- Считай! - крикнул Вавич, чтоб распорядиться.
- Ребра им... посчитать, - сказал близкий городовой, - в двух револьверы були. Самая сволочь!
- Этих отдельно, сюда давай.
- Не, тех уж прямо до Грачека свели. Куда! - замахнулся городовой прикладом. Человек метнулся и вжался в толпу.
Прапорщик затопал с крыльца.
Вавич обходил полукруг городовых, косился боком на прапорщика "подождешь, голубчик". Виктор, не спеша, стал подыматься на крыльцо.
- Вавич! Ва-вич - сукиного сына, да где ж ты? - сверху кричал запыхавшийся Воронин. Вавич рысью вбежал на лестницу.
- Поймал! Поймал двоих, двоих, сукиных сынов... револьверщиков... никто, а я вот этой рукой вот схватил, как щенков... помог Господь, его воля... вот крест святой, - Воронин перекрестился. - Вот гляди, - Воронин оттопырил полу шинели. - Видал? Пола навылет, а сам - вот он я - пронес Господь, стрелял ведь, сука, стрелял! Господня воля, сукиного сына, только и скажу: Господня воля.
Вавич почтительно слушал.
- На вот тебе целый город, - Воронин махнул рукой в окно, - найди вошь в овчине.
- Как же это вы?
Воронин вытянул голову вперед и три раза хлопнул себя ладонью по носу:
- Вот! Вот! И Господня воля.
- Кто ж оказались, не известно?
- Это уж скажут... - Воронин сел на подоконник. - У Грачека скажут, сказал он тихо. - Дай закурить! Этот умеет... Бог ему судья - полено у него заговорит... Да, брат, - совсем тихо сказал Воронин, - одного-то подранили, так не в больницу, а велел прямо к нему... Пока, значит... фу, не курится... пока, значит, не помер.
Воронин замолк и переводил тяжело дух и дул дымом перед собой.
Из открытой форточки среди далекой тишины заслышался рокот извозчичьей пролетки. Оба слушали и мерили ухом, далеко ли. И как редкие капли дождя падали по городу выстрелы.
И вдруг ясно, как проснулся звук: из-за угла раскатились дрожки и стали у ворот. И при свете фонарей от крыльца видно было - сошел плотный офицер; с другой стороны спрыгнул и обежал пролетку другой, потоньше.
- Капитан! - первый увидел погон Вавич.
Шляпа
ПОМОЩНИК пристава широкой уличной походкой прошел мимо прапорщика, сморкаясь на ходу в свежий платок, прямо в двери и затопал вниз.
Слышно было, как на лестнице стали, и вот ровно, гулко забили два голоса. Говорил помощник, а другой хрипким звоном, как молотком в котел:
- Ага!.. Ага!.. Так! Так...
Прапорщик все поправлял пояс, пока рубили голоса на лестнице, вертел шеей в воротнике.
Дверь распахнули, шагнул, топнул капитан. Он пожевывал усы и прищуренными глазками глядел на прапорщика. Прапорщик держал под козырек. Все молчали. Помощник отошел к барьеру и глядел на прапорщика. Молодой офицер стоял за капитаном и насмешливо мигал рыжими глазками.
- Офицюрус, - шепнул Воронин Вавичу и чуть кивнул на молодого.
- Ну-с! - вдруг крикнул капитан в лицо прапорщику.
- В пятой роте пятьдесят второго Люблинского...
Капитан не брал руку к козырьку, не принимал рапорта, он стоял, расставив ноги, взял руки в толстые бока, выдвинул подбородок в лицо прапорщику.
Прапорщик покраснел сразу, будто красный луч ударил ему в лицо.
- Господин капитан, потрудитесь принять...
- Га-аспадин прапорщик! - крикнул капитан. - Потрудитесь пройтись, пожалуйте-ка!
И капитан сунул рукой вперед, где мутно светилось матовое стекло в кабинете пристава.
- Проводи! - кивнул помощник.
Вавич побежал вперед и распахнул дверь в кабинет пристава.
Прошагал прапорщик, простучал каблуками капитан. Вавич запер дверь. Хотел отойти. И вдруг услышал знакомый хруст новой кожи, а после хляп! это шлепнула крышка кобуры. И Вавич замер у двери в темноте канцелярии. И сейчас же услышал хрипкий голос капитана:
- Это что ж! Что ж это? Молчать! - и колко стукнуло железо по столу. Слушать! Измена? Со студентами, значит? А присяга?
- Я всю войну, - напруженным тенором начал прапорщик, - я всю войну...
- Молчать! - как на площади крикнул капитан.
И в дежурной зашел шепот.
И стало слышно, как выпускал шипящее слово за словом, как стукал об стол револьвером. Как горячими каменьями вываливал слова:
- Поднять два пальца! К иконе, к иконе обернуться! Повторять за мной...
- Я не позволю, я присягал, вы не имеете права, - крикнул прапорщик с кровью в голосе.
- Застрелю. За-стрелю, - и стало совсем тихо. Время зашумело в ушах.
Вавич затаил дух, подался вперед. Клякнул взвод курка.
- По-вто-рять! Клянусь... повторять: клянусь! Пальцы выше! И обещаюсь... всемогущим Богом...
И не слышно было, как шептал прапорщик.
Вавич на цыпочках прошел в дежурную. Помощника не было. Офицюрус закуривал от папироски Воронина и приговаривал:
- А ей-богу... так и надо. Ей-богу, надо. Набрали каких-то милостивых государей в армию. - Офицюрус пустил дым белым клубом и отдулся брезгливо. - Каких-то статистиков. Нет, ей-богу же, непонятно. - Офицюрус оперся спиной и оба локтя положил на барьер, руки висели, как крылышки.
В это время открылась дверь в кабинете пристава, и капитан громко сказал:
- Нет, нет! Вперед извольте пройти. Офицюрус встрепенулся, швырнул папироску. Прапорщик, нахмуренный, красный, шел из канцелярии, за ним гулко стукал капитан. Он застегивал на ходу кобуру.
- Командует ротой господин поручик. Проверить людей!
Капитан шагнул к двери. Городовой распахнул. Все козырнули. Поручик вышел следом.
Прапорщик зашагал в темноту канцелярии, он глядел вверх, он топнул на повороте в темноте.
- Шляпа, - кивнул на прапорщика Воронин.
- А я б его застрелил, - громко зашептал Вавич, - на месте.
- Ну, стрелять-то уж... воевал ведь он, поди, а мы, знаешь, тут сидели... и досиделись, дураки.
- Я говорю, я капитана застрелил бы, - уж громко сказал Вавич. - Как он смеет, против устава, присяги требовать.
- Кто требовал?
Прапорщик выходил из канцелярии, он делал два шага и круто оборачивался к окнам.
Он оглянулся на слова Вавича, глянул диким взглядом и что силы топнул в пол ногой.
Вавич замолк, глядел на прапорщика, глядел и Воронин всем лицом.
- Сволочи! - вдруг крикнул прапорщик и вышел в дверь.
Воронин и Виктор бросились к окну. Прапорщика на улице не было видно.
В городе было тихо, и только изредка лопался легкий выстрел, будто откупорили маленькую бутылочку.
Суматра
БАШКИН шел с Колей по мокрому тротуару. Улица была почти пуста. Торопливые хозяйки шмыгали кое-где через улицу, озирались обмотанными головами.
А дождик, не торопясь, сеял с мокрого неба.
- Ты воротник, воротник подыми, - нагибался Башкин к Коле, юркими пальцами отворачивал воротник. - Давай я тебе расскажу, тебе полезно, вы же проходите сейчас про Зондские острова.
Башкин нагнулся к Коле и взял его за руку выше кисти и крепко держал:
- Так вот: Суматра, Борнео, Ява, Целебес... Тебе не холодно? Да, так это на самом экваторе, он их так и режет. - Башкин широко махнул свободной рукой. - Ты слушай, так незаметно все и выучишь. Я тебя хочу выручить... я вот вчера одного человека выручил... Суматра огромный остров. - Башкин обвел вокруг рукой. - С Францию ростом, и там заросли тропических лесов, и там в лесах гориллы, понимаешь. Этакая обезьянища, ей все нипочем, никого не боится, идет, куда хочет. На все наплевать. И ни до кого дела ей нет. Живи себе на дереве и ешь яблоки, и никто за ней не подсматривает. Стой, Колечка, слушай. Ты здесь посиди в палисадничке.
Они стояли около церкви.
Мокрая лавочка стояла среди метелок кустов.
- Ты не будешь бояться?
- Чего бояться? Я буду семечки грызть.
- Грызи, грызи, только не уходи, я сейчас. Сию минуту. - Башкин выпустил Колю и саженными шагами зашлепал по лужам. - А про обезьяну доскажу непременно, - вдруг обернулся Башкин. Коля махнул кулачком с семечками.
Башкин завернул за угол. Он задержал шаг, оглянулся и быстро подошел к воротам, нагнул лицо к окошечку в железе. Ворота приоткрылись. Башкин с поднятым воротником быстро перешел двор.
В коридоре было суетливо и полутемно. Башкин сбросил калоши и, прижав воротник к щеке, шагал, толкаясь, вдоль по коридору.
Двери распахнулись, и кого-то вывели под руки. Башкин еще крепче прижал воротник.
- Что, зубы у тебя болят? - спросил жандарм у вешалки.
- Зубы, зубы, зубы, - застонал Башкин и чуть не бегом заметался по коридору.
- Я докладал, - сказал жандарм. - Сейчас, наверно. Звонок круто ввернул дробь. Жандарм метнулся к двери и сейчас же сказал тугим голосом:
- По-жалуйте!
Башкин криво бросился в дверь и тотчас сел на диван, прижался щекой к спинке.
Ротмистр Рейендорф крикнул от стола:
- Сюда!
- У меня зубы, - говорил Башкин и шел, шатаясь.
- Здесь не аптека, - оборвал Рейендорф. - У меня пять минут: что такое за звонок вчера? Кто такой? Ну?
- Сейчас не могу, - говорил Башкин из воротника, - сейчас.
- Что, зубы? Не жеманиться. Военное положение, не забывать. Что за фокусы? - Рейендорф нагнулся, рванул Башкина за угол воротника. - Ну?
- Я не могу, я еще не уверен, я не выяснил себе, ну, понимаете...
- Не врать! - крикнул Рейендорф. - А если это мистификация, то это у нас, брат...
- Ну, просто человек...
- Не мямлить! - и. Рейендорф нетерпеливо застучал портсигаром по столу.
- Я ж говорю - человек, потому что он человек... из трактира и очень ценный. Он много знает, но, может быть, врет. Люди же врут.
- Ладно, что ж он врет?
- Да вот что рабочие много говорят, но он путает, и вообще еще черт его знает.
- Какой трактир, как его звать?
- Да, может быть, он врет, как его звать.
- Нечего мне институтку тут валять. Как он назвался? - Рейендорф взял в руку серебряный карандашик и занес над белым сияющим блокнотом.
- Сейчас, сейчас вспомню.
"Надо в обморок упасть... соврать, соврать, соврать. Нет, в обморок".
Башкин сделал блуждающие глаза и завертел головой. И вдруг ротмистр топнул от стола:
- Да не финти ты, сопля! - он проплевал эти слова и замахнул руку.
- Котин, Андрюша Котин из "Золотого якоря" на Слободке. Это он сказал, но может быть... Он массу ерунды всякой... Рейендорф писал.
- Ерунду, ерунду! Какую ерунду? - и он хлопал по блокноту. - Ну!
- Оружие какое-то, чуть не артиллерия, бред какой-то. Рейендорф что-то писал, другой рукой он нажал звонок.
- Коврыгина сюда, - крикнул он, не оборачиваясь, когда в двери сунулся жандарм. - Да-с! А вы, фрукт, - ротмистр хмуро поглядел на Башкина, допляшетесь! Это что ж? Попыточки укрыть? На цыпочках? Мы с вами не в дурачки играем. Это когда вот идиоты наши раскачивают стены... в которых сами сидят. Завалит, так, будьте покойны, им же первым по лысинке кирпичом въедет! Из-за границы их шпыняют вот этаким перцем. - Рейендорф цепкой рукой схватил со стола тонкие печатные листы и совал их под нос Башкину. Не узнаете? Ой ли? Да, да - "Искра". Смотрите, первые-то сгорите. Болваны. Вихлянья эти мы из вас вытрясем.
Башкин опять натянул воротник на затылок. Он не знал, что будет. А вдруг пошлет ротмистр за официантом и здесь, сейчас, сделает очную ставку. Уйти, уйти, скорей, скорей, как попало. Попроситься в уборную хотя бы и вон, вон, а потом пускай, что угодно.
- Карл Федорович! Меня там мальчик ждет, на дожде. Я пойду, скажу, чтоб не ждал, он простудится, бедняжка.
- Это что ж за мальчики? - вдруг снова нахмурился Рейендорф. - Сейчас не с мальчиками гулять, а дело делать надо живыми руками. Не понимаете еще?
- А, а... - сказал, запинаясь, Башкин. Он вдруг покраснел, встал: - А вы вот, может быть, не понимаете, господин ротмистр, не понимаете, что мальчик, может быть, важнее, важнее нас с вами! Да! И всего.
Ротмистр насторожился и, не мигая, смотрел нахмуренными глазами.
- Чего важнее? - и Рейендорф коротко ударом дернул вперед голову. Он придавил глазом Башкина, и Башкин стоял, шатаясь.
- Я говорю, важней для меня, для нас, что ли, - уж слабей говорил Башкин. - Мальчик проще и правдивей.
- Значит, работаете с ним? - отрезал Рейендорф. - Ну, и толк какой от мальчишки этого? Он чей сын?
- Это все равно... то есть в данном случае даже очень важно... В это время вошел чиновник в форменной тужурке.
- Звали?
Ротмистр вырвал листок блокнота.
- Через два часа чтоб здесь был, - и чиркнул ногтем по листку.
Башкин уже большими шагами отшагнул по неслышному ковру, он был уже у двери.
- Э! - крикнул ротмистр. - Как вас, Эсесов! Куда это? Пожалуйте-ка.
Башкин, сделав круг, подошел.
- Порядочные люди прощаются уходя, - ротмистр тряхнул головой, - а потом мальчишка, мальчишка. Ну? Чем же важно?
- Да, да, - обиженно заворчал Башкин, - мальчишка, и очень важный. Его надо направить и...
- Чей? - оборвал Рейендорф.
- Сын чиновника, гимназистик.
- В бабки играть учите? Это теперь? Да?
- Не в бабки, а потом увидите...
- Это не Коля? - вдруг спросил ротмистр. - Отец на почте? Фю-у! засвистел Рейендорф и зашагал по ковру. - Да тут, батенька, послезавтра пожалуйте-ка сюда в это же время, мы с вами в две минутки отлично все обтолкуем. А сейчас марш! - вдруг остановился ротмистр и прямую ладонь направил в дверь. - И послезавтра в пять здесь.
- До свиданья, - буркнул Башкин в коридоре. Он, не глядя, топал, вбивал ноги в калоши и опрометью понесся по коридору. Он не заметил двора, он почти бежал по панели, то подымал на бегу воротник, то откидывал снова, он шептал:
- Коля, Колечка, мальчик, миленький, семечки, Коленька.
- Коля! - крикнул Башкин, едва завернул за угол. - Коля!
Было почти темно, Башкин шлепал без разбора по лужам,
нарочно ударял в грязь ногами - все равно, все равно теперь.
- Коля! Милый мой!
Тот самый
АННА Григорьевна так и не спала всю ночь, и все новые и новые страхи наворачивались: "Лежит Наденька простреленная на грязной мостовой, мертвая... нет, живая, живая еще! Корчится, ползет, боится стонать, и кровь идет и идет... Сейчас если подбежать, перевязать..." Грудь подымалась, ноги сами дергались - бежать. Но Анна Григорьевна сдерживалась - куда? Хотя глаза отлично видели и улицу, и грязный тротуар, где Наденька, и темноту, и угол дома - вон там, там - Анна Григорьевна могла показать пальцем сквозь стену - там!
"Да нет. Просто осталась ночевать у кого-нибудь. Да, у товарищей... Обыск, городовые - бьют же они, бьют, сама видала, как извозчика на улице при всех городовой... и ведь что они могут сделать с девушкой!"
- Господи! - мотала головой Анна Григорьевна. Она встала, пошла в переднюю, как будто сейчас ей навстречу может позвонить Наденька.
- Мум! Чего ты?
Анна Григорьевна вздрогнула.
Из темноты светила Санькина папироска.
- Мум! Ей-богу, она хитрая, она у Танечки заночевала, вот увидишь. Я завтра чуть свет сбегаю. Ей-богу.
- Она дура, дура, - почти плача, говорила Анна Григорьевна. - Она ведь вот, - и Анна Григорьевна вытянула вперед руку, - бревно ведь, вот прямо все, как солдат.
- Да она мне говорила, что если что... самое верное место у Тани, честное слово, говорила, - и Санька подошел, обнял мать за плечи и поцеловал в висок.
Анна Григорьевна потрясла головой, волосы защекотали Санькину щеку как волосы барышень на балу в вальсе, и ум застыл на миг в оцепенении.
В квартире было тихо, и громко листал в кабинете страницы Андрей Степанович, как будто не бумагу, а железные листы переворачивал. Андрей Степанович глубоко вздохнул, он слушал в открытую форточку дальние выстрелы, редкие, спокойные, как перекличка, он листал книгу "История французской революции" Лависа и Рамбо, на гладкой лощеной бумаге. Хотелось найти в книге то, что можно примерить вот на эти выстрелы, и он листал, спешил и боялся не угадать.
"9-е термидора" - да нет, какой же это термидор? И слышал, как будто говорил какой-то чужой голос: ничего ж похожего. Он листал вперед и назад: "Монтаньяры", "Третье сословие", как будто перед экзаменом забыл нужную строчку.
"Ведь происходит величайшей важности общественное явление, - говорил себе Андрей Степанович и делал молча резонный жест, - и надо быть готовым, как отнестись к нему, и сейчас же".
Андрею Степановичу хотелось выпрямиться, встать и выставить грудь против этих выстрелов, пуль, нагаек. Ему казалось, что сейчас он найдет эту идею, твердую, совершенно логичную, гражданскую, честную идею, и она станет внутри, как железный столб. И он чувствовал в ногах эту походку, поступь в подошвах, твердую, уверенную, и готовые в голосе крепкие ноты. И тогда, прямо глядя в лицо опасности, с полным уважением к себе и делу, которое делаешь, Тиктин хмурился, листки стояли в руках.
"Еще раз обдумать, - говорил в уме Тиктин. - Что же происходит? Взрыв протеста со стороны общества - с одной стороны. Раз! Борьба за свое существование со стороны правительства - с другой..."
- Два! - прошептал Тиктин, глядя в угол гравюры. На гравюре сидел среди пустыни Христос на камне, глядел перед собой и думал. - Два-а... задумчиво произнес Андрей Степанович.
"А вот решил, - подумал с завистью Тиктин про Христа. - Решил и начал действовать. И не по случаю какому хватился. Кончил... на кресте. Да, и этот крест на каждой улице. Да не для этого же он все это делал", - вдруг с сердцем подумал Андрей Степанович, он резко повернулся со всем креслом к столу, опер локти, упер в виски кулаки.
В это время во дворе затрещал электрический звонок - это над дворницкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30