И она отшатнулась в испуге при виде Дени, сидящего за письменным столом. Уж не воскресший ли это Блез? Не она ли сама, уходя с веселого завтрака после крестин, спутала близнецов, которые были так похожи друг на друга, что родители долгое время различали их только по цвету глаз? И теперь она вновь увидела в Дени Блеза: это вернулся Блез, он опять занял свое место, и он завладеет заводом, хотя она и убила его. Она просчиталась, — даже мертвый он завладеет заводом. Она убила одного из Фроманов, по тотчас же появился другой. Когда один из них умирает, другой заполняет брешь. И содеянное преступление показалось ей столь бессмысленным и ненужным, что она совсем растерялась, подалась назад, словно перед ней возник призрак — волосы на голове зашевелились, на лбу от ужаса выступил холодный пот.
— Это объявление для рабочих, — повторял Бошен. — Мы вывесим его на воротах.
Овладев собой, Констанс подошла ближе и сказала мужу:
— Напиши сам. К чему в такую минуту утруждать Блеза?
Она сказала «Блез», и леденящий ужас снова охватил ее. Невольно она услышала свои собственные слова, сказанные там, в прихожей: «Блез, принесите мне мое боа!» — а принес ей боа Дени. К чему было убивать Блеза, если остался Дени? Если смерть скосит одного из бойцов жизни, на смену ему всегда придет другой, чтобы занять на поле битвы опустевшее место.
Но Констанс ожидал еще один удар. В гостиную вошли Матье и Марианна, несчастный Моранж, охваченный безотчетной потребностью действовать, лихорадочно шагал взад и вперед, временами останавливался, растерянно топчась на месте, терзаясь жесточайшими муками, хотя сам не мог разобраться в этой сумятице чувств, сводившей его с ума.
— Я спущусь, — пролепетала Марианна, пытаясь осушить слезы и удержаться на ногах. — Пойду к Шарлотте, подготовлю ее, сообщу о несчастье... Только я смогу найти нужные слова, чтобы не убить ее вместе с крошкой, которого она носит под сердцем.
Растерянный, встревоженный Матье удерживал ее, желая уберечь от нового испытания:
— Нет, нет. Прошу тебя. Пойдет Дени, или я схожу сам.
С кротким упорством Марианна направилась к лестнице.
— Только я могу ей об этом сказать, поверь мне, у меня хватит сил.
И вдруг она упала без чувств. Пришлось уложить ее в гостиной на диване. Потом, когда она уже начала приходить в себя, хотя лицо ее, сведенное судорогой, было еще мертвенно-бледным, у нее началась неукротимая рвота.
И тогда, видя, с каким участием суетится Констанс: звонит горничной, велит ей принести домашнюю аптечку, — Матье признался в том, что они с женой до сих пор скрывали:
— Она беременна, на четвертом месяце, как и Шарлотта. В ее возрасте, в сорок три года, ей как-то неловко, мы поэтому никому не говорили. О! Что это за женщина! Какое неслыханное мужество, она хотела уберечь невестку от страшного и неожиданного удара хотя бы ценой собственной жизни.
Боже праведный! Опять беременна! Эта новость, как страшный удар, оглушила Констанс. Стало быть, если с ее помощью теперь погибнет Дени, его заменит другой Фроман, который скоро появится на свет. И всякий раз другой и другой, и так до бесконечности! С этим источником силы, с этой неиссякаемой жизнью бороться бессмысленно. Потрясенная тем, что едва открывшаяся брешь тотчас же заполнилась, она, бесплодная смоковница, почувствовала всю свою жалкую несостоятельность, все свое убожество. И она была побеждена, ее охватил священный ужас, словно ее смело и уносит победоносным потоком этой плодовитости, которой не видно конца.
V
Через год с лишним в Шантебле происходило большое празднество. Дени, занявший на заводе место Блеза, женился на Марте Девинь. Для всей семьи, оплакивавшей понесенную утрату, это было как бы первой улыбкой, первым лучом ласкового весеннего солнца, проглянувшего после суровой зимы. Исстрадавшиеся Матье и Марианна, все еще носившие траур, тихо радовались этому извечному возрождению жизни. Мать пожелала надеть светлое платье, отец по ряду соображений согласился не откладывать свадьбы, которая была решена уже много месяцев назад. Уже более двух лет вечным сном спала на маленьком жанвильском кладбище Роза, более года прошло с тех пор, как с нею рядом упокоился Блез, и обе могилы всегда были убраны свежими цветами. И память о дорогих умерших жила в сердцах близких, которые аккуратно посещали кладбище, и они — Роза и Блез — тоже незримо должны были присутствовать на празднике, занять отведенное им почетное место, словно бы и они вместе с родителями решили, что пришла пора отпраздновать свадьбу и не омрачать долее скорбью радость нового роста семьи.
Водворение Дени на заводе произошло как-то само собой. Если он не начал работать там тотчас же по окончании технического училища, где он проучился три года, то лишь потому, что место было занято Блезом. Техническое образование как бы предназначало ого для этой должности. Целые дни он проводил на заводе, где сразу пришелся к месту. Ему оставалось только занять старый флигелек, откуда Шарлотта, потрясенная страшной катастрофой, поспешно съехала вместо со своей маленькой Бертой, переселившись в Шантебле. К тому же поступление Дени на завод разрешало
вопрос о деньгах, которые Матье ссудил Бошену, уступившему за это право на шестую часть доходов. Так как деньги принадлежали семье Фроман, то брат просто заменил брата, подписав контракт, который должен был подписать покойный Блез; однако, с присущей ему честностью, Дени потребовал, чтобы из доходов была назначена пенсия для Шарлотты, вдовы брата. Все дело было улажено за неделю, без особых разногласий, в силу самой логики фактов. Констанс, растерявшаяся, подавленная, не успела даже начать войну, ибо муж не давал ей слова сказать и при всяком удобном и неудобном случае повторял: «Что прикажешь мне делать? Без помощника мне не обойтись, будь то Дени или кто-нибудь другой, а если он мне надоест, я раньше чем через год выкуплю эту долю и выброшу его вон». И она молчала, боясь взорваться, высказать ему в лицо свое презрение; она приходила в отчаяние при мысли, что стены их дома вот-вот рухнут ей на голову.
Тогда-то Дени и счел своевременным вступить в брак с Мартой Девинь, что в принципе было ужо давно решено. Младшая сестра Шарлотты и неразлучная подружка Розы вот уже три года ждала его — нежная и покорная, с светлой улыбкой на губах. Они были знакомы с детства и на заброшенных тропинках Жанвиля поклялись друг другу в верности, но добавили при этом, что не будут торопить события, что счастье всей жизни стоит того, чтобы дождаться времени, когда они будут в силах создать настоящую семью. Люди немало дивились, что юноша, столь много обещающий, в двадцать шесть лет завоевавший блестящее положение, так упорно настаивал на браке с бесприданницей. Матье и Марианна легко согласились на этот брак, одобряя разумные доводы сына. Дели не желал жениться на богатой, которая обошлась бы ему дороже принесенного ею приданого, он радовался, что нашел себе красивую, здоровую, разумную и дельную жену, которая будет подругой, помощницей, утешением всей его жизни. С ней ему нечего было опасаться неожиданностей, он прекрасно знал ее, к тому же она была очаровательна, скромна, добра — словом, обладала всеми достоинствами, необходимыми для прочного семейного счастья. И он тоже был хороший человек, очень благоразумный, пожалуй, слишком благоразумный, как говорили о нем, и она это знала и решила рука об руку пройти с ним жизненный путь, счастливая, уверенная в том, что они вместе спокойно проживут жизнь, озаренные ясным сиянием разумной любви.
Накануне свадьбы в Шантебле шли большие приготовления. Однако на празднество, ввиду недавнего траура, решили пригласить только близких. Кроме членов семьи, приглашение получили Сегены и Бошены, к тому же Бошены были родственниками Марианны. К завтраку ждали не более двадцати человек. Но всем хотелось быть как можно сердечнее, внимательнее, как можно красивее, и каждый изощрялся, лишь бы придумать еще что-нибудь приятное, трогательное, дабы еще прочнее скрепить тесные сердечные узы. Потому так тщательно обдумывали вопрос, где поставить стол, как его убрать и чем кормить гостей. Начало июля выдалось такое солнечное, такое теплое, что единогласно было решено накрыть стол на дворе под деревьями. Возле прежнего охотничьего домика, простого флигелька, где когда-то, по приезде в Жанвиль, поселились молодые супруги Фроман, нашлось очаровательное местечко. Это было как бы гнездо семьи, ее корень, откуда побеги ее разрастались по всей округе. Окончательно пришедший в ветхость флигелек Матье отремонтировал и расширил, рассчитывая поселиться там с Марианной, оставив при себе только Шарлотту с детьми, а форму собирался в недалеком будущем передать своему сыну Жерве, радуясь, что скоро заживет как патриарх, как отрекшийся от престола король, которому по-прежнему повинуются все и вся, чтя мудрость его советов. На месте старого запущенного сада теперь раскинулась покрытая свежей травой лужайка, вокруг которой, подобно добрым и преданным друзьям, высились великолепные деревья — вязы и буки. Эти деревья посадил он сам, Матье, и они выросли на его глазах, стали как бы плотью от его плоти. Но самым дорогим его детищем, его любимцем, был стоявший посреди лужайки могучий двадцатилетний дуб, выросший из хрупкого черенка, который он сам, с помощью Марианны, посадил в тот день, когда они обосновались в Шантебле: пока он орудовал заступом, жена держала черенок. Их питомец вырос, широко раскинул ветви, словно здоровая кровь Фроманов с каждой новой весной бродила в нем могучим потоком жизненных соков. А рядом с этим дубом, — он тоже был членом их крепкой семьи, — находился бассейн, куда из источников по трубам поступала родниковая вода, и журчание ее никогда не смолкало.
Именно здесь накануне свадьбы и происходил семейный совет. Матье и Марианна пришли первыми, чтобы взглянуть, как идут приготовления. Они застали там Шарлотту, которая, сидя с большим альбомом на коленях, делала наброски старого дуба.
— Сюрприз? — спросили у нее Матье и Марианна. Она смущенно улыбнулась:
— Да, сюрприз, потом сами увидите.
Тут она призналась, что вот уже две недели расписывает акварелью меню для свадебного завтрака. Ей пришла трогательная мысль изобразить на меню детские игры, детские головки, весь фромановский выводок, и старые фотографии помогли ей воспроизвести сходство. Старый дуб должен был служить фоном для двух последних малышей — крошек Бенжамена и Гийома.
Матье и Марианна пришли в восторг от этой вереницы розовых мордашек и с умилением узнавали их. Тут были и оба их близнеца в обнимку, еще в колыбели; и Роза, незабвенная покойница, в рубашонке, и Амбруаз, и Жерве, катающиеся нагишом по траве, и Грегуар, и Николя, нерадивый школьник, разоритель птичьих гнезд, и Клер, и дочери Луиза, Мадлена и Маргарита, — вот они носятся по ферме, скачут на лошадях, гонят прочь кур. Но в особенности растрогал Марианну портрет ее последнего сыночка Бенжамена, ему только что исполнилось девять месяцев, и Шарлотта изобразила мальчика под дубом в одной коляске со своим сыном Гийомом, его ровесником, родившимся на восемь дней позже.
— Дядюшка и племянник, — пошутил Матье. — А дядюшка, как не говорите, все нее старше на целую неделю.
Марианна улыбнулась, но глаза ее затуманили слезы умиления. Рисунок задрожал в ее руке, и она сказала:
— Сокровища наши! Сыночек мой дорогой, дорогой мой внучек! И снова я мать и снова бабушка!.. Дорогие крошки, они вдохнули в нас надежду и мужество, они залечили нашу рану — в них наше утешение.
И это была правда. Какая скорбь, какая тоска царили в семье в первое время, когда Шарлотта, покинув завод, поселилась на ферме! Беременная на четвертом месяце, как и Марианна, она чуть не умерла после трагической катастрофы, унесшей Блеза. Понемногу она пришла в себя, особенно с тех пор, как ее дочурка Берта, болезненная девочка, поразительно окрепла и порозовела на свежем воздухе Шантебле. Шарлотта твердо решила посвятить себя воспитанию двух своих ребятишек, остаться до конца жизни здесь, в тиши, под этим гостеприимным кровом, счастливая тем, что у детей есть бабушка и дедушка, которые помогут, поддержат ее. Она и всегда была какая-то неземная, прелестная в своей мечтательности, жаждущая любить и быть любимой. Поселившись вместе с родителями покойного мужа в старом охотничьем домике, который Матье переоборудовал для них троих, она постепенно вернулась к жизни. И даже снова взялась за живопись — это был дополнительный источник доходов, сверх того, что ей выплачивал завод; свои акварели она сбывала одному парижскому торговцу. Но самым большим утешением, истинным целителем ее душевных ран стал Гийом, подарок умершего мужа, дитя, которое воскресило отца и словно возвратило безутешной вдове любимого супруга. Тем же стал для Марианны и маленький Бенжамен, родившийся поело смерти Блеза, заменивший утраченного сына и заполнивший собой пустоту в сердце матери. Обеим женщинам, обеим матерям доставляло ни с чем не сравнимую радость вместе кормить своих маленьких бесценных утешителей. Они забывались, глядя, как растут и крепнут малыши, кормили их грудью в одни и то же часы, в едином стремлении никогда не разлучать детей и вырастить их сильными, красивыми, добрыми. Хотя одна из них была почти вдвое старше другой, они относились друг к другу как сестры, ибо от одного и того же животворного материнского молока набухали их груди. Скорбь постепенно начала стихать, им случалось смеяться вместе со своими крошками, и не было зрелища более трогательного, чем эти двое — свекровь и невестка, которые как бы сливались воедино над колыбелью младенцев в извечном цветении материнства.
— Осторожно, спрячьте ваши акварели, — сказал Матье, — идут Жерве и Клер. Они хотели посоветоваться, куда ставить стол.
В девятнадцать лет Жерве выглядел настоящим колоссом, он был самый большой, самый сильный в семье, с короткими вьющимися волосами, большими светлыми глазами, с округлыми, словно высеченными резцом, чертами лица. Матье, шутя, называл его сыном Кибелы, что вызывало улыбку у Марианны, вспоминавшей ту ночь, когда она зачала Жерве здесь, в Шантебле,. которое еще дремало тогда перед своим теперешним расцветом. Жерве оставался любимцем отца, подлинным сыном плодородной земли, и Матье привил ему любовь к этому поместью, страсть к труду землепашца, к этой силе, которая в сочетании с разумом побеждает все и вся, надеясь, что сын сможет со временем продолжить дело родителей. Матье уже и теперь переложил на его плечи часть обязанностей и ждал лишь его женитьбы, чтобы целиком передать ему управление фермой. И он мечтал, что подмогой Жерве Судет Клер, если она выйдет замуж за честного, надежного малого, который сумеет внести свою лепту в дело жизни. Двое мужчин, если они между собой поладят, будут не лишними в хозяйстве, которое росло с каждым днем. После рождения маленького Бенжамена Клер заменила мать — в свои семнадцать лет она хоть и не блистала красотой, но была девушкой балкон, и обладала завидным здоровьем. Она наблюдала за кухней и за домом, вела счета и, будучи от природы весьма бережливой, соблюдала строжайшую экономию, что давало повод для подтрунивания со стороны более расточительных членов семьи.
— Вот здесь мы и расставим столы, — сказал Жерве. — Надо будет распорядиться, чтобы скосили траву.
А Клер подсчитывала число приглашенных и прикидывала, на сколько персон надо будет накрыть стол. И так как Жерве позвал Фредерика, чтобы скосить траву, они втроем стали обсуждать дальнейшие приготовления к празднику. После смерти Розы ее жених Фредерик не решился покинуть ферму, продолжал работать вместе с Жерве и вскоре стал его ближайшим другом, деятельным и разумным помощником. В последние месяцы Матье и Марианна начали замечать, что юноша увивается вокруг Клер, словно взамен старшей он перенес свои чувства на младшую сестру, хотя и менее красивую, но зато здоровую и к тому же образцовую хозяйку. Вначале им даже было больно: как можно позабыть их дорогое дитя? Но вскоре они с нежностью стали думать о том, что таким образом семейные узы лишь укрепятся, что сердце этого юноши будет до конца предано им, что он не отдаст своей любви никому чужому и тем самым сделается им во сто крат дороже. И они делали вид, что ничего не замечают, считая, что в лице Фредерика их Жерве приобретет не только незаменимого помощника, но и родного человека, и ждали лишь, чтобы Клер достигла того возраста, когда ее можно будет выдать замуж.
Но когда вопрос со столом был благополучно улажен, вдруг показалась веселая стайка: она неслась по высокой траве к дубу — развевались на ветру юбочки, золотились под солнцем кудри.
— Подумайте только, — кричала Луиза, — нигде нет роз!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— Это объявление для рабочих, — повторял Бошен. — Мы вывесим его на воротах.
Овладев собой, Констанс подошла ближе и сказала мужу:
— Напиши сам. К чему в такую минуту утруждать Блеза?
Она сказала «Блез», и леденящий ужас снова охватил ее. Невольно она услышала свои собственные слова, сказанные там, в прихожей: «Блез, принесите мне мое боа!» — а принес ей боа Дени. К чему было убивать Блеза, если остался Дени? Если смерть скосит одного из бойцов жизни, на смену ему всегда придет другой, чтобы занять на поле битвы опустевшее место.
Но Констанс ожидал еще один удар. В гостиную вошли Матье и Марианна, несчастный Моранж, охваченный безотчетной потребностью действовать, лихорадочно шагал взад и вперед, временами останавливался, растерянно топчась на месте, терзаясь жесточайшими муками, хотя сам не мог разобраться в этой сумятице чувств, сводившей его с ума.
— Я спущусь, — пролепетала Марианна, пытаясь осушить слезы и удержаться на ногах. — Пойду к Шарлотте, подготовлю ее, сообщу о несчастье... Только я смогу найти нужные слова, чтобы не убить ее вместе с крошкой, которого она носит под сердцем.
Растерянный, встревоженный Матье удерживал ее, желая уберечь от нового испытания:
— Нет, нет. Прошу тебя. Пойдет Дени, или я схожу сам.
С кротким упорством Марианна направилась к лестнице.
— Только я могу ей об этом сказать, поверь мне, у меня хватит сил.
И вдруг она упала без чувств. Пришлось уложить ее в гостиной на диване. Потом, когда она уже начала приходить в себя, хотя лицо ее, сведенное судорогой, было еще мертвенно-бледным, у нее началась неукротимая рвота.
И тогда, видя, с каким участием суетится Констанс: звонит горничной, велит ей принести домашнюю аптечку, — Матье признался в том, что они с женой до сих пор скрывали:
— Она беременна, на четвертом месяце, как и Шарлотта. В ее возрасте, в сорок три года, ей как-то неловко, мы поэтому никому не говорили. О! Что это за женщина! Какое неслыханное мужество, она хотела уберечь невестку от страшного и неожиданного удара хотя бы ценой собственной жизни.
Боже праведный! Опять беременна! Эта новость, как страшный удар, оглушила Констанс. Стало быть, если с ее помощью теперь погибнет Дени, его заменит другой Фроман, который скоро появится на свет. И всякий раз другой и другой, и так до бесконечности! С этим источником силы, с этой неиссякаемой жизнью бороться бессмысленно. Потрясенная тем, что едва открывшаяся брешь тотчас же заполнилась, она, бесплодная смоковница, почувствовала всю свою жалкую несостоятельность, все свое убожество. И она была побеждена, ее охватил священный ужас, словно ее смело и уносит победоносным потоком этой плодовитости, которой не видно конца.
V
Через год с лишним в Шантебле происходило большое празднество. Дени, занявший на заводе место Блеза, женился на Марте Девинь. Для всей семьи, оплакивавшей понесенную утрату, это было как бы первой улыбкой, первым лучом ласкового весеннего солнца, проглянувшего после суровой зимы. Исстрадавшиеся Матье и Марианна, все еще носившие траур, тихо радовались этому извечному возрождению жизни. Мать пожелала надеть светлое платье, отец по ряду соображений согласился не откладывать свадьбы, которая была решена уже много месяцев назад. Уже более двух лет вечным сном спала на маленьком жанвильском кладбище Роза, более года прошло с тех пор, как с нею рядом упокоился Блез, и обе могилы всегда были убраны свежими цветами. И память о дорогих умерших жила в сердцах близких, которые аккуратно посещали кладбище, и они — Роза и Блез — тоже незримо должны были присутствовать на празднике, занять отведенное им почетное место, словно бы и они вместе с родителями решили, что пришла пора отпраздновать свадьбу и не омрачать долее скорбью радость нового роста семьи.
Водворение Дени на заводе произошло как-то само собой. Если он не начал работать там тотчас же по окончании технического училища, где он проучился три года, то лишь потому, что место было занято Блезом. Техническое образование как бы предназначало ого для этой должности. Целые дни он проводил на заводе, где сразу пришелся к месту. Ему оставалось только занять старый флигелек, откуда Шарлотта, потрясенная страшной катастрофой, поспешно съехала вместо со своей маленькой Бертой, переселившись в Шантебле. К тому же поступление Дени на завод разрешало
вопрос о деньгах, которые Матье ссудил Бошену, уступившему за это право на шестую часть доходов. Так как деньги принадлежали семье Фроман, то брат просто заменил брата, подписав контракт, который должен был подписать покойный Блез; однако, с присущей ему честностью, Дени потребовал, чтобы из доходов была назначена пенсия для Шарлотты, вдовы брата. Все дело было улажено за неделю, без особых разногласий, в силу самой логики фактов. Констанс, растерявшаяся, подавленная, не успела даже начать войну, ибо муж не давал ей слова сказать и при всяком удобном и неудобном случае повторял: «Что прикажешь мне делать? Без помощника мне не обойтись, будь то Дени или кто-нибудь другой, а если он мне надоест, я раньше чем через год выкуплю эту долю и выброшу его вон». И она молчала, боясь взорваться, высказать ему в лицо свое презрение; она приходила в отчаяние при мысли, что стены их дома вот-вот рухнут ей на голову.
Тогда-то Дени и счел своевременным вступить в брак с Мартой Девинь, что в принципе было ужо давно решено. Младшая сестра Шарлотты и неразлучная подружка Розы вот уже три года ждала его — нежная и покорная, с светлой улыбкой на губах. Они были знакомы с детства и на заброшенных тропинках Жанвиля поклялись друг другу в верности, но добавили при этом, что не будут торопить события, что счастье всей жизни стоит того, чтобы дождаться времени, когда они будут в силах создать настоящую семью. Люди немало дивились, что юноша, столь много обещающий, в двадцать шесть лет завоевавший блестящее положение, так упорно настаивал на браке с бесприданницей. Матье и Марианна легко согласились на этот брак, одобряя разумные доводы сына. Дели не желал жениться на богатой, которая обошлась бы ему дороже принесенного ею приданого, он радовался, что нашел себе красивую, здоровую, разумную и дельную жену, которая будет подругой, помощницей, утешением всей его жизни. С ней ему нечего было опасаться неожиданностей, он прекрасно знал ее, к тому же она была очаровательна, скромна, добра — словом, обладала всеми достоинствами, необходимыми для прочного семейного счастья. И он тоже был хороший человек, очень благоразумный, пожалуй, слишком благоразумный, как говорили о нем, и она это знала и решила рука об руку пройти с ним жизненный путь, счастливая, уверенная в том, что они вместе спокойно проживут жизнь, озаренные ясным сиянием разумной любви.
Накануне свадьбы в Шантебле шли большие приготовления. Однако на празднество, ввиду недавнего траура, решили пригласить только близких. Кроме членов семьи, приглашение получили Сегены и Бошены, к тому же Бошены были родственниками Марианны. К завтраку ждали не более двадцати человек. Но всем хотелось быть как можно сердечнее, внимательнее, как можно красивее, и каждый изощрялся, лишь бы придумать еще что-нибудь приятное, трогательное, дабы еще прочнее скрепить тесные сердечные узы. Потому так тщательно обдумывали вопрос, где поставить стол, как его убрать и чем кормить гостей. Начало июля выдалось такое солнечное, такое теплое, что единогласно было решено накрыть стол на дворе под деревьями. Возле прежнего охотничьего домика, простого флигелька, где когда-то, по приезде в Жанвиль, поселились молодые супруги Фроман, нашлось очаровательное местечко. Это было как бы гнездо семьи, ее корень, откуда побеги ее разрастались по всей округе. Окончательно пришедший в ветхость флигелек Матье отремонтировал и расширил, рассчитывая поселиться там с Марианной, оставив при себе только Шарлотту с детьми, а форму собирался в недалеком будущем передать своему сыну Жерве, радуясь, что скоро заживет как патриарх, как отрекшийся от престола король, которому по-прежнему повинуются все и вся, чтя мудрость его советов. На месте старого запущенного сада теперь раскинулась покрытая свежей травой лужайка, вокруг которой, подобно добрым и преданным друзьям, высились великолепные деревья — вязы и буки. Эти деревья посадил он сам, Матье, и они выросли на его глазах, стали как бы плотью от его плоти. Но самым дорогим его детищем, его любимцем, был стоявший посреди лужайки могучий двадцатилетний дуб, выросший из хрупкого черенка, который он сам, с помощью Марианны, посадил в тот день, когда они обосновались в Шантебле: пока он орудовал заступом, жена держала черенок. Их питомец вырос, широко раскинул ветви, словно здоровая кровь Фроманов с каждой новой весной бродила в нем могучим потоком жизненных соков. А рядом с этим дубом, — он тоже был членом их крепкой семьи, — находился бассейн, куда из источников по трубам поступала родниковая вода, и журчание ее никогда не смолкало.
Именно здесь накануне свадьбы и происходил семейный совет. Матье и Марианна пришли первыми, чтобы взглянуть, как идут приготовления. Они застали там Шарлотту, которая, сидя с большим альбомом на коленях, делала наброски старого дуба.
— Сюрприз? — спросили у нее Матье и Марианна. Она смущенно улыбнулась:
— Да, сюрприз, потом сами увидите.
Тут она призналась, что вот уже две недели расписывает акварелью меню для свадебного завтрака. Ей пришла трогательная мысль изобразить на меню детские игры, детские головки, весь фромановский выводок, и старые фотографии помогли ей воспроизвести сходство. Старый дуб должен был служить фоном для двух последних малышей — крошек Бенжамена и Гийома.
Матье и Марианна пришли в восторг от этой вереницы розовых мордашек и с умилением узнавали их. Тут были и оба их близнеца в обнимку, еще в колыбели; и Роза, незабвенная покойница, в рубашонке, и Амбруаз, и Жерве, катающиеся нагишом по траве, и Грегуар, и Николя, нерадивый школьник, разоритель птичьих гнезд, и Клер, и дочери Луиза, Мадлена и Маргарита, — вот они носятся по ферме, скачут на лошадях, гонят прочь кур. Но в особенности растрогал Марианну портрет ее последнего сыночка Бенжамена, ему только что исполнилось девять месяцев, и Шарлотта изобразила мальчика под дубом в одной коляске со своим сыном Гийомом, его ровесником, родившимся на восемь дней позже.
— Дядюшка и племянник, — пошутил Матье. — А дядюшка, как не говорите, все нее старше на целую неделю.
Марианна улыбнулась, но глаза ее затуманили слезы умиления. Рисунок задрожал в ее руке, и она сказала:
— Сокровища наши! Сыночек мой дорогой, дорогой мой внучек! И снова я мать и снова бабушка!.. Дорогие крошки, они вдохнули в нас надежду и мужество, они залечили нашу рану — в них наше утешение.
И это была правда. Какая скорбь, какая тоска царили в семье в первое время, когда Шарлотта, покинув завод, поселилась на ферме! Беременная на четвертом месяце, как и Марианна, она чуть не умерла после трагической катастрофы, унесшей Блеза. Понемногу она пришла в себя, особенно с тех пор, как ее дочурка Берта, болезненная девочка, поразительно окрепла и порозовела на свежем воздухе Шантебле. Шарлотта твердо решила посвятить себя воспитанию двух своих ребятишек, остаться до конца жизни здесь, в тиши, под этим гостеприимным кровом, счастливая тем, что у детей есть бабушка и дедушка, которые помогут, поддержат ее. Она и всегда была какая-то неземная, прелестная в своей мечтательности, жаждущая любить и быть любимой. Поселившись вместе с родителями покойного мужа в старом охотничьем домике, который Матье переоборудовал для них троих, она постепенно вернулась к жизни. И даже снова взялась за живопись — это был дополнительный источник доходов, сверх того, что ей выплачивал завод; свои акварели она сбывала одному парижскому торговцу. Но самым большим утешением, истинным целителем ее душевных ран стал Гийом, подарок умершего мужа, дитя, которое воскресило отца и словно возвратило безутешной вдове любимого супруга. Тем же стал для Марианны и маленький Бенжамен, родившийся поело смерти Блеза, заменивший утраченного сына и заполнивший собой пустоту в сердце матери. Обеим женщинам, обеим матерям доставляло ни с чем не сравнимую радость вместе кормить своих маленьких бесценных утешителей. Они забывались, глядя, как растут и крепнут малыши, кормили их грудью в одни и то же часы, в едином стремлении никогда не разлучать детей и вырастить их сильными, красивыми, добрыми. Хотя одна из них была почти вдвое старше другой, они относились друг к другу как сестры, ибо от одного и того же животворного материнского молока набухали их груди. Скорбь постепенно начала стихать, им случалось смеяться вместе со своими крошками, и не было зрелища более трогательного, чем эти двое — свекровь и невестка, которые как бы сливались воедино над колыбелью младенцев в извечном цветении материнства.
— Осторожно, спрячьте ваши акварели, — сказал Матье, — идут Жерве и Клер. Они хотели посоветоваться, куда ставить стол.
В девятнадцать лет Жерве выглядел настоящим колоссом, он был самый большой, самый сильный в семье, с короткими вьющимися волосами, большими светлыми глазами, с округлыми, словно высеченными резцом, чертами лица. Матье, шутя, называл его сыном Кибелы, что вызывало улыбку у Марианны, вспоминавшей ту ночь, когда она зачала Жерве здесь, в Шантебле,. которое еще дремало тогда перед своим теперешним расцветом. Жерве оставался любимцем отца, подлинным сыном плодородной земли, и Матье привил ему любовь к этому поместью, страсть к труду землепашца, к этой силе, которая в сочетании с разумом побеждает все и вся, надеясь, что сын сможет со временем продолжить дело родителей. Матье уже и теперь переложил на его плечи часть обязанностей и ждал лишь его женитьбы, чтобы целиком передать ему управление фермой. И он мечтал, что подмогой Жерве Судет Клер, если она выйдет замуж за честного, надежного малого, который сумеет внести свою лепту в дело жизни. Двое мужчин, если они между собой поладят, будут не лишними в хозяйстве, которое росло с каждым днем. После рождения маленького Бенжамена Клер заменила мать — в свои семнадцать лет она хоть и не блистала красотой, но была девушкой балкон, и обладала завидным здоровьем. Она наблюдала за кухней и за домом, вела счета и, будучи от природы весьма бережливой, соблюдала строжайшую экономию, что давало повод для подтрунивания со стороны более расточительных членов семьи.
— Вот здесь мы и расставим столы, — сказал Жерве. — Надо будет распорядиться, чтобы скосили траву.
А Клер подсчитывала число приглашенных и прикидывала, на сколько персон надо будет накрыть стол. И так как Жерве позвал Фредерика, чтобы скосить траву, они втроем стали обсуждать дальнейшие приготовления к празднику. После смерти Розы ее жених Фредерик не решился покинуть ферму, продолжал работать вместе с Жерве и вскоре стал его ближайшим другом, деятельным и разумным помощником. В последние месяцы Матье и Марианна начали замечать, что юноша увивается вокруг Клер, словно взамен старшей он перенес свои чувства на младшую сестру, хотя и менее красивую, но зато здоровую и к тому же образцовую хозяйку. Вначале им даже было больно: как можно позабыть их дорогое дитя? Но вскоре они с нежностью стали думать о том, что таким образом семейные узы лишь укрепятся, что сердце этого юноши будет до конца предано им, что он не отдаст своей любви никому чужому и тем самым сделается им во сто крат дороже. И они делали вид, что ничего не замечают, считая, что в лице Фредерика их Жерве приобретет не только незаменимого помощника, но и родного человека, и ждали лишь, чтобы Клер достигла того возраста, когда ее можно будет выдать замуж.
Но когда вопрос со столом был благополучно улажен, вдруг показалась веселая стайка: она неслась по высокой траве к дубу — развевались на ветру юбочки, золотились под солнцем кудри.
— Подумайте только, — кричала Луиза, — нигде нет роз!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79