Она оказалась бы не больше не меньше, чем неплохая легенда, вызывающая жалость к мученику. Надеюсь, моя мысль вам ясна? – ответил Хоприг.
– Никто и не отрицает этого. Я лишь хочу…
– В конце концов, какое значение может иметь сегодня, реальны или вымышлены все мои подвиги? – задал святой вполне резонный вопрос.
– Ну, если честно, месье Хоприг, то как вы подаете…
– Я подаю их единственно верным способом. Просто необходимо всеми силами оберегать столь воодушевляющие истории о героических и целомудренных личностях, живших до нас. Их славные подвиги нужны людям, ведь они подают прекрасный пример для подражания. Как ужасна казалась бы наша жизнь без них, ведь такие истории воодушевляют человека в часы отчаяния, показывая, насколько высоко в своей добродетели может подняться каждый из нас. Они утешают лишенных мужества, внушая им чувство собственной значимости. Люди осознают себя божьими творениями, обретают веру в величие своего предназначения. Имея перед собой множество посредственных примеров, историк отбрасывает лишнее, приукрашивает и, как всякий художник, стремиться создать нечто достойное восхищения из того, что есть у него в наличии. Те чудеса, которые творит художник с помощью зловонного жира и масла, скульптор из грязи и праха, музыкант с кошачьими внутренностями, не идут ни в какое сравнение с тем, что создает историк из подручного материала. Но так оно и должно быть. Жизнь – это нескончаемая битва между силами добра и зла, и новости с фронта необходимо доставлять в той форме, которая лучше всего укрепит наши моральные устои. Да, именно так и должно быть, ведь вера в добро приносит пользу людям.
– Черт побери, месье, я и не собираюсь спорить с вами. Но подобная логика тревожит меня. Печально также сознавать, что все великолепные дары, преподнесенные мною вашей церкви, абсолютно не оправдывают себя. Вы же не находились на своем небесном посту, прося для меня снисхождения всевышнего. Видите ли, месье, я скрупулезно храню все счета и беспристрастно оцениваю плату за каждое прегрешение. Тот факт, что все старания пропали даром, больно ранит мою совесть.
– Возможно. И все же, я подозреваю, что ваша совесть пострадала не больше, чем в результате прочих ваших деяний.
– Но, месье, теперь, когда в не столь отдаленном будущем я вынужден буду заплатить по счету, что вы можете посоветовать мне для исправления создавшегося положения? – спросил Флориан, поглаживая рукоятку Фламбержа.
Святой долго вглядывался в лицо герцога. В сияющих бледно-голубых глазах Хоприга светилось знание и жалость.
– Вы должны раскаяться, сын мой. Какие благие дела не начинались с раскаяния?
– Какой же я глупец! Нужно всего лишь покаяться, и я немедленно обращу свои мысли к покаянию. Уж конечно я найду для этого повод, – вскрикнул герцог, оживляясь.
Хоприг многозначительно заявил:
– Думаю, именно так. Однако у меня больше нет времени на задушевные разговоры с вами. Итак, я чистосердечно предупредил вас самым деликатным образом, даже не упомянув ваши колдовские наклонности и мою особую изощренность в борьбе с нечистыми силами. Надеюсь, в дальнейшем вы воздержитесь от повторения былых ошибок, сын мой. Я весьма учтиво предупреждаю вас, что ради поддержания своей небесной репутации я намерен покончить с вашей греховной жизнью и наставить вас на путь истинный. Еще раз призываю вас к покаянию, дорогое дитя. Ну что ж, теперь настало время возвращаться в Морвен. Наглядевшись за пять последних месяцев на все прелести современного мира, я, как и положено начинающему святому, избрал себе место отшельничества – Верхний Морвен.
– Можно спросить, что побудило вас поселиться именно там? – Флориан подумал, что Верхний Морвен находился слишком уж близко от Бельгарда.
Святой в изумлении уставился на герцога:
– Спросить, конечно же, можно. А вот отвечать я не намерен.
– Да, но, месье, Верхний Морвен обладает дурной славой, он имеет репутацию места, отданного нечистой силе…
– Что ж, мне жаль того колдуна, который встретится на моем пути. Тем не менее, я намерен выполнять свои обязанности христианского святого с особым усердием…
– Но месье, вы будете очень одиноки в Верхнем Морвене.
Улыбка Хоприга показалась Флориану двусмысленной.
– Если умеешь творить чудеса, никогда не бываешь одинок, – заметил святой.
На этом Хоприг поджал губы и исчез. Флориан остался наедине со своими волнениями и предчувствиями, безнадежно глядя на меч. Впереди предстояло преодолеть трудности, с которыми Фламберж вряд ли сможет справиться.
Глава 19
Запертые ворота
Флориан не отправился прямиком в Бельгард, чтобы провести последние остававшиеся ему четыре месяца счастья с Мелиор. Вместо этого он отправил полное слов любви и заботы письмо, где с прискорбием сообщал, что дела не позволяют ему вернуться раньше февраля.
Герцог поселился в Отеле де Пайзен. Вместе с Клермоном, Симианом, обоими Бель-Илями и другими оставшимися из распутного окружения Филиппа Орлеанского он оказался изгнан из Версаля. Его комнаты были отведены де Приэ, согласно указу нового министра, месье де Бурбона, с которым Флориан вел себя непозволительным образом.
В любом случае, герцог поселился в Отеле де Пайзен, где и жил с месяц довольно уединенно. Не то чтобы он совсем забросил дела между ужином и завтраком, но в дневное время герцог воздерживался от участия в дебошах и лишь трижды дрался на дуэли. Только один оппонент был убит – бесцветный Анжевин, чьего имени Флориан никак не мог вспомнить. За этими исключениями, он прожил месяц подобно отшельнику.
Никто точно не знал, чем занимался герцог в дневное время за ставшими теперь негостеприимными воротами Отеля де Пайзен, но ходили слухи, что Флориан отнюдь не забросил былые увлечения.
Все знали, что герцог удерживает в отеле Альберта Элайю, самого известного и могущественного колдуна, практикующего в городе. Чем конкретно эти двое занимались за закрытыми дверями отеля Де Пайзен, оставалось неизвестным, ибо Флориан ни с кем не обсуждал своих дел. Свидетельства Элайя не стоили и ломаного гроша – колдун от природы являлся виртуозным лжецом. Однако он сообщал, что месье герцог пользуется его услугами, чтобы вызывать духов самых известных и красивых женщин прошлого. Желание само по себе вполне резонное, но, черт возьми! когда очаровательные создания были материализованы и готовы для всевозможного использования, герцог требовал у прекраснейших королев и императриц всего лишь беседы с ним. Не то чтобы он получал от разговоров особое удовольствие, но в течение десяти минут милые дамы рассказывали де Пайзену, что историки толковали их прошлое с непозволительной вольностью, искажая большую часть фактов. Выслушав жалобы красавиц и расспросив о том, что же в действительности имело место в их земной жизни – через десять минут дружеской беседы – герцог качал головой, почти стонал от неведомой боли и просил леди вернуться туда, откуда они пришли.
Кажется, месье испытывал разочарование – вызванные леди если и обладали интеллектом, то тщательно его скрывали. Пожимая плечами, Элайя пускался в философские размышления о пользе для всего человечества в том, что все красивые женщины немного глупы. Леди, которых некто страстно желал убедить в чем-либо, созданы, чтобы поддаваться убеждениям: добрый Господь позаботился о высшем благе для наибольшего числа своих сынов.
Наступил февраль, и Флориан мог надеяться лишь на три месяца счастья с Мелиор. Но герцог послал жене письмо, скорбя о необходимости оставаться вдали от дома до марта. Слухи о его занятиях стали менее цветистыми, но почти невероятными. Никто не знал наверняка цели его поисков. Элайя же сообщал, что теперь они вызывают духов людей, известных своей святостью, даровитостью и другими достойными восхищения качествами; кажется, месье де Пайзен разочаровывался даже в самых замечательных примерах человеческого совершенства.
Герцог не понимал, что если люди и совершают великие дела или произносят вошедшие в историю слова, то это лишь короткие мгновения в их жизни. Во всем же остальном они ничем не отличаются от простых смертных. Месье де Пайзен похоже верил, что знаменитые военачальники выигрывали по семь битв в неделю, что истинные поэты разговаривали гекзаметром, а великие мудрецы размышляли не о семейных проблемах, а исключительно на философские темы. Элайя поведал о разочаровании герцога, узнавшего о незначительности великого и недостатках выдающегося. Эсхилл оказался обыкновенным пьяницей, пророк Моисей заикался, а Шарлемань поведал о том, как страдал от сумок на больших пальцах ног. Месье де Пайзену следовало бы радоваться открытию стольких неизвестных истории фактов, но они, напротив, повергали его в депрессию. В беседах с умершими знаменитостями обнаружилось, что история человечества состоит из обычных человеческих же деяний. И герцог сожалел об этом. Романтик! Таков вердикт Элайи: он неизлечим. Герцог не будет счастлив.
– Его жены слишком быстро умирали, – шептались люди.
– В этом есть своя прелесть… – отвечал Элайя.
В первый день марта, когда Флориан мог надеяться лишь на два месяца счастья с Мелиор, он послал жене письмо, сообщая, что не может вернуться раньше апреля.
Еще месяц жизнь герцога была окутана тайной. Лишь в конце марта он устроил вечеринку и ужин для молодых людей, за которыми последовала новомодная форма дебоша – праздник Адама.
Раздеваясь, Флориан обратился к гостям:
– Оставим же житейские заботы, друзья мои. Любовь отличается от супружества; мужчины отличаются от женщин. Подтверждение любого из этих фактов суть пустая трата времени. Мы вполне способны внести свои коррективы, и займемся этим прямо сейчас. Будем же логичны, господа!
В промежутках между любовными забавами гости обсуждали новый мир и новую эру, свидетелями которой являлись. Европа тогда лишь поднималась из руин, в которые безумные амбиции одного человека – Людовика Четырнадцатого – повергли цивилизацию. Собравшееся общество пережило все тяготы войны, и юное поколение лишилось всяческих иллюзий. Стариков отодвинули на задний план молодые и более энергичные представители новой знати. Каждый понимал, что ему довелось жить в историческую эпоху, не знающую себе равных. Гости Флориана обсуждали за ужином все происходящее, триумфально разоблачая ошибки человечества. Юное поколение наконец-то получило полную свободу самовыражения и предлагало свои способы обновления общественного мышления.
– Мы живем в новом мире, который никогда уже не станет прежним, – такова основная идея дискуссии.
Лишь с началом весны Флориан покинул Отель де Пайзен, где ему пришлось пережить первый по-настоящему несчастливый период своей жизни. Ведь герцог на протяжении долгого времени лелеял возвышенные идеалы: с раннего детства красота Мелиор и святость Хоприга являлись для него критериями и гарантиями человеческого совершенства. Мысли о них помогали герцогу сохранять веру в бога и оставаться оптимистом: он нашел безупречную красоту и безупречную святость, какие только могли быть лишь однажды достигнуты людьми. Существование Мелиор и Хоприга давало пищу размышлениям Флориана о величии человечества. Принцесса и святой вносили в жизнь герцога столько искренней и возвышенной романтики! То была романтика, которую Хоприг считал способной убедить человека в значимости его существования как божьего творения, доказать величие собственного предназначения.
Теперь все изменилось. В словах святого обнаружилась некая двусмысленность и неопределенность; Флориан мог только почтительно и с большой неохотой предполагать, что пребывание святого Хоприга в Верхнем Морвене – в досадной близости от Мелиор – приведет к нежелательным результатам. Кто знает, не известны ли святому замыслы герцога?
С еще большей неохотой думал Флориан о Мелиор. В Бельгарде он находил ее общество вполне терпимым. Но сейчас, когда он снова при дворе, необходимость соблюдать неписаный этикет приводила герцога в чужие будуары. Нельзя проявлять неучтивость. Никто не получал бы удовольствие, поддерживая репутацию эксцентрика с манией не спать дважды в одной постели. Муж, потерявший четырех жен, в нашем мире сплетен не мог давать повода для обвинений в женоненавистничестве. Итак, Флориан следовал этикету; в разных спальнях он неизбежно и логично сравнивал их хозяек.
Герцог близко познакомился со многими хорошенькими и очень разными благородными дамами: с мадам де Полиньяк – вскоре после ее наделавшей много шума дуэли на пистолетах с мадам де Несль; с ля Фийон, прекраснейшей из блондинок – хотя, она была уже не первой молодости – ростом не меньше шести футов; с мадам дю Ман (в отсутствие ее кардинала) – самым миниатюрным и почти эфирным созданием; с ля Тенсин, бывшей монашкой, с Эмили и ла Сури, обворожительными актрисами; с мадам де Модена и Абатиссой де Шель – обеими дочерьми бедняги Филиппа; со стремительной мадам де Приэ, заправляющей всеми делами через своего официального любовника, месье герцога Бурбонского. Благодаря ей, Флориану вернули апартаменты в Версале, откуда он был изгнан двумя месяцами ранее. Познакомился он и еще с семью или восемью придворными дамами с безупречными родословными. Они ночь за ночью и составляли герцогу компанию: он постоянно сравнивал их с Мелиор, и выводы оставались неизменными.
Он убедился, что ничья красота на свете не может идти ни в какое сравнение с красотой Мелиор. Совершенно определенно – она, возможно, самое прекрасное существо на земле. Но нужно следовать логике. Она являлась также и непроходимой дурой: откровенно говоря, просто болтливой богохульницей, оскорблявшей храм красоты своим пребыванием в нем. Флориан устал от нее, и усталость ощущалась им как постоянно напоминающая о себе ноющая физическая боль.
Снова и снова, даже в нежных руках графинь и аббатис, герцог с ужасом думал, как много месяцев еще должно пройти, прежде чем он сможет избавиться от своей отвратительной женушки. Когда-то срабатывающие способы не подходили в данном случае: его сделка с Жанико не оставляла человеку чести иного выбора, кроме как ожидать рождения ребенка. Младенцу, уже возлюбленному больше чем простой отцовской любовью, суждено стать гонораром чародея. Кроме того, с его помощью герцог, наконец-то, избавит себя от мучительного дискомфорта последних месяцев. Заманчиво иметь здесь, прямо под рукой, оружие, единственно способное пролить кровь любого из Ленши. Но вернуться в Бельгард прямо сейчас и погрузить сводящую с ума болтунью в безмолвие могилы было бы делом, достойным порицания. Нельзя ставить под сомнение репутацию де Пайзенов. Сделать так, значит обмануть Жанико и нарушить договор. Выбора не оставалось – надо ждать рождения ребенка.
Флориан решительно сопротивлялся желанию ускорить дело. Поскольку де Пайзен не может нарушить данного слова, даже по отношению к дьяволу, бедный герцог продолжал выполнять свою часть сделки с Жанико. Однако Флориан предвидел возможные препятствия. Мелиор могла иметь свои взгляды на будущее ребенка, и у нее хранилось волшебное кольцо, способное в случае опасности призвать на помощь Святого Хоприга. Хоприг же, в худшем случае, мог сотворить что-нибудь ужасное, грозящее гибелью де Пайзену. Очень неприятно запутаться в делах совести и вступить в противоборство с собственным небесным покровителем…
Честно говоря, совесть Флориана уже была не в лучшем состоянии. Еще со времени пробуждения Хоприга в Бранбелуа герцога глубоко задел тот факт, что все его грехи остались при нем. Такие открытия вызывают депрессию. И дело не только в личной проблеме герцога: оказывается, в нашем мире даже самое усердное стремление к благочестию может пропасть даром. Совесть де Пайзена пострадала, будущее казалось ему плачевным, и пессимизм все сильнее завладевал его разумом.
Что ему оставалось делать? «Покайся!» – сказал Хоприг. Какого еще ответа следовало ожидать от святого? Ведь самому-то Хопригу уже гарантирована вечная жизнь, и ничего другого он не посоветует. Невозмутимый доктор выписал рецепт, но кто приготовит лекарство? Флориан готов был сделать все что угодно, лишь бы избавиться от дамоклова меча висевших над ним грехов. Он искренне желал избавить небеса от неизменной оппозиции в лице герцога де Пайзена, но не совсем понимал, как именно должен покаяться. Большая часть его прошлых прегрешений совершенно выпала из памяти сразу после того, как он делал пожертвования церкви святого Хоприга. Так человек забывает об оплаченных счетах. Как можно раскаяться в чем-либо, не помня этого? Так что советы Хоприга вряд ли помогут герцогу в его стремлении избежать кары за содеянное.
Те же грехи, которые Флориан хорошо помнил, казались ему не стоящими раскаяния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Никто и не отрицает этого. Я лишь хочу…
– В конце концов, какое значение может иметь сегодня, реальны или вымышлены все мои подвиги? – задал святой вполне резонный вопрос.
– Ну, если честно, месье Хоприг, то как вы подаете…
– Я подаю их единственно верным способом. Просто необходимо всеми силами оберегать столь воодушевляющие истории о героических и целомудренных личностях, живших до нас. Их славные подвиги нужны людям, ведь они подают прекрасный пример для подражания. Как ужасна казалась бы наша жизнь без них, ведь такие истории воодушевляют человека в часы отчаяния, показывая, насколько высоко в своей добродетели может подняться каждый из нас. Они утешают лишенных мужества, внушая им чувство собственной значимости. Люди осознают себя божьими творениями, обретают веру в величие своего предназначения. Имея перед собой множество посредственных примеров, историк отбрасывает лишнее, приукрашивает и, как всякий художник, стремиться создать нечто достойное восхищения из того, что есть у него в наличии. Те чудеса, которые творит художник с помощью зловонного жира и масла, скульптор из грязи и праха, музыкант с кошачьими внутренностями, не идут ни в какое сравнение с тем, что создает историк из подручного материала. Но так оно и должно быть. Жизнь – это нескончаемая битва между силами добра и зла, и новости с фронта необходимо доставлять в той форме, которая лучше всего укрепит наши моральные устои. Да, именно так и должно быть, ведь вера в добро приносит пользу людям.
– Черт побери, месье, я и не собираюсь спорить с вами. Но подобная логика тревожит меня. Печально также сознавать, что все великолепные дары, преподнесенные мною вашей церкви, абсолютно не оправдывают себя. Вы же не находились на своем небесном посту, прося для меня снисхождения всевышнего. Видите ли, месье, я скрупулезно храню все счета и беспристрастно оцениваю плату за каждое прегрешение. Тот факт, что все старания пропали даром, больно ранит мою совесть.
– Возможно. И все же, я подозреваю, что ваша совесть пострадала не больше, чем в результате прочих ваших деяний.
– Но, месье, теперь, когда в не столь отдаленном будущем я вынужден буду заплатить по счету, что вы можете посоветовать мне для исправления создавшегося положения? – спросил Флориан, поглаживая рукоятку Фламбержа.
Святой долго вглядывался в лицо герцога. В сияющих бледно-голубых глазах Хоприга светилось знание и жалость.
– Вы должны раскаяться, сын мой. Какие благие дела не начинались с раскаяния?
– Какой же я глупец! Нужно всего лишь покаяться, и я немедленно обращу свои мысли к покаянию. Уж конечно я найду для этого повод, – вскрикнул герцог, оживляясь.
Хоприг многозначительно заявил:
– Думаю, именно так. Однако у меня больше нет времени на задушевные разговоры с вами. Итак, я чистосердечно предупредил вас самым деликатным образом, даже не упомянув ваши колдовские наклонности и мою особую изощренность в борьбе с нечистыми силами. Надеюсь, в дальнейшем вы воздержитесь от повторения былых ошибок, сын мой. Я весьма учтиво предупреждаю вас, что ради поддержания своей небесной репутации я намерен покончить с вашей греховной жизнью и наставить вас на путь истинный. Еще раз призываю вас к покаянию, дорогое дитя. Ну что ж, теперь настало время возвращаться в Морвен. Наглядевшись за пять последних месяцев на все прелести современного мира, я, как и положено начинающему святому, избрал себе место отшельничества – Верхний Морвен.
– Можно спросить, что побудило вас поселиться именно там? – Флориан подумал, что Верхний Морвен находился слишком уж близко от Бельгарда.
Святой в изумлении уставился на герцога:
– Спросить, конечно же, можно. А вот отвечать я не намерен.
– Да, но, месье, Верхний Морвен обладает дурной славой, он имеет репутацию места, отданного нечистой силе…
– Что ж, мне жаль того колдуна, который встретится на моем пути. Тем не менее, я намерен выполнять свои обязанности христианского святого с особым усердием…
– Но месье, вы будете очень одиноки в Верхнем Морвене.
Улыбка Хоприга показалась Флориану двусмысленной.
– Если умеешь творить чудеса, никогда не бываешь одинок, – заметил святой.
На этом Хоприг поджал губы и исчез. Флориан остался наедине со своими волнениями и предчувствиями, безнадежно глядя на меч. Впереди предстояло преодолеть трудности, с которыми Фламберж вряд ли сможет справиться.
Глава 19
Запертые ворота
Флориан не отправился прямиком в Бельгард, чтобы провести последние остававшиеся ему четыре месяца счастья с Мелиор. Вместо этого он отправил полное слов любви и заботы письмо, где с прискорбием сообщал, что дела не позволяют ему вернуться раньше февраля.
Герцог поселился в Отеле де Пайзен. Вместе с Клермоном, Симианом, обоими Бель-Илями и другими оставшимися из распутного окружения Филиппа Орлеанского он оказался изгнан из Версаля. Его комнаты были отведены де Приэ, согласно указу нового министра, месье де Бурбона, с которым Флориан вел себя непозволительным образом.
В любом случае, герцог поселился в Отеле де Пайзен, где и жил с месяц довольно уединенно. Не то чтобы он совсем забросил дела между ужином и завтраком, но в дневное время герцог воздерживался от участия в дебошах и лишь трижды дрался на дуэли. Только один оппонент был убит – бесцветный Анжевин, чьего имени Флориан никак не мог вспомнить. За этими исключениями, он прожил месяц подобно отшельнику.
Никто точно не знал, чем занимался герцог в дневное время за ставшими теперь негостеприимными воротами Отеля де Пайзен, но ходили слухи, что Флориан отнюдь не забросил былые увлечения.
Все знали, что герцог удерживает в отеле Альберта Элайю, самого известного и могущественного колдуна, практикующего в городе. Чем конкретно эти двое занимались за закрытыми дверями отеля Де Пайзен, оставалось неизвестным, ибо Флориан ни с кем не обсуждал своих дел. Свидетельства Элайя не стоили и ломаного гроша – колдун от природы являлся виртуозным лжецом. Однако он сообщал, что месье герцог пользуется его услугами, чтобы вызывать духов самых известных и красивых женщин прошлого. Желание само по себе вполне резонное, но, черт возьми! когда очаровательные создания были материализованы и готовы для всевозможного использования, герцог требовал у прекраснейших королев и императриц всего лишь беседы с ним. Не то чтобы он получал от разговоров особое удовольствие, но в течение десяти минут милые дамы рассказывали де Пайзену, что историки толковали их прошлое с непозволительной вольностью, искажая большую часть фактов. Выслушав жалобы красавиц и расспросив о том, что же в действительности имело место в их земной жизни – через десять минут дружеской беседы – герцог качал головой, почти стонал от неведомой боли и просил леди вернуться туда, откуда они пришли.
Кажется, месье испытывал разочарование – вызванные леди если и обладали интеллектом, то тщательно его скрывали. Пожимая плечами, Элайя пускался в философские размышления о пользе для всего человечества в том, что все красивые женщины немного глупы. Леди, которых некто страстно желал убедить в чем-либо, созданы, чтобы поддаваться убеждениям: добрый Господь позаботился о высшем благе для наибольшего числа своих сынов.
Наступил февраль, и Флориан мог надеяться лишь на три месяца счастья с Мелиор. Но герцог послал жене письмо, скорбя о необходимости оставаться вдали от дома до марта. Слухи о его занятиях стали менее цветистыми, но почти невероятными. Никто не знал наверняка цели его поисков. Элайя же сообщал, что теперь они вызывают духов людей, известных своей святостью, даровитостью и другими достойными восхищения качествами; кажется, месье де Пайзен разочаровывался даже в самых замечательных примерах человеческого совершенства.
Герцог не понимал, что если люди и совершают великие дела или произносят вошедшие в историю слова, то это лишь короткие мгновения в их жизни. Во всем же остальном они ничем не отличаются от простых смертных. Месье де Пайзен похоже верил, что знаменитые военачальники выигрывали по семь битв в неделю, что истинные поэты разговаривали гекзаметром, а великие мудрецы размышляли не о семейных проблемах, а исключительно на философские темы. Элайя поведал о разочаровании герцога, узнавшего о незначительности великого и недостатках выдающегося. Эсхилл оказался обыкновенным пьяницей, пророк Моисей заикался, а Шарлемань поведал о том, как страдал от сумок на больших пальцах ног. Месье де Пайзену следовало бы радоваться открытию стольких неизвестных истории фактов, но они, напротив, повергали его в депрессию. В беседах с умершими знаменитостями обнаружилось, что история человечества состоит из обычных человеческих же деяний. И герцог сожалел об этом. Романтик! Таков вердикт Элайи: он неизлечим. Герцог не будет счастлив.
– Его жены слишком быстро умирали, – шептались люди.
– В этом есть своя прелесть… – отвечал Элайя.
В первый день марта, когда Флориан мог надеяться лишь на два месяца счастья с Мелиор, он послал жене письмо, сообщая, что не может вернуться раньше апреля.
Еще месяц жизнь герцога была окутана тайной. Лишь в конце марта он устроил вечеринку и ужин для молодых людей, за которыми последовала новомодная форма дебоша – праздник Адама.
Раздеваясь, Флориан обратился к гостям:
– Оставим же житейские заботы, друзья мои. Любовь отличается от супружества; мужчины отличаются от женщин. Подтверждение любого из этих фактов суть пустая трата времени. Мы вполне способны внести свои коррективы, и займемся этим прямо сейчас. Будем же логичны, господа!
В промежутках между любовными забавами гости обсуждали новый мир и новую эру, свидетелями которой являлись. Европа тогда лишь поднималась из руин, в которые безумные амбиции одного человека – Людовика Четырнадцатого – повергли цивилизацию. Собравшееся общество пережило все тяготы войны, и юное поколение лишилось всяческих иллюзий. Стариков отодвинули на задний план молодые и более энергичные представители новой знати. Каждый понимал, что ему довелось жить в историческую эпоху, не знающую себе равных. Гости Флориана обсуждали за ужином все происходящее, триумфально разоблачая ошибки человечества. Юное поколение наконец-то получило полную свободу самовыражения и предлагало свои способы обновления общественного мышления.
– Мы живем в новом мире, который никогда уже не станет прежним, – такова основная идея дискуссии.
Лишь с началом весны Флориан покинул Отель де Пайзен, где ему пришлось пережить первый по-настоящему несчастливый период своей жизни. Ведь герцог на протяжении долгого времени лелеял возвышенные идеалы: с раннего детства красота Мелиор и святость Хоприга являлись для него критериями и гарантиями человеческого совершенства. Мысли о них помогали герцогу сохранять веру в бога и оставаться оптимистом: он нашел безупречную красоту и безупречную святость, какие только могли быть лишь однажды достигнуты людьми. Существование Мелиор и Хоприга давало пищу размышлениям Флориана о величии человечества. Принцесса и святой вносили в жизнь герцога столько искренней и возвышенной романтики! То была романтика, которую Хоприг считал способной убедить человека в значимости его существования как божьего творения, доказать величие собственного предназначения.
Теперь все изменилось. В словах святого обнаружилась некая двусмысленность и неопределенность; Флориан мог только почтительно и с большой неохотой предполагать, что пребывание святого Хоприга в Верхнем Морвене – в досадной близости от Мелиор – приведет к нежелательным результатам. Кто знает, не известны ли святому замыслы герцога?
С еще большей неохотой думал Флориан о Мелиор. В Бельгарде он находил ее общество вполне терпимым. Но сейчас, когда он снова при дворе, необходимость соблюдать неписаный этикет приводила герцога в чужие будуары. Нельзя проявлять неучтивость. Никто не получал бы удовольствие, поддерживая репутацию эксцентрика с манией не спать дважды в одной постели. Муж, потерявший четырех жен, в нашем мире сплетен не мог давать повода для обвинений в женоненавистничестве. Итак, Флориан следовал этикету; в разных спальнях он неизбежно и логично сравнивал их хозяек.
Герцог близко познакомился со многими хорошенькими и очень разными благородными дамами: с мадам де Полиньяк – вскоре после ее наделавшей много шума дуэли на пистолетах с мадам де Несль; с ля Фийон, прекраснейшей из блондинок – хотя, она была уже не первой молодости – ростом не меньше шести футов; с мадам дю Ман (в отсутствие ее кардинала) – самым миниатюрным и почти эфирным созданием; с ля Тенсин, бывшей монашкой, с Эмили и ла Сури, обворожительными актрисами; с мадам де Модена и Абатиссой де Шель – обеими дочерьми бедняги Филиппа; со стремительной мадам де Приэ, заправляющей всеми делами через своего официального любовника, месье герцога Бурбонского. Благодаря ей, Флориану вернули апартаменты в Версале, откуда он был изгнан двумя месяцами ранее. Познакомился он и еще с семью или восемью придворными дамами с безупречными родословными. Они ночь за ночью и составляли герцогу компанию: он постоянно сравнивал их с Мелиор, и выводы оставались неизменными.
Он убедился, что ничья красота на свете не может идти ни в какое сравнение с красотой Мелиор. Совершенно определенно – она, возможно, самое прекрасное существо на земле. Но нужно следовать логике. Она являлась также и непроходимой дурой: откровенно говоря, просто болтливой богохульницей, оскорблявшей храм красоты своим пребыванием в нем. Флориан устал от нее, и усталость ощущалась им как постоянно напоминающая о себе ноющая физическая боль.
Снова и снова, даже в нежных руках графинь и аббатис, герцог с ужасом думал, как много месяцев еще должно пройти, прежде чем он сможет избавиться от своей отвратительной женушки. Когда-то срабатывающие способы не подходили в данном случае: его сделка с Жанико не оставляла человеку чести иного выбора, кроме как ожидать рождения ребенка. Младенцу, уже возлюбленному больше чем простой отцовской любовью, суждено стать гонораром чародея. Кроме того, с его помощью герцог, наконец-то, избавит себя от мучительного дискомфорта последних месяцев. Заманчиво иметь здесь, прямо под рукой, оружие, единственно способное пролить кровь любого из Ленши. Но вернуться в Бельгард прямо сейчас и погрузить сводящую с ума болтунью в безмолвие могилы было бы делом, достойным порицания. Нельзя ставить под сомнение репутацию де Пайзенов. Сделать так, значит обмануть Жанико и нарушить договор. Выбора не оставалось – надо ждать рождения ребенка.
Флориан решительно сопротивлялся желанию ускорить дело. Поскольку де Пайзен не может нарушить данного слова, даже по отношению к дьяволу, бедный герцог продолжал выполнять свою часть сделки с Жанико. Однако Флориан предвидел возможные препятствия. Мелиор могла иметь свои взгляды на будущее ребенка, и у нее хранилось волшебное кольцо, способное в случае опасности призвать на помощь Святого Хоприга. Хоприг же, в худшем случае, мог сотворить что-нибудь ужасное, грозящее гибелью де Пайзену. Очень неприятно запутаться в делах совести и вступить в противоборство с собственным небесным покровителем…
Честно говоря, совесть Флориана уже была не в лучшем состоянии. Еще со времени пробуждения Хоприга в Бранбелуа герцога глубоко задел тот факт, что все его грехи остались при нем. Такие открытия вызывают депрессию. И дело не только в личной проблеме герцога: оказывается, в нашем мире даже самое усердное стремление к благочестию может пропасть даром. Совесть де Пайзена пострадала, будущее казалось ему плачевным, и пессимизм все сильнее завладевал его разумом.
Что ему оставалось делать? «Покайся!» – сказал Хоприг. Какого еще ответа следовало ожидать от святого? Ведь самому-то Хопригу уже гарантирована вечная жизнь, и ничего другого он не посоветует. Невозмутимый доктор выписал рецепт, но кто приготовит лекарство? Флориан готов был сделать все что угодно, лишь бы избавиться от дамоклова меча висевших над ним грехов. Он искренне желал избавить небеса от неизменной оппозиции в лице герцога де Пайзена, но не совсем понимал, как именно должен покаяться. Большая часть его прошлых прегрешений совершенно выпала из памяти сразу после того, как он делал пожертвования церкви святого Хоприга. Так человек забывает об оплаченных счетах. Как можно раскаяться в чем-либо, не помня этого? Так что советы Хоприга вряд ли помогут герцогу в его стремлении избежать кары за содеянное.
Те же грехи, которые Флориан хорошо помнил, казались ему не стоящими раскаяния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21