Но вместе с тем ясно, что дореволюционная Дума была в основе своей “прогрессивна”, а сегодняшняя — за исключением отдельных “фракций” — “консервативна”.
Но это ведь означает, что и страна ныне (в отличие от ее устремлений в начале XX века) “консервативна”, что она против того “прогресса” (в действительности, конечно, совершенно мнимого), который, скажем, уже поставил экономику “на уровень краха” (по выражению самого тов. Ельцина, полагающего, вероятно, что его слова нужно воспринять не как порожденное неожиданным испугом саморазоблачение, а как некую констатацию положения, созданного неизвестно кем).
В дальнейшем я специально обращусь к сопоставлению двух исторических ситуаций — перед 1917 годом и нынешней. Пока скажу только, что вопреки многим поверхностным и невежественным (хотя и всячески рекламируемым) сегодняшним идеологам, твердящим о какой-то близости или даже родстве этих ситуаций, они в действительности прямо противоположны по самой своей сути. И это, в частности, с очевидностью обнаруживается в прямой противоположности соотношения между “программами” правительства и, с другой стороны. Думы (и страны) перед 1917-м годом и сегодня.
Перед 1917 годом у “черносотенцев” не было ровно никаких “шансов” на победу. И, как уже отмечено, опасения и подчас даже откровенный страх либералов перед угрозой мощного “черносотенного” отпора были совершенно беспочвенными. В этих опасениях лишний раз выражалась недальновидность либеральных идеологов, их неспособность понять реальный ход истории. В отличие от них, многие “черносотенные” идеологи уже с конца 1900-х годов более или менее ясно сознавали свою обреченность на поражение, что совершенно открыто высказано в их личных дневниках и письмах (в менее прямой форме это сознание проступало в их статьях), — например, в недавно опубликованных шестидесяти письмах, о которых я уже говорил выше. Достаточно внимательно прочитать эти письма, чтобы убедиться: целый ряд их авторов шел по своему пути, вовсе не рассчитывая на победу. Их заставляло говорить и писать чувство патриотического долга и, во-вторых, вера в то, что в конечном счете — может быть, уже не при них, а при их потомках — Россия преодолеет катаклизм, через который ей неизбежно предстоит пройти…
Глубокое понимание своей обреченности, присущее многим “черносотенцам”, раскрыто на основе архивных материалов в изданном в 1990 году очередном обстоятельном исследовании Ю. Б. Соловьева “Самодержавие и дворянство в 1907-1914 гг.” (ранее вышли его книги, посвященные изучению соотношения тех же сил в конце XIX века и в 1902-1907 годах).
Правда, Ю. Б. Соловьев в этом своем рассказе не избежал соблазна всячески раздуть распри и интриги в среде “черносотенцев”, — как будто таких явлений не было во всех других тогдашних партиях — от октябристов (чего стоит, на пример, история одного из главных октябристских лидеров — А. Д. Протопопова!) до большевиков. И ведь в конце концов именно сознание безнадежности борьбы обостряло отношения между самими “черносотенцами” и подчас толкало их к различным авантюрам. Но так или иначе, историк впечатляюще показал, что, полностью осознавая неизбежность поражения, видные “черносотенные” идеологи Л. А. Тихомиров, А. А. Киреев, Б. В. Никольский, А. Б. Нейдгардт (брат супруги П. А. Столыпина), К. Н. Пасхалов все же продолжали идти избранной ими дорогой, являя собой, в сущности, своего рода донкихотов; Ю. Б. Соловьев, понятно, не употребляет это определение, но некоторые либералы, до 1917 года проклинавшие “черносотенцев”, позднее, уже в эмиграции, называли их именно донкихотами. Могут возразить, что это определение, как правило, несет в себе иронический смысл, однако ведь “черносотенцы”, в отличие от “типичных” донкихотов, знали о своей грядущей судьбе!
И стоит еще раз повторить, что даже и в этом ясном предвидении поражения выразилось превосходство “черносотенцев” над либералами, страшившимися победы своих непримиримых противников и постоянно занимавшимися их “разоблачением” и дискредитацией.
Но самое примечательное и вместе с тем загадочное состоит в том, что и после победы Революции, когда “черносотенцы” оказались в полном смысле слова объявленными “вне закона”, и их без всяких “формальностей” расстреливали, продолжалась — и продолжается до сих пор! — оголтелая атака на них, в ходе которой вдалбливается в умы представление, согласно которому “черносотенцы” были опаснейшими и сильнейшими злодеями, залившими — или, по крайней мере, пытавшимися залить — Россию “морем крови”. Выше цитировалась, например, статья из “Правды” 1921 года, в которой “русские трудящиеся массы” запугивали уверением, что “черносотенцы” готовятся отправить эти массы “на плаху”. При этом имелись в виду всего несколько десятков спасшихся от расстрелов и собравшихся в немецком городке Рейхенгалле “черносотенцев”…
Позднее было бы уж совсем нелепо писать о подобной прямой “угрозе”, но “черносотенцев” продолжали при каждом подходящем случае проклинать и преподносить как нечто устрашающее. И, как становится вполне очевидным при изучении всех обстоятельств, главной причиной столь долгого — вплоть до наших дней — и не ослабевающего натиска на “черносотенцев” являлись не выступления против Революции, но та часть их речей и статей, в которых они обращались к еврейской проблеме. Об этом неопровержимо свидетельствует уже тот факт, что, согласно нынешним представлениям преобладающего, даже, пожалуй, абсолютного большинства людей, “черносотенцы” боролись не против Революции, но именно и только против евреев.
Здесь необходимо уяснить, что к моменту начала “черносотенного” движения в силу целого ряда различных обстоятельств и тенденций установилось такое положение, что любое — именно любое — критическое суждение в адрес евреев оценивалось в интеллигентской среде как нечто совершенно недопустимое; те, кто “позволял” себе высказать публично такие суждения, становились поистине отверженными.
Об этом правдиво и ярко сказал в 1909 году в письме своему другу, известному тогда литератору Ф. Д. Батюшкову (внучатому племяннику поэта) Александр Куприн. Говоря о негативных сторонах деятельности еврейства, писатель констатировал: “… мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решимся. Можно печатно иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея! Ого-го! Какой вопль и визг поднимется… И так же, как ты и я, думают — ноне смеют сказать об этом — сотни людей” (из числа литераторов). И закончил Куприн свое послание так:
“Сие письмо, конечно, не для печати и не для кого, кроме тебя. Меня просит Рославлев подписаться под каким-то письмом ради Чирикова (русский писатель, которого тогда травила еврейская печать; см. об этом воспоминания Евгения Чирикова в “НС”, 1991, № 6. — В.К.). Я отказался”. Тем самым Куприн как бы неопровержимо заверил правоту своего диагноза: критически отзываться о евреях невозможно.
Кто-либо может предположить, что Куприн все же преувеличивал. Но вот чрезвычайно выразительные суждения по поводу того же “дела Чирикова”, опубликованные в том же 1909 году одним из крупнейших еврейских деятелей XX века В. Е. Жаботинским. Он писал, что когда Чириков и Арабажин (критик, его поддержавший) “уверяют, что ничего антисемитского не было в их речах, то они оба совершенно правы. Из-за того, что у нас считается очень distingue (благовоспитанным. — фр.) помалкивать о евреях, получилось самое нелепое следствие: можно попасть в антисемиты за одно слово “еврей” или за самый невинный отзыв о еврейских особенностях. Я помню, как одного очень милого и справедливого господина в провинции объявили юдофобом за то, что он прочел непочтительный доклад о литературной величине Надсона… То же самое теперь с г. Чириковым. Хороши или плохи русские бытовые пьесы последних лет, я судить не берусь, но г. Чириков совершенно прав, когда говорит, что глубоко почувствовать их может только русский, для которого Вишневый Сад есть реальное впечатление детства, а не еврей. Если бы г. Чириков сказал: “а не поляк”, никто бы в этом не увидел ничего похожего на полонофобию. Только евреев превратили в какое-то запретное табу, на которое даже самой безобидной критики нельзя навести, и от этого обычая теряют больше всего именно евреи, потому что, в конце концов, создается такое впечатление, будто и само имя “еврей” есть непечатное слово…”.
Такая в сущности абсурдная “ситуация” была создана к началу XX века. Ныне, в конце XX века, это положение поистине доведено до предела во всех так называемых “цивилизованных” странах, исключая разве только Японию, где, впрочем, почти нет евреев. Можно бы привести бесчисленные примеры прямо-таки идиотских случаев обвинения тех или иных людей в “антисемитизме”. Сошлюсь только на один.
Много лет плодотворно работает русский историк Р. Г. Скрынников, изучающий главным образом явления и события второй половины XVI — начала XVII века. Он, без сомнения, является сегодня наиболее значительным исследователем этого периода истории России. И вот в США в журнале “Russian Review” (Ohio) появляется отклик на работы Р. Г. Скрынникова. Как сообщается в № 2 “Вопросы истории” за 1994 год, адъюнкт-профессор Техасского университета Честер Даннинг, характеризуя одну из книг историка, “отмечает наличие полезных фактических уточнений, но в целом считает ее малооригинальной… Даннинга шокируют места в книге, звучащие антисемитски” (с. 189; нет сомнения, что вторая фраза “объясняет” низкую оценку вполне заслуживающей одобрения книги).
“Антисемитскими” являются в глазах рецензента следующие “места” книги Р. Г. Скрынникова “Смута в России в начале XVII в.” (Л., 1988, с. 201-202), посвященные самозванцу Лжедмитрию II (“Тушинскому вору”), претендовавшему на русский престол в 1607-1610 годах:
“Иезуиты произвели собственное дознание о происхождении самозванца и … утверждали, что имя сына Грозного принял некий Богданка, крещеный еврей, служившим писцом при Лжедмитрии I. Иезуиты весьма точно описали жизнь самозванца в Могилеве… После восшествия на престол в 1613 году Михаил Романов официально подтвердил версию о еврейском происхождении Тушинского вора… Филарет Романов (двоюродный брат последнего царя-Рюриковича — Федора Иоанновича и отец первого царя династии Романовых Михаила Федоровича. — В.К.) долгое время служил самозванцу в Тушине и знал его очень хорошо, так что Романовы говорили не с чужого голоса. Сохранилась польская гравюра XVII века с изображением самозванца. Польский художник запечатлел лицо человека, обладавшего характерной внешностью. Гравюра подтверждает достоверность версии о происхождении Лжедмитрия II, выдвинутой Романовыми и польскими иезуитами независимо друг от друга. После гибели Лжедмитрия II стали толковать, что в бумагах убитого нашли Талмуд и еврейские письмена. Царя в России называли светочем православия. Смута все перевернула. Лжедмитрий I оказался католиком. “Тушинский вор” (Лжедмитрий II. — В.К.) — тайным иудеем”.
Р. Г. Скрынников сообщает также, что перед своим “превращением” в сына Ивана Грозного будущий самозванец прислуживал “в доме священника в Могилеве… За неблагонравное поведение священник высек его и выгнал из дома… В этот момент его и заприметили ветераны московского похода Лжедмитрия I. Один из них, пан Меховецкий, обратил внимание на то, что голодранец “телосложением похож на покойного царя” (с. 194), то есть Лжедмитрия I, — и уговорил его стать самозванцем.
Несомненно, есть немалые основания объявить эти сообщения русофобскими. Подумайте только: какое-то ничтожество, к тому же высеченное за “неблагонравное поведение”, очень многие русские люди признали царем; ему долго “служил” будущий Патриарх веся Руси и отец первого Романова Филарет! Впрочем, что поделаешь — это горестная для русских историческая правда Смутного времени, с которой приходится смириться.
Но каким образом в изложении почерпнутых из достоверных источников (к тому же независимых друг от друга) биографических сведений об одном жившем почти 400 лет назад еврее усматривают “антисемитизм” — это в сущности непонятно. А особенно странно и даже возмутительно, что выходящий в Москве журнал “Вопросы истории”, сообщая об инсинуации техасского адъюнкт профессора, никак не выразил своего отношения к ней и тем самым фактически к ней присоединился… По-видимому, редакция журнала хотела продемонстрировать свою принадлежность к современной “цивилизации”, которая напрочь запрещает публиковать какие-либо не могущие вызвать чувства восторга сведения, относящиеся к евреям.
Это историографическое отступление достаточно ясно показывает, до каких “крайностей” дошла ныне “борьба с антисемитизмом”, широко развернувшаяся в России еще в начале XX века. И вполне очевидно, что главная “вина” всех тогдашних “черносотенцев” состояла именно в том, что они не подчинялись запретам и осуществляли свободу слова в еврейском вопросе. Их постоянно обвиняли в том, что их публичные выступления будто бы вызывали погромы. Но это была безусловная ложь: как показано в предыдущей главе, погромы — за исключением тех, которые в 1906 году имели место в Польше и Латвии — разразились до того, как вышел первый номер газеты Союза русского народа и прозвучали первые публичные речи его ораторов, а после 1906 года противоеврейских погромов вообще не было. Напомню также, что председатель Союза русского народа в 1906 году печатно определил погромы как “преступление”.
Таким образом, дело шло именно и только о свободе слова в одной из очень существенных проблем общественной жизни России. И в глазах нынешних “обличителей” главная “вина” всех “черносотенцев” — их несогласие с запретом на любую критику евреев.
В настоящее время это понемногу начинают признавать все стремящиеся к сколько-нибудь объективному освещению событий авторы. Так, в издающемся сейчас правительственном (учрежденном в 1992 году Государственной архивной службой Российской Федерации) журнале “Исторический архив” читаем: “20 сентября 1918 года Меньшиков (речь идет о выдающемся “черносотенном” публицисте. — В.К.) был расстрелян на берегу Валдая. Его обвинили в организации монархического заговора и издании подпольной черносотенной газеты, призывающей к свержению Советской власти. На самом деле Меньшикова настигла месть за статьи антисемитского характера”.
Стоит отметить что авторы этого текста, В. Ю. Афиани и М. В. Бельдова, раскрывая истинный смысл жесточайшего послереволюционного террора против “черносотенцев” (на тех же “основаниях”, что и М. О. Меньшиков, были тогда расстреляны Б. В. Никольский, А. И. Дубровин, священник И. И. Восторгов и многие другие), вместе с тем в избранной ими формулировке “настигла месть” (речь идет о расстреле за уже давние статьи!) по сути дела оправдывают палачей, которые к тому же — о чем умалчивают авторы — убили М. О. Меньшикова “на глазах… шестерых малолетних детей…”
Как уже говорилось, необходимо разобраться в самом этом слове, этом термине “антисемитизм”, который издавна употребляют в качестве почти безотказного оружия. В словарях “антисемитизм” определяется как “вражда”, “ненависть”, “непримиримое отношение” к евреям, — подразумевается, понятно, к евреям вообще, то есть всем людям, имевшим, так сказать, “несчастье” принадлежать к этой национальности, — совершенно независимо от их воззрений и поступков.
Вполне естественно, что антисемитизм в этом действительном значении сего слова неприемлем для преобладающего большинства людей мыслящих, способных подняться над охватившей их в силу каких-либо жизненных обстоятельств чисто эмоциональной настроенностью, — хотя, конечно, были и есть люди, порабощенные такой настроенностью.
Были этого рода люди и в орбите “черносотенцев”, однако те, кто обвиняют в антисемитизме движение в целом и его основных деятелей, заведомо лгут или, в лучшем случае, заблуждаются. Это становится ясно хотя бы из следующего достаточно знаменательного факта.
В своем уже не раз упомянутом обстоятельном обзоре событий 1905-1908 годов левый кадет В. П. Обнинский писал, как в разгар революционных событий влиятельный “черносотенец”, богатый рыботорговец И. И. Баранов произнес речь, в которой “уверял, между прочим, что “евреи в члены союза (русского народа. — В.К.) безусловно не принимаются, хотя бы и исповедовали православную веру”…”. Приведя это высказывание, В. П. Обнинский счел нужным тут же опровергнуть это “уверение” и сообщить, что “оба органа печати, обслуживавшие союз, — “Московские ведомости” и “Россия” — руководились в то время лицами еврейского происхождения”(!).
Нельзя исключить, что “непросвещенный” купец Баранов был антисемитом в точном, собственном смысле слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Но это ведь означает, что и страна ныне (в отличие от ее устремлений в начале XX века) “консервативна”, что она против того “прогресса” (в действительности, конечно, совершенно мнимого), который, скажем, уже поставил экономику “на уровень краха” (по выражению самого тов. Ельцина, полагающего, вероятно, что его слова нужно воспринять не как порожденное неожиданным испугом саморазоблачение, а как некую констатацию положения, созданного неизвестно кем).
В дальнейшем я специально обращусь к сопоставлению двух исторических ситуаций — перед 1917 годом и нынешней. Пока скажу только, что вопреки многим поверхностным и невежественным (хотя и всячески рекламируемым) сегодняшним идеологам, твердящим о какой-то близости или даже родстве этих ситуаций, они в действительности прямо противоположны по самой своей сути. И это, в частности, с очевидностью обнаруживается в прямой противоположности соотношения между “программами” правительства и, с другой стороны. Думы (и страны) перед 1917-м годом и сегодня.
Перед 1917 годом у “черносотенцев” не было ровно никаких “шансов” на победу. И, как уже отмечено, опасения и подчас даже откровенный страх либералов перед угрозой мощного “черносотенного” отпора были совершенно беспочвенными. В этих опасениях лишний раз выражалась недальновидность либеральных идеологов, их неспособность понять реальный ход истории. В отличие от них, многие “черносотенные” идеологи уже с конца 1900-х годов более или менее ясно сознавали свою обреченность на поражение, что совершенно открыто высказано в их личных дневниках и письмах (в менее прямой форме это сознание проступало в их статьях), — например, в недавно опубликованных шестидесяти письмах, о которых я уже говорил выше. Достаточно внимательно прочитать эти письма, чтобы убедиться: целый ряд их авторов шел по своему пути, вовсе не рассчитывая на победу. Их заставляло говорить и писать чувство патриотического долга и, во-вторых, вера в то, что в конечном счете — может быть, уже не при них, а при их потомках — Россия преодолеет катаклизм, через который ей неизбежно предстоит пройти…
Глубокое понимание своей обреченности, присущее многим “черносотенцам”, раскрыто на основе архивных материалов в изданном в 1990 году очередном обстоятельном исследовании Ю. Б. Соловьева “Самодержавие и дворянство в 1907-1914 гг.” (ранее вышли его книги, посвященные изучению соотношения тех же сил в конце XIX века и в 1902-1907 годах).
Правда, Ю. Б. Соловьев в этом своем рассказе не избежал соблазна всячески раздуть распри и интриги в среде “черносотенцев”, — как будто таких явлений не было во всех других тогдашних партиях — от октябристов (чего стоит, на пример, история одного из главных октябристских лидеров — А. Д. Протопопова!) до большевиков. И ведь в конце концов именно сознание безнадежности борьбы обостряло отношения между самими “черносотенцами” и подчас толкало их к различным авантюрам. Но так или иначе, историк впечатляюще показал, что, полностью осознавая неизбежность поражения, видные “черносотенные” идеологи Л. А. Тихомиров, А. А. Киреев, Б. В. Никольский, А. Б. Нейдгардт (брат супруги П. А. Столыпина), К. Н. Пасхалов все же продолжали идти избранной ими дорогой, являя собой, в сущности, своего рода донкихотов; Ю. Б. Соловьев, понятно, не употребляет это определение, но некоторые либералы, до 1917 года проклинавшие “черносотенцев”, позднее, уже в эмиграции, называли их именно донкихотами. Могут возразить, что это определение, как правило, несет в себе иронический смысл, однако ведь “черносотенцы”, в отличие от “типичных” донкихотов, знали о своей грядущей судьбе!
И стоит еще раз повторить, что даже и в этом ясном предвидении поражения выразилось превосходство “черносотенцев” над либералами, страшившимися победы своих непримиримых противников и постоянно занимавшимися их “разоблачением” и дискредитацией.
Но самое примечательное и вместе с тем загадочное состоит в том, что и после победы Революции, когда “черносотенцы” оказались в полном смысле слова объявленными “вне закона”, и их без всяких “формальностей” расстреливали, продолжалась — и продолжается до сих пор! — оголтелая атака на них, в ходе которой вдалбливается в умы представление, согласно которому “черносотенцы” были опаснейшими и сильнейшими злодеями, залившими — или, по крайней мере, пытавшимися залить — Россию “морем крови”. Выше цитировалась, например, статья из “Правды” 1921 года, в которой “русские трудящиеся массы” запугивали уверением, что “черносотенцы” готовятся отправить эти массы “на плаху”. При этом имелись в виду всего несколько десятков спасшихся от расстрелов и собравшихся в немецком городке Рейхенгалле “черносотенцев”…
Позднее было бы уж совсем нелепо писать о подобной прямой “угрозе”, но “черносотенцев” продолжали при каждом подходящем случае проклинать и преподносить как нечто устрашающее. И, как становится вполне очевидным при изучении всех обстоятельств, главной причиной столь долгого — вплоть до наших дней — и не ослабевающего натиска на “черносотенцев” являлись не выступления против Революции, но та часть их речей и статей, в которых они обращались к еврейской проблеме. Об этом неопровержимо свидетельствует уже тот факт, что, согласно нынешним представлениям преобладающего, даже, пожалуй, абсолютного большинства людей, “черносотенцы” боролись не против Революции, но именно и только против евреев.
Здесь необходимо уяснить, что к моменту начала “черносотенного” движения в силу целого ряда различных обстоятельств и тенденций установилось такое положение, что любое — именно любое — критическое суждение в адрес евреев оценивалось в интеллигентской среде как нечто совершенно недопустимое; те, кто “позволял” себе высказать публично такие суждения, становились поистине отверженными.
Об этом правдиво и ярко сказал в 1909 году в письме своему другу, известному тогда литератору Ф. Д. Батюшкову (внучатому племяннику поэта) Александр Куприн. Говоря о негативных сторонах деятельности еврейства, писатель констатировал: “… мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решимся. Можно печатно иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея! Ого-го! Какой вопль и визг поднимется… И так же, как ты и я, думают — ноне смеют сказать об этом — сотни людей” (из числа литераторов). И закончил Куприн свое послание так:
“Сие письмо, конечно, не для печати и не для кого, кроме тебя. Меня просит Рославлев подписаться под каким-то письмом ради Чирикова (русский писатель, которого тогда травила еврейская печать; см. об этом воспоминания Евгения Чирикова в “НС”, 1991, № 6. — В.К.). Я отказался”. Тем самым Куприн как бы неопровержимо заверил правоту своего диагноза: критически отзываться о евреях невозможно.
Кто-либо может предположить, что Куприн все же преувеличивал. Но вот чрезвычайно выразительные суждения по поводу того же “дела Чирикова”, опубликованные в том же 1909 году одним из крупнейших еврейских деятелей XX века В. Е. Жаботинским. Он писал, что когда Чириков и Арабажин (критик, его поддержавший) “уверяют, что ничего антисемитского не было в их речах, то они оба совершенно правы. Из-за того, что у нас считается очень distingue (благовоспитанным. — фр.) помалкивать о евреях, получилось самое нелепое следствие: можно попасть в антисемиты за одно слово “еврей” или за самый невинный отзыв о еврейских особенностях. Я помню, как одного очень милого и справедливого господина в провинции объявили юдофобом за то, что он прочел непочтительный доклад о литературной величине Надсона… То же самое теперь с г. Чириковым. Хороши или плохи русские бытовые пьесы последних лет, я судить не берусь, но г. Чириков совершенно прав, когда говорит, что глубоко почувствовать их может только русский, для которого Вишневый Сад есть реальное впечатление детства, а не еврей. Если бы г. Чириков сказал: “а не поляк”, никто бы в этом не увидел ничего похожего на полонофобию. Только евреев превратили в какое-то запретное табу, на которое даже самой безобидной критики нельзя навести, и от этого обычая теряют больше всего именно евреи, потому что, в конце концов, создается такое впечатление, будто и само имя “еврей” есть непечатное слово…”.
Такая в сущности абсурдная “ситуация” была создана к началу XX века. Ныне, в конце XX века, это положение поистине доведено до предела во всех так называемых “цивилизованных” странах, исключая разве только Японию, где, впрочем, почти нет евреев. Можно бы привести бесчисленные примеры прямо-таки идиотских случаев обвинения тех или иных людей в “антисемитизме”. Сошлюсь только на один.
Много лет плодотворно работает русский историк Р. Г. Скрынников, изучающий главным образом явления и события второй половины XVI — начала XVII века. Он, без сомнения, является сегодня наиболее значительным исследователем этого периода истории России. И вот в США в журнале “Russian Review” (Ohio) появляется отклик на работы Р. Г. Скрынникова. Как сообщается в № 2 “Вопросы истории” за 1994 год, адъюнкт-профессор Техасского университета Честер Даннинг, характеризуя одну из книг историка, “отмечает наличие полезных фактических уточнений, но в целом считает ее малооригинальной… Даннинга шокируют места в книге, звучащие антисемитски” (с. 189; нет сомнения, что вторая фраза “объясняет” низкую оценку вполне заслуживающей одобрения книги).
“Антисемитскими” являются в глазах рецензента следующие “места” книги Р. Г. Скрынникова “Смута в России в начале XVII в.” (Л., 1988, с. 201-202), посвященные самозванцу Лжедмитрию II (“Тушинскому вору”), претендовавшему на русский престол в 1607-1610 годах:
“Иезуиты произвели собственное дознание о происхождении самозванца и … утверждали, что имя сына Грозного принял некий Богданка, крещеный еврей, служившим писцом при Лжедмитрии I. Иезуиты весьма точно описали жизнь самозванца в Могилеве… После восшествия на престол в 1613 году Михаил Романов официально подтвердил версию о еврейском происхождении Тушинского вора… Филарет Романов (двоюродный брат последнего царя-Рюриковича — Федора Иоанновича и отец первого царя династии Романовых Михаила Федоровича. — В.К.) долгое время служил самозванцу в Тушине и знал его очень хорошо, так что Романовы говорили не с чужого голоса. Сохранилась польская гравюра XVII века с изображением самозванца. Польский художник запечатлел лицо человека, обладавшего характерной внешностью. Гравюра подтверждает достоверность версии о происхождении Лжедмитрия II, выдвинутой Романовыми и польскими иезуитами независимо друг от друга. После гибели Лжедмитрия II стали толковать, что в бумагах убитого нашли Талмуд и еврейские письмена. Царя в России называли светочем православия. Смута все перевернула. Лжедмитрий I оказался католиком. “Тушинский вор” (Лжедмитрий II. — В.К.) — тайным иудеем”.
Р. Г. Скрынников сообщает также, что перед своим “превращением” в сына Ивана Грозного будущий самозванец прислуживал “в доме священника в Могилеве… За неблагонравное поведение священник высек его и выгнал из дома… В этот момент его и заприметили ветераны московского похода Лжедмитрия I. Один из них, пан Меховецкий, обратил внимание на то, что голодранец “телосложением похож на покойного царя” (с. 194), то есть Лжедмитрия I, — и уговорил его стать самозванцем.
Несомненно, есть немалые основания объявить эти сообщения русофобскими. Подумайте только: какое-то ничтожество, к тому же высеченное за “неблагонравное поведение”, очень многие русские люди признали царем; ему долго “служил” будущий Патриарх веся Руси и отец первого Романова Филарет! Впрочем, что поделаешь — это горестная для русских историческая правда Смутного времени, с которой приходится смириться.
Но каким образом в изложении почерпнутых из достоверных источников (к тому же независимых друг от друга) биографических сведений об одном жившем почти 400 лет назад еврее усматривают “антисемитизм” — это в сущности непонятно. А особенно странно и даже возмутительно, что выходящий в Москве журнал “Вопросы истории”, сообщая об инсинуации техасского адъюнкт профессора, никак не выразил своего отношения к ней и тем самым фактически к ней присоединился… По-видимому, редакция журнала хотела продемонстрировать свою принадлежность к современной “цивилизации”, которая напрочь запрещает публиковать какие-либо не могущие вызвать чувства восторга сведения, относящиеся к евреям.
Это историографическое отступление достаточно ясно показывает, до каких “крайностей” дошла ныне “борьба с антисемитизмом”, широко развернувшаяся в России еще в начале XX века. И вполне очевидно, что главная “вина” всех тогдашних “черносотенцев” состояла именно в том, что они не подчинялись запретам и осуществляли свободу слова в еврейском вопросе. Их постоянно обвиняли в том, что их публичные выступления будто бы вызывали погромы. Но это была безусловная ложь: как показано в предыдущей главе, погромы — за исключением тех, которые в 1906 году имели место в Польше и Латвии — разразились до того, как вышел первый номер газеты Союза русского народа и прозвучали первые публичные речи его ораторов, а после 1906 года противоеврейских погромов вообще не было. Напомню также, что председатель Союза русского народа в 1906 году печатно определил погромы как “преступление”.
Таким образом, дело шло именно и только о свободе слова в одной из очень существенных проблем общественной жизни России. И в глазах нынешних “обличителей” главная “вина” всех “черносотенцев” — их несогласие с запретом на любую критику евреев.
В настоящее время это понемногу начинают признавать все стремящиеся к сколько-нибудь объективному освещению событий авторы. Так, в издающемся сейчас правительственном (учрежденном в 1992 году Государственной архивной службой Российской Федерации) журнале “Исторический архив” читаем: “20 сентября 1918 года Меньшиков (речь идет о выдающемся “черносотенном” публицисте. — В.К.) был расстрелян на берегу Валдая. Его обвинили в организации монархического заговора и издании подпольной черносотенной газеты, призывающей к свержению Советской власти. На самом деле Меньшикова настигла месть за статьи антисемитского характера”.
Стоит отметить что авторы этого текста, В. Ю. Афиани и М. В. Бельдова, раскрывая истинный смысл жесточайшего послереволюционного террора против “черносотенцев” (на тех же “основаниях”, что и М. О. Меньшиков, были тогда расстреляны Б. В. Никольский, А. И. Дубровин, священник И. И. Восторгов и многие другие), вместе с тем в избранной ими формулировке “настигла месть” (речь идет о расстреле за уже давние статьи!) по сути дела оправдывают палачей, которые к тому же — о чем умалчивают авторы — убили М. О. Меньшикова “на глазах… шестерых малолетних детей…”
Как уже говорилось, необходимо разобраться в самом этом слове, этом термине “антисемитизм”, который издавна употребляют в качестве почти безотказного оружия. В словарях “антисемитизм” определяется как “вражда”, “ненависть”, “непримиримое отношение” к евреям, — подразумевается, понятно, к евреям вообще, то есть всем людям, имевшим, так сказать, “несчастье” принадлежать к этой национальности, — совершенно независимо от их воззрений и поступков.
Вполне естественно, что антисемитизм в этом действительном значении сего слова неприемлем для преобладающего большинства людей мыслящих, способных подняться над охватившей их в силу каких-либо жизненных обстоятельств чисто эмоциональной настроенностью, — хотя, конечно, были и есть люди, порабощенные такой настроенностью.
Были этого рода люди и в орбите “черносотенцев”, однако те, кто обвиняют в антисемитизме движение в целом и его основных деятелей, заведомо лгут или, в лучшем случае, заблуждаются. Это становится ясно хотя бы из следующего достаточно знаменательного факта.
В своем уже не раз упомянутом обстоятельном обзоре событий 1905-1908 годов левый кадет В. П. Обнинский писал, как в разгар революционных событий влиятельный “черносотенец”, богатый рыботорговец И. И. Баранов произнес речь, в которой “уверял, между прочим, что “евреи в члены союза (русского народа. — В.К.) безусловно не принимаются, хотя бы и исповедовали православную веру”…”. Приведя это высказывание, В. П. Обнинский счел нужным тут же опровергнуть это “уверение” и сообщить, что “оба органа печати, обслуживавшие союз, — “Московские ведомости” и “Россия” — руководились в то время лицами еврейского происхождения”(!).
Нельзя исключить, что “непросвещенный” купец Баранов был антисемитом в точном, собственном смысле слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36