Франтик, Ярославцев, Риго, Заикин и Диабели от души хохотали над фантастической картиной, нарисованной Куприным.
И только Пильский раздраженно вывернулся из-под руки Куприна и закричал:
– Что вы смеетесь?! Как вы не понимаете, что это более чем трагично! Неужели вам хотелось бы жить в этом ужасном мире будущего?! В мире машин, горячечной торопливости, нервного зуда, вечного напряжении ума, воли, души?! А вы подумали, что этот ваш будущий мир принесет с собой повальное безумие, всеобщий дикий бунт или, что еще хуже, преждевременную дряхлость, усталость и расслабление?
– Ну зачем же так мрачно, Петя? – усмехнулся Куприн. – Вон ты даже Ваню испугал. – Он показал на присмиревшего Заикина.
– Нет, – сказал серьезно Заикин. – Я не испугался. Я подумал, что к тому времени, вот про которое Сашенька говорил, может, и люди переменятся? Может, в них чего-нибудь такое выработается новое, в голове или в душе, что они смогут спокойно обращаться со всеми этими будущими штуками, и тогда жизнь для них для всех станет удобной, красивой, легкой! А, Ляксантра Иваныч? Или я чего напутал?
– Ай да Ванечка! – воскликнул Саша Диабели.
– От это да! От это я понимаю! От это человек! – восхищенно сказал франтик.
– Ну вас к черту! – обозлился Пильский. – В вас бурлит какой-то отвратительный животный оптимизм! Это после всего!
– О! – сказал вдруг Риго. – Оптимизм – се тре бьен...
– Правильно, Шура! – крикнул франтик. – Жуткое дело! Сейчас бы еще шампанского!
– Будет тебе... Нашампанился, – недовольно заметил Заикин.
Но Куприн подмигнул франтику и сделал успокаивающий жест – дескать, «все будет в порядке».
И в это время пароход дал густой протяжный гудок. Все, как по команде, повернулись к Риго.
Он стоял с полными слез глазами, улыбался и уже держал в руках портплед и чемодан с балалайкой.
– Мне было очень хорошо, – сказал Шарль Риго. – Я буду много рассказывать в старости... И наверное, умру от болтовни.
– Шура! – Голос Заикина дрогнул. Он облапил Риго, поднял его вместе с чемоданом и портпледом и трижды поцеловал. – Спасибо тебе!
И тогда все стали прощаться с Риго, потому что вахтенный матрос у пассажирского трапа уже что то кричал по-французски и был очень недоволен тем, что Риго еще не на пароходе.
Последним в прощании был франтик. Они поцеловались с Риго, и Риго ему негромко сказал:
– Если у мсье Заикина когда-нибудь будет аэроплан, ты должен помнить, что стальные тросы рулей управления от нагрузки сильно вытягиваются. Их перманентно нужно укорачивать двухсторонними тендерами. А то будет большой люфт. Понял?
– Понял.
– И бензин лучше заправлять через замшу. Помнишь, как я это делал?
– Помню.
– И не ленись чистить контакты у динамо.
– Хорошо.
– И не пей много, – улыбнулся Риго. – Хороший механик не должен много пить.
– Бон вояж, Шурик, – печально сказал франтик.
– Прощай, мон ами, – ответил Риго и ступил ногой на трап.
* * *
Пароход был в полумиле от берега, а друзья все стояли и стояли на опустевшей пристани и смотрели в море.
– Торговали кирпичом, а остались ни при чем... – ни к кому не обращаясь, сказал Петр Данилович Ярославцев.
– Прекрати сейчас же! – вскинулся Пильский. – Не слушай его, Иван! Авиация требует больших капиталов и государственного масштаба. Частным предпринимателям в ней не может быть места...
– А ты даже не предприниматель, – сказал Куприн. – А только нищий проповедник авиации, за свой риск, за свою совесть. Но я уверен, что через год, через два ты непременно полетишь на собственном аппарате. И не в угоду зевающей публике, а на серьезных авиационных конкурсах... Что же касается меня, – Куприн рассмеялся, – я больше на аэроплане не полечу!
Все заулыбались. Напряжение спало. Пароход становился все меньше и меньше.
– Ну, хорошо, – сказал практичный Ярославцев. – А пока что делать будем?
– Что пока? – переспросил Заикин и вдруг сказал с легкостью и решительностью: – А пока – цирк, борьба. Списывайся с борцами, афишируй, что Заикин и Ярославцев снова организуют чемпионат. Вот нам и хлеб пока. Правда, я еще не в форме: целый пуд веса потерял, здоровьишком ослаб, но ничего... – И спросил у Куприна почти весело: – А, Ляксантра Иваныч? Ничего?
* * *
Цирк был переполнен от лож до галерки. Гремел оркестр. Ярославцев во фраке с бутоньеркой выводил на арену «парад» борцов.
Первым под несмолкаемые аплодисменты шел Иван Заикин.
Через плечо у него была надета муаровая лента с бессчетным количеством медалей. Проходя вокруг арены, Заикин ласково улыбнулся Куприну, Пильскому и Диабели. На ходу поискал глазами франтика, но не увидел его, так как...
* * *
...франтик стоял высоко на галерке среди портовых грузчиков и разного простого люда. Чтобы франтика не раздавили, его оберегал Петрович – старый амбал.
Борцы выстроились по кругу. Оркестр смолк. Ярославцев поднял руку, прося тишины.
– Уважаемые дамы и господа! Уважаемая публика! – зычно проговорил Петр Данилович. – Прежде чем начать представление борцов нового чемпионата и парад-алле, представляю слово чемпиону мира Ивану Заикину! Иван Михайлович, прошу!
Заикин вышел на два шага вперед, подождал, пока стихнут аплодисменты, и негромко сказал:
– Господа! – Посмотрел наверх, на галерку, и прибавил: – Друзья мои! Весь сбор от каждого третьего представления нашего чемпионата будет поступать в фонд помощи семьям погибших русских авиаторов. Да сохранит Господь всех ныне здравствующих воздухоплавателей! Все.
Заикин шагнул обратно в строй борцов под шквал аплодисментов. Оркестр грянул марш. Куприн, Пильский и Диабели что-то восторженно кричали Заикину...
А франтик на своей галерке посмотрел на старого амбала и потрясенно сказал:
– От это да! От это я понимаю! От это человек!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12