Один солдат выбежал вперед.
Ленька хотел вырваться, но тонкие пальцы держали его, словно клещи. Солдат почтительно выслушал долговязого и сказал, коверкая русские слова:
– Герр ефрейтор сказать, что ти есть небольшой большевик. Понимайшь? Еще он спросиль, почему ты имаешь звезда на военный шляпа? И вот эти, как это… э… э… такой знатчок на пиджак…
Позже ребята узнали, что долметчер – это переводчик, но сейчас они ничего не понимали. В другое время картавая речь переводчика вызвала бы у них смех, но в этот раз было не до шуток.
Ленька не успел оглянуться, как пионерский значок, приколотый к его пиджаку, оказался в руках долговязого.
Он бросил значок на землю и раздавил каблуком. Ленька вырвался и отскочил в сторону, к ребятам.
Долговязый что-то пробормотал, засмеялся и погрозил пальцем. Переводчик сказал:
– Герр ефрейтор сказать, что в другой раз он будет тебя повесить. А первый раз будет прощайть…
Тяжко было на душе у Леньки!.. Нет, не пилотку со звездочкой, не пионерский значок растоптал этот долговязый фашист с узким подбородком и костистым носом! Леньке казалось, будто на грудь его гитлеровец наступил каблуком и давит, так давит, что невозможно вздохнуть…
А долговязый ефрейтор поднял с земли курицу и пошел вместе с переводчиком дальше.
Перетряхнув все землянки, угнав несколько свиней и корову, гитлеровцы ушли.
Ленька вернулся на то место, где ефрейтор бросил его пилотку. Измятая и грязная, с раздавленной звездочкой, она там и лежала. Труднее было найти пионерский значок. Наконец увидел и его. Затиснутый каблуком в землю, значок был изломан, погнут, булавка от него отлетела. Только эмалевые языки пламени горели по-прежнему ярко.
– А я все равно буду его носить! – упрямо сказал Ленька. – Вот булавку бы только приделать… Не застращают они меня! А то по морде бить! Нашелся какой!..
Ленька снял с пилотки израненную звездочку и вместе с пионерским значком положил в нагрудный карман.
Ребята пришли к выводу, что при первой встрече с фашистами они вели себя по-пионерски – не растерялись и не так уж струсили.
На другой день Екатерина Алексеевна собралась за водой. Она хотела еще завернуть в свою деревню, чтобы вместе с соседками поглядеть, что там делается, узнать, целы ли вещи, спрятанные на огородах. С женщинами увязались и мальчишки.
Из Быков вышли рано. Шли с бидонами, с ведрами на коромыслах. Утренники начались холодные, и босые ноги стыли так, что впору было возвратиться назад. Но в ходьбе ноги разогрелись, а вскоре выглянуло солнце и стало теплее.
Женщины шли лесом, постепенно забирая влево. К речке они хотели пройти Гречневкой, мимо голиковского дома. Думали, что на краю деревни немцев будет меньше – не как на перевозе. Ребята шагали впереди. Миновали ветлы на голиковском огороде.
– Гляди, сколько народу!.. – удивился Серега.
На улице около голиковской избы толпились мануйловские и воронцовские жители.
– Что это тут? – спросил Ленька мальчишку, шнырявшего в толпе.
– Сам не знаю, – ответил тот. – Фашисты зачем-то народ согнали. В вашей избе хотят собрание делать.
– Пойдем поглядим! – предложил Ленька ребятам. Цепляясь один за другого, мальчишки взобрались на завалинку и заглянули в распахнутое окно. Народу в избе было немного. На расставленных скамьях сидели немецкие солдаты. Несколько женщин теснились в дверях. Но вскоре изба стала заполняться. Чьи-то спины совсем загородили окно.
– Что здесь будет-то? – снова спросил Ленька.
Ему никто не ответил. Кругом мальчики видели взволнованные, расстроенные лица. К ребятам протиснулся приотставший Валька.
– Слыхали? Егора хромого здесь судят – Зыкова, – громким шепотом сообщил он. – И Васька. За то, что комсомольцы они…
– Чего брехать-то? – не поверил Ленька, но тут же услышал, как незнакомая женщина спрашивала кого-то:
– Чего же им теперь будет?
– В Старую Руссу небось повезут, в тюрьму…
– Ой, тошнехонько! Да за что же? Что они такого сделали?
– Ничего! Алеха, говорят, доказал. Вот и взяли. Теперь это запросто!..
Ленька, захваченный этим разговором, не слыхал, как звал его Толька.
– …Оглох ты, что ли? Погляди, кто стоит-то! Вот это да!.. – Толька указывал на немецкого офицера, стоявшего на крыльце.
– Да ведь это… – Ленька осекся. – Не может быть!.. До чего похож! Вылитый!..
Ребята зашушукались, заспорили. Гитлеровец удивительно походил на Мамисова отца. Такая же рыжеватая бородка клинышком, те же очки, только одет он был в немецкую форму с погонами, а на рукаве у него виднелся какой-то белый знак.
Появление Алехи Круглова рассеяло все сомнения. Алеха вышел из раскрытой двери, приблизился к офицеру, весь изогнулся и воскликнул слащавым заискивающим голосом:
– Доброго здоровьица, Виктор Николаевич! Вас и не признаешь в таком обличье!
– Что, удивлен? – засмеялся офицер. – Давно я этот мундир не носил!..
Да, это был, несомненно, отец Эдика, Виктор Николаевич. Но как же так: Гердцев, живший здесь столько лет, и гитлеровский офицер – одно и то же лицо?!
Ребята придвинулись поближе к крыльцу.
– Как же вас величать теперь прикажете? – угодливо спрашивал Алеха. – В каком звании находитесь?
– Называй – господин майор.
– О-о! – изумился Алеха. – Майор?! Быстро это вы!
– Не так уж быстро, – ответил Гердцев. – За двадцать лет службы в германской армии – не так уж быстро.
– А как же… – Алеха недоговорил.
– Что – как же? Как я в финотделе работал или как в вашу тюрьму попал? Ха-ха-ха! – Гердцев самодовольно расхохотался. – А ты и вправду подумал, что я тогда на лыжи позарился? Просто в тюрьме от большевиков удобнее было скрываться. Вот я и придумал этот трюк с лыжами. Плохо разве? – Гердцев снова захохотал.
А Ленька смотрел, слушал – и не мог поверить!.. В ином свете начинал он видеть прошлые события, которым не придавал никакого значения. Так вот кто он, Гердцев! Немецкий шпион!.. Значит, и с Алехой Кругловым он недаром встречался… Вот гады!
Ленька нагнулся к Тольке и прошептал:
– А твой Алеха тоже предатель, пропитая шкура!
– Мой?! Чем это он мой? – обиделся Толька.
– Нет, я просто так. Больно уж зло меня разбирает. Слыхал про тюрьму-то? Вот гад хитрый! Других переловили, а он сам в тюрьму спрятался. Отсидел за лыжи – и все, а поймали бы за шпионство, может, и к стенке бы поставили!..
– …Сегодня зайдешь ко мне, – начальственным тоном приказал Гердцев Алехе. – Поговорить надо…
– Слушаюсь, слушаюсь, господин майор, – кланяясь и чуть не приседая, говорил тот. – В нашем усердии не извольте сомневаться!
– О чем это они?
– Кто их знает! Теперь у них дела будут всякие. Пойдем поглядим, что там делается, – предложил Ленька. – Давайте только с улицы.
Мальчики снова пробрались к окну. Поднявшись на цыпочки, они заглянули внутрь избы. Перед столом, накрытым зеленым сукном, стояли Егор Зыков и Васек Грачев. Руки их были связаны. За столом сидел краснорожий немец, такой толстый, что шея его вылезала из тугого воротника, как перестоявшее тесто из квашни. Рядом с толстым немцем сидели двое тоже в военной форме. Один из них что-то писал, а другой спрашивал. Васек отвечал, но так тихо, что невозможно было разобрать ни слова.
Еще один стул оставался свободным. Вскоре вошел Гердцев. Он уверенно прошел вперед и уселся на свободный стул.
С крыльца донесся голос Алехи.
– Вам что было сказано? – кричал он. – Всем вовремя явиться на суд. Значит, заходите в помещение, присутствуйте. Марш все в избу! Я что говорю? Приказа германских властей не слушаете?! Сейчас вот господину майору доложу. Мне, что ли, за вас отвечать?
Стоявшие около крыльца неохотно начали заходить в избу. Там стало еще теснее. Ребята больше ничего не могли разглядеть.
Вскоре из открытых дверей на улицу повалил народ: суд кончился. По растерянным, испуганным лицам многих женщин текли слезы.
– Что там? Что? – спрашивали ребята, но никто им не отвечал.
Все глядели на крыльцо, где под конвоем солдат появились Егор и Васек. Оба бледные – ни кровинки в лицах. Увидев ребят, Васек, как всегда, застенчиво улыбнулся.
– Ой, родненькие мои!.. – всхлипнула женщина рядом. – Молодые-то какие!..
– Что с ними? Ну что? – приставали ребята.
– Да отвяжитесь вы! И без вас тошно! К расстрелу их присудили, вот что! Страх-то какой… – Молодая женщина закрыла лицо руками.
Леньке показалось, что у него остановилось сердце. Васька и Егора приговорили к расстрелу! За что?! Он сжал кулаки, стиснул зубы. Как же это? Не может быть! Васек был вожатым – разве за это судят? А Егор? К смерти за то, что был комсомольским секретарем? Леньке вспомнилась встреча в ракитнике, когда бежал он к учителю. Тогда Егор шел прихрамывая, весело улыбался и сбивал палкой листья с верхушек кустов. Сейчас он без палки, руки его скручены за спиной, и ему, видно, очень трудно идти.
За солдатами вышел Гердцев. Он что-то приказал ефрейтору – это был тот самый долговязый, который сорвал с Леньки пионерский значок. Ефрейтор вытянулся, выслушал приказание и козырнул.
Связанные комсомольцы стояли на ступеньках. Губы Егора были плотно сжаты. Ленька видел, как он наклонился к Ваську и что-то шепнул ему на ухо. Васек кивнул, и глаза его загорелись.
Тем временем ефрейтор отдал команду солдатам. Кто-то толкнул Егора в спину. Ефрейтор указал в сторону Гречневки: иди, мол. Тут Егор весь как-то сжался, пригнулся и вдруг, выпрямившись как пружина, с неистовой силой ударил ефрейтора головой в подбородок. Гитлеровец упал навзничь.
– Бейте их, гадов! – громко крикнул комсомолец. – Прощайте, това… – Егор не закончил фразы: солдат ударом кулака сбил его с ног.
А Васек тоже, будто очнувшись, ринулся в драку. Он пнул кого-то ногой, бросился к Гердцеву и вцепился зубами в его руку. Каратель вскрикнул, отдернул руку, из которой брызнула кровь, и наотмашь ударил Васька по лицу.
Солдатские спины заслонили от Леньки упавших комсомольцев. Их пинали ногами, били куда попало. Над головами взлетали кулаки разъяренных солдат.
Ефрейтор поднялся, вытирая ладонью окровавленный рот. Он сплюнул выбитый зуб и, отчаянно ругаясь, начал протискиваться вперед, чтобы принять участие в расправе. Гердцев зажимал рану и что-то кричал Алехе.
Избитых, истерзанных комсомольцев поволокли к Гречневке.
Толпа оцепенела. Никто не знал, сколько прошло времени. Люди с ужасом прислушивались, ожидая чего-то страшного, что вот-вот должно произойти. Ленька услышал чей-то крик – тоскливый, пронзительный. Следом отчетливо прозвучала очередь автоматов, а через мгновенье раздалось еще несколько отдельных выстрелов.
Ребята не помнили, как добежали до Быков. Бежали молча, ошеломленные и подавленные происшедшим. Матери не было. Ленька забился в землянку, лег на нары и так пролежал до вечера.
Мать пришла только в сумерках. Усталая, замерзшая, едва передвигая ноги, спустилась она в землянку и позвала Леньку ужинать. Ужинали под открытым небом. Ленька молча сел за стол, сколоченный из неструганых досок. Про расстрел комсомольцев не говорили – слишком было тяжело. Мать рассказывала, как, зачерпнув в реке воды, шла она обратно в Быки. На улице остановил ее немецкий офицер и знаками приказал идти за ним. Привел ее в гуслинскую избу, набрал ворох грязного белья, дал кусок мыла и велел выстирать все это на речке. А вода такая холодная, что руки стынут. Пальцы разогнуть трудно, не то что стирать!
– Не знаю уж, как и достирала, – тихо говорила Екатерина Алексеевна, бессильно опустившись на скамью. – До того измучилась, что из ведер воду вылила на дороге. С пустыми ведрами и воротилась. Мочи моей не было. А немец мне за эту стирку пайку хлеба дал, расщедрился…
Екатерина Алексевна достала ломоть хлеба величиной с ладонь.
– Валюшка, – сказала она дочери, – займи у соседей с полведерка воды. Хоть горяченького кипяточку попьем.
Ленька сидел, низко опустив голову. Вдруг он поднялся из-за стола.
– Мама, – голос его сорвался. – Знаешь что, мама? Брось ты этот хлеб! Помру с голоду, крошки ихней в рот не возьму! Пусть им подавятся! Все равно наши скоро придут. Запомните все: придут, и я с ними уйду. Не могу я так больше! – Ленька ударил кулаком по столу. – Бить их всех, гадов, надо!
Отец сидел у другого края стола – больной, согнувшийся под непомерной тяжестью, свалившейся на его плечи.
– Ты чего это удумал? – мрачно спросил он, не поднимая головы. – Ты, малый, запомни: мы теперь пленные. Нам терпеть надо! Освобожденья ждать. А когда это будет – кто знает? Вон он, немец-то, Украину занял, к Москве подходит.
– Значит, руки сложить? Не будет этого!
Отец строго посмотрел на Леньку, но сын выдержал его взгляд. Впервые так по-взрослому говорил он с отцом.
– Будет не будет, а стучать кулаком по столу нечего! Больно горяч стал! Тебе все игрушки – гранаты да ружья всякие таскаешь, а мне надо семью беречь. Гитлеровцы узнают – – никого не помилуют. Ты мне это брось! Терпеть надо!
– А я не буду терпеть! Не могу!..
Ленька встал из-за стола и, не разбирая дороги, пошел в темень леса.

Партизанский налет

Поздней осенью в Быках неожиданно появился Алеха. Он приехал на подводе с двумя немцами – с горбоносым ефрейтором и переводчиком. Алеху Круглова гитлеровцы сделали старостой; он этим гордился, пил чаще прежнего и сейчас тоже был навеселе. Выпятив грудь, он старался держаться прямо и, покачиваясь, расхаживал между землянками.
– Эй, вы! – начальственным тоном покрикивал он. – Собирайтесь на один край! Разговор будет!
Неподалеку от голиковской землянки собралось человек двадцать. Алеха оглядел присутствующих, поправил картуз, непонятно зачем подтянул за ушки новые сапоги, выставив ногу вперед.
– Фашистскими сапогами хвастаешь! – бросил кто-то из толпы.
– Но-но, вы!.. – обиделся Алеха. – Не очень-то! Сапоги мне за усердие дали, как я есть власть теперь… Почему мужиков мало?
И действительно, здесь были почти одни женщины. И Ленька, и другие ребята тоже недоумевали, куда подевался народ. В разбросанной по лесу деревне они не замечали, как мало осталось мужчин. Правда, часть взрослых парней ушла в армию, как только началась война, но многие мужчины исчезли неизвестно куда вскоре после прихода немцев.
– Мужики где? – снова спросил Алеха.
– А кто их знает! Кто где, по своим делам, знать, – неопределенно ответили из толпы.
– Дела сейчас одни! – гаркнул Алеха. – Господин комендант приказал всем в деревню ехать. В лесу чтобы ни единой души не было. Вам про это сейчас господин ефрейтор скажет.
Все, что говорил Алеха, переводчик переводил горбоносому; тот слушал, наклонив к нему маленькую птичью голову на длинной шее. Но говорить ефрейтор не стал.
– В таком разе собирайтесь и трогайтесь. Два дня вам сроку.
Потолкавшись еще немного в Быках, Алеха уехал. Лукинцы поговорили, поспорили и решили пока никуда с места не двигаться.

* * *

Через несколько дней в Быки снова приехал горбоносый ефрейтор с переводчиком и. двумя солдатами. Алехи на этот раз с ними не было. Переводчик спрыгнул с телеги, остановил первых попавшихся женщин и сказал:
– Вы имеете приказ ехать назад деревня. Почему вы сидите в лес? Значит, вы есть партизан. Завтра мы будет ваша… как это… эрдхюте, да… на ваши земляные дома бросать граната. Герр комендант предупреждает вас на последний раз.
Женщины, встревоженные словами переводчика, бросились к своим землянкам, а гитлеровцы пошли по лесной деревне, неторопливо и обстоятельно ломая по дороге очаги, столы, выворачивая скамейки.
Волей-неволей пришлось жителям возвращаться. И снова с узлами, с ведрами, гонимые угрозой расстрела, пошли лукинцы по лесным тропам, но теперь обратно – в деревню. Почти все возвратились в свои дома. Только в три крайние хаты не пустили хозяев. Эти дома стояли в конце деревни, ближе к ручью; и ребята неведомым путем узнали, что там разместился то ли штаб немецкого полка, то ли солдаты карательного отряда.
У Голиковых в избе жил денщик. Был он немолодой, сквозь жидкие, белесо-рыжие, коротко постриженные волосы на затылке просвечивала изрядная лысина. Вид у него был добродушный.
– А, буби! – воскликнул он при виде Леньки.
Солдат поднялся, потянулся, как ленивый кот, и сказал что-то еще. Леньке запомнилось только слово «буби», которое денщик часто произносил, пытаясь говорить с ним. Денщика так и прозвали Буби; и только потом ребята узнали, что по-немецки это слово означает «мальчонка». Денщик басовито смеялся, когда его называли Буби, но потом привык и отзывался на эту кличку.
К семье Голиковых Буби относился сдержанно, не позволял себе грубых выходок. Екатерину Алексеевну звал «мути» и иногда давал ей то краюшку хлеба, то оставшийся в котелке суп. Делал он это не безвозмездно. После таких подарков Буби неизменно обращался с просьбой что-нибудь постирать, заштопать или пришить.
Ленька не любил Буби.
– Все равно из фашистов, – говорил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20