.. Может, действительно не станут больше пытать, если допросы окончены?.. Харитон сказал — дело передают в военно-полевой суд.Через несколько дней всю группу, проходившую но делу Бадаева, действительно перевели из сигуранцы в центральную одесскую тюрьму. Их гнали, закованных в кандалы, по улицам города. Конвоиры шагали неторопливо, и, Молодцову представилось вдруг, что он очутился в далеком прошлом, в царской России. Там жандармы водили политических заключенных — лениво и бестолково. Когда-то, читая Степняка-Кравчинского, Владимир Александрович думал о том, что русские жандармы были туповаты и, прямо говоря, бестолковы. Это способствовало успеху побегов. Теперь румынские солдаты напоминали царских жандармов. Вот если бы… Молодцов не раз возвращался к этой мысли — бежать, бежать.Он шагал в первой шеренге и будто бы нес перед собой закованные в кандалах руки. Из задумчивости его вывела женщина, шагнувшая к нему с тротуара. Она набросила на кандалы связку баранок и поспешно взбежала на тротуар. Все произошло так быстро, что Владимир Александрович едва успел поднять голову. Да ведь это Васина! Екатерина Федоровна Васина! Как это безрассудно, рискованно! И в то же время как самоотверженно, благородно.Женщина улыбнулась ему. Она продолжала идти по тротуару вровень с колонной. Рядом с ней шла дочь Зина, нарядная и красивая. Молодцов не видел ее полгода, девушка сильно выросла.Молодцов продолжал шагать, устремив глаза куда-то в конец улицы. Но боковым зрением он следил за Екатериной Васиной и ее дочерью, которые прошли вперед. Солдат подозрительно глянул на широкоплечего, обросшего арестанта, но ничего не сказал и баранки не тронул. Колонна арестованных повернула за угол, и женщины исчезли из поля зрения.На улице было по-весеннему тепло. Деревья уже покрывались нежно-зеленой листвой, но солнце свободно просвечивало сквозь ветви акаций. Деревья еще не давали тени. Людям, шагавшим в колонне, было жарко. Они были одеты так, как захватили их зимой агенты сигуранцы: в тяжелых сапогах, меховых шапках, теплых пальто и ватниках.Шагал здесь и Яков Гордиенко со своими дружками, тоже закованный в кандалы. Шел Яков в неизменной своей кубанке, в бушлате, и на груди его виднелась все та же морская тельняшка. Подросток держался ближе к Тамарам: он, как прежде, благоговел перед высокой и стройной молодой женщиной, теперь бледной и похудевшей, но все равно такой же красивой.Арестованных подвели к тюрьме, ворота распахнулись, и низкие своды поглотили колонну.Владимир Молодцов не знал, кто уцелел, кто был арестован из его организации, до тех пор, пока не увидел своих людей во дворе следственной тюрьмы на улице Бебеля. Их собрали для фотосъемки. Бадаева поставили в центре. Да, это были его люди, хотя, к счастью, далеко не вое. Значит, остальные борются. Бадаев повеселел.Молодцов отрицал все, даже свое имя. Он был Павлом Владимировичем Бадаевым и не отступился от этого Его избивали, пытали, он стоял на своем. Следователь допытывался, где план вооруженного восстания на случай высадки советского десанта в районе Одессы. Оккупантам всюду мерещились десанты. Бадаев иронически сказал:— Но все советские корабли бежали из Черного моря через Босфор… Так утверждают румынские газеты. О каком же морском десанте идет речь?— Не забывайте, где вы находитесь! — ответил Харитонов. — Я не намерен шутить…— Я тоже, — сказал Бадаев.Вскоре ему предъявили показания Федоровича. Бадаев уже знал, что предательство началось с этого человека с пронзительными глазами и острым, как колун, кадыком. Через Межигурскую, Шестакову он постарался передать на волю своим: берегитесь предателя! Дошло ли! Яша Гордиенко тоже писал, называл предателя. Тайком отдал матери.День ото дня все тревожнее становилось на душе Молодцова, все сильнее напрягались нервы, хотя внешне чекист оставался будто бы совершенно спокойным. Особенно на допросах. Борьба с оккупантами, что началась в подполье, продолжалась и после ареста — здесь в тюрьме, в комнате следователя, на очных ставках. Здесь, как на воле, успех зависел от выдержки, стойкости, умения разгадать хитрость врага, не дать себя обмануть. В который раз арестованный чекист задавал себе один и тот же вопрос — как же все это могло случиться? Кто виноват в том, что произошло? Перебирал в памяти минувшие события, пытался проанализировать их, пытался установить для самого себя — где же была промашка, когда, кем допущена? Он думал об этом бессонными ночами и не находил ответа.Тюремные ночи тянутся долго, особенно в одиночках, может быть из-за мертвой, какой-то пустой тишины. Только редко-редко щелкнет за железной дверью глазок, открываемый стражником, чтобы проверить, не собрался ли узник бежать или покончить с собой. Потом опять все затихает, и ждешь, мучительно долго ждешь, когда же наконец снова щелкнет глазок… А мысли текут, текут и нет им конца до рассвета.Прав ли он, что ушел в город, подвергнув себя риску, — он, руководитель подполья? Это был первый и неотвязный вопрос, который волновал Молодцова. И он сам отвечал себе: да, прав! Он должен был, обязан был так поступить. Этого требовала обстановка, не мог же он оставаться безучастным к судьбе Самсона, не мог оставлять без ответа тревожные запросы Центра. Как же иначе?А может быть, ошибка заключалась в том, что он, Молодцов, не дождался разрешения Центра и сам принял решение, ушел в город, кишащий агентами гестапо и сигуранцы? Это может быть… Но как иначе должен был поступить чекист в сложившейся обстановке? Время не ждет! Решать надо сразу и самому, иначе… иначе опять мог затеряться неясно мелькнувший след Гласова. И Молодцов не раскаивается, что вышел из катакомб в город. Самсон нашелся, и его вывели из западни. Значит, риск был оправдан. Чекист-подпольщик сознательно пошел на то, чтобы расшифровать себя перед человеком, знавшим Самсона. Больше того, ему, Молодцову, удалось связать Гласова с нужными людьми. Он сделал это через «хозяина» комиссионного оптического магазина, и теперь группа Самсона, вероятно, уже действует на оперативном просторе… Попутного вам ветра, ребята!Молодцов лежал на жестких нарах, укрывшись ватным пальто, в котором его арестовали. В камере было сыро и холодно, ломило тело и трудно было найти такое положение, которое не причиняло бы боли. Это после первого допроса. Правда, Молодцова с тех пор больше не били, но тогда, в первый раз… Он стиснул от ярости зубы.Началось с того, что следователь осмелился его ударить — хлыстом по лицу. Владимир вскочил, ухватил табурет и метнул его в голову сухощавого человечка с черными, напомаженными, будто бы лакированными волосами. Жаль, промахнулся! Что было дальше, он почти не помнит. Следователь Харитон как ошпаренный выскочил из комнаты, позвал кого-то на помощь. Ввалились солдаты и бросились к Молодцову. Он отбивался как мог, его повалили, топтали ногами, избили, потом уволокли в камеру. Сквозь затуманенное сознание Молодцов слышал голос Харитонова. Он кричал кому-то по-русски: «В лицо не бейте! Не повредите лицо!»В другой раз Молодцова допрашивал все тот же следователь бюро жюридик Харитон, но бить больше не пытался.Тупая боль все еще оставалась в теле, хотя с того допроса прошла неделя. Владимир неудачно пошевелился и глухо застонал от острой боли в спине. Потом на лице мелькнула улыбка — Молодцов радовался и завидовал ребятам Самсона, которые выбрались, наконец, из дальницких катакомб и теперь уже где-нибудь далеко-далеко.А встреча с Олегом Калиновским, с «хозяином» магазина оптики! Это была первая и последняя с ним встреча в подполье. Как важно, что она состоялась! Только ради нее следовало бы рискнуть и пойти в город.Даже в мыслях Владимир Молодцов не хотел называть настоящего имени этого подпольщика. Теперь все зависит от того, как удастся через Олега сохранить преемственность в подполье, передать связи в разные звенья организации. Как же чертовски не повезло ему, Молодцову, если арестовали его в тот самый момент, когда все начинало так хорошо складываться. Наконец-то ему удалось связаться со штабом партизанского движения Украины. Теперь в его руках сосредоточивались все нити подполья!Ему все еще не было ясно — кого взяли, кроме него, Межигурской и Шестаковой, кроме Гордиенко с ребятами. Молодцов жестоко терзался своим неведением. Это тяжелее всех пыток! Кто еще арестован, как ведут они себя на допросах? Молодцов был уверен в себе — он будет молчать, и никакие силы не заставят его разжать стиснутые зубы. Следователь не узнал даже его настоящего имени — Павел Бадаев, и все. На допросах чекист не проронил ни слова, но как другие? Смогут ли они молчать, выдержат ли пытки, раскроют ли они ловушки и провокации, которые расставляет им Харитон? Межигурскую с допроса принесли на руках, пытали Шестакову, жестоко избили Яшу Гордиенко. Эти не сказали, но другие? Хватит ли у них сил выстоять?Мысли узника переносились с одного на другое. То думал он о товарищах, оказавшихся вместе с ним в фашистском застенке, то о жене, которая сейчас, конечно, ничего не знает… Это, может быть, лучше, что Тоня не знает… Конечно, лучше!Вспоминал Молодцов и друзей по Москве, товарищей по работе, мысленно отвечал Харитону, готовился к тяжелому с ним поединку. Вот когда нужен совет Лукича — чекиста, учителя и наставника, с которым Владимир провел не один год после того, как окончил специальную школу. Годами Лукич был не на много старше Владимира Молодцова, может быть, лет на десять, не больше. Но за плечами у него был чекистский опыт еще со времен гражданской войны. Лукич работал с Дзержинским, охранял Ленина, и на его счету немало раскрытых, очень сложных и запутанных дел. Лукич любил рассказывать о своей работе, но рассказывал так, что каждое дело, проведенное чекистом, становилось для слушателей наглядным пособием.Несколько операций от начала и до конца Лукич проводил с помощью Молодцова. Какая это была замечательная школа! Как искусно Лукич схватывал, подмечал совсем незначительные детали, обобщал их, сопоставлял факты и делал выводы. Чего стоит одно лишь дело, которое потом стали называть «посольским». Вражеский резидент вел себя нагло и смело, уверенный в полной своей безнаказанности. Он пользовался дипломатической неприкосновенностью и занимал солидный пост в одном из иностранных посольств. Шпион-дипломат так и не понял, как блокировали его советские контрразведчики, как окружили невидимой и непроницаемой стеной, а потом захватили на месте преступления. Дипломат в течение двух суток вынужден был покинуть Советский Союз.Закончив «посольское» дело, Лукич сказал Молодцову: «Ну, Володя, поздравляю тебя! Теперь можешь вести работу самостоятельно. Значит, я не ошибся в тебе. Молодец! И фамилия у тебя такая…» Лукич усмехнулся и дружески хлопнул ею по плечу.Потом был германский резидент, которого не трогали до самой войны, а затем взяли его с людьми, с техникой, что называется, со всеми потрохами…Терзания Молодцова, его опасения за арестованных сигуранцей оказались напрасными. Кроме этой двуногой подлости Бойко — Федоровича, все держали себя достойно. И все же коммунист-разведчик решил кое-что предпринять, чтобы укрепить, поднять дух подпольщиков.В самый первый день после ареста Владимира Молодцова его держали в сигуранце на улице Бебеля, там и допрашивали, а к вечеру, избитого, закованного в кандалы, бросили в одиночку. Здесь продержали целую неделю, вызывали по нескольку раз в день на допросы. Допрашивали в сигуранце, в гестапо, потом, наконец, отправили в общую камеру.День ото дня Молодцов становился все более мрачным и замкнутым. Это было тяжелее всяких пыток — аресты продолжались, сигуранца, гестапо выхватывали все новых людей. Привезли подпольщиков из соседнего — Ильичевского района, взяли других. Успокаивало одно — румынской контрразведке не удалось раскрыть параллельного центра, закрытой сети, о которой знал только он. Знал и молчал.Конечно, Молодцову пришлось идти на величайший риск — расконспирировать себя перед человеком, знавшим Самсона, но зато вышедший из катакомб Гласов сейчас, вероятно, уже на оперативном просторе.Бойко — Федоровича тоже посадили в общую камеру. Его привели вместе с женой на несколько часов и увели обратно. Сказали — в одиночку. Федорович сидел угрюмый, делал вид, что ни с кем не знаком. Спустя много лет Федорович признал на допросе, что, в сигуранце его сделали тогда камерным агентом-провокатором. Вести о новых арестах угнетали людей. Вот тогда, преодолев замкнутость, Молодцов сделался разговорчивым, начал шутить, но чаще всего заводил разговоры о солдатском долге, о неминуемой нашей победе, о боях под Москвой. На душе становилось светлее. Крепче держались они на допросах. Все, кто слушал эти беседы на тюремных нарах, кто сумел пережить то лихое время, навсегда сохранили в памяти слова Бадаева: «Главное, ребята, не потерять веру в наше большое дело. Кто сохранит ее — выдержит».И люди выдержали — значит, сохранили ту великую духовную силу, которая владела поколениями революционеров-подпольщиков, знавших, во имя чего они борются.Из центральной тюрьмы всю группу почему-то снова отправили в сигуранцу. Здесь новая весть ударила Молодцова: арестовали Екатерину Васину с дочерью. Об этом сообщила Тамара Межигурская. Ей удалось переправить Екатерине записку. Зину, возможно, освободят как несовершеннолетнюю, тем более что против нее никаких улик нет. Но с Васиной дело хуже.И снова возникла надежда, мечта о побеге. Что, если через Канарейку связаться с отрядом, пусть организуют вооруженный налет на сигуранцу. Это вполне возможно. Следует сделать так… В голове рождались самые дерзкие планы…Быть может, в эти же самые дни по другую сторону фронта, в Москве, в оперативном центре рождались такие же дерзкие планы. Как только восстановилась радиосвязь с одесским подпольем, Григорий тотчас запросил катакомбистов:«Сообщите, надежен ли курьер, который принес сведения о Кире. Уточните, под какой фамилией он арестован и находился под следствием. Следите за его судьбой. Есть ли возможность выручить Кира при конвоировании или при других обстоятельствах вашими силами и средствами. Известно ли, как произошел провал. Кто виновник, кто руководитель группы, где произошел арест. Кто такие девятнадцать арестованных!Кто будет судить группу? Кто следователи? Постарайтесь найти подходы к ним».Через несколько дней Григорий снова запрашивает одесские катакомбы:«Что слышно о Кире? Продумайте возможность вооруженного налета на тюрьму, в которой сидят арестованные».Нет, в Центре не бросали на произвол судьбы своих людей, попавших в беду. Из Москвы всячески следили за судьбой Кира. Здесь строили планы, как помочь ему. Но связь с одесским подпольем снова и надолго прервалась.Планы, планы, планы… Они рождались в Москве, в катакомбах, в самой тюрьме. Ребята-комсомольцы, друзья Якова Гордиенко, тоже строили свои планы, что-то придумывали, потом отвергали и начинали все сызнова. В тюрьме парни жили одним гнездом и сообща намеревались бежать.Гриша Любарский долго ходил пришибленный, и товарищи с трудом вывели его из этого состояния. Ведь получилось, что Гриша будто бы стал соучастником Федоровича. Да, да! Гриша сам так и сказал, терзаясь тем, что случилось. Он убил Борового по приказу предателя. Разве сам он не предатель после этого?Полный отчаяния, подросток лежал на голых нарах, уткнувшись лицом в свернутый ватный пиджак. Его как могли успокаивали, убеждали. Любарский поднимал голову, и в глазах его было столько тоски и страданья, что друзья опасались, как бы он чего не сделал над собой. Однажды Гриша сказал:— Помните, ребята, мы читали письма… Комсомольцев, которых казнили белые. Разве они могли бы так?— Так ведь это обман. Тебя Старик на обман взял, на провокацию. — Гордиенко вскипел при одном упоминании о Федоровиче. Он ненавидел его с лютой яростью…Гриша стоял на своем:— Помните, как писала Дора: «Я умираю как честная коммунистка…» А я?.. Ой, гад, что он со мной сделал!.. — Любарский снова зарылся с головой в пиджак, и острые плечи его начали вздрагивать.Когда Гриша несколько успокоился, он признался товарищам:— Знаете, ребята, я ведь неправду сказал вам, когда мы письма читали, помните, в мастерской… Дора Любарская мне тетка, сестра отца…— Чего же ты не сказал? — спросил Хорошенко.— Не знаю… Подумали бы — хвалится… Ведь нам до них, как до неба… Помните, как она просила поклониться солнцу, цветам. Потому что у нее на душе светло было… А. у меня…— Опять за свое! — сердито проворчал Яков. Но сердитость его была искусственной.Гриша Любарский мучился своими мыслями до тех пор, пока не встретился случайно с Федоровичем. Это произошло в коридоре, когда Любарского вели на допрос. «Старик», как его звали ребята, шел навстречу в сопровождении румынского солдата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26