Хлопнула сначала одна дверца, потом другая, люди громко засмеялись и тут же скрылись в баре.
Под боком у Эми зашевелилась Катрина. Ее руки задвигались, но Эми только покачала головой.
– Мне жаль, – сказала она. – Но я не понимаю, что ты говоришь.
Катрина изобразила, как будто ведет машину: обе руки подняты перед собой, пальцы сжимают невидимое рулевое колесо.
Эми кивнула:
– Взяла машину у брата.
Катрина показала пальцем сначала на себя, потом на Эми, и снова изобразила рулевое колесо.
– Ты хочешь, чтобы я тебя куда-то отвезла?
Катрина кивнула.
Эми оглянулась на бар:
– А как же Мэтт?
Катрина покачала головой. Она умоляюще сложила ладони, ее взгляд был красноречивее любых слов. Пожалуйста.
Эми долго смотрела на нее, потом медленно кивнула:
– Хорошо. Я подвезу тебя. Куда поедем?
Но Катрина только поднялась на ноги и зашагала по пирсу назад к берегу. Когда они уже сидели в «шевроле», она ткнула пальцем в отделение для перчаток.
– Можно, – сказала Эми.
Пока она заводила машину, Катрина выудила оттуда целую охапку дорожных карт. Просмотрела их все, выбрала одну, на которой был изображен весь северный берег озера. Развернула ее, положила на приборную доску между ними и ткнула в какое-то место к западу от Ньюфорда. Эми пригляделась внимательнее. Это оказалось там, где речка Далфер изливала свои воды в озеро. Тонкий пальчик Катрины упирался прямо в прибрежную часть публичного парка.
– Господи, – сказала Эми. – Да мы туда всю ночь ехать будем. Хорошо, если к рассвету доберемся.
Катрина только пожала плечами, и Эми вспомнились слова ее сестер, которые она слышала прошлой ночью.
Не позднее чем послезавтра с первым светом.
Послезавтра – это значит завтра. Завтра на рассвете.
Иначе станешь пеной.
Она поглядела на Катрину, и ее пробрала дрожь.
– Скажи мне, что происходит, – попросила она. – Катрина, пожалуйста. Может, я смогу тебе помочь.
Но Катрина только печально покачала головой. Снова изобразила, как будто ведет машину, сомкнув пальцы вокруг невидимого руля.
Эми вздохнула. Выжала сцепление, вырулила со стоянки. Катрина, вопросительно подняв брови, потянулась к радио. Когда Эми кивнула, она включила его и медленно поворачивала ручку настройки до тех пор, пока не поймала «Радио Ньюфорд» в FM-диапазоне. Для «Ночного шума» Зои Би было еще слишком рано, так что они ехали на восток в сопровождении Мэрайи Кэри, братьев Воэн и прочей подобной компании.
За всю дорогу никто из них не произнес ни слова; Катрина просто не могла, а Эми была слишком подавлена. Она не понимала, что происходит. Ее не покидало чувство, будто она попала в греческую трагедию. Все реплики уже написаны, сюжет стремится к заранее предопределенной развязке, и она ничего не может изменить. Только Мэтт мог бы, но он не любит Катрину, и это не его вина. Нельзя ведь заставить любить насильно.
Его стремление закрыться от людей было ей непонятно. Конечно, так, может, и не чувствуешь боли, но ведь и жизни тоже не почувствуешь. И все же в одном он прав: нельзя возлагать на человека ответственность за то, что кто-то в него влюбится.
Они пересекли реку Далфер в тот самый миг, когда на востоке зарозовел горизонт. Эми заехала в парк, и Катрина показала на узкую незаасфальтированную дорожку, которая вела к лодочной пристани.
Там не было ни души. Эми подъехала к самой воде и заглушила двигатель. Они вышли из машины и оказались среди молчаливых сосен. Где-то пела птица, но ее голос звучал до странности глухо. Точно издалека. Или сквозь вату.
Катрина протянула руку и кончиками пальцев коснулась щеки Эми, потом повернулась и зашагала к озеру. Она направлялась в левую часть пристани, где в воду неким подобием лестницы уходили широкие плоские валуны. Помешкав с минуту, Эми пошла следом за девушкой. Села рядом с ней, когда та, опустившись у самой кромки воды на камень, обхватила руками колени.
– Катрина, – начала она. – Пожалуйста, скажи мне, что происходит. Я...
Она порылась в сумочке, ища ручку и бумагу. Ручку она нашла, а вместо листка бумаги решила использовать оборотную сторону какого-нибудь чека из чековой книжки.
– Я хочу помочь, – сказала она, протягивая спутнице ручку и книжку.
Катрина долго и беспомощно глядела на нее, потом все же взяла протянутые предметы. Написала что-то на обороте чека, но прежде чем она успела протянуть листок Эми, налетел порыв ветра. Сосны вокруг зябко поежились, зашептались иглами.
Каждым дюймом своего тела Эми ощутила странное электрическое покалывание. Волоски у нее на шее встали дыбом, руки покрылись гусиной кожей. Так бывает перед сильной грозой, когда воздух насыщен электричеством так сильно, что, кажется, случиться может все, что угодно.
– Что?.. – начала она.
Язык прилип у нее к гортани, когда воздух сгустился вокруг них. Из него соткались силуэты, бледные, расплывчатые воздушные тени, удлиненные и прозрачные. Их голоса шелестели, точно ветер в соснах.
«Идем с нами», – говорили они, маня к себе Катрину.
«Будь одной из нас».
«Мы дадим тебе то, без чего ты не можешь жить».
Долго-долго не сводила Катрина глаз с туманных видений. Наконец ручка и чековая книжка Эми выскользнули из ее пальцев на камни, и она протянула руки к воздушным теням. Ее тело утратило плотность. Она стала похожа на сгусток тончайшей осенней паутины, клочок дыма или тумана, приобретший вдруг сходство с женщиной. Одежда соскользнула с ее прозрачного тела и пестрым ворохом упала на землю возле Эми.
А потом ее не стало. Ветер умер. Шепот сосен затих.
Эми, открыв рот, глядела в пространство, где только что была Катрина. На камне остались ее платье, ручка, чековая книжка, и больше ничего. Она протянула руку и притронулась к одежде. Та была влажной на ощупь.
Иначе станешь пеной.
Эми взглянула в светлеющее небо. Но ведь Катрина не успела превратиться в пену, правда? Какие-то существа пришли и забрали ее с собой, прежде чем это случилось. Если, конечно, все это произошло на самом деле. Если она не выдумала все от начала до конца.
Она услышала плач и посмотрела на озеро. Четыре женские головки высовывались из воды, покачиваясь среди бурных волн. Их волосы были срезаны почти под корень так неаккуратно, как будто их стригли садовыми ножницами или ножом. Глаза покраснели от слез. Любая из них могла бы сойти за близнеца Катрины.
Заметив, что она на них смотрит, они одна за другой скрылись под водой, и Эми снова осталась одна. Судорожно сглотнув, она подняла свою чековую книжку, чтобы прочитать записку, которую Катрина написала еще до того, как ангелы пришли и живьем взяли ее на небо, – а как иначе объяснить то, что она видела?
«Неужели чувствовать вот эту горько-сладкую боль и означает иметь душу? И все же память об этом времени я буду лелеять всегда. Те, кто живет вечно, кому нечего поставить на кон в извечной игре против смерти, никогда не смогут оценить святость жизни».
Сначала записка показалась Эми напыщенной, точно высокопарная цитата, но потом она поняла, что никогда не слышала слов Катрины, звука ее голоса, его тембра, ее выговора.
И никогда уже не услышит.
На следующий день Мэтт нашел Эми там, куда, по словам ее брата Пита, она направилась. Она была рядом со статуей русалочки на Волчьем острове, просто сидела на скамейке и смотрела на озеро. Ее лицо осунулось от недосыпа.
– Куда ты вчера подевалась? – спросил он.
Она пожала плечами:
– Так, прокатиться захотелось.
Мэтт кивнул, как будто понял, хотя на самом деле представления не имел, о чем она толкует. Клубок противоречий, называемый человеческой личностью, всегда оставался для него загадкой.
Он сел с ней рядом.
– Катрину видела? – спросил он. – Я был у Люсии, спрашивал о ней, но та вела себя как-то странно («как, впрочем, и всегда», – добавил он про себя) и велела спросить у тебя.
– Ее больше нет, – сказала Эми. – Может быть, она вернулась в озеро, а может, ушла на небо. Не знаю точно.
Мэтт долго смотрел на нее.
– Не понял? – сказал он наконец.
И Эми рассказала ему обо всем, и о том, что она видела позапрошлым вечером возле старой лесопилки, и о том, что случилось прошлой ночью.
– Все как в той легенде о русалочке, – добавила она под конец. Бросила взгляд на статую. – Я имею в виду настоящую легенду, а не то, что пишут в детских книжках с картинками.
Мэтт тряхнул головой.
– "Русалочка" – это не легенда, – сказал он. – Это просто сказка, и придумал ее Ганс Христиан Андерсен, который написал «Новый наряд короля» и «Гадкого утенка». Можешь быть уверена, ничего такого никогда не случалось на самом деле.
– Я рассказала тебе только то, что видела своими глазами.
– Господи, Эми. Да ты сама-то слышишь, что говоришь?
Когда она посмотрела ему в глаза, ее лицо выражало неподдельную боль.
– Ничего не поделаешь, – сказала она. – Все именно так и было.
Мэтт заспорил было, но потом только тряхнул головой. Что это на нее нашло, непонятно. Добро бы еще на ее месте был брат Джорди, он себе на жизнь зарабатывает всякими фантастическими историями, которые высасывает из пальца, но чтобы Эми?
– Она на нее похожа, правда ведь? – спросила Эми.
Мэтт проследил ее устремленный на статую взгляд. Ему вспомнился его последний приезд на остров, в тот вечер, когда он сбежал от Катрины, когда все вокруг напоминало ему о ней. Он поднялся со скамьи и подошел ближе к статуе. Ее бронзовые черты лучились в солнечном свете.
– Да, – сказал он. – Что-то общее есть.
И пошел прочь.
Поведение Эми его порядком взбесило, а ее дурацкая история всю обратную дорогу крутилась у него в голове. Дома у него лежал том сказок Ганса Андерсена. Едва войдя в квартиру, он снял его с книжной полки и перечитал «Русалочку».
– О, черт, – сказал он и захлопнул книгу.
Обыкновенная сказка. А Катрина скоро объявится снова. И они вместе посмеются над тем, как Эми пыталась его провести.
Но Катрина так и не появилась. Ни в тот день, ни на следующий, ни к концу недели. Она исчезла из его жизни так же таинственно, как и вошла в нее.
«Вот поэтому-то я и не связываюсь с людьми, – хотелось ему сказать Эми. – Потому что, если ты не делаешь то, чего они хотят, они тебя просто бросают».
Именно так все произошло и на этот раз, а вовсе не так, как говорила Эми. И все же время от времени он ловил себя на том, что задумывается, каково это – жить без души, и даже задает себе вопрос, а есть ли она у него самого.
На той же неделе в пятницу он снова приехал на остров и подошел к статуе русалочки. На камне у ее ног лежали два потрепанных шелковых цветка. Он долго всматривался в ее черты, потом вернулся домой и начал обзванивать музыкантов «Кулаков».
– Вообще-то я давно уже чувствовала, что к этому все идет, – сказала Эми, когда он сообщил ей, что распускает группу, – только я думала, что первым уйдет Джонни или Ники.
Она сидела на диванчике в углублении оконной ниши, прислонясь спиной к одной стене, уперев ноги в другую. С воскресенья, когда она видела его в последний раз, ей полегчало, но ощущение странности происходящего не проходило. Она точно потерялась в этом мире, который внезапно утратил устойчивость, изменив правила игры.
– И что же ты собираешься делать? – спросила она, не дождавшись ответа.
– Подамся куда-нибудь ненадолго.
– Играть или просто путешествовать?
– Всего понемногу, наверное.
Снова повисла пауза, и Эми показалось, что он ждет, не попросит ли она взять ее с собой. Но теперь она точно знала, что переболела им. И давно. Никакого желания становится чьим-либо психоаналитиком или матерью у нее не было. Сводней тоже.
Ну пока, – сказал он.
– Бон вояж, – ответила она.
Она положила трубку. Вспомнила, как он говорил с ней в тот вечер на мысе Гарнетта, раскрывался перед ней, по-настоящему рассказывал ей о том, что было для него важно. А теперь... Ей стало понятно, что история с Катриной затронула его куда глубже, чем обычно.
Ну что ж, придется кому-то другому потрудиться над стенами, которыми он себя окружил. И она даже знала, кто будет этим другим: парень по имени Мэтт Кейси.
Она снова посмотрела в окно.
– Удачи, – сказала она.
Мэтт отсутствовал год. Вернувшись, он первым делом отправился на Волчий остров. Долго стоял у статуи, не говоря ни слова и пытаясь разобраться, что привело его к ней. В тот год, как, впрочем, и в следующие, ему не особенно везло. Наконец, почти через десять лет после того как исчезла Катрина – просто сбежала, или растеклась лужицей озерной воды, или взлетела с ангелами на небо, или что там еще с ней произошло, – он решил остаться на острове после заката, как будто ожидая, что ночное бдение поможет ему разглядеть ответ, скрывающийся от глаз при свете дня.
– Пречистая Дева, – сказал он, стоя против бронзовой фигуры в густой тишине ночи.
Никакого подношения статуе, или Пречистой Деве озера, как называла ее старуха кошелочница, у него не было. Просто он пришел к ней в поисках недосягаемого. Он не пытался больше понять Катрину или истолковать историю, рассказанную Эми. Давно не пытался.
– Почему у меня внутри так пусто? – спросил он.
– Просто поверить не могу, что ты собираешься играть с ним снова, – заявила Люсия, когда Эми рассказала ей о своей новой группе «Плясовая Джонни».
Эми пожала плечами:
– Нас будет всего трое – я, он и Джорди на скрипке.
– Но ведь он нисколько не изменился. Все такой же холодный.
– Только не на сцене.
– Ну, может, и не на сцене, – ответила Люсия. – Похоже, для него в жизни не существует ничего, кроме музыки.
Эми печально кивнула.
– Знаю, – сказала она.
Бумажный джек
Если вы полагаете, что образование слишком дорого стоит, попробуйте невежество.
Дерек Бок
Церкви вовсе не убежища для просвещенного духа; в них души томятся в плену. Если верить Джилли, то всякая попытка подчинить Таинство определенным правилам извращает саму его суть. Не знаю, права она или нет, но ведь я ничего в таких вещах не смыслю. Стоит мне столкнуться с чем-то, что не поддается логическому объяснению, как я просто отхожу в сторону и уступаю дорогу Джилли и своему брату Кристи – их хлебом не корми, дай о чем-нибудь этаком порассуждать. Если бы мне пришлось выбирать между какой-нибудь церковью или духовным орденом, я наверняка отдал бы предпочтение тому, в котором любовь к обычному человеку важнее всего. Меня интересуют настоящие люди, живущие здесь и сейчас; Бог, феи или метафизический Потусторонний мир ничего не меняют в моем представлении о жизни.
Только...
Вы, конечно, уже поняли, что какое-нибудь «только» наверняка найдется, иначе зачем бы я стал все это писать.
Дело не в том, что мне нечего сказать. Средствами искусства можно передать все, что угодно, но моя привычная среда – музыка. Я не рисую, как Джилли, и не пишу рассказы, как Кристи. А для того чтобы описать то, что случилось со мной, обычной мелодии на скрипке мало – хотя это не совсем верно. Я могу вложить в мелодию все, что угодно, но при этом у меня не будет уверенности в том, что слушатели услышат именно то, что мне нужно.
С инструментальной музыкой всегда так, вот почему она и живет так долго: каждый берет из нее именно то, что хочет. Предположим, композитор хотел рассказать нам о том, как выглядит земля после какой-нибудь великой битвы. А мы, слушая его музыку, вспоминаем покойного отца или мать, друга, который борется со смертельным недугом, оленя, виденного как-то на заре на опушке леса, или множество других совершенно не связанных друг с другом вещей.
Искусство Джилли реалистическое – или по крайней мере реалистически переданное; сюжеты ее картин вполне тянут на иллюстрации к осовремененным версиям сказок Эндрю Лэнга о феях, которые мы все читали в детстве и где полно цветовой символики, – легенды о жизни города и рассказы, которые сочиняет мой брат Кристи, из той же оперы. То, что нарисовано на холсте или напечатано на бумаге, не дает слишком большой свободы истолкования, каково бы ни было искусство того, кто это создал.
Вот потому я и решил все это записать: может, хоть так смогу разобраться, что же со мной произошло.
Всю прошлую неделю я, отыграв у торгового центра на Вильямсон-стрит и собрав с полуденных толп свою мзду, укладывал скрипку в футляр и направлялся через весь город сюда, к собору Святого Павла. Здесь я садился на ступеньки почти у самого входа, вытаскивал блокнот и пытался писать. Загвоздка в том, что я так и не решил, с чего начинать рассказ.
Мне нравится сидеть тут на ступеньках. Я даже играл в соборе – всего один раз, на свадьбе у друга. Свадьба прошла как надо, но я помню, какое впечатление произвел на меня собор, когда я зашел в него один, чтобы проверить звучание перед началом церемонии; с тех самых пор я не уверен, что Джилли права, когда говорит о церквах такие вещи. Моя скрипка звучала вовсе не так, как если бы собор заточил ее в себе. Наоборот, стены, казалось, помогали музыке раскрыться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Под боком у Эми зашевелилась Катрина. Ее руки задвигались, но Эми только покачала головой.
– Мне жаль, – сказала она. – Но я не понимаю, что ты говоришь.
Катрина изобразила, как будто ведет машину: обе руки подняты перед собой, пальцы сжимают невидимое рулевое колесо.
Эми кивнула:
– Взяла машину у брата.
Катрина показала пальцем сначала на себя, потом на Эми, и снова изобразила рулевое колесо.
– Ты хочешь, чтобы я тебя куда-то отвезла?
Катрина кивнула.
Эми оглянулась на бар:
– А как же Мэтт?
Катрина покачала головой. Она умоляюще сложила ладони, ее взгляд был красноречивее любых слов. Пожалуйста.
Эми долго смотрела на нее, потом медленно кивнула:
– Хорошо. Я подвезу тебя. Куда поедем?
Но Катрина только поднялась на ноги и зашагала по пирсу назад к берегу. Когда они уже сидели в «шевроле», она ткнула пальцем в отделение для перчаток.
– Можно, – сказала Эми.
Пока она заводила машину, Катрина выудила оттуда целую охапку дорожных карт. Просмотрела их все, выбрала одну, на которой был изображен весь северный берег озера. Развернула ее, положила на приборную доску между ними и ткнула в какое-то место к западу от Ньюфорда. Эми пригляделась внимательнее. Это оказалось там, где речка Далфер изливала свои воды в озеро. Тонкий пальчик Катрины упирался прямо в прибрежную часть публичного парка.
– Господи, – сказала Эми. – Да мы туда всю ночь ехать будем. Хорошо, если к рассвету доберемся.
Катрина только пожала плечами, и Эми вспомнились слова ее сестер, которые она слышала прошлой ночью.
Не позднее чем послезавтра с первым светом.
Послезавтра – это значит завтра. Завтра на рассвете.
Иначе станешь пеной.
Она поглядела на Катрину, и ее пробрала дрожь.
– Скажи мне, что происходит, – попросила она. – Катрина, пожалуйста. Может, я смогу тебе помочь.
Но Катрина только печально покачала головой. Снова изобразила, как будто ведет машину, сомкнув пальцы вокруг невидимого руля.
Эми вздохнула. Выжала сцепление, вырулила со стоянки. Катрина, вопросительно подняв брови, потянулась к радио. Когда Эми кивнула, она включила его и медленно поворачивала ручку настройки до тех пор, пока не поймала «Радио Ньюфорд» в FM-диапазоне. Для «Ночного шума» Зои Би было еще слишком рано, так что они ехали на восток в сопровождении Мэрайи Кэри, братьев Воэн и прочей подобной компании.
За всю дорогу никто из них не произнес ни слова; Катрина просто не могла, а Эми была слишком подавлена. Она не понимала, что происходит. Ее не покидало чувство, будто она попала в греческую трагедию. Все реплики уже написаны, сюжет стремится к заранее предопределенной развязке, и она ничего не может изменить. Только Мэтт мог бы, но он не любит Катрину, и это не его вина. Нельзя ведь заставить любить насильно.
Его стремление закрыться от людей было ей непонятно. Конечно, так, может, и не чувствуешь боли, но ведь и жизни тоже не почувствуешь. И все же в одном он прав: нельзя возлагать на человека ответственность за то, что кто-то в него влюбится.
Они пересекли реку Далфер в тот самый миг, когда на востоке зарозовел горизонт. Эми заехала в парк, и Катрина показала на узкую незаасфальтированную дорожку, которая вела к лодочной пристани.
Там не было ни души. Эми подъехала к самой воде и заглушила двигатель. Они вышли из машины и оказались среди молчаливых сосен. Где-то пела птица, но ее голос звучал до странности глухо. Точно издалека. Или сквозь вату.
Катрина протянула руку и кончиками пальцев коснулась щеки Эми, потом повернулась и зашагала к озеру. Она направлялась в левую часть пристани, где в воду неким подобием лестницы уходили широкие плоские валуны. Помешкав с минуту, Эми пошла следом за девушкой. Села рядом с ней, когда та, опустившись у самой кромки воды на камень, обхватила руками колени.
– Катрина, – начала она. – Пожалуйста, скажи мне, что происходит. Я...
Она порылась в сумочке, ища ручку и бумагу. Ручку она нашла, а вместо листка бумаги решила использовать оборотную сторону какого-нибудь чека из чековой книжки.
– Я хочу помочь, – сказала она, протягивая спутнице ручку и книжку.
Катрина долго и беспомощно глядела на нее, потом все же взяла протянутые предметы. Написала что-то на обороте чека, но прежде чем она успела протянуть листок Эми, налетел порыв ветра. Сосны вокруг зябко поежились, зашептались иглами.
Каждым дюймом своего тела Эми ощутила странное электрическое покалывание. Волоски у нее на шее встали дыбом, руки покрылись гусиной кожей. Так бывает перед сильной грозой, когда воздух насыщен электричеством так сильно, что, кажется, случиться может все, что угодно.
– Что?.. – начала она.
Язык прилип у нее к гортани, когда воздух сгустился вокруг них. Из него соткались силуэты, бледные, расплывчатые воздушные тени, удлиненные и прозрачные. Их голоса шелестели, точно ветер в соснах.
«Идем с нами», – говорили они, маня к себе Катрину.
«Будь одной из нас».
«Мы дадим тебе то, без чего ты не можешь жить».
Долго-долго не сводила Катрина глаз с туманных видений. Наконец ручка и чековая книжка Эми выскользнули из ее пальцев на камни, и она протянула руки к воздушным теням. Ее тело утратило плотность. Она стала похожа на сгусток тончайшей осенней паутины, клочок дыма или тумана, приобретший вдруг сходство с женщиной. Одежда соскользнула с ее прозрачного тела и пестрым ворохом упала на землю возле Эми.
А потом ее не стало. Ветер умер. Шепот сосен затих.
Эми, открыв рот, глядела в пространство, где только что была Катрина. На камне остались ее платье, ручка, чековая книжка, и больше ничего. Она протянула руку и притронулась к одежде. Та была влажной на ощупь.
Иначе станешь пеной.
Эми взглянула в светлеющее небо. Но ведь Катрина не успела превратиться в пену, правда? Какие-то существа пришли и забрали ее с собой, прежде чем это случилось. Если, конечно, все это произошло на самом деле. Если она не выдумала все от начала до конца.
Она услышала плач и посмотрела на озеро. Четыре женские головки высовывались из воды, покачиваясь среди бурных волн. Их волосы были срезаны почти под корень так неаккуратно, как будто их стригли садовыми ножницами или ножом. Глаза покраснели от слез. Любая из них могла бы сойти за близнеца Катрины.
Заметив, что она на них смотрит, они одна за другой скрылись под водой, и Эми снова осталась одна. Судорожно сглотнув, она подняла свою чековую книжку, чтобы прочитать записку, которую Катрина написала еще до того, как ангелы пришли и живьем взяли ее на небо, – а как иначе объяснить то, что она видела?
«Неужели чувствовать вот эту горько-сладкую боль и означает иметь душу? И все же память об этом времени я буду лелеять всегда. Те, кто живет вечно, кому нечего поставить на кон в извечной игре против смерти, никогда не смогут оценить святость жизни».
Сначала записка показалась Эми напыщенной, точно высокопарная цитата, но потом она поняла, что никогда не слышала слов Катрины, звука ее голоса, его тембра, ее выговора.
И никогда уже не услышит.
На следующий день Мэтт нашел Эми там, куда, по словам ее брата Пита, она направилась. Она была рядом со статуей русалочки на Волчьем острове, просто сидела на скамейке и смотрела на озеро. Ее лицо осунулось от недосыпа.
– Куда ты вчера подевалась? – спросил он.
Она пожала плечами:
– Так, прокатиться захотелось.
Мэтт кивнул, как будто понял, хотя на самом деле представления не имел, о чем она толкует. Клубок противоречий, называемый человеческой личностью, всегда оставался для него загадкой.
Он сел с ней рядом.
– Катрину видела? – спросил он. – Я был у Люсии, спрашивал о ней, но та вела себя как-то странно («как, впрочем, и всегда», – добавил он про себя) и велела спросить у тебя.
– Ее больше нет, – сказала Эми. – Может быть, она вернулась в озеро, а может, ушла на небо. Не знаю точно.
Мэтт долго смотрел на нее.
– Не понял? – сказал он наконец.
И Эми рассказала ему обо всем, и о том, что она видела позапрошлым вечером возле старой лесопилки, и о том, что случилось прошлой ночью.
– Все как в той легенде о русалочке, – добавила она под конец. Бросила взгляд на статую. – Я имею в виду настоящую легенду, а не то, что пишут в детских книжках с картинками.
Мэтт тряхнул головой.
– "Русалочка" – это не легенда, – сказал он. – Это просто сказка, и придумал ее Ганс Христиан Андерсен, который написал «Новый наряд короля» и «Гадкого утенка». Можешь быть уверена, ничего такого никогда не случалось на самом деле.
– Я рассказала тебе только то, что видела своими глазами.
– Господи, Эми. Да ты сама-то слышишь, что говоришь?
Когда она посмотрела ему в глаза, ее лицо выражало неподдельную боль.
– Ничего не поделаешь, – сказала она. – Все именно так и было.
Мэтт заспорил было, но потом только тряхнул головой. Что это на нее нашло, непонятно. Добро бы еще на ее месте был брат Джорди, он себе на жизнь зарабатывает всякими фантастическими историями, которые высасывает из пальца, но чтобы Эми?
– Она на нее похожа, правда ведь? – спросила Эми.
Мэтт проследил ее устремленный на статую взгляд. Ему вспомнился его последний приезд на остров, в тот вечер, когда он сбежал от Катрины, когда все вокруг напоминало ему о ней. Он поднялся со скамьи и подошел ближе к статуе. Ее бронзовые черты лучились в солнечном свете.
– Да, – сказал он. – Что-то общее есть.
И пошел прочь.
Поведение Эми его порядком взбесило, а ее дурацкая история всю обратную дорогу крутилась у него в голове. Дома у него лежал том сказок Ганса Андерсена. Едва войдя в квартиру, он снял его с книжной полки и перечитал «Русалочку».
– О, черт, – сказал он и захлопнул книгу.
Обыкновенная сказка. А Катрина скоро объявится снова. И они вместе посмеются над тем, как Эми пыталась его провести.
Но Катрина так и не появилась. Ни в тот день, ни на следующий, ни к концу недели. Она исчезла из его жизни так же таинственно, как и вошла в нее.
«Вот поэтому-то я и не связываюсь с людьми, – хотелось ему сказать Эми. – Потому что, если ты не делаешь то, чего они хотят, они тебя просто бросают».
Именно так все произошло и на этот раз, а вовсе не так, как говорила Эми. И все же время от времени он ловил себя на том, что задумывается, каково это – жить без души, и даже задает себе вопрос, а есть ли она у него самого.
На той же неделе в пятницу он снова приехал на остров и подошел к статуе русалочки. На камне у ее ног лежали два потрепанных шелковых цветка. Он долго всматривался в ее черты, потом вернулся домой и начал обзванивать музыкантов «Кулаков».
– Вообще-то я давно уже чувствовала, что к этому все идет, – сказала Эми, когда он сообщил ей, что распускает группу, – только я думала, что первым уйдет Джонни или Ники.
Она сидела на диванчике в углублении оконной ниши, прислонясь спиной к одной стене, уперев ноги в другую. С воскресенья, когда она видела его в последний раз, ей полегчало, но ощущение странности происходящего не проходило. Она точно потерялась в этом мире, который внезапно утратил устойчивость, изменив правила игры.
– И что же ты собираешься делать? – спросила она, не дождавшись ответа.
– Подамся куда-нибудь ненадолго.
– Играть или просто путешествовать?
– Всего понемногу, наверное.
Снова повисла пауза, и Эми показалось, что он ждет, не попросит ли она взять ее с собой. Но теперь она точно знала, что переболела им. И давно. Никакого желания становится чьим-либо психоаналитиком или матерью у нее не было. Сводней тоже.
Ну пока, – сказал он.
– Бон вояж, – ответила она.
Она положила трубку. Вспомнила, как он говорил с ней в тот вечер на мысе Гарнетта, раскрывался перед ней, по-настоящему рассказывал ей о том, что было для него важно. А теперь... Ей стало понятно, что история с Катриной затронула его куда глубже, чем обычно.
Ну что ж, придется кому-то другому потрудиться над стенами, которыми он себя окружил. И она даже знала, кто будет этим другим: парень по имени Мэтт Кейси.
Она снова посмотрела в окно.
– Удачи, – сказала она.
Мэтт отсутствовал год. Вернувшись, он первым делом отправился на Волчий остров. Долго стоял у статуи, не говоря ни слова и пытаясь разобраться, что привело его к ней. В тот год, как, впрочем, и в следующие, ему не особенно везло. Наконец, почти через десять лет после того как исчезла Катрина – просто сбежала, или растеклась лужицей озерной воды, или взлетела с ангелами на небо, или что там еще с ней произошло, – он решил остаться на острове после заката, как будто ожидая, что ночное бдение поможет ему разглядеть ответ, скрывающийся от глаз при свете дня.
– Пречистая Дева, – сказал он, стоя против бронзовой фигуры в густой тишине ночи.
Никакого подношения статуе, или Пречистой Деве озера, как называла ее старуха кошелочница, у него не было. Просто он пришел к ней в поисках недосягаемого. Он не пытался больше понять Катрину или истолковать историю, рассказанную Эми. Давно не пытался.
– Почему у меня внутри так пусто? – спросил он.
– Просто поверить не могу, что ты собираешься играть с ним снова, – заявила Люсия, когда Эми рассказала ей о своей новой группе «Плясовая Джонни».
Эми пожала плечами:
– Нас будет всего трое – я, он и Джорди на скрипке.
– Но ведь он нисколько не изменился. Все такой же холодный.
– Только не на сцене.
– Ну, может, и не на сцене, – ответила Люсия. – Похоже, для него в жизни не существует ничего, кроме музыки.
Эми печально кивнула.
– Знаю, – сказала она.
Бумажный джек
Если вы полагаете, что образование слишком дорого стоит, попробуйте невежество.
Дерек Бок
Церкви вовсе не убежища для просвещенного духа; в них души томятся в плену. Если верить Джилли, то всякая попытка подчинить Таинство определенным правилам извращает саму его суть. Не знаю, права она или нет, но ведь я ничего в таких вещах не смыслю. Стоит мне столкнуться с чем-то, что не поддается логическому объяснению, как я просто отхожу в сторону и уступаю дорогу Джилли и своему брату Кристи – их хлебом не корми, дай о чем-нибудь этаком порассуждать. Если бы мне пришлось выбирать между какой-нибудь церковью или духовным орденом, я наверняка отдал бы предпочтение тому, в котором любовь к обычному человеку важнее всего. Меня интересуют настоящие люди, живущие здесь и сейчас; Бог, феи или метафизический Потусторонний мир ничего не меняют в моем представлении о жизни.
Только...
Вы, конечно, уже поняли, что какое-нибудь «только» наверняка найдется, иначе зачем бы я стал все это писать.
Дело не в том, что мне нечего сказать. Средствами искусства можно передать все, что угодно, но моя привычная среда – музыка. Я не рисую, как Джилли, и не пишу рассказы, как Кристи. А для того чтобы описать то, что случилось со мной, обычной мелодии на скрипке мало – хотя это не совсем верно. Я могу вложить в мелодию все, что угодно, но при этом у меня не будет уверенности в том, что слушатели услышат именно то, что мне нужно.
С инструментальной музыкой всегда так, вот почему она и живет так долго: каждый берет из нее именно то, что хочет. Предположим, композитор хотел рассказать нам о том, как выглядит земля после какой-нибудь великой битвы. А мы, слушая его музыку, вспоминаем покойного отца или мать, друга, который борется со смертельным недугом, оленя, виденного как-то на заре на опушке леса, или множество других совершенно не связанных друг с другом вещей.
Искусство Джилли реалистическое – или по крайней мере реалистически переданное; сюжеты ее картин вполне тянут на иллюстрации к осовремененным версиям сказок Эндрю Лэнга о феях, которые мы все читали в детстве и где полно цветовой символики, – легенды о жизни города и рассказы, которые сочиняет мой брат Кристи, из той же оперы. То, что нарисовано на холсте или напечатано на бумаге, не дает слишком большой свободы истолкования, каково бы ни было искусство того, кто это создал.
Вот потому я и решил все это записать: может, хоть так смогу разобраться, что же со мной произошло.
Всю прошлую неделю я, отыграв у торгового центра на Вильямсон-стрит и собрав с полуденных толп свою мзду, укладывал скрипку в футляр и направлялся через весь город сюда, к собору Святого Павла. Здесь я садился на ступеньки почти у самого входа, вытаскивал блокнот и пытался писать. Загвоздка в том, что я так и не решил, с чего начинать рассказ.
Мне нравится сидеть тут на ступеньках. Я даже играл в соборе – всего один раз, на свадьбе у друга. Свадьба прошла как надо, но я помню, какое впечатление произвел на меня собор, когда я зашел в него один, чтобы проверить звучание перед началом церемонии; с тех самых пор я не уверен, что Джилли права, когда говорит о церквах такие вещи. Моя скрипка звучала вовсе не так, как если бы собор заточил ее в себе. Наоборот, стены, казалось, помогали музыке раскрыться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51