– Абсолютно. Райан даже не подозревает, что все это мне известно. У меня несколько надежных источников информации, и полученные от них сведения совпадают с опубликованными фактами. Или все это полная правда, или самая изощренная ложь, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться. Знаешь, кто находится сейчас в Белом доме, Джон?
– Кто?
– Честный человек. Не просто «относительно честный», которого считают честным лишь потому, что до сих пор его не поймали. Райан – кристально честный человек. Я думаю, что он ни разу в жизни не совершил нечестного поступка.
– И все-таки он наивен, ведет себя, как ребенок, заблудившийся в лесу, – упрямо
повторил Пламер. Это были громкие слова, пусть еще не признание собственной ошибки, однако он уже начал испытывать первые угрызения совести.
– Может быть, и так. Но кто сказал, что мы должны преследовать его, вести себя, словно хищные волки? Нет, все это не правильно. Мы призваны бороться с коррупцией, с мошенниками, однако мы занимались этим так долго и так успешно, что упустили из виду, что в правительстве могут оказаться честные люди. – Хольцман снова посмотрел на своего коллегу. – А теперь мы противопоставляем одного другому, чтобы сделать наши новости более привлекательными и сенсационными, повысить рейтинг передач и увеличить тираж газет, и в ходе всего этого сами оказываемся коррумпированными. Разве мы не должны предпринять что-то, чтобы исправить допущенное зло?
– Я догадываюсь, о чем ты спрашиваешь, но моим ответом будет «нет».
– В век относительных ценностей приятно обнаружить нечто абсолютное, даже если оно и является ошибочным, мистер Пламер, – съязвил Хольцман. Реакция, которой он ожидал, последовала незамедлительно:
– Хитер ты, Боб, чертовски хитер, но тебе не удастся обмануть меня, понял? – Комментатор заставил себя улыбнуться. Он не мог не признать, что попытка была блестящей. Хольцман был выходцем из тех времен, о которых Пламер вспоминал с особой ностальгией.
– Что, если я докажу тебе свою правоту?
– Тогда почему ты не написал об этом? – спросил Пламер. Ни один настоящий репортер не смог бы удержаться от столь сенсационной новости.
– Я всего лишь не опубликовал эту историю. Но никогда не говорил, что не написал ее, – поправил Боб приятеля.
– Твой редактор немедленно уволил бы тебя, если бы ты…
– Ну и что? Неужели нет ничего, чем ты никогда не занимался, даже после того как у тебя есть все, к чему ты стремился?
– Ты говорил о доказательствах, – уклонился от прямого ответа Пламер.
– Они в тридцати минутах отсюда. Но эти сведения не могут быть опубликованы.
– Почему я должен верить тебе?
– Но ведь я полагаюсь на тебя, Джон. Что является для нас главным? Публикация чего-то сенсационного, верно? Но кто подумает о стране, о ее народе? Где кончается профессиональная ответственность и начинается ответственность перед страной? Я не опубликовал эту историю потому, что семья потеряла отца. Он оставил дома беременную жену. Правительство не могло заявить о своем участии в операции, и поэтому Райан решил исправить ситуацию. Он сделал это из собственных средств. Он никогда не ожидал, что кто-то узнает об этом. Как я должен был поступить? Разоблачить семью? Ради чего, Джон? Это нанесло бы непоправимый ущерб как стране, так и этой семье, а семья и без того перенесла тяжелую потерю. Моя публикация помешала бы детям получить образование. Существует множество других новостей, позволяющих обойтись без этой. Но вот что я скажу тебе, Джон: вы причинили боль честному человеку, а твой приятель с широкой улыбкой на лице лгал своей аудитории, преследуя свою личную цель. Неужели нам на все наплевать?
– Тогда почему бы тебе не опубликовать это? Хольцман заставил Джона подождать несколько секунд, прежде чем ответил:
– Я готов предоставить тебе возможность исправить положение. Ты ведь тоже принял участие в обмане. Но мне нужно твое честное слово, Джон. Я согласен поверить ему.
Значит, все обстояло не так просто, не могло не обстоять. Пламера как профессионала оскорбили дважды: во-первых, его обманул его молодой коллега из Эн-би-си, один из той новой поросли, которая считает, что успех телевизионного журналиста основывается на том, как он выглядит перед камерой. Во-вторых, он был обманут Эдом Келти, который использовал его, чтобы причинить боль…, невинному человеку? По крайней мере это нужно выяснить. Он обязан сделать это, в противном случае ему будет противно смотреть на себя в зеркало.
Телевизионный комментатор взял миниатюрный диктофон из руки Хольцмана и нажал на кнопку записи.
– Это Джон Пламер, сегодня суббота, семь пятьдесят утра, и мы стоим напротив детского сада «Гигантские шаги». Роберт Хольцман и я собираемся сейчас поехать в какое-то другое место. Я дал слово, что расследование, которое мы намерены провести, останется строго конфиденциальным и не будет оглашено. Запись на ленте является подтверждением этого обещания. Джон Пламер, – закончил он, – Служба новостей компании Эн-би-си. – Он нажал на кнопку «стоп», затем снова включил запись. – Однако, если Боб поступил нечестно по отношению ко мне, сказанное ранее теряет свою силу.
– Ну что ж, это справедливо, – согласился Хольцман, вынимая кассету из диктофона и пряча ее в карман. Обещание, данное Пламером, не имело никакой юридической силы. Даже если бы между ними был заключен договор с взаимными обязательствами, Первая поправка к Конституции
«Конгресс не должен издавать законов,…, ограничивающих свободу слова или печати., о прекращении злоупотреблений».», по-видимому, не признала бы его легитимности. Но Пламер дал слово, и оба репортера понимали, что есть вещи, которые нельзя нарушать, даже в современный век. По пути к машине Боба, Пламер остановился рядом со своим продюсером.
– Мы вернемся примерно через час, – предупредил он.
***
«Хищник» описывал плавные круги на высоте около десяти тысяч футов. Из соображений удобства, офицеры разведывательной службы на станциях слежения «След шторма» и «Пальма» присвоили трем корпусам армии Объединенной Исламской Республики обозначения I, II и III. В данный момент крохотный беспилотный самолет кружил над корпусом I, состоящим из бронетанковой дивизии восстановленной Республиканской гвардии Ирака и такой же дивизии бывшей иранской армии, носящей название «бессмертных» – так в прошлом называлась личная гвардия Ксеркса. Войска были развернуты стандартно, в классическом построении, два полка впереди и один сзади, в форме треугольника, причем в каждом случае третий полк составлял дивизионный резерв. Две дивизии были выстроены в одну линию. Линия фронта, однако, была удивительно небольшой, каждая дивизия вытянулась всего на тридцать километров, а расстояние между ними составляло только пять.
Боевая подготовка велась исключительно напряженно. Через каждые несколько километров были установлены цели – вырезанные из фанеры макеты танков. Когда они попадали в поле видимости, по ним открывали огонь. «Хищник» не мог определить, насколько точно велась стрельба, хотя было видно, что в большинстве своем цели оказывались разбиты к тому моменту, когда мимо них проходил первый эшелон боевых машин. Танки были главным образом российского производства, причем бронетанковые части, предназначенные для прорыва обороны противника, были укомплектованы тяжелыми танками Т-72 и Т-80, изготовленными на гигантском заводе в Челябинске. Пехота была оснащена боевыми машинами пехоты, БМП. Корпуса ОИР пользовались советской тактикой. Это было очевидно по передвижению подразделений, которые находились под строгим контролем дивизионного командования. Огромные массы боевых машин двигались с геометрической точностью, подобно уборочным комбайнам на пшеничных полях Канзаса, проносясь по пустыне ровными линиями.
– Я уже видел это в кино, – заметил главный сержант на станции электронной разведки.
– Где? – спросил майор Сабах.
– Нам показывали русские – тогда советские – фильмы по тактике ведения боя, сэр.
– Есть разница между ними? – Очень хороший вопрос, подумал сержант из разведывательной службы.
– Весьма небольшая, майор. – Он показал на нижнюю часть экрана. – Видите? Командир роты растянул свои танки в линию, сохраняя точное расстояние и интервалы между машинами. Недавно «хищник» пролетал над разведывательными силами дивизии, выдвинутыми вперед, и они тоже были выстроены точно так же, как и в советском учебном фильме. Вы не занимались изучением советской тактики, майор?
– Только в том плане, как она осуществлялась иракскими войсками, – признался кувейтский офицер.
– Так вот, тактика иракской армии мало отличалась от советской. Суть ее в том, чтобы нанести мощный стремительный удар, прорвать оборону противника и не дать ему времени на перегруппировку. При этом руководство танковыми частями осуществляется централизовано. Для русских ведение боя – чистая математика.
– А каков их уровень боевой подготовки?
– Достаточно высокий, сэр.
***
– Эллиот организовала слежку за Райаном прямо отсюда, – показал Хольцман, подъезжая к магазину «7-одиннадцать».
– Ты хочешь сказать, что по ее указанию за ним следили?
– Да. Лиз ненавидела его. Я никогда…, нет, в конце концов мне все-таки удалось разобраться в этом. У нее были личные счеты с Райаном. По какой-то причине она возненавидела его еще до того, как Боб Фаулер стал президентом. Причем до такой степени, что организовала утечку информации, которая должна была нанести ущерб его семье. Здорово, правда?
Это не произвело особого впечатления на Пламера.
– Таков Вашингтон.
– Верно, но она использовала свое официальное положение и государственные средства для сведения личных счетов. Такая вендетта, может быть, и характерна для Вашингтона, но является противозаконной. – Хольцман выключил двигатель и жестом показал Пламеру, что можно выходить.
Внутри они увидели маленькую женщину, хозяйку магазина, и кучу детей американо-азиатской наружности, которые раскладывали на полках товары перед началом утренней субботней торговли.
– Здравствуйте, – приветствовала их Кэрол Циммер. Она узнала Хольцмана, который заходил, чтобы купить хлеб и молоко. Впрочем, тогда его главной целью было осмотреть магазин. Она не знала, что он репортер. Но лицо Джона Пламера показалось ей знакомым, и Кэрол показала на него. – Я видела вас по телевидению!
– Да, я действительно с телевидения, – с улыбкой признался комментатор.
Старший сын – на нагрудной табличке было написано имя Лоренс – был настроен менее дружелюбно.
– Чем могу помочь вам, сэр? – спросил он. Юноша говорил по-английски без акцента, взгляд его ярких глаз был подозрительным.
– Мне хотелось бы поговорить с вами, если не возражаете, – вежливо сказал Пламер.
– О чем, сэр?
– Вы знакомы с президентом, не правда ли?
– Кофеварка вон там, сэр. Пончики на прилавке. – Юноша повернулся к ним спиной. Судя по всему, свой высокий рост, подумал Пламер, он унаследовал от отца. Похоже, он получил неплохое образование.
– Одну минуту! – позвал его Пламер. Лоренс повернулся к нему.
– В чем дело? Нам нужно заниматься работой. Извините.
– Ларри, будь вежливым с джентльменом.
– Мама, я ведь рассказывал тебе, что он сделал, помнишь? – Когда Лоренс снова посмотрел на репортеров, его глаза красноречиво говорили, что он думает о них. Этот взгляд болезненно ранил Пламера, причинив ему такую боль, какой он уже давно не испытывал.
– Извините меня, прошу вас, – сказал комментатор. – Я всего лишь хочу поговорить с вами. Как видите, здесь нет никаких телевизионных камер.
– Ты сейчас учишься на медицинском факультете, Лоренс? – спросил Хольцман.
– Откуда вы это знаете? Кто вы такой, черт побери?
– Лоренс! – послышалось предупреждение матери.
– Одну минуту, пожалуйста! – Пламер поднял вверх руки. – Я действительно хочу всего лишь поговорить с тобой. Здесь нет камер, никто не записывает наш разговор. Все сказанное останется между нами.
– Да уж, конечно. Вы дадите нам свое слово?
– Лоренс!
– Мама, позволь мне заняться этим! – огрызнулся студент и тут же извинился. – Извини, мама, но ты не знаешь, в чем дело.
– Я всего лишь пытаюсь разобраться…
– Я видел, что вы сделали, мистер Пламер. Неужели никто не сказал вам этого? Когда вы плюете в лицо президенту, вы плюете в лицо моего отца! А теперь покупайте, что вам нужно, и уходите. – Он снова отвернулся от них.
– Но я не знал, – возразил Пламер. – Если я в чем-нибудь ошибся, то почему ты не скажешь мне об этом? Обещаю, даю тебе слово, что не сделаю ничего, что повредит тебе или твоей семье. Но если я сделал что-то плохое, скажи мне, прошу тебя.
– Почему вы решили оскорбить мистера Райана? – спросила Кэрол Циммер. – Он хороший человек. Он заботится о нас. Он…
– Перестань, мама. Таким людям наплевать на все! – Лоренсу пришлось вернуться и вмешаться в разговор. Его мать слишком наивна.
– Лоренс, меня зовут Боб Хольцман. Я работаю в газете «Вашингтон пост». Мне известно о вашей семье уже несколько лет. Я отказался писать статью, потому что не хотел впутывать вас. Я знаю, что делает для вашей семьи президент Райан. Я всего лишь хочу, чтобы Джон услышал это от вас. Все сказанное останется между нами. Если бы я хотел сделать случившееся достоянием общественности, то мог бы давно опубликовать все, что знаю.
– Почему я должен доверять вам? – резко бросил Лоренс Циммер. – Вы ведь репортеры. – Эта горькая фраза вызвала у Пламера почти физическую боль. Неужели в мнении людей его профессия упала так низко?
– Ты учишься на врача? – начал Пламер с самого начала.
– Да, на втором курсе Джорджтаунского университета. Брат заканчивает Массачусетский технологический, а сестра только что принята в медицинский университет Джонса Хопкинса.
– Это стоит немалых денег. Вряд ли вы сможете платить за обучение из доходов от магазина. Мне это известно. Я знаю, сколько пришлось платить за образование своих детей.
– Мы все работаем здесь. Я работаю в магазине каждый уик-энд.
– Ты хочешь стать врачом. – заметил Пламер. – Это почетная профессия. Ты стараешься учиться на своих ошибках. Я тоже, Лоренс.
– Вы умеете говорить, мистер Пламер, это уж точно. Но на такое способны многие.
– Вам помогает президент, не правда ли?
– Если я скажу вам что-нибудь не для печати, это означает, что вы не имеете права опубликовать сказанное мной?
– Нет, строго говоря сказанное не для печати означает нечто другое. Но если я скажу тебе, прямо здесь и прямо сейчас, что никогда не использую сказанное тобой ни в какой форме – а рядом стоят люди, готовые подтвердить то, что ты мне скажешь, – и затем я нарушу данное мной слово, ты сможешь подорвать мою профессиональную репутацию. Людям моей профессии позволяют многое, – согласился Палмер, – иногда даже слишком, но мы не имеем права лгать. – В этом все дело, не правда ли? – подумал он.
Лоренс посмотрел на мать. То, что она плохо говорила по-английски, совсем не означало, что она не обладала острым умом. Кэрол молча кивнула.
– Мистер Райан был рядом с моим папой, когда его убили, – сказал юноша. – Он обещал отцу, что будет заботиться о нас. С тех пор он постоянно заботится о нашей семье, платит за обучение и тому подобное – он и его друзья в ЦРУ.
– У семьи Циммера возникли проблемы с местными хулиганами, – добавил Хольцман. – Парень из Лэнгли – я знаком с ним – приехал сюда и…
– Ему не следовало делать этого! – возразил Лоренс. – Мистер Кла…, этот человек не должен был заниматься нами.
– Почему ты не поступил в медицинский университет Джонса Хопкинса? – спросил Хольцман.
– Меня приняли в Джорджтаунский университет, – объяснил Лоренс. В его голосе все еще слышались враждебные нотки. – Так мне легче ездить на занятия, и я могу помогать в магазине. Доктор Райан – я имею в виду миссис Райан – сначала не знала этого, но когда ей стало известно, она помогла нам. Моя другая сестра начинает учебу в Хопкинсе этой осенью на подготовительном отделении.
– Но почему…? – Голос Пламера стих.
– Да потому, что он такой человек, а вы публично обделали его.
– Лоренс!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191
– И все-таки, что тогда сделал Райан, Боб?
– Он предупредил международный скандал и принял меры, чтобы виновные так или иначе понесли наказание…
– Одним из них был Джим Каттер? – спросил Пламер, все еще пытаясь понять, на что способен Райан.
– Нет, Каттер действительно покончил с собой. Инспектор О'Дей, тот самый, что застрелил вчера террористов и сейчас сидит в помещении детского сада, следил за ним и видел, как Джим бросился под автобус.
– Ты уверен в этом?
– Абсолютно. Райан даже не подозревает, что все это мне известно. У меня несколько надежных источников информации, и полученные от них сведения совпадают с опубликованными фактами. Или все это полная правда, или самая изощренная ложь, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться. Знаешь, кто находится сейчас в Белом доме, Джон?
– Кто?
– Честный человек. Не просто «относительно честный», которого считают честным лишь потому, что до сих пор его не поймали. Райан – кристально честный человек. Я думаю, что он ни разу в жизни не совершил нечестного поступка.
– И все-таки он наивен, ведет себя, как ребенок, заблудившийся в лесу, – упрямо
повторил Пламер. Это были громкие слова, пусть еще не признание собственной ошибки, однако он уже начал испытывать первые угрызения совести.
– Может быть, и так. Но кто сказал, что мы должны преследовать его, вести себя, словно хищные волки? Нет, все это не правильно. Мы призваны бороться с коррупцией, с мошенниками, однако мы занимались этим так долго и так успешно, что упустили из виду, что в правительстве могут оказаться честные люди. – Хольцман снова посмотрел на своего коллегу. – А теперь мы противопоставляем одного другому, чтобы сделать наши новости более привлекательными и сенсационными, повысить рейтинг передач и увеличить тираж газет, и в ходе всего этого сами оказываемся коррумпированными. Разве мы не должны предпринять что-то, чтобы исправить допущенное зло?
– Я догадываюсь, о чем ты спрашиваешь, но моим ответом будет «нет».
– В век относительных ценностей приятно обнаружить нечто абсолютное, даже если оно и является ошибочным, мистер Пламер, – съязвил Хольцман. Реакция, которой он ожидал, последовала незамедлительно:
– Хитер ты, Боб, чертовски хитер, но тебе не удастся обмануть меня, понял? – Комментатор заставил себя улыбнуться. Он не мог не признать, что попытка была блестящей. Хольцман был выходцем из тех времен, о которых Пламер вспоминал с особой ностальгией.
– Что, если я докажу тебе свою правоту?
– Тогда почему ты не написал об этом? – спросил Пламер. Ни один настоящий репортер не смог бы удержаться от столь сенсационной новости.
– Я всего лишь не опубликовал эту историю. Но никогда не говорил, что не написал ее, – поправил Боб приятеля.
– Твой редактор немедленно уволил бы тебя, если бы ты…
– Ну и что? Неужели нет ничего, чем ты никогда не занимался, даже после того как у тебя есть все, к чему ты стремился?
– Ты говорил о доказательствах, – уклонился от прямого ответа Пламер.
– Они в тридцати минутах отсюда. Но эти сведения не могут быть опубликованы.
– Почему я должен верить тебе?
– Но ведь я полагаюсь на тебя, Джон. Что является для нас главным? Публикация чего-то сенсационного, верно? Но кто подумает о стране, о ее народе? Где кончается профессиональная ответственность и начинается ответственность перед страной? Я не опубликовал эту историю потому, что семья потеряла отца. Он оставил дома беременную жену. Правительство не могло заявить о своем участии в операции, и поэтому Райан решил исправить ситуацию. Он сделал это из собственных средств. Он никогда не ожидал, что кто-то узнает об этом. Как я должен был поступить? Разоблачить семью? Ради чего, Джон? Это нанесло бы непоправимый ущерб как стране, так и этой семье, а семья и без того перенесла тяжелую потерю. Моя публикация помешала бы детям получить образование. Существует множество других новостей, позволяющих обойтись без этой. Но вот что я скажу тебе, Джон: вы причинили боль честному человеку, а твой приятель с широкой улыбкой на лице лгал своей аудитории, преследуя свою личную цель. Неужели нам на все наплевать?
– Тогда почему бы тебе не опубликовать это? Хольцман заставил Джона подождать несколько секунд, прежде чем ответил:
– Я готов предоставить тебе возможность исправить положение. Ты ведь тоже принял участие в обмане. Но мне нужно твое честное слово, Джон. Я согласен поверить ему.
Значит, все обстояло не так просто, не могло не обстоять. Пламера как профессионала оскорбили дважды: во-первых, его обманул его молодой коллега из Эн-би-си, один из той новой поросли, которая считает, что успех телевизионного журналиста основывается на том, как он выглядит перед камерой. Во-вторых, он был обманут Эдом Келти, который использовал его, чтобы причинить боль…, невинному человеку? По крайней мере это нужно выяснить. Он обязан сделать это, в противном случае ему будет противно смотреть на себя в зеркало.
Телевизионный комментатор взял миниатюрный диктофон из руки Хольцмана и нажал на кнопку записи.
– Это Джон Пламер, сегодня суббота, семь пятьдесят утра, и мы стоим напротив детского сада «Гигантские шаги». Роберт Хольцман и я собираемся сейчас поехать в какое-то другое место. Я дал слово, что расследование, которое мы намерены провести, останется строго конфиденциальным и не будет оглашено. Запись на ленте является подтверждением этого обещания. Джон Пламер, – закончил он, – Служба новостей компании Эн-би-си. – Он нажал на кнопку «стоп», затем снова включил запись. – Однако, если Боб поступил нечестно по отношению ко мне, сказанное ранее теряет свою силу.
– Ну что ж, это справедливо, – согласился Хольцман, вынимая кассету из диктофона и пряча ее в карман. Обещание, данное Пламером, не имело никакой юридической силы. Даже если бы между ними был заключен договор с взаимными обязательствами, Первая поправка к Конституции
«Конгресс не должен издавать законов,…, ограничивающих свободу слова или печати., о прекращении злоупотреблений».», по-видимому, не признала бы его легитимности. Но Пламер дал слово, и оба репортера понимали, что есть вещи, которые нельзя нарушать, даже в современный век. По пути к машине Боба, Пламер остановился рядом со своим продюсером.
– Мы вернемся примерно через час, – предупредил он.
***
«Хищник» описывал плавные круги на высоте около десяти тысяч футов. Из соображений удобства, офицеры разведывательной службы на станциях слежения «След шторма» и «Пальма» присвоили трем корпусам армии Объединенной Исламской Республики обозначения I, II и III. В данный момент крохотный беспилотный самолет кружил над корпусом I, состоящим из бронетанковой дивизии восстановленной Республиканской гвардии Ирака и такой же дивизии бывшей иранской армии, носящей название «бессмертных» – так в прошлом называлась личная гвардия Ксеркса. Войска были развернуты стандартно, в классическом построении, два полка впереди и один сзади, в форме треугольника, причем в каждом случае третий полк составлял дивизионный резерв. Две дивизии были выстроены в одну линию. Линия фронта, однако, была удивительно небольшой, каждая дивизия вытянулась всего на тридцать километров, а расстояние между ними составляло только пять.
Боевая подготовка велась исключительно напряженно. Через каждые несколько километров были установлены цели – вырезанные из фанеры макеты танков. Когда они попадали в поле видимости, по ним открывали огонь. «Хищник» не мог определить, насколько точно велась стрельба, хотя было видно, что в большинстве своем цели оказывались разбиты к тому моменту, когда мимо них проходил первый эшелон боевых машин. Танки были главным образом российского производства, причем бронетанковые части, предназначенные для прорыва обороны противника, были укомплектованы тяжелыми танками Т-72 и Т-80, изготовленными на гигантском заводе в Челябинске. Пехота была оснащена боевыми машинами пехоты, БМП. Корпуса ОИР пользовались советской тактикой. Это было очевидно по передвижению подразделений, которые находились под строгим контролем дивизионного командования. Огромные массы боевых машин двигались с геометрической точностью, подобно уборочным комбайнам на пшеничных полях Канзаса, проносясь по пустыне ровными линиями.
– Я уже видел это в кино, – заметил главный сержант на станции электронной разведки.
– Где? – спросил майор Сабах.
– Нам показывали русские – тогда советские – фильмы по тактике ведения боя, сэр.
– Есть разница между ними? – Очень хороший вопрос, подумал сержант из разведывательной службы.
– Весьма небольшая, майор. – Он показал на нижнюю часть экрана. – Видите? Командир роты растянул свои танки в линию, сохраняя точное расстояние и интервалы между машинами. Недавно «хищник» пролетал над разведывательными силами дивизии, выдвинутыми вперед, и они тоже были выстроены точно так же, как и в советском учебном фильме. Вы не занимались изучением советской тактики, майор?
– Только в том плане, как она осуществлялась иракскими войсками, – признался кувейтский офицер.
– Так вот, тактика иракской армии мало отличалась от советской. Суть ее в том, чтобы нанести мощный стремительный удар, прорвать оборону противника и не дать ему времени на перегруппировку. При этом руководство танковыми частями осуществляется централизовано. Для русских ведение боя – чистая математика.
– А каков их уровень боевой подготовки?
– Достаточно высокий, сэр.
***
– Эллиот организовала слежку за Райаном прямо отсюда, – показал Хольцман, подъезжая к магазину «7-одиннадцать».
– Ты хочешь сказать, что по ее указанию за ним следили?
– Да. Лиз ненавидела его. Я никогда…, нет, в конце концов мне все-таки удалось разобраться в этом. У нее были личные счеты с Райаном. По какой-то причине она возненавидела его еще до того, как Боб Фаулер стал президентом. Причем до такой степени, что организовала утечку информации, которая должна была нанести ущерб его семье. Здорово, правда?
Это не произвело особого впечатления на Пламера.
– Таков Вашингтон.
– Верно, но она использовала свое официальное положение и государственные средства для сведения личных счетов. Такая вендетта, может быть, и характерна для Вашингтона, но является противозаконной. – Хольцман выключил двигатель и жестом показал Пламеру, что можно выходить.
Внутри они увидели маленькую женщину, хозяйку магазина, и кучу детей американо-азиатской наружности, которые раскладывали на полках товары перед началом утренней субботней торговли.
– Здравствуйте, – приветствовала их Кэрол Циммер. Она узнала Хольцмана, который заходил, чтобы купить хлеб и молоко. Впрочем, тогда его главной целью было осмотреть магазин. Она не знала, что он репортер. Но лицо Джона Пламера показалось ей знакомым, и Кэрол показала на него. – Я видела вас по телевидению!
– Да, я действительно с телевидения, – с улыбкой признался комментатор.
Старший сын – на нагрудной табличке было написано имя Лоренс – был настроен менее дружелюбно.
– Чем могу помочь вам, сэр? – спросил он. Юноша говорил по-английски без акцента, взгляд его ярких глаз был подозрительным.
– Мне хотелось бы поговорить с вами, если не возражаете, – вежливо сказал Пламер.
– О чем, сэр?
– Вы знакомы с президентом, не правда ли?
– Кофеварка вон там, сэр. Пончики на прилавке. – Юноша повернулся к ним спиной. Судя по всему, свой высокий рост, подумал Пламер, он унаследовал от отца. Похоже, он получил неплохое образование.
– Одну минуту! – позвал его Пламер. Лоренс повернулся к нему.
– В чем дело? Нам нужно заниматься работой. Извините.
– Ларри, будь вежливым с джентльменом.
– Мама, я ведь рассказывал тебе, что он сделал, помнишь? – Когда Лоренс снова посмотрел на репортеров, его глаза красноречиво говорили, что он думает о них. Этот взгляд болезненно ранил Пламера, причинив ему такую боль, какой он уже давно не испытывал.
– Извините меня, прошу вас, – сказал комментатор. – Я всего лишь хочу поговорить с вами. Как видите, здесь нет никаких телевизионных камер.
– Ты сейчас учишься на медицинском факультете, Лоренс? – спросил Хольцман.
– Откуда вы это знаете? Кто вы такой, черт побери?
– Лоренс! – послышалось предупреждение матери.
– Одну минуту, пожалуйста! – Пламер поднял вверх руки. – Я действительно хочу всего лишь поговорить с тобой. Здесь нет камер, никто не записывает наш разговор. Все сказанное останется между нами.
– Да уж, конечно. Вы дадите нам свое слово?
– Лоренс!
– Мама, позволь мне заняться этим! – огрызнулся студент и тут же извинился. – Извини, мама, но ты не знаешь, в чем дело.
– Я всего лишь пытаюсь разобраться…
– Я видел, что вы сделали, мистер Пламер. Неужели никто не сказал вам этого? Когда вы плюете в лицо президенту, вы плюете в лицо моего отца! А теперь покупайте, что вам нужно, и уходите. – Он снова отвернулся от них.
– Но я не знал, – возразил Пламер. – Если я в чем-нибудь ошибся, то почему ты не скажешь мне об этом? Обещаю, даю тебе слово, что не сделаю ничего, что повредит тебе или твоей семье. Но если я сделал что-то плохое, скажи мне, прошу тебя.
– Почему вы решили оскорбить мистера Райана? – спросила Кэрол Циммер. – Он хороший человек. Он заботится о нас. Он…
– Перестань, мама. Таким людям наплевать на все! – Лоренсу пришлось вернуться и вмешаться в разговор. Его мать слишком наивна.
– Лоренс, меня зовут Боб Хольцман. Я работаю в газете «Вашингтон пост». Мне известно о вашей семье уже несколько лет. Я отказался писать статью, потому что не хотел впутывать вас. Я знаю, что делает для вашей семьи президент Райан. Я всего лишь хочу, чтобы Джон услышал это от вас. Все сказанное останется между нами. Если бы я хотел сделать случившееся достоянием общественности, то мог бы давно опубликовать все, что знаю.
– Почему я должен доверять вам? – резко бросил Лоренс Циммер. – Вы ведь репортеры. – Эта горькая фраза вызвала у Пламера почти физическую боль. Неужели в мнении людей его профессия упала так низко?
– Ты учишься на врача? – начал Пламер с самого начала.
– Да, на втором курсе Джорджтаунского университета. Брат заканчивает Массачусетский технологический, а сестра только что принята в медицинский университет Джонса Хопкинса.
– Это стоит немалых денег. Вряд ли вы сможете платить за обучение из доходов от магазина. Мне это известно. Я знаю, сколько пришлось платить за образование своих детей.
– Мы все работаем здесь. Я работаю в магазине каждый уик-энд.
– Ты хочешь стать врачом. – заметил Пламер. – Это почетная профессия. Ты стараешься учиться на своих ошибках. Я тоже, Лоренс.
– Вы умеете говорить, мистер Пламер, это уж точно. Но на такое способны многие.
– Вам помогает президент, не правда ли?
– Если я скажу вам что-нибудь не для печати, это означает, что вы не имеете права опубликовать сказанное мной?
– Нет, строго говоря сказанное не для печати означает нечто другое. Но если я скажу тебе, прямо здесь и прямо сейчас, что никогда не использую сказанное тобой ни в какой форме – а рядом стоят люди, готовые подтвердить то, что ты мне скажешь, – и затем я нарушу данное мной слово, ты сможешь подорвать мою профессиональную репутацию. Людям моей профессии позволяют многое, – согласился Палмер, – иногда даже слишком, но мы не имеем права лгать. – В этом все дело, не правда ли? – подумал он.
Лоренс посмотрел на мать. То, что она плохо говорила по-английски, совсем не означало, что она не обладала острым умом. Кэрол молча кивнула.
– Мистер Райан был рядом с моим папой, когда его убили, – сказал юноша. – Он обещал отцу, что будет заботиться о нас. С тех пор он постоянно заботится о нашей семье, платит за обучение и тому подобное – он и его друзья в ЦРУ.
– У семьи Циммера возникли проблемы с местными хулиганами, – добавил Хольцман. – Парень из Лэнгли – я знаком с ним – приехал сюда и…
– Ему не следовало делать этого! – возразил Лоренс. – Мистер Кла…, этот человек не должен был заниматься нами.
– Почему ты не поступил в медицинский университет Джонса Хопкинса? – спросил Хольцман.
– Меня приняли в Джорджтаунский университет, – объяснил Лоренс. В его голосе все еще слышались враждебные нотки. – Так мне легче ездить на занятия, и я могу помогать в магазине. Доктор Райан – я имею в виду миссис Райан – сначала не знала этого, но когда ей стало известно, она помогла нам. Моя другая сестра начинает учебу в Хопкинсе этой осенью на подготовительном отделении.
– Но почему…? – Голос Пламера стих.
– Да потому, что он такой человек, а вы публично обделали его.
– Лоренс!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191