А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Library of the Huron: gurongl@rambler.ru
Густав Эмар
Тайные чары великой Индии
Глава I. Донна Розарио
Утреннее солнце уже высоко поднялось на небе, пробиваясь своими яркими лучами сквозь густые деревья девственных лесов Индии.
В одной из самых глухих местностей этих необитаемых лесов пробирался человек, судя по костюму — охотник, отставший, по всей вероятности, от своих товарищей.
Он шел в глубокой задумчивости, но вдруг испустил радостный крик, увидя перед собой расположенный лагерь, из которого навстречу к нему вышел вооруженный человек — по-видимому капитан этого отряда; он проворно подошел к охотнику и протянул ему руку.
— Это вы, — сказал он, — будьте добрым вестником и гостем.
— Благодарю, — ответил Рамирес, закуривая сигаретку и делая вид, что не замечает протянутой ему капитаном руки, — когда мы трогаемся в путь?
— Тотчас, тотчас, — вскричал дрожащим голосом Кильд.
Сигнал к отъезду взволновал весь лагерь, который сразу оживился; всякий считал себя счастливым, что оставлял эти пустынные местности.
Через два часа после этого весь караван был уже в дороге. Бенито Рамирес ехал впереди; донна Розарио сидела в паланкине, несомом двумя мулами, а остальные женщины и дети помещались в громадном крытом вагоне.
Мужчины шли за капитаном по обоим сторонам каравана, держа ружья наготове, прислушиваясь к каждому шороху и вглядываясь в каждый предмет. Караван шел с семи часов утра до полудня, и в это время с ним не случилось ничего особенно замечательного.
Вагоны подвигались очень медленно; дороги были ужасны, или, вернее сказать, их совсем не было, а путешественники прокладывали себе проход с помощью топоров и кирок.
В полдень все остановились, чтобы накормить животных и позавтракать.
Во время пяти часов сегодняшнего утреннего пути они с трудом успели сделать около трех миль.
Местность, выбранная ими для остановки, заключалась в довольно обширной луговине, расположенной среди леса, по которой протекал ручей.
На одном из холмов была тотчас же разбита палатка для донны Розарио.
Все женщины, или скорее молодые девушки, находившиеся в шайке капитана, из которых ни одна не путешествовала по своей охоте, хотя по виду и пользовались свободой, но на самом деле строго и зорко охранялись, так что им с трудом было разрешено говорить между собою и настрого было запрещено мешаться с мужчинами и вообще иметь какое — нибудь отношение с ними.
Эта строгость простиралась настолько, что они не смели даже спрашивать их о чем-нибудь, и когда им было что-нибудь крайне необходимо, то они были обязаны прямо обращаться к самому капитану или, в отсутствие его, к лейтенанту Блю-Девилю.
Но, несмотря на это, среди всех этих молодых девушек находилась одна, о которой мы уже говорили и которая благодаря своему привлекательному характеру, веселости и беспечности достигла того, что сделалась любимицей всех и настолько приобрела благоволение своих сторожей, что пользовалась полнейшей свободой, правда — не выходящей за пределы лагеря, но не мешавшей этому бедному ребенку быть счастливой.
Этой молодой девушке было около восемнадцати лет, она была высокого роста и хорошо сложена; черты ее лица были правильны и дышали такой откровенной наивностью и смелостью, что невольно привлекали к себе и заставляли любоваться ею. В ее больших голубых глазах проглядывало лукавство, а ее белокурые волосы ниспадали длинными косами чуть не до самых оконечностей ног. Ее звали Гарриэта Дюмбар; она была уроженка Ирландии, из окрестностей Дублина. Ее родители были бедные фермеры, которым на своей родине приходилось чаще всего довольствоваться простыми овсяными лепешками, а не белым хлебом, и которые, следуя примеру своих соотечественников, переселились в Америку с целью улучшить свое положение, бывшее столь непривлекательным в Ирландии.
Не успели они еще пристать к нью-йоркской пристани, как их здоровье, сильно расшатанное разными бедствиями, заметно ухудшилось, и они заболели в стране, где были чужды для всех. Через месяц они умерли, как говорили, от тифа, но на самом деле от голода, не оставив ничего даже на свои похороны и покинув в этой негостеприимной стране без всяких средств к жизни свою дочь.
Через три или четыре дня после смерти своих родителей Гарриэта Дюмбар была похищена в восемь часов вечера на Бродвее — этого любимого и модного гулянья всей лучшей нью-йоркской публики, в ту самую минуту, когда она хотела продать пояс своей покойной матери, чтобы купить себе кусок хлеба.
Сначала молодая девушка была очень напугана этим похищением, предполагая, что попала в руки воров или убийц. Самые мрачные мысли овладели ее мозгом, и она заливалась горькими слезами.
Но между тем ее похитители обращались с ней гораздо лучше, чем она могла подумать, и даже берегли ее и ласкали как-то почтительно. Она была увезена за город и помещена в доме, находившемся между двумя садами, окруженными такими высокими стенами, что снаружи их было почти невозможно заметить. В этом доме Гарриэта Дюмбар была принята двумя уже пожилыми дамами, которые поцеловали ее, заставили рассказать историю ее жизни, поплакали вместе с ней о ее родителях и, наконец, меньше чем в два часа так овладели рассудком молодой девушки, что она полюбила их всеми силами своей души.
В этом доме уже находилось пять или шесть молодых девушек почти одних с нею лет; все они были если не роскошно, то по крайней мере прилично одеты и отлично содержались. Новая пансионерка этого странного жилища не стала ничем отделяться от них.
Так прошло около двух недель. Жизнь, которую вела молодая девушка в этом доме, казалась ей очень приятной и спокойной, в особенности в сравнении с теми лишениями, которые она так много испытала.
Но в этом свете ведь ничто не бывает вечно, и раньше или позже, а всему бывает конец.
Однажды вечером, при наступлении ночи, во двор этого дома въехали три совершенно закрытые кареты, запряженные каждая по четыре лошади.
Не дав молодым девушкам времени опомниться от удивления, не разъяснив им ничего насчет того, что их ожидает впереди и куда их везут, они все были собраны и принуждены наскоро уложить кой-какие данные им вещи. Затем обе старушки со слезами на глазах перецеловали их и осторожно усадили в кареты, двери которых тотчас же захлопнулись, заперлись на ключ, и экипажи быстро понеслись вперед.
На этот раз путешествие продолжалось целых одиннадцать дней, причем они останавливались очень редко и только на самое короткое время — для того чтобы перепрячь лошадей и сделать какую-нибудь необходимую починку, и для этих остановок выбирали обыкновенно деревни, расположенные далеко от дороги и мало посещаемые.
На одиннадцатый день вечером кареты достигли, наконец, до места своего назначения.
Когда путешественницы вышли из экипажей, то первой заботой их было бросить вокруг себя любопытный и вопросительный взор.
Их удивление было велико. Они находились на лужайке среди леса и в нескольких шагах от лагеря охотников или по крайней мере людей, которые по своим костюмам и ухваткам, казалось, принадлежали к этому классу.
Вскоре за этим они узнали, что находятся во власти капитана Кильда.
Капитан пересчитал их и внимательно осмотрел, не забывая во время этого осмотра своей милой привычки — ворчать и качать головой, и затем приказал одному из своих приближенных проводить их на ту часть лужайки, где уже находились еще несколько молодых девушек почти одинаковых лет с вновь прибывшими. Большинство этих девушек, как казалось, были в самом глубоком горе.
На другой день утром капитан Кильд поднял свой лагерь и, углубившись в лес, направился к громадным северо-восточным пустыням.
Как и следовало ожидать, он не оставил и бедных пленниц.
После первых минут горя Гарриэта Дюмбар сообразила, что ей немыслимо избежать того, что ее ожидает впереди, и стала, не скажу весело, так как это было бы уже слишком, но спокойно проводить время, примирившись, насколько было возможно, с окружающей ее обстановкой.
Но затем мало-помалу на ее губах стала все чаще и чаще показываться улыбка, а так как ее характер принадлежал к разряду таких, которые во всем находят хорошую сторону, то и неудивительно, что вскоре после этого она считала себя сравнительно довольно счастливой.
Вот и вся простая и трогательная история этой молодой девушки, для которой все человеческое общество с первого же дня ее рождения не сделало ничего хорошего и которая, несмотря на это, была далека от того, чтобы жаловаться на него или ненавидеть его. Эта девушка осталась такой, какой ее сотворил Бог, то есть расположенной и любящей всех и готовой при всяком удобном случае подать руку помощи тем, кто был не в состоянии бороться с судьбой.
Итак, как мы говорили уже, через несколько дней Гарриэта Дюмбар сделалась всеобщей любимицей.
Даже капитан Кильд и свирепый Блю-Девиль интересовались ею и порой даже улыбались, слушая ее наивные песни.
Молодая девушка страстно полюбила донну Розарио, которую она видела постоянно в горе, а донна Розарио была глубоко тронута ее нежными заботами о ней и той тайной симпатией, которую всегда выказывала ей Гарриэта Дюмбар.
Капитан Кильд был особенно доволен их связью и, вместо того чтобы препятствовать им, старался, как только мог, сблизить их.
Ужасная тоска пленницы особенно тревожила его, и он надеялся, что веселый характер ирландки будет иметь могущественное влияние на ум донны Розарио и произведет перемену в ее думах.
А Гарриэта Дюмбар была настолько заботлива, что взялась исполнять своему новому другу ту массу разных мелких услуг, которые женщина известного круга общества может принимать только от особы своего пола.
Тогда же, когда Розарио обедала или ужинала одна, что случалось очень часто, Гарриэта Дюмбар накрывала на стол и подавала ей кушанья (все остальные женщины обедали вместе).
И во время этих-то обедов и ужинов молодая девушка старалась своей веселой болтовней разогнать грустное настроение своего друга. Нам, кажется, не нужно добавлять здесь, что между этими двумя детьми (мы говорим детьми нарочно, так как обеим девушкам вместе было всего тридцать два года) царствовало полнейшее доверие и не существовало никаких тайн и секретов.
Как только караван остановился на отдых, Гарриэта тотчас же поспешила привести все в порядок и приготовить кушанье для своего друга, с которым она почти никогда не расставалась.
Вскоре после этого молодые девушки сидели за завтраком и разговаривали вполголоса.
Вагон едва остановился, как Бенито Рамирес взял свое ружье.
— Мы двинемся в путь через два часа, — сказал он, — в этой местности неудобно отдыхать долго. К тому же погода благоприятствует — дорога тоже пойдет лучше. Следовательно, нам нужно воспользоваться этим.
— Хорошо, — проговорил капитан, — мне нравится ваше мнение — оно превосходно. Разве вы не будете завтракать вместе с нами?
— Нет, — ответил Рамирес, покачав головой. — Ваша копченая говядина и солонина мне ужасно противна, да я не устал и не чувствую ни малейшего аппетита. Я предпочитаю осмотреть окрестности и застрелить что-нибудь себе на обед.
— Отлично сказано, — заметил, смеясь, капитан. — Идите же, сеньор дон Бенито, желаю вам хорошего успеха и в особенности хорошей охоты!
— Благодарю, — проговорил дон Бенито Рамирес с усмешкой, в которой проглядывала отчасти скрытность и отчасти лукавство.
Охотник бросил ружье на плечо и скорыми шагами направился к лесу и вскоре скрылся за большими деревьями.
— Какая странная личность, — подумал капитан, провожая его глазами до тех пор, пока его можно было видеть, — но я мог убедиться в нем. Он, кажется, предан мне, а это ведь главное. Да и к тому же, какой ему расчет изменять мне… Однако какой я дурак!.. Да разве всегда не бывает интереса в измене… ба-ба-ба! я просто сумасшедший! Какой я сделался глупец с некоторых пор и совсем забил себе голову…
В эту минуту к нему подошел Блю-Девиль.
— А вот и вы, — пробормотал капитан, — ну как здоровье этого животного Линго?
— Дьявол стоит за своих, — ответил ему, смеясь, Блю-Девиль, — он уже почти и не думает об ударах, полученных им вчера. Его раны заживают. Он ест теперь как бык и пьет как корова. О, будьте спокойны, он выздоровеет.
— Черт побери! Я рассчитываю на это.
— К тому же я должен отдать ему справедливость, что он не любит нежничать и уже хотел приняться за службу.
— Нет, нет, пусть он еще отдохнет день или два: это будет лучше для всех.
— Кстати, капитан, я не помню, говорил ли я вам, что я расставил везде часовых.
— Вы хорошо сделали. Хотя, как кажется, нам не предвидится опасности, но все лучше быть настороже. Пойдем завтракать: мне ужасно хочется есть.
— И мне тоже, — добавил как эхо Блю-Девиль.
Завтрак молодых девушек продолжался очень недолго — обе они только слегка дотрагивались до кушанья и не чувствовали особенного голода.
Гарриэта, по обыкновению, не молчала.
— С вами сегодня, сеньорита, что-то особенное, — начала молодая девушка, глядя на донну Розарио испытующим взглядом. — Мне кажется, что я замечаю на вашем лице что-то вроде веселости. Наверное, происходит что-нибудь новое; что? Вот этого-то я и не знаю, но вы мне скажете.
— Ступай, любопытная, — проговорила донна Розарио, слегка улыбаясь.
— Не судите обо мне так худо, сеньорита, это не любопытство, а дружба.
— Я знаю, моя милочка, и я не скрою ничего от тебя и скажу тебе все.
— А, в добрый час, вот как я вас люблю. Но погодите на минуту — я хочу сперва убедиться, что нас нельзя слышать. Здесь необходимо быть осторожным, так как мы имеем дело с такими людьми, которые не считают ни за что подслушивание у дверей.
Говоря таким образом, она встала и вышла из-под временного убежища, раскинутого для донны Розарио.
Ее отсутствие продолжалось недолго. Через несколько минут она возвратилась и положила один из своих маленьких пальчиков на губы, желая выразить этим, что нужно молчать.
— За нами присматривают? — спросила шепотом Розарио, когда Гарриэта села около нее.
— За нами всегда присматривают, — заметила серьезно девушка, — но сегодня больше, чем когда-нибудь.
— Но почему? По какой причине?
— Не знаю.
— Но почему ты так предполагаешь, милочка?
— А вот что: представьте себе, что сегодня вокруг всего лагеря стоят часовые.
— Тут нет ничего особенного, дорогая милочка: так бывает всегда, когда мы останавливаемся лагерем.
— Может быть, сеньорита, однако…
— Ты сумасшедшая… эти часовые сторожат индейцев, а совсем не нас.
— Вы думаете?
— Ну конечно.
— Так почему же часовые везде расставлены вокруг поляны, а у одних нас стоят сзади нашей палатки.
— Гм… что ты говоришь?
— Правду, сеньорита, и вам очень легко убедиться в этом, если вы только хотите.
— Что же ты выводишь из этого?
— Но, сеньорита, очень обыкновенную и правдивую вещь, то есть то, что нам хотят внушить особенный страх. Заметьте, сеньорита, что мои предположения подтверждаются уже тем, что часовые были поставлены передо мною самим Блю-Девилем. А вы знаете, сеньорита, что если Блю-Девиль наш друг — то он еще хуже самого капитана.
— Я тебе повторяю, что ты сумасшедшая: в твоем рассуждении нет ни начала, ни хвоста.
— Хорошо, сеньорита, продолжайте — благодарю вас. Итак, по-вашему, Блю-Девиль не ищет всегда случая припугнуть нас.
Донна Розарио нагнулась к молодой девушке, взяла ее за руки и коснулась своими губами ее уха.
— Блю-Девиль, — проговорила она шепотом, — здесь единственный наш друг.
— Гм!.. — вскрикнула Гарриэта, которой показалось, что она не расслышала ее, и при этом она испуганно посмотрела на донну Розарио. — Блю-Девиль наш друг! Да вы смеетесь, донна Розарио?
— Я тебе повторяю, что этот человек наш самый преданный человек — я это знаю и имею на то доказательство.
— А! — издала только один звук Гарриэта, будучи не в силах выговорить от удивления ни одного слова.
— Да, — начала опять донна Розарио, — вчера, когда ты ушла от меня и не знаю почему, говорю это не в виде упрека, не приходила очень долго ко мне, Блю-Девиль воспользовался отсутствием капитана и, войдя в мою палатку, открылся мне и клялся в своей преданности; он сообщил мне, что он здесь единственно для того, чтобы протежировать мне и спасти меня. Уходя, он просил сохранить обо всем этом полнейшее молчание и оставил мне доказательство своего расположения ко мне. И это-то доказательство может и будет служить самым ужасным доказательством против него, если он, вместо того чтобы спасти меня, изменит мне. Понимаешь ли ты теперь?
— А, вот почему вы были так взволнованы и вне себя, когда я вошла сюда, — вскрикнула она, весело хлопая в ладоши. — Я теперь все понимаю; но зачем вы мне тогда ничего не сказали, — это, право, нехорошо, сеньорита, а я так беспокоилась.
— Не говори так, Гарриэта, ты сама видела, что я задыхалась от радости и была просто сумасшедшей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21