Но он потихоньку продолжал учиться.
Этой зимой он много занимался и удивился, сколько еще ему надо узнать. Это напоминает математику, подумал он. От арифметики — к алгебре, от алгебры
— к высшей математике, причем решение задачи выражается все более сложной формулой. В случае с магией это выливается в нечто большее, чем однострочные заклинания, которые он обычно использовал.
Дело в том, что команды из одной строчки являлись финальным заклинанием элементарной магии, которой, кроме этой строчки, ничего и не требовалось. Но в данном случае надо было сделать еще кое-что.
К счастью, в построении начальной части заклинания имелась определенная свобода. Для этого требовалось только использовать какую-нибудь песенку. Джим будет напевать ее, вышагивая вдоль границы защитного круга так, чтобы только Арагх, для которого и предназначался сигнал, сам Джим и Энджи могли приблизиться к пню.
Джиму нужно было нечто вроде того, что Каролинус использовал, чтобы защитить свой дом от бродяг. Он немного подумал и откопал в памяти строчки, с которых начинается стихотворение Альфреда Нойеса «Разбойник».
Джим начал вышагивать вокруг пня, нараспев читая стихотворение. Плохо было то, что декламировать приходилось громко и его мог услышать Амит, который еще больше испугается. Но это был единственный способ задействовать защиту, по крайней мере так явствовало из книги под названием «Энциклопедия некромантии», которую Каролинус заставил Джима проглотить, взяв его к себе в ученики. Возможно, Каролинус сделал бы это и молча, но Джим так не умел, по крайней мере пока.
— Ветер — клочья темноты средь бушующих деревьев, Словно тонущий фрегат, море туч луну качает, Сквозь багряный вереск поля лентой лунного сиянья Прорезается дорога, по которой всадник мчится.
То разбойник быстро скачет к двери старенькой таверны…
Последние строчки Джим прибавил от себя:
— …Пусть же это заклинанье никого сюда не впустит, Лишь отступит пред Арагхом, Энджи и, конечно, мною.
Поэма получилась хуже некуда, и пришлось растянуть последние две строчки, чтобы закончить напевать, как раз когда замкнется круг. Его прервали, едва он успел закончить заклинание.
У него за спиной послышался крик.
Он обернулся и высоко поднял факел, но ничего не увидел. Проклиная Амита за то, что он поддался страху, Джим направился к тому месту, где все еще горел факел Амита.
…Только тогда ему пришла в голову мысль, что факел находится гораздо ниже, чем должен бы. Подойдя ближе, Джим понял почему. Факел лежал на земле. Рядом с факелом лежал обнаженный меч Амита. Но самого Амита не было видно.
Глава 7
— Да, кстати, — сказал Джим начальнику стражи Иву Моргену, вернувшись в замок, — я послал Амита с особым донесением. Его не будет несколько недель. Не говори об этом никому, ладно?
— Да, милорд, — ответил Ив. Ответ человека со шрамами на лице прозвучал механически покорно, но он внимательно взглянул на Джима — Джим не сомневался, что Ив удивлен и заинтригован. В душе Джима поднялся гнев. Если какой-нибудь другой лорд скажет что-нибудь своему начальнику стражи, тот примет его слова как должное. Реакция Ива была лишним доказательством того, что Джиму по-прежнему не удается вести себя, как положено настоящему рыцарю и барону.
Он вечно забывал, что находится не в двадцатом столетии, и обращался со своими подданными так, будто между ним и ими не было никаких различий. Поэтому многие из них начинали вести себя совсем не в духе средневековья, считали, что могут расспрашивать о его действиях. Ну что ж, что сказано, то сказано, и Ив должен принять это как должное.
Джим пошел дальше.
Все равно хорошо, что ему удалось незаметно пронести меч Амита в солнечную комнату, пока кто-нибудь из воинов не увидел и не узнал его. В данный момент он не стал задумываться, что могло смести Амита с лица земли. Во всяком случае это было что-то не маленькое.
Наконец он дошел до комнаты, в которую направлялся. Это была буфетная, куда приносили блюда из кухни, которая обязательно располагалась вне замка, потому что была деревянной, и, случись там пожар, он не смог бы перекинуться на жилые помещения. В этой комнате всем распоряжалась сорокалетняя крепкая и суровая женщина по имени Гвинет Плайсет, которая при виде хозяина сделала реверанс.
— Гвинет, — сказал Джим, — я присоединюсь к сэру Жилю и нашему второму гостю, сэру Джону, за высоким столом. Как только к нам спустится леди Анджела, можно подавать обед. Сообщи это на кухню и предупреди леди Анджелу, что мы ее ждем.
— Хорошо, милорд. — Гвинет снова присела в реверансе.
Джим вышел и направился в большой зал.
— У меня еще не было времени поговорить с женой. Если ты не возражаешь, не надо пока упоминать о поездке во Францию… — сказал он сэру Джону, усаживаясь за стол.
Сэр Джон улыбнулся:
— Никаких возражений, сэр Джеймс. Такие вещи требуют времени, это я знаю из опыта общения со своей женой. Я не спешу. Я с удовольствием проведу день-другой с тобой, воспользовавшись твоим приятным обществом и обществом сэра Жиля, не говоря уже о леди Анджеле.
— Э… да, — произнес Джим.
Он был все еще несколько обеспокоен вниманием сэра Джона к Энджи и не был уверен, что сэр Джон не зайдет в своем ухаживании дальше, чем приемлемо.
— Выпей вина, Джеймс. — Жиль подставил ему кубок, который только что наполнил.
— Да, кстати, — сказал Джим несколько позже, вскоре после того, как они с Энджи легли в постель, успокоившиеся и счастливые, — сэр Джон хотел бы, чтобы мы с Жилем ненадолго съездили во Францию посмотреть, как идет подготовка к вторжению, которое, похоже, задумал французский король.
Джим почувствовал, как Энджи, лежащая рядом с ним под одеялом, напряглась.
— Съездили во Францию? — медленно, ледяным тоном переспросила Энджи. — Когда?
— Ну, — как можно более беспечно начал Джим, — он говорил о том, чтобы отправиться прямо сейчас… Понимаешь, просто короткая поездка…
Он замолчал, потому что Энджи, сбросив одеяло, села в кровати и принялась колотить кулаками по его груди.
— Ух! — выдохнул Джим, поймав се руки. — Пока мы здесь, ты нарастила больше мышц, чем думаешь.
— Я хотела бы нарастить их в два раза больше! — сердито крикнула она. — Ты не поедешь!
— Но ведь просто короткая поездка… — начал Джим.
— Нет! Нет! Ни на день! Ни на час! Ни на минуту! Никуда не поедешь! Нет! Нет! Нет!!! — яростно кричала Энджи. — Не поедешь!
— Но дай мне все объяснить, — взмолился Джим, продолжая держать ее за запястья. — Существует опасность вторжения. Это может коснуться и нас, прямо здесь, в Маленконтри. Мы можем увидеть французских солдат на нашей земле, штурмующими наш замок…
— Мне наплевать! Наплевать! — сказала Энджи. — Ты только что вернулся из одной поездки! А кто должен управляться со всем, пока ты в отъезде? Я. Мне приходится быть и лордом, и леди одновременно! Я должна заботиться о вещах, которые ты пустил на самотек, и пресекать непорядок. Я должна приказывать пороть воинов. Ты — нет. Ты не делаешь этого, даже когда должен бы. Ив Морген приходит ко мне и заявляет, что это надо сделать. И мне приходится это делать. Потому что тебя здесь нет. А я не обязана это делать. Это твоя обязанность как лорда этого баронетства! А что делать, если кого-то надо повесить? Как, по-твоему, я должна к этому относиться, если это твоя забота?
— А что сделал этот воин? — спросил Джим.
— Не помню. Да и какое это имеет значение? Дело в том, что тебя здесь не было, а это четырнадцатый век. Я одна должна управляться и с землями, и с замком. Я должна пресекать потасовки слуг. Должна командовать и крепостными, и вольными. Должна всех их заставить работать, когда им наплевать на работу. Я должна делать все — свою работу и твою! Пока тебя здесь нет и ты, без сомнения, весело проводишь время, у тебя нет и мысли о замке и жене! Если не считать нескольких месяцев после Рождества, нам даже редко выпадает возможность поздороваться! Последний раз это было несколько месяцев назад. Почему ты не можешь остаться и заняться своими обязанностями? Не говоря уже о том, чтобы позаботиться обо мне. Может, тебе это не приходит в голову, но мне необходимо, чтобы обо мне время от времени заботились! Ты где-то болтаешься, окруженный всякими женщинами. Ты, возможно, даже не думаешь обо мне!
— Думаю! — сердито возразил Джим. — Я думаю о тебе утром, днем — все время! Я очень много думаю о тебе. Просто я не могу связаться с тобой и сказать тебе это. Я же послал тебе через Каролинуса сообщение о том, что задерживаюсь.
Сжатые руки Энджи немного расслабились, но только немного.
— Правда? — спросила она. — Каролинус не передавал мне никаких сообщений.
— Может, он тогда уже болел? — сказал Джим. — Кстати, я не видел Каролинуса с тех пор, как мы его сюда привезли. Как он?
Но попытка поменять тему разговора потерпела печальный провал. Энджи высвободила запястья, снова легла и откатилась на свою половину кровати. Она повернулась к Джиму спиной. Ответа не последовало, и Джим знал, что нет смысла повторять вопрос, да и другой задавать не стоит. Была возведена великая стена молчания, и какое-то время, если повезет, то до завтра, Энджи с ним разговаривать не будет.
Джим вздохнул. В нем закипела обида. Конечно, в словах Энджи есть доля правды. Она действительно выполняет двойную работу, пока он отсутствует, каждый раз, когда он отсутствует. В идеале он должен находиться здесь двенадцать месяцев в году. Но это просто невозможно для феодального рыцаря, особенно такого, как он, который тем или иным путем обретает дополнительный вес. Он знал, что Чендос, например, постоянно в пути, вот и теперь он занят делами, связанными с короной.
Чем больше он об этом думал, тем сильнее становилось его раздражение. Спустя какое-то время он встал, оделся и спустился в большой зал. Как он и предполагал, сэр Джон и сэр Жиль все еще сидели за столом, пили и разговаривали. Джим оставил их под предлогом, что он давно не видел жену, и после нескольких шуток, не более вольных, чем те, которые отпустили бы по этому поводу его друзья в двадцатом столетии, они отпустили его, пожелав ему доброй ночи.
Теперь, когда он вернулся, у них хватило такта не задавать вопросов. Жиль тут же поставил перед ним очередной кубок вина. И Джим с жадностью выпил.
Он продолжал пить. И наконец просто напился. Он смутно помнил, как пара запыхавшихся слуг несла его наверх, совсем не беспокоясь, что один из них может поскользнуться и тогда все трое нырнут вниз с неогороженной каменной спиральной лестницы, прилепившейся к стене башни, и, пролетев несколько этажей, разобьются насмерть.
Они принесли его прямо в спальню, раздели, уложили на кровать и укрыли одеялом. Все это время Энджи оставалась там, где и была, на своей половине кровати, храня полное молчание, будто вокруг нее в радиусе сорока миль никого не было.
Это было последнее, что Джим помнил. Он проснулся с раскалывающей голову болью и тошнотой от проникающего сквозь узкие окна света — это говорило о том, что час уже гораздо более поздний, чем тот, когда он привык вставать. И Джим, и Энджи привыкли, по средневековому обычаю, подниматься с восходом солнца, если не раньше. Во рту было сухо, мучила ужасная жажда, и тут Джим заметил, что кровать рядом с ним пуста. Энджи, конечно, уже встала, оделась и ушла несколько часов назад.
Жажда была невыносимой. Джим с трудом поднялся и, спотыкаясь, побрел к столу, на котором стояли кувшины. В последний момент он вспомнил, что от местной воды его тошнит. Поэтому, старательно отворачивая голову от кувшина с вином, который стоял там же, он нашел кувшин, в котором было немного пива, и налил себе.
На вкус пиво оказалось ужасным, но это все же была жидкость. Мгновение Джим сомневался, что сможет удержать в себе выпитое: оказалось, что может, и он выпил еще. Мучаясь жаждой, он продолжал это занятие до тех пор, пока не осушил почти весь кувшин.
Держа в руке кубок с остатками пива, он упал на стул, стоявший рядом со столом, но попытался взять себя в руки. Отправиться во Францию при полном несогласии Энджи невозможно.
С другой стороны, Джим находился в прямой зависимости от короля. Его совершенно не удивит, если у старого рыцаря окажется бумага с королевской печатью — документ, который отдает его и Жиля под начало сэра Джона. Но сэр Джон, очевидно, предпочитал не приказывать ему ехать во Францию, если сможет обойтись без этого. Это не лучший способ посылать человека на такое дело. Сначала он попробует получить от Джима добровольное согласие выполнить это задание. Ясно, что Жиль уже согласился ехать.
Джим оказался между двух огней. Двух невозможных решений. Отказом Энджи отпустить его и скрытой, но несомненно существующей властью сэра Джона заставить его сделать это независимо от того, хочет он или нет. Самый худший вариант — допустить, чтобы ему приказали, хотя Энджи будет против.
Вполне возможно, что она уступит, увидев, что у него нет выбора. Но, зная Энджи, Джим в этом сомневался. В то же время он чувствовал, что не сможет действовать свободно во Франции, если отправится туда по приказу, но против воли Энджи. Только поехав по собственной воле, он будет уверен, что сможет сделать то, чего хочет от него сэр Джон, будет чувствовать себя готовым к любым неожиданностям, которые подстерегают его там.
Он допил остатки пива. Жажда не проходила. Но внизу ждали обязанности, к которым он должен был приступить несколько часов назад. Он оделся и спустился вниз.
Большой зал, как он и ожидал, оказался пуст. Судя по свету, проникавшему через оконные прорези, было по крайней мере девять часов.
Так как даже мысль о завтраке не приходила ему в голову, он не сел за высокий стол и не позвал слуг, а просто прошел через зал и был уже в дверях, когда его перехватил кузнец.
— Милорд, пожалуйста… милорд… — Кузнец схватился за чуб, который представлял жалкие остатки его каштановых с проседью волос, и попробовал поклониться.
Джим остановился, внезапно снова почувствовав боль в голове и неуют в животе. Но положение обязывает. Другими словами, всегда, если возможно, необходимо сохранять хорошие отношения со слугами.
— Да? — произнес он.
— Если милорд будет так добр… — Кузнец одарил его льстивой улыбкой, показав все зубы. — Мне пришло в голову, что от меня может быть некоторая польза, если я осмотрю и попробую починить небольшие повреждения на доспехах славного сэра Джона. Я не хочу сам просить его… — Он замолк, предоставив Джиму самому додумывать окончание.
— Я скажу ему об этом, — коротко ответил Джим и прошел мимо просителя.
Через минуту он уже вышел из дверей, и солнечный свет ударил ему в глаза, как лезвие меча.
Он замигал и постоял несколько секунд, давая глазам возможность привыкнуть к яркому свету. Затем, оглядев двор, он увидел сэра Джона и сэра Жиля, которые осматривали коня, только что приведенного из конюшни. Это был Оглоед, нечто вроде боевого коня.
Рядом с рыцарями стоял кухонный слуга, терпеливо держа в руках кувшин, в котором, без сомнения, находилось вино, так как в руках у обоих рыцарей были кубки. Еще одна пара кубков была прицеплена к поясу слуги.
Джим направился к этой троице и коню; когда его нога соприкасалась с твердой, как цемент, утоптанной землей двора, каждый шаг отдавался в голове.
— А, сэр Джеймс, — приветствовал его сэр Джон, когда он приблизился и оба рыцаря повернулись к нему. — Конюх как раз вывел это великолепное животное, и мы остановили его, чтобы осмотреть коня.
Когда сэр Джон заговорил, Джим заметил одного из младших конюхов, который держал конец накинутой на шею коня веревки и был почти полностью заслонен двумя рыцарями и Оглоедом.
— Вижу, — сказал Джим, подходя к ним и останавливаясь. — Великолепный.
Даже сквозь туман похмелья он прекрасно понимал, что и сэр Джон, и сэр Жиль видят, что Оглоед никакое не великолепное животное. Но сейчас больная голова не позволяла ему придумать более удовлетворительный ответ на утверждение сэра Джона.
— О чем ты размечтался, парень? — Сэр Джон подернулся к державшему кувшин слуге. — Стоишь здесь столбом и не предложишь кубок своему лорду.
Слуга поспешно сорвал с пояса кубок, наполнил его и со словами «извините, милорд» протянул Джиму.
Джим замешкался и не успел остановить слугу. Он без слов принял кубок, до краев наполненный вином, от вида и запаха которого в животе у него все переворачивалось, и тут заметил, что два других рыцаря внимательно наблюдают за ним.
Хотя его голова и была как в тумане, он внезапно сообразил, что это одно из тех маленьких испытаний, которое так любит рыцарство.
Они прекрасно знали, в каком состоянии он отправился спать предыдущим вечером. Они прекрасно представляли себе, каково ему сейчас и, в частности, что он испытывает при одной мысли о кубке вина. В их интересе не проглядывало недружелюбие, это было просто одно из заурядных развлечений, наряду с турнирами и другими грубыми забавами того века, обычное испытание, которое проводят все на всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Этой зимой он много занимался и удивился, сколько еще ему надо узнать. Это напоминает математику, подумал он. От арифметики — к алгебре, от алгебры
— к высшей математике, причем решение задачи выражается все более сложной формулой. В случае с магией это выливается в нечто большее, чем однострочные заклинания, которые он обычно использовал.
Дело в том, что команды из одной строчки являлись финальным заклинанием элементарной магии, которой, кроме этой строчки, ничего и не требовалось. Но в данном случае надо было сделать еще кое-что.
К счастью, в построении начальной части заклинания имелась определенная свобода. Для этого требовалось только использовать какую-нибудь песенку. Джим будет напевать ее, вышагивая вдоль границы защитного круга так, чтобы только Арагх, для которого и предназначался сигнал, сам Джим и Энджи могли приблизиться к пню.
Джиму нужно было нечто вроде того, что Каролинус использовал, чтобы защитить свой дом от бродяг. Он немного подумал и откопал в памяти строчки, с которых начинается стихотворение Альфреда Нойеса «Разбойник».
Джим начал вышагивать вокруг пня, нараспев читая стихотворение. Плохо было то, что декламировать приходилось громко и его мог услышать Амит, который еще больше испугается. Но это был единственный способ задействовать защиту, по крайней мере так явствовало из книги под названием «Энциклопедия некромантии», которую Каролинус заставил Джима проглотить, взяв его к себе в ученики. Возможно, Каролинус сделал бы это и молча, но Джим так не умел, по крайней мере пока.
— Ветер — клочья темноты средь бушующих деревьев, Словно тонущий фрегат, море туч луну качает, Сквозь багряный вереск поля лентой лунного сиянья Прорезается дорога, по которой всадник мчится.
То разбойник быстро скачет к двери старенькой таверны…
Последние строчки Джим прибавил от себя:
— …Пусть же это заклинанье никого сюда не впустит, Лишь отступит пред Арагхом, Энджи и, конечно, мною.
Поэма получилась хуже некуда, и пришлось растянуть последние две строчки, чтобы закончить напевать, как раз когда замкнется круг. Его прервали, едва он успел закончить заклинание.
У него за спиной послышался крик.
Он обернулся и высоко поднял факел, но ничего не увидел. Проклиная Амита за то, что он поддался страху, Джим направился к тому месту, где все еще горел факел Амита.
…Только тогда ему пришла в голову мысль, что факел находится гораздо ниже, чем должен бы. Подойдя ближе, Джим понял почему. Факел лежал на земле. Рядом с факелом лежал обнаженный меч Амита. Но самого Амита не было видно.
Глава 7
— Да, кстати, — сказал Джим начальнику стражи Иву Моргену, вернувшись в замок, — я послал Амита с особым донесением. Его не будет несколько недель. Не говори об этом никому, ладно?
— Да, милорд, — ответил Ив. Ответ человека со шрамами на лице прозвучал механически покорно, но он внимательно взглянул на Джима — Джим не сомневался, что Ив удивлен и заинтригован. В душе Джима поднялся гнев. Если какой-нибудь другой лорд скажет что-нибудь своему начальнику стражи, тот примет его слова как должное. Реакция Ива была лишним доказательством того, что Джиму по-прежнему не удается вести себя, как положено настоящему рыцарю и барону.
Он вечно забывал, что находится не в двадцатом столетии, и обращался со своими подданными так, будто между ним и ими не было никаких различий. Поэтому многие из них начинали вести себя совсем не в духе средневековья, считали, что могут расспрашивать о его действиях. Ну что ж, что сказано, то сказано, и Ив должен принять это как должное.
Джим пошел дальше.
Все равно хорошо, что ему удалось незаметно пронести меч Амита в солнечную комнату, пока кто-нибудь из воинов не увидел и не узнал его. В данный момент он не стал задумываться, что могло смести Амита с лица земли. Во всяком случае это было что-то не маленькое.
Наконец он дошел до комнаты, в которую направлялся. Это была буфетная, куда приносили блюда из кухни, которая обязательно располагалась вне замка, потому что была деревянной, и, случись там пожар, он не смог бы перекинуться на жилые помещения. В этой комнате всем распоряжалась сорокалетняя крепкая и суровая женщина по имени Гвинет Плайсет, которая при виде хозяина сделала реверанс.
— Гвинет, — сказал Джим, — я присоединюсь к сэру Жилю и нашему второму гостю, сэру Джону, за высоким столом. Как только к нам спустится леди Анджела, можно подавать обед. Сообщи это на кухню и предупреди леди Анджелу, что мы ее ждем.
— Хорошо, милорд. — Гвинет снова присела в реверансе.
Джим вышел и направился в большой зал.
— У меня еще не было времени поговорить с женой. Если ты не возражаешь, не надо пока упоминать о поездке во Францию… — сказал он сэру Джону, усаживаясь за стол.
Сэр Джон улыбнулся:
— Никаких возражений, сэр Джеймс. Такие вещи требуют времени, это я знаю из опыта общения со своей женой. Я не спешу. Я с удовольствием проведу день-другой с тобой, воспользовавшись твоим приятным обществом и обществом сэра Жиля, не говоря уже о леди Анджеле.
— Э… да, — произнес Джим.
Он был все еще несколько обеспокоен вниманием сэра Джона к Энджи и не был уверен, что сэр Джон не зайдет в своем ухаживании дальше, чем приемлемо.
— Выпей вина, Джеймс. — Жиль подставил ему кубок, который только что наполнил.
— Да, кстати, — сказал Джим несколько позже, вскоре после того, как они с Энджи легли в постель, успокоившиеся и счастливые, — сэр Джон хотел бы, чтобы мы с Жилем ненадолго съездили во Францию посмотреть, как идет подготовка к вторжению, которое, похоже, задумал французский король.
Джим почувствовал, как Энджи, лежащая рядом с ним под одеялом, напряглась.
— Съездили во Францию? — медленно, ледяным тоном переспросила Энджи. — Когда?
— Ну, — как можно более беспечно начал Джим, — он говорил о том, чтобы отправиться прямо сейчас… Понимаешь, просто короткая поездка…
Он замолчал, потому что Энджи, сбросив одеяло, села в кровати и принялась колотить кулаками по его груди.
— Ух! — выдохнул Джим, поймав се руки. — Пока мы здесь, ты нарастила больше мышц, чем думаешь.
— Я хотела бы нарастить их в два раза больше! — сердито крикнула она. — Ты не поедешь!
— Но ведь просто короткая поездка… — начал Джим.
— Нет! Нет! Ни на день! Ни на час! Ни на минуту! Никуда не поедешь! Нет! Нет! Нет!!! — яростно кричала Энджи. — Не поедешь!
— Но дай мне все объяснить, — взмолился Джим, продолжая держать ее за запястья. — Существует опасность вторжения. Это может коснуться и нас, прямо здесь, в Маленконтри. Мы можем увидеть французских солдат на нашей земле, штурмующими наш замок…
— Мне наплевать! Наплевать! — сказала Энджи. — Ты только что вернулся из одной поездки! А кто должен управляться со всем, пока ты в отъезде? Я. Мне приходится быть и лордом, и леди одновременно! Я должна заботиться о вещах, которые ты пустил на самотек, и пресекать непорядок. Я должна приказывать пороть воинов. Ты — нет. Ты не делаешь этого, даже когда должен бы. Ив Морген приходит ко мне и заявляет, что это надо сделать. И мне приходится это делать. Потому что тебя здесь нет. А я не обязана это делать. Это твоя обязанность как лорда этого баронетства! А что делать, если кого-то надо повесить? Как, по-твоему, я должна к этому относиться, если это твоя забота?
— А что сделал этот воин? — спросил Джим.
— Не помню. Да и какое это имеет значение? Дело в том, что тебя здесь не было, а это четырнадцатый век. Я одна должна управляться и с землями, и с замком. Я должна пресекать потасовки слуг. Должна командовать и крепостными, и вольными. Должна всех их заставить работать, когда им наплевать на работу. Я должна делать все — свою работу и твою! Пока тебя здесь нет и ты, без сомнения, весело проводишь время, у тебя нет и мысли о замке и жене! Если не считать нескольких месяцев после Рождества, нам даже редко выпадает возможность поздороваться! Последний раз это было несколько месяцев назад. Почему ты не можешь остаться и заняться своими обязанностями? Не говоря уже о том, чтобы позаботиться обо мне. Может, тебе это не приходит в голову, но мне необходимо, чтобы обо мне время от времени заботились! Ты где-то болтаешься, окруженный всякими женщинами. Ты, возможно, даже не думаешь обо мне!
— Думаю! — сердито возразил Джим. — Я думаю о тебе утром, днем — все время! Я очень много думаю о тебе. Просто я не могу связаться с тобой и сказать тебе это. Я же послал тебе через Каролинуса сообщение о том, что задерживаюсь.
Сжатые руки Энджи немного расслабились, но только немного.
— Правда? — спросила она. — Каролинус не передавал мне никаких сообщений.
— Может, он тогда уже болел? — сказал Джим. — Кстати, я не видел Каролинуса с тех пор, как мы его сюда привезли. Как он?
Но попытка поменять тему разговора потерпела печальный провал. Энджи высвободила запястья, снова легла и откатилась на свою половину кровати. Она повернулась к Джиму спиной. Ответа не последовало, и Джим знал, что нет смысла повторять вопрос, да и другой задавать не стоит. Была возведена великая стена молчания, и какое-то время, если повезет, то до завтра, Энджи с ним разговаривать не будет.
Джим вздохнул. В нем закипела обида. Конечно, в словах Энджи есть доля правды. Она действительно выполняет двойную работу, пока он отсутствует, каждый раз, когда он отсутствует. В идеале он должен находиться здесь двенадцать месяцев в году. Но это просто невозможно для феодального рыцаря, особенно такого, как он, который тем или иным путем обретает дополнительный вес. Он знал, что Чендос, например, постоянно в пути, вот и теперь он занят делами, связанными с короной.
Чем больше он об этом думал, тем сильнее становилось его раздражение. Спустя какое-то время он встал, оделся и спустился в большой зал. Как он и предполагал, сэр Джон и сэр Жиль все еще сидели за столом, пили и разговаривали. Джим оставил их под предлогом, что он давно не видел жену, и после нескольких шуток, не более вольных, чем те, которые отпустили бы по этому поводу его друзья в двадцатом столетии, они отпустили его, пожелав ему доброй ночи.
Теперь, когда он вернулся, у них хватило такта не задавать вопросов. Жиль тут же поставил перед ним очередной кубок вина. И Джим с жадностью выпил.
Он продолжал пить. И наконец просто напился. Он смутно помнил, как пара запыхавшихся слуг несла его наверх, совсем не беспокоясь, что один из них может поскользнуться и тогда все трое нырнут вниз с неогороженной каменной спиральной лестницы, прилепившейся к стене башни, и, пролетев несколько этажей, разобьются насмерть.
Они принесли его прямо в спальню, раздели, уложили на кровать и укрыли одеялом. Все это время Энджи оставалась там, где и была, на своей половине кровати, храня полное молчание, будто вокруг нее в радиусе сорока миль никого не было.
Это было последнее, что Джим помнил. Он проснулся с раскалывающей голову болью и тошнотой от проникающего сквозь узкие окна света — это говорило о том, что час уже гораздо более поздний, чем тот, когда он привык вставать. И Джим, и Энджи привыкли, по средневековому обычаю, подниматься с восходом солнца, если не раньше. Во рту было сухо, мучила ужасная жажда, и тут Джим заметил, что кровать рядом с ним пуста. Энджи, конечно, уже встала, оделась и ушла несколько часов назад.
Жажда была невыносимой. Джим с трудом поднялся и, спотыкаясь, побрел к столу, на котором стояли кувшины. В последний момент он вспомнил, что от местной воды его тошнит. Поэтому, старательно отворачивая голову от кувшина с вином, который стоял там же, он нашел кувшин, в котором было немного пива, и налил себе.
На вкус пиво оказалось ужасным, но это все же была жидкость. Мгновение Джим сомневался, что сможет удержать в себе выпитое: оказалось, что может, и он выпил еще. Мучаясь жаждой, он продолжал это занятие до тех пор, пока не осушил почти весь кувшин.
Держа в руке кубок с остатками пива, он упал на стул, стоявший рядом со столом, но попытался взять себя в руки. Отправиться во Францию при полном несогласии Энджи невозможно.
С другой стороны, Джим находился в прямой зависимости от короля. Его совершенно не удивит, если у старого рыцаря окажется бумага с королевской печатью — документ, который отдает его и Жиля под начало сэра Джона. Но сэр Джон, очевидно, предпочитал не приказывать ему ехать во Францию, если сможет обойтись без этого. Это не лучший способ посылать человека на такое дело. Сначала он попробует получить от Джима добровольное согласие выполнить это задание. Ясно, что Жиль уже согласился ехать.
Джим оказался между двух огней. Двух невозможных решений. Отказом Энджи отпустить его и скрытой, но несомненно существующей властью сэра Джона заставить его сделать это независимо от того, хочет он или нет. Самый худший вариант — допустить, чтобы ему приказали, хотя Энджи будет против.
Вполне возможно, что она уступит, увидев, что у него нет выбора. Но, зная Энджи, Джим в этом сомневался. В то же время он чувствовал, что не сможет действовать свободно во Франции, если отправится туда по приказу, но против воли Энджи. Только поехав по собственной воле, он будет уверен, что сможет сделать то, чего хочет от него сэр Джон, будет чувствовать себя готовым к любым неожиданностям, которые подстерегают его там.
Он допил остатки пива. Жажда не проходила. Но внизу ждали обязанности, к которым он должен был приступить несколько часов назад. Он оделся и спустился вниз.
Большой зал, как он и ожидал, оказался пуст. Судя по свету, проникавшему через оконные прорези, было по крайней мере девять часов.
Так как даже мысль о завтраке не приходила ему в голову, он не сел за высокий стол и не позвал слуг, а просто прошел через зал и был уже в дверях, когда его перехватил кузнец.
— Милорд, пожалуйста… милорд… — Кузнец схватился за чуб, который представлял жалкие остатки его каштановых с проседью волос, и попробовал поклониться.
Джим остановился, внезапно снова почувствовав боль в голове и неуют в животе. Но положение обязывает. Другими словами, всегда, если возможно, необходимо сохранять хорошие отношения со слугами.
— Да? — произнес он.
— Если милорд будет так добр… — Кузнец одарил его льстивой улыбкой, показав все зубы. — Мне пришло в голову, что от меня может быть некоторая польза, если я осмотрю и попробую починить небольшие повреждения на доспехах славного сэра Джона. Я не хочу сам просить его… — Он замолк, предоставив Джиму самому додумывать окончание.
— Я скажу ему об этом, — коротко ответил Джим и прошел мимо просителя.
Через минуту он уже вышел из дверей, и солнечный свет ударил ему в глаза, как лезвие меча.
Он замигал и постоял несколько секунд, давая глазам возможность привыкнуть к яркому свету. Затем, оглядев двор, он увидел сэра Джона и сэра Жиля, которые осматривали коня, только что приведенного из конюшни. Это был Оглоед, нечто вроде боевого коня.
Рядом с рыцарями стоял кухонный слуга, терпеливо держа в руках кувшин, в котором, без сомнения, находилось вино, так как в руках у обоих рыцарей были кубки. Еще одна пара кубков была прицеплена к поясу слуги.
Джим направился к этой троице и коню; когда его нога соприкасалась с твердой, как цемент, утоптанной землей двора, каждый шаг отдавался в голове.
— А, сэр Джеймс, — приветствовал его сэр Джон, когда он приблизился и оба рыцаря повернулись к нему. — Конюх как раз вывел это великолепное животное, и мы остановили его, чтобы осмотреть коня.
Когда сэр Джон заговорил, Джим заметил одного из младших конюхов, который держал конец накинутой на шею коня веревки и был почти полностью заслонен двумя рыцарями и Оглоедом.
— Вижу, — сказал Джим, подходя к ним и останавливаясь. — Великолепный.
Даже сквозь туман похмелья он прекрасно понимал, что и сэр Джон, и сэр Жиль видят, что Оглоед никакое не великолепное животное. Но сейчас больная голова не позволяла ему придумать более удовлетворительный ответ на утверждение сэра Джона.
— О чем ты размечтался, парень? — Сэр Джон подернулся к державшему кувшин слуге. — Стоишь здесь столбом и не предложишь кубок своему лорду.
Слуга поспешно сорвал с пояса кубок, наполнил его и со словами «извините, милорд» протянул Джиму.
Джим замешкался и не успел остановить слугу. Он без слов принял кубок, до краев наполненный вином, от вида и запаха которого в животе у него все переворачивалось, и тут заметил, что два других рыцаря внимательно наблюдают за ним.
Хотя его голова и была как в тумане, он внезапно сообразил, что это одно из тех маленьких испытаний, которое так любит рыцарство.
Они прекрасно знали, в каком состоянии он отправился спать предыдущим вечером. Они прекрасно представляли себе, каково ему сейчас и, в частности, что он испытывает при одной мысли о кубке вина. В их интересе не проглядывало недружелюбие, это было просто одно из заурядных развлечений, наряду с турнирами и другими грубыми забавами того века, обычное испытание, которое проводят все на всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42