Сейчас без пяти минут семь. - И слышно было, как брякнули ногти по стеклу циферблата.
Легкий шепот дунул среди гласных.
- Во всяком случае я ухожу отсюда ровно через пять...
Но в этот момент твердые каблуки стали слышны с тупым звяком шпор. И в тот же миг деловой походкой вошел генерал. Он смотрел с высокого роста, чуть закинув голову.
Его еще не успели рассмотреть.
- Генерал Миллер. Чем могу служить? - уж сказал, будто хлопнул ладонью, генерал. Он стоял, отставив ногу, как будто спешил дальше. - Ну-с! - и он чуть вздернул седыми усами.
Гласные молчали. Голова глядел в генеральские блеклые глаза, слегка прищуренные.
Голова сделал шаг вперед:
- Ваше высокопревосходительство! Генерал глядел нетерпеливым лицом.
- Мы все, городская Дума, были глубоко потрясены событием, то есть случаем, имевшим место перед университетом...
- Это со студентами? - нетерпеливо перебил генерал, чуть дернул лицом вперед.
- Да! - всем воздухом выдохнул голова и поднял голову. - Мы...
- А вы бы лучше, - перебил генерал, - чем вот отнимать у меня время на представления разные, вот этак бы всей гурьбой пошли б к вашим студентам, да их бы вот убедили депутацией вашей, - и генерал провел ладонью, как срезал всех, - депутацией вашей! Не устраивать стада на улицах и не орать всякой пошлости! А заниматься своим делом! Честь имею кланяться! И генерал, не кивнув, повернулся и вышел, топая по паркету, и брякали шпоры, будто он шел по железу.
Геник
ВСЕВОЛОД Иванович спал в столовой. Укрылся старым халатом, уронил на пол старую газету. Снились склизкие черви, большие, толстые, саженные, в руку толщиной, с головами. Черви подползали, выискивали голое место, присасывались беззубыми челюстями к телу, у рукава, в запястье. Всеволод Иванович хватал, отрывал. Но черви рвались, а голова оставалась, чавкала и смотрела умными глазками, и больше всасывалась, и еще, еще ползло больше розовых, толстых, склизких, и они живо переглядывались и хватали, где попало, за ухом, в шею, и Всеволод Иванович рвал, и весь в головах, и головы чавкали, перехватывали все глубже, глубже, и никого нет кругом, и новые все ползут, ползут. Всеволод Иванович хочет крикнуть, но за щеку уж держит голова и жадничает, чмокает, сосет. И вдруг стук. Всеволод Иванович сразу очнулся - стучало по мосткам за окном на улице. И голоса. Всеволод Иванович сразу вскочил. Под окном топала лошадь, верховой кричал:
- Гони в кучу! - гулко у самого стекла. Загораживал, не видно улицы. Всеволод Иванович бросился к другому окну, прижался к стеклу. Толпа людей чавкала ногами по грязи, и крики:
- Куда! Куда! Пошел! Пошел!
И людской гул рокотом стоял в улице, и как с испугу вздрагивали стекла.
Всеволод Иванович бросился в сени, сунул ноги в калоши и, как был, кинулся во двор. Пес оголтело лаял на цепи - ничего не слышно, и Всеволод Иванович махал в темноте на пса, привычной рукой отдернул задвижку. Ветер дернул, распахнул калитку. Густая толпа шла серединой улицы. Городовой пробежал мимо по мосткам. С револьвером, кажется, что-то руку вперед тычет.
- В кучу, в кучу все! - кричал городовой. - На запор! - вдруг в самое ухо крикнул, и Всеволод Иванович увидал - прикладом на него занесся. - Крой на запор!
Всеволод Иванович отскочил во двор.
- Крой! Растуды твою бабушку!
Ветер резал прямо в ворота, Всеволод Иванович напирал на калитку. Вдруг кто-то мигом комком рванулся в щель, кинулся пес на цепи. Всеволод Иванович с напору хлопнул калиткой и дернул задвижку.
Кто-то схватил Всеволода Ивановича за рукав, меленько, цепко.
Всеволод Иванович вздрогнул, дернулся.
- Я, я! Тайка!
Не узнал в темноте, еле расслышал за лаем, за гомоном Всеволод Иванович.
- Накинь, накинь, - кричала Тайка и со своих плеч пялила на отца шубейку, мохнатый воротник.
- Да цыц! Цыц! - кричал Всеволод Иванович на пса. Подбежал, замахнулся. Пес залез в будку. И уж дальше стали слышны крики.
- Эй, куда! Назад! - и глуше рокот.
- Видал, видал? - запыхавшись, шептала Тайка и тыкала белой рукой в низ калитки.
- Ну? - сказал Всеволод Иванович глухо. - Ну и что ж... кто-то...
- Боюсь! - и Тайка схватила отца за руку.
- Да нет уж его, - говорил старик, - нету, нету! Уж через забор, через зады... ушел уж... когда ему тут, - и дрожал голос, от холода, от ветра, что ли.
- Берем Полкана, посмотрим, берем, скорей, ей-богу, - торопила, дергала Тайка. Она дрожала, белая в ночной кофточке.
Во всех дворах заливались собаки. Полкан снова лаял и рвался на цепи.
- Туда, туда рвется, - Тайка махала в темноте рукой.
- Ну и ладно! - кричал ей в ухо Всеволод Иванович.
- Что? - кричала Тайка.
- Да не ори! - дернул ее за плечо Всеволод Иванович, и шубейка слетела с плеч. - Да ну тебя!
Стук раздался в калитку. Тайка больно схватила отца за локоть.
Отец ступил к воротам.
- Это я! Что у вас? Я, Израильсон.
Тайка отдернула задвижку, ее чуть не повалило калиткой. Израильсон держался за шляпу, его внесло ветром.
- Я тоже вышел. Слышу - у вас крик. В чем дело? Все в порядке? Не вижу кто? Закрывайте, какой сквозняк! Израильсон взялся за калитку.
- Да цыц на тебя! - крикнул он собаке. - Вы же простудитесь, идите домой! Идите, - он толкал Тайку в белую спину. - Вы знаете, на Ямской весь народ арестовали. Прямо-таки весь. Это вот погнали. Очень просто.
- Сейчас кто-то, - говорила Тайка, у нее тряслись зубы и дробно выбивались слова, - к нам... в калитку...
- Тсс! - сделал Израильсон. - Тихо, тихо! - и он в темноте неловко закрыл ладонью рот Тае. - Тихо!
- Боится, дура! - сказал Всеволод Иванович.
- Я спать не буду, ей-богу! - Тайка вся дергалась от холода.
- А глупости, если он тут, так я вам его попрошу уйти, - и он зашагал в темноту. Всеволод Иванович видел, как белая Тайкина спина промаячила следом, он нагнулся, стал шарить в грязи упавшую шубку.
- Идите в комнату, - кричал против ветра Израильсон. - Вы схватите, я знаю, чего.
- Я боюсь! - и Тайка бегом нагнала Израильсона. - Боюсь, боюсь, Тайка поймала рукав, тянула вниз, и бились от холода руки.
- Ну, идите в комнаты. - Израильсон остановился. Пальто трепало на ветру.
Тайка прижималась лбом к плечу.
- Боюсь! Боюсь!
- Ну, я вас заведу домой.
- Нет, нет! Боюсь! - и она прижалась к Израилю.
- Это же глупости, честное слово! - кричал Израиль, он прижимал к голове котелок.
- Идем, идем! - толкала Тайка. - Ой, он там, там, - и она махала в темноту белым рукавом.
Израиль шел в угол двора, в темноту, наугад. Он боялся наступить Тайке на ноги, сбивался с шагу в грязи двора.
- Сарай открытый? - спросил Израиль; он наклонился к Тайкиной голове, и ветер путал у него на лице Тайкины волосы. - Да? Так где же двери?
Тайка тряслась и молчала и тянула Израиля куда-то вправо. Пахло хлевом, теплом. И слышно было, как стонали на ветру ворота. Израиль вытянул руку вперед. Тайкины руки тряско цеплялись - вот тут проход, вот нашарил доски.
Сразу не стало ветра.
- Эй, слушайте! Товарищ! - вполголоса сказал Израиль. - Ей-богу! Я не городовой. Городовые ушли! Вы можете уходить себе спокойно! Товарищ!
Тайка совсем прижалась к Израилю. На миг затихла. Ждала. И снова задрожала, слышно было, как лязгали зубы.
- Слушайте, это же черт знает что! - Израиль выдернул руку, он возился в темноте. Тайка понимала - снимал пальто.
- Не надо, не надо, - шептала Тайка, хоть сама не слышала за погодой своих слов.
Израиль натягивал ей на плечи свое пальто.
Тайка молча отстраняла, она искала в темноте, как надеть скорей, скорей прикрыть Израиля.
- Ну что мы будем драться! - сказал громко Израиль. - Так пусть вдвоем. - Он накинул на плечи пальто и взял себе под руку Тайку. Тайка обхватила Израиля за спину, вся втиснулась ему в бок, прижалась головой к груди - перестала дрожать.
- Ну! Товарищ! Так как же будет? - крикнул Израиль в темноту сарая. Так как же будет? Вот барышня боится, аж вся трусится, а вы нас боитесь. Что?
Слышно было, как шершаво терлась о стойло корова.
- А где еще он может быть? - наклонился Израиль к Тае. Тайка со всей силы прижалась к Израилю, она сжимала его рукой и говорила:
- Вот, вот!
- Слушайте, бросьте! - говорил Израиль. - Идем, где еще.
- Не надо, не надо, не надо! - повторяла Тая. - Не уходи! Не надо! Хороший какой!
И вдруг Тая заплакала. Израиль слышал, как всхлипывает, дергается грудь.
- Я ведь... люблю же... тебя! Люблю!.. люблю! - и она дергала Израиля за полы пиджака, рвала как попало.
- Тихо, тихо! - говорил Израиль. Пальто сползало, падало вниз.
- Ай! Что я говорю! - вдруг крикнула Тая, она бросилась прочь, ударилась гулко о доски, зашуршала вдоль стены, и стало тихо в сарае.
Израиль слышал, как зудили железными петлями, скрипели ворота. Он двинулся. Пальто под ногами. Израиль поднял, натянул в рукава.
- А черт знает что! Выходит глупость, - он запахнулся, поднял воротник.
Проход в ворота мутнел синим светом. Израиль досадливо шагнул наружу, и ветер как поджидал - вмиг сбил ударом котелок, и он исчез в провальной темноте двора. Израиль громко выругался по-еврейски. Он зашагал по грязи наугад к воротам. Собака лаяла, дергала цепью. Израиль видел, как открылись светлым квадратом двери, и мутный силуэт старика в дверях.
- Нашли? - кричал Всеволод Иванович через двор.
- Потерял! - крикнул Израиль, подходя. - Шляпу потерял, и черт с ней и со шляпой. Вы, пожалуйста, ничего не думайте, а я вам завтра скажу. Израиль шел мимо собаки - значит к воротам. Он не слышал сквозь ветер, сквозь собачий лай, как Всеволод Иванович топал по ступенькам. Израиль быстро нашарил задвижку, он с силой притянул за собой калитку, спустил щеколду.
- Ей-богу, черт знает что! - говорил Израиль и шагал как попало в темноте по дырявым мосткам.
Было холодно в комнате. Израиль натянул пальто поверх одеяла, дышал во всю мочь, укрывшись с головой.
- А ну его к черту раз! - говорил Израиль. - И два! и три!.. и семь! и сто семь! - Он поджал коленки к подбородку и вдруг почувствовал, что боялся ударить коленкой голову, ее голову, что чувствовалась здесь, где она прижалась, втиралась лбом.
- А, долой, долой! - шептал под одеялом Израиль и почистил, сбил рукой у груди, как стряхивают пыль.
"Плачет теперь там! - думал Израиль. - И не надо, чтоб больше видеть". Израиль крепко закрыл глаза и вытянулся - ногами в холодную простыню, вытянулся, и сейчас же Тайка пристала во всю длину, как вжималась в сарае. Израиль перевернулся на другой бок и свернулся клубком.
Ветер свистел в чердаке над потолком. Как будто держал одну ноту, а другие ходили возле, то выше, то ниже, извивались, оплетали основной тон. Израиль засыпал, и в ровное дыхание входили звуки, и вот поднялись, стали на восьмушку и ринулись все сразу в аккорд, флейта ходит, как молния по тучам, и взнесся и затрепетал звук в выси. Израиль во сне прижал голову к подушке, и вот щека и слезы и ветер, и вот назад покатилось, и темнота снова в глухих басах, и снова, как ветром, дунуло в угли - пробежало арпеджио флейты - мелькнуло, ожгло - и новое пронеслось и взвилось, и держатся в высоте трельки, как жаворонок крылами - стало в небе - и внизу жарким полем гудит оркестр, ходит волнами, а флейта трепещет, дрожит белыми руками и треплет, треплет за пиджак и все ниже, ниже и плачет. И какая голова маленькая и круглая, как шарик, и волосы, как паутина.
И голова прижалась, и оборвалась музыка, и крепче, крепче жал Израиль голову к подушке.
Израиль проснулся. Проснулся вдруг - ветер жал в стекла, все без дождя, злой, обиженный. Стукал в железо на крыше. Белесый свет, казалось, вздрагивал и бился на вещах. Карманные часы стали на половине четвертого, не знали, что делать. Израиль чувствовал на щеке чужую теплоту и гладил себя по небритой скуле. Нашарил карман в пальто, коробочку, две папироски. Теплым рукавом заколыхался дым.
- Ффа! - раздул дым Израиль, левой рукой он прижимал пальто к груди и все крепче, крепче. - А! - вдруг вскочил Израиль. - Надо прямо утром, сейчас туда и найти этот котелок и шабаш! Геник! - сказал Израиль, и ноги уж на холодном полу. - А, глупости. - Израиль мельком глянул на карточку, но родители еще не проснулись. Они сонно глядели в полутьме с портрета оба рядом.
Израиль без шапки вышел на улицу. Ветер раздувал утренний свет меж домов.
В улице было пусто, и мостки стукали ворчливо под ногами. Израиль быстро зашагал, натопорщил воротник выше ушей. Он не глядел, шел мимо окон Вавичей. И вдруг оглянулся на стук.
В окне маячило белое, и только рукав с кружевом виден был у стекла.
Израиль затряс головой.
- Долой, долой! - сказал он, и вдруг вся теплота ночи прижалась к нему, и руки и за спиной и тут на рукаве, и бортик пиджака - сто рук обцепили его - маленькие и в трепете.
"Назад!" - скомандовал в уме Израиль. Он сделал с разгона два шага, стал поворачивать, но щелкнула щеколда у ворот впереди, и Тайка в шубейке на один рукав вышагнула из калитки. Она на ходу все хотела надеть шубейку в рукава, не попадала и улыбалась полуулыбкой, подбежала, схватила за руку, как свое, как будто угадала, и все не раскрывала улыбки, она вела за руку Израиля к себе в ворота, лишь раз оглянулась, все тоже молча, будто уговорились, - вела теплой, спокойной рукой.
- Я беру мой котелок, - говорил Израиль, переступая высокий порог калитки. - Он там где-то. - Израиль не глядел на Тайку, смотрел в конец двора. - Слушайте, что вы хотите? Это глупости, это же не надо в конце концов. Нет, я же вам говорил, ей-богу, их бин а ид. Знаете, что это? быстро говорил Израиль, не глядя на Тайку. - Знаете, что их бин а ид? Это значит, я - еврей. Ну? Так что может быть?
Он быстро шел впереди Тайки - вон он, котелок, прижат к забору. Израиль пробежал по грязи, схватил и обтер поля рукавом. Он быстро надел котелок, повернулся и глядел сердито на Тайку. Она стояла в трех шагах, в шубке внакидку поверх ночной кофточки, белой юбки. Она держалась накрест руками за борта шубки и, задохнувшись, глядела на Израиля в котелке.
- Ну вот, - сказал Израиль, - и довольно и больше не надо. - Он затряс головой. - Не надо! - он поднял палец, подержал секунду и вдруг зашагал большими шагами прямо к воротам.
- Нашел он свою шляпу-то? - кричал Всеволод Иванович. Тайка не отвечала. Он слышал, как она прошла в свою комнату.
- Что там? - услыхал Всеволод Иванович голос старухи.
- Ничего! - крикнул Всеволод Иванович хриплым невыспанным голосом и закашлялся. Встал, кашляя, всунул ноги в туфли и пошел отплеваться в кухню.
- Фу, дьявол! - говорил Всеволод Иванович. - Иду, иду! - крикнул он в двери, зная, что, наверно, зовет жена. - Да котелок он свой вчера... ветром сдуло, - Всеволод Иванович не мог отдышаться.
- Открой шторы! Открой, ничего, что рано, - говорила старуха. Она вглядывалась при свете в лицо мужа. - А что случилось, что? - И старуха силилась приподняться на локоть. Она мигала, морщилась на свет и здоровой рукой прикрывала глаза. - Сева, Сева, говори.
- Да не знаю, нашел он или нет, - Всеволод Иванович стал поднимать с полу бумажку у самого порога, - не знаю, Тайку спроси, черт его, - и Всеволод Иванович зашлепал из комнаты.
- Сева! - крикнула старуха.
- Ну, - остановился Всеволод Иванович в дверях, - не знаю, не знаю, замахал рукой, сморщился.
- Тая! Тая! - кричала старуха, и казалось, вот кончится голос.
- Да иди ты, мать зовет, не слышишь, - крикнул Всеволод Иванович в Тайкину дверь.
Тайка вышла, быстро, как будто далеко еще идти, с шубейкой на плечах. Всеволод Иванович не узнал, будто не она, чужие глаза - как прохожая какая! Он глядел вслед дочери. Тайка быстро прошла к старухе. Она стала посреди комнаты, держась за шубейку. Всеволод Иванович прислушивался: обе молчали. В доме стало тихо, совсем по-ночному, будто никто не вставал, и во сне стоит Тайка в шубе.
Всеволод Иванович ждал - нет, и шепота нет, и боком глаза видел, что не движется Тайка. Всеволод Иванович глянул тайком на окна: казалось, что потемнело, что назад пошел рассвет. Он снова скосил глаза на Тайку, и время как будто не шло - Тайка стояла.
Всеволоду Ивановичу не видно было жены: что она? Молчит и смотрит, Тайку разглядывает? Слов ищет? Какие же тут слова? Находят они, бабы, слова какие-то, находят!
Всеволод Иванович ждал недвижно в неловкой позе.
- Тайка! - вдруг зашептала старуха. Всеволод Иванович дышать перестал. - Помяни мое слово - придет. Сам придет. Верно!
Секунду еще стояла Тайка, как неживая, и вдруг дернулась к старухе, с шумом откатился стул. Всеволод Иванович быстро зашлепал туфлями вон - бабы, у них свое, пошли, выдохну-лись слова! Всеволод Иванович возился, топтался в холодной кухне, брался за самовар, сунул полено в холодную плиту и шарил на полках. Луку - головка - подержал, повертел и сунул в карман. Поплакать, что ли, пока один?
"Реноме"
- ВИТЕНЬКА, Витенька, ты же две ночи не спал! - Груня раздувала воздух широким капотом, носилась по коридору.
Вавич мигал в прихожей набрякшими веками, вешал шашку, шаркал раззудевшими ногами.
- Покажу тебе, барин какой! - ворчал хриплым голосом Виктор. - При исполнении - болван!.. Репа с бородой!.. Стрелять такую сволочь: при военном положении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30