Управитель, или мажордом, человек смелый и хорошо знающий пампасы, ведет караван и имеет в своем распоряжении человек тридцать хорошо вооруженных пеонов, которые охраняют караван с флангов, следят за сменой быков, осматривают дорогу и в случае нападения защищают путешественников.
Невозможно себе представить более живописное и печальное зрелище, которое являют собой караваны, растянувшиеся по извилистым тропинкам степи, напоминая змею. Караван движется медленно, размеренным шагом, повозки застревают в многочисленных рытвинах, колеса пронзительно скрипят, неохотно поддаваясь усилиям быков.
Нередко громоздкие караваны обгоняют погонщики мулов. Главный погонщик, рекуа, бодро скачет впереди, позванивая серебряным колокольчиком: «Пропустите мулов!», беспрерывно повторяя на все лады, при этом ему вторят другие погонщики и пеоны, скачущие по обе стороны мулов, чтобы те не разбежались.
С наступлением вечера погонщики мулов и быков находят пристанище на почтовых станциях, представляющих собой некое подобие тамбосов или караван-сараев. Повозки распрягают, ставят в один ряд, тюки с мулов сваливают в кучу. Если на почтовой станции оказывается много путешественников, животные и люди проводят ночь вместе под открытым небом, что в здешних краях, где холода не бывает, это даже вполне приятно.
Тогда начинаются при таинственном свете бивачных огней длинные степные рассказы, то и дело прерываемые веселым смехом, песнями и плясками и нежными словами, которые произносятся тихими голосами.
Однако редко обходится дело без ссоры погонщиков мулов с погонщиками быков, неприязненно расположенных друг к другу, и без поножовщины, поскольку нож всегда участвует в распрях этих людей, пылкая страсть которых не подвластна никакой узде.
Вечером в тот день, когда начинается наш рассказ, последняя станция в пампасах на дороге дель-Портильо была полна путешественников.
Два крупных каравана мулов развели костер пред станцией рядом с тремя-четырьмя караванами, поместившими быков в ограде, составленной из повозок.
Станционное здание было довольно просторным, четыре пышных дерева укрывали от солнца галерею, достаточно большую, чтобы предоставить убежище многочисленным постояльцам.
В разбросанных повсюду толдо — так называются эти жалкие лачуги — слышались пение и смех погонщиков быков и мулов, сливавшиеся со звуками гитары и с визгливым голосом хозяина станции, тщетно старавшегося перекрыть шум.
Вдруг послышался быстрый топот нескольких лошадей, и два отряда всадников, появившихся с двух противоположных сторон, остановились перед галереей почтовой станции.
Один из этих караванов, состоявший всего из шести всадников, ехал из Мендозы, второй — напротив, из степи и насчитывал по меньшей мере человек тридцать.
Внезапное появление этих двух отрядов произвело необычное действие: шум, который всего лишь минуту назад столь тщетно пытался остановить хозяин, стих, словно по волшебству, и воцарилась мертвая тишина.
Погонщики быков и мулов словно тени проворно вернулись к своим бивуакам, обмениваясь тревожными взглядами, так что огромная зала почтовой станции опустела в один миг и хозяин мог беспрепятственно выйти к своим невиданным посетителям.
При виде отряда всадников смертельная бледность разлилась по лицу хозяина, судорожный трепет пробежал по телу, и все, на что он был способен, это невнятным голосом пролепетать:
— Пресвятая дева Мария!
— Заткнись сию же минуту, — услышал он в ответ от высокого всадника, судя по суровому и властному виду, являвшегося начальником второго многочисленного отряда.
Тот же, другой, маленький отряд, по-видимому, был напуган не меньше хозяина станции, заметив этот многочисленный отряд, шестеро всадников замедлили шаг своих лошадей и укрылись в тени, дабы избежать встречи с этим грозным отрядом, которым случай или злой рок так некстати навязал им.
Однако кто были эти люди, один вид которых повергал в ужас не только детей и женщин, но даже этих смелых следопытов пустыни, жизнь которых проходила в постоянной борьбе с индейцами и хищными зверями и которые бесстрашно смотрели в лицо смерти?
Мы это расскажем в двух словах. В то время, когда происходят описываемые нами события, гнусная и жестокая тирания выродка в человеческом обличье, невежды и негодяя по имени дон Хуан де-Розас, так долго тяготевшая над Аргентинскими провинциями, была еще в полной силе. А люди эти были федералисты, наемные убийцы, состоявшие на службе хладнокровного палача, имя которого ныне предано проклятию, словом, это были члены презренного общества, известного под именем «мас-горка», которое на протяжении нескольких лет держало Буэнос-Айрес в страхе.
Всеобщее негодование заставило диктатора впоследствии сделать вид, будто он распустил это общество, однако вплоть до падения этого ненавистного тирана общество это продолжало существовать и чинить бесчинство, грабеж и убийства.
Теперь читателю ясно, какой ужас должны были испытать беззаботные мирные путешественники при виде пресловутых зловещих мундиров этих наемных палачей, не ведавших жалости и сострадания.
Побуждаемые инстинктивным страхом, обитатели постоялого двора поспешили спрятаться за своими повозками и тюками, даже и не помышляя ни минуты о бесполезном сопротивлении.
Между тем колорадосы, или федералисты, спешились и вошли в дом, ступая на цыпочках, потому что колесцы на их шпорах были огромны, и волоча за собой сабли, железные ножны которых, ударяясь о плиты, издавали зловещий звон.
— Эй! — вопросил начальник хриплым голосом. — Что это значит, кабальеро? Неужели наш приезд прогнал веселие из этого дома?
Станционный смотритель отвешивал поклоны и вертел в руках свою поношенную шляпу, не произнося ни слова — язык его словно прилип к небу от страха. Этот достойный человек, знавший бесцеремонность этих незваных гостей, боялся быть повешенным.
Большая зала была освещена закоптелой лампой, излучавшей тусклый свет. Начальник федералистов, глаза которого не успели привыкнуть к свету, поначалу не заметил, что зала совершенно пуста, а когда наконец обнаружил, что вокруг нет ни души, взъярился, гневно топнув ногой на беднягу, дрожавшего от страха:
— Неужели я, сам того не подозревая, попал в змеиное гнездо? Или эта скверная лачуга служила вертепом для сальвахесов-унитариев? Отвечай, негодяй, если не хочешь, чтобы твой лживый язык был вырван и брошен собакам.
Станционный смотритель совсем растерялся, услышав эту угрозу. Он знал, что этим людям ничего не стоит ее осуществить, тем более когда он услышал о сальвахесах-унитариях. Так называли врагов Розаса, упоминание о них было равносильно провозглашению приговора.
— Сеньор генерал! — вскричал он, с огромным трудом преодолев владевшее им оцепенение.
— Я не генерал, дурак, — перебил его тот, смягчившимся тоном, польщенный этим громким титулом, столь щедро дарованным ему станционным смотрителем. — Я не генерал, хотя я надеюсь сделаться им когда-нибудь. Пока я всего лишь поручик, и это вполне достойный чин, так что пока не называй меня иначе. Ну, продолжай.
— Сеньор поручик, здесь только добрые сторонники генерала Розаса, мы все федералисты.
— Гм! — недоверчиво хмыкнул поручик. — Я сомневаюсь в этом. Вы находитесь совсем близко от Монтевидео и не можете быть приверженцами Розаса.
Заметим, что среди всех аргентинских провинций только один город имел мужество протестовать против тирании жестокого диктатора. Этим городом, прославившимся своим свободолюбием и в Новом и в Старом Свете, был Монтевидео. Решившись, если потребуется, погибнуть во имя защиты святого дела, он геройски выдержал девятилетнюю осаду отрядов Розаса, все усилия которого постоянно разбивались о неприступные стены города.
— Сеньор поручик, — раболепно продолжал станционный смотритель, — здесь останавливаются погонщики мулов или быков, они вовсе не занимаются политикой.
Эти слова, казавшиеся станционному смотрителю такими убедительными, не возымели никакого успеха в глазах поручика.
— Посмотрим, — сказал он заносчиво, — и горе изменнику, если я его обнаружу! Луко, — продолжал он, обращаясь к капралу, — возьмите несколько человек, разбудите. этих скотов и приведите их сюда тотчас. Если кто-то спит крепко, не бойтесь разбудить их острием ваших сабель. Это заставит их повиноваться живее.
Капрал лукаво улыбнулся и тотчас отправился исполнять приказание. Поручик же, задав станционному смотрителю еще несколько менее важных вопросов, решился наконец занять место у стойки и в ожидании возвращения капрала принялся угощаться напитками, которые хозяин спешил ему подавать, мысленно проклиная дармового гостя и в то же время надеясь таким образом избежать большей беды.
Солдаты, кроме тех, кто остался караулить лошадей, уселись рядом с начальником и последовали его примеру.
Задача, возложенная на капрала, оказалась легче, чем он предполагал, потому что несчастные погонщики мулов и быков слышали приказание начальника и, понимая, что всякое сопротивление не только бесполезно, но может еще и ухудшить их положение, решились безоговорочно повиноваться и поспешили в залу.
— О! — воскликнул поручик с лукавой усмешкой. — Я уверен, что имеет место какое-то недоразумение, а, добрые люди?
Погонщики рассыпались в извинениях и заверениях, которые офицер выслушал с самым равнодушным видом, опоражнивая огромный стакан, наполненный до краев каталонской водкой, самой крепкой на свете.
— Ну, друзья-товарищи! — вдруг перебил он их, ударив саблей по стойке. — Познакомимся, но прежде скажите мне, поклявшись именем дьявола, вы за кого?
Путешественники, напуганные этой грозной демонстрацией силы дружно закричали с восторгом тем более радостным, что был он фальшивым:
— Да здравствует генерал Розас! Да здравствует освободитель! Да здравствуют федералисты! Смерть свирепым унитариям! Резать их, резать!
Эти лозунги, столь любезные душе федералистов, с которыми они отправлялись в карательные походы, рассеяли сомнения офицера. Он улыбнулся, показав при этом зубы крепкие и острые, готовые укусить.
— Браво, браво! — вскричал он. — Вот по крайней мере настоящие приверженцы Розаса. Ну, хозяин, друг мой, подай-ка водки этим достойным людям, я хочу их угостить!
Хозяин вполне мог обойтись без этой щедрости офицера, зная, сколь пагубно это отразится на его кармане, однако безропотно исполнил приказание, скрывая свою до саду под любезной улыбкой.
Уверения в приверженности федерализму зазвучали с новой силой, и вскоре веселье дошло до крайней степени Поручик схватил оказавшуюся под рукой гитару.
— Ну, — сказал он, — становитесь в круг и танцуйте!
Колебание было рискованным. При всем том страхе, который владел большей частью присутствующих, любезное приглашение поручика прозвучало властно, что приходилось скрепя сердце повиноваться. Они находились во власти лютого зверя, который в любую минуту мог разорвать их на части.
Освободили середину залы, мужчины и женщины встали в круг, не спуская глаз с офицера, чтобы пуститься в пляс по его сигналу. Сигнал не заставил себя ждать. Отпив из стакана огромный глоток водки, поручик схватил гитару, заиграл и запел зычным голосом веселую цамбакуэку, хорошо известную в аргентинских провинциях, слова которой почти непереводимы, но смысл их таков: для чего ты без конца ходишь взад и вперед, в то время как другие ходят меньше, а толку от них больше.
Справедливо говорят, что испанцы — непревзойденные танцоры, однако американцы превзошли их в танцах, как и во многом другом, они в танцах буквально доходят до безумия. Об этом красноречиво свидетельствует описываемая нами сцена.
Люди эти, вынужденные начать танцевать по принуждению, при первых зазывных звуках гитары, позабыв о страхе, с неистовством отдались своему любимому занятию. Те, кто поначалу скромно держался в стороне по причине терзавшего их беспокойства, вскоре поддались азарту танцующих и самозабвенно отдались танцу.
Через несколько минут от принужденности не осталось и следа, и постоялый двор сотрясался от веселого пения и громкого топота веселящейся публики.
Капрал добросовестно исполнил приказание начальника. Но, как мы заметили выше, погонщики быков и мулов значительно помогли ему, охотно войдя в залу. Однако достойный капрал, вероятно, из ревностного отношения к своим обязанностям, в сопровождении нескольких солдат самолично обошел разные таботы. Они тыкали саблями тюки, заглядывали в повозки и год них, не гнушаясь перетряхивать даже маленькие узелки. Убедившись после самых тщательных поисков, что все до единого человека находятся в зале, он и сам собрался было туда вернуться, но, так как там по-прежнему царило бурное веселье, передумал. Он разрешил сопровождавшим его солдатам вернуться в залу, о чем те только и мечтали.
Оставшись один, капрал прежде всего удостоверился, что за ним никто не следит, затем закурил пахитоску и стал прохаживаться взад и вперед с беспечным видом человека, вышедшего подышать свежим воздухом. Через некоторое время он незаметно удалился от галереи и затерялся в темноте, где его невозможно было увидеть
Он внимательно огляделся по сторонам и подбросил вверх зажженную пахитоску Пахитоска прочертила в воздухе светящуюся параболу и упала на землю, где капрал погасил ее ногой. В ту же самую минуту огненная стрела рассекла темноту
— Так, — пробормотал капрал, — надо быть осторожным.
Он еще раз внимательно огляделся по сторонам, запел вполголоса первый куплет песни, хорошо известной в пампасах:
«О, драгоценная свобода! Тебя нельзя сравнить ни с золотом, ни с самыми великими сокровищами обширной земли».
И сразу же чуть слышный голос подхватил песню, запев второй куплет:
«Богаче и дороже самого драгоценного сокровища…»
Узнав пароль, капрал остановился. Он воткнул свою саблю в землю, оперся о рукоятку и сказал довольно громко, делая вид, что говорит сам с собой:
— Хотелось бы мне знать, почему страусы так внезапно удалились глубоко в степи?
— Потому, — ответил только что певший голос, — что они почувствовали запах мертвечины.
— Похоже на правду, — сказал капрал. — Если так, то кондоры должны бы спуститься к Кордильерам.
— Прошел уже двадцать один день, как они перелетели через Кумбре.
— Солнце было красно вчера на закате.
— Его лучи, без сомнений, отражали отблеск пожара, зажженного мас-горка
Капрал более не колебался.
— Приблизьтесь, дон Леонсио, — прошептал он. — Вы и ваши спутники.
— Мы здесь, Луко.
Капрал немедленно был окружен шестью всадниками, вооруженными с ног до головы. Читатель, конечно, понял, что это были те самые всадники, которые час назад встретились на почтовой станции с федералистами и которых благоразумие заставляло до сей поры укрываться в темноте.
В доме веселье все продолжалось, постепенно приняв размеры гигантской оргии. Наши всадники были уверены, что им никто не помешает. Хотя взошла луна и заливала землю довольно ярким светом, люди эти, укрывшись за повозками, не опасались быть увиденными, между тем как все выходящие из дома будут им видны, как на ладони.
Мы воспользуемся серебристым светом луны, чтобы разглядеть внешность действующих лиц, с которыми предстоит познакомиться, тем более что для большей предосторожности они сошли на землю и вели лошадей за узду.
Мы сказали, что их было шестеро. Трое первых, очевидно, были пеоны, но их тяжелые серебряные шпоры, их тирадоры или пояса из вышитого бархата, оружие изящной чеканки, видневшееся из-под добротных шерстяных плащей, а главное — почтительная фамильярность, с какою они обращались к своим господам, свидетельствовали о доверии и уважении к ним со стороны господ.
Пеоны эти действительно были не только слугами, но и друзьями, смиренными, это верно, но преданными и многократно испытанными в сложных ситуациях.
Из господ двое были люди лет тридцати пяти или тридцати восьми, в полном расцвете сил. Костюм их мало отличался фасоном от описанных выше, хотя превосходил по качеству.
Первый был высок ростом и строен, изящен в обращении, с изысканными манерами. Гордое и мужественное лицо носило печать чистосердечия и доброты, внушавшее уважение и симпатию. Это был дон Леонсио де-Рибейра.
Спутник его, почти такого же роста и с такими же изящными манерами, являл собой полную противоположность Леонсио. Его голубые, кроткие как у женщины глаза, густые светло-русые локоны, выбивавшиеся из-под широких полей шляпы и в беспорядке падавшие на плечи, матовая белизна кожи, контрастировавшая со смуглой кожей дона Леонсио, заставляли предполагать, что он родился не в жарком климате Латинской Америки. Однако этот человек еще более, чем его товарищ, мог с полным основанием считать себя сыном этой страны, потому что вел род от храброго и несчастного Тупак-Амару, последнего инка, подло убитого испанцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22