Уже поздно.
— А вам хотелось бы поскорее избавиться от меня, — перебил его полковник с сардонической улыбкой. — Вы это хотите дать мне понять, кабальеро?
— Я стараюсь всегда говорить внятно и откровенно, сеньор дон полковник. Нет никакой надобности истолковывать их иначе.
Сумрачные черты дона Бернардо прояснились, и он сказал добродушным тоном:
— Послушайте, дон Гусман, отложим в сторону всякое препирательство. Я желаю быть вам полезным.
— Мне? — воскликнул дон Гусман с иронической улыбкой. — Вы уверены в этом, дон Бернардо?
— Если мы будем продолжать в этом же духе, кабальеро, мы ничего не достигнем, кроме взаимного раздражения, и не сможем понять друг друга.
— Ах, полковник, мы живем в странное время, вы это знаете лучше меня, когда самые невинные поступки считаются преступлением, когда нельзя сделать шага или произнести слова, не опасаясь возбудить подозрения недоверчивого правительства. Как же я могу верить тому, что вы мне сейчас говорите, когда ваше прежнее ко мне отношение было сугубо враждебным!
— Позвольте мне не входить в подробности относительно моих прежних действий, кабальеро. Надеюсь, настанет день, когда вы сможете судить обо мне по справедливости. Сейчас же я желаю только одного — чтобы вы правильно расценили мой поступок.
— Если так, соблаговолите объясниться яснее, чтобы я правильно истолковал ваше намерение.
— Хорошо, кабальеро, я только что из Палермо.
— Из Палермо? А! — сказал дон Гусман, содрогнувшись.
— Да. А знаете ли, чем занимались сегодня в Палермо?
— Нет. Признаюсь, я мало интересуюсь, чем занимается диктатор. Танцевали и смеялись, я полагаю.
— Да, действительно, танцевали и смеялись, дон Гусман.
— Я не думаю, что я такой искусный провидец, — отвечал дон Гусман с притворным простодушием.
— Вы угадали лишь отчасти, что там происходило.
— Черт побери! Вы разжигаете мое любопытство. Я не представляю себе, чем может заниматься превосходительнейший генерал, когда он не танцует. Разве что подписывает приказы арестовать подозрительных людей? Превосходительнейший генерал отличается таким горячим усердием!
— На сей раз вы угадали, — ответил вполне серьезно полковник, по-видимому не уловив ироничной нотки в словах собеседника.
— А среди этих приказов, вероятно, находился один, касающийся меня?..
— Именно, — ответил дон Бернардо с очаровательной улыбкой.
— Все ясно, — продолжал дон Гусман, — значит, вам поручили исполнить этот приказ.
— Да, кабальеро, — холодно ответил полковник.
— Я готов биться об заклад, этот приказ предписывает вам…
— Арестовать вас.
Едва полковник произнес эти слова все с той же очаровательной небрежностью, как дон Гусман бросился на него с пистолетами в обеих руках.
— О! — воскликнул он. — Подобный приказ легче дать, чем исполнить, когда тот, кого надо арестовать, зовется дон Гусман де-Рибейра.
Полковник не сделал ни малейшего движения, чтобы защититься, он продолжал сидеть, раскинувшись в кресле в позе друга, приехавшего с визитом, и движением руки пригласил дона Гусмана сесть на свое место.
— Вы меня не поняли, — сказал он невозмутимым тоном. — Если бы я действительно имел намерение исполнить отданный мне приказ, для меня это было бы проще простого, тем более что вы сами и помогли бы мне в этом.
— Я? — вскричал дон Гусман, истерически захохотав.
— Вот именно. Вы, конечно, сопротивлялись бы, как только что это мне доказали. Ну, а я убил бы вас. Вот и все. Генерал Розас, несмотря на то что проявляет к вам большой интерес, не настаивает, чтобы вы попали к нему непременно живым.
Это рассуждение было циничным, но неопровержимо логично. Дон Гусман опустил голову с чувством безысходности, он понял, что находится в руках этого человека.
— Однако вы мой враг, — сказал он.
— Как знать, кабальеро. В наше время никто не может поручиться ни за своих друзей, ни за своих врагов.
— Но чего же вы от меня хотите? — вскричал дон Гусман в нервном волнении, усиливавшемся тем, что он был вынужден скрывать гнев, кипевший у него в груди.
— Я пришел вам сказать, но ради Бога не прерывайте меня, потому что мы уже и так потеряли слишком много времени, цену которого вы должны знать лучше меня.
Дон Гусман бросил на него вопросительный взгляд. Полковник продолжал, делая вид, будто не заметил этого взгляда:
— В ту минуту, когда, по вашему мнению, я явился так не кстати, вы отдавали распоряжения Диего, вашему доверенному слуге, приготовить лошадей.
— А! — только и сказал дон Гусман.
— Да, это совершенно неопровержимо, вы ждали лишь прибытия проводника.
— Вы и это тоже знали?
— Я знаю все. Впрочем, судите сами. Ваш брат дон Леонсио де-Рибейра, несколько лет живший в Чили со своим семейством, должен прибыть сюда нынешней ночью и остановиться в нескольких милях от Буэнос-Айреса. Неделю назад вы получили известие об этом. Вы намерены отправиться в асиенду дель-Пико, где он должен вас ждать, чтобы ввести его инкогнито в город. В городе вы приготовили ему надежное убежище, как вы по крайней мере считаете. Так, не забыл ли я какие-нибудь подробности?
Дон Гусман, пораженный услышанным, сник. Страшная пропасть вдруг разверзлась пред ним. Если Розас знал его тайну, а после пространного рассказа полковника не могло быть никаких сомнений в том, что жестокий диктатор, безусловно, намерен лишить жизни его и его брата. Надеяться на чудо не приходилось.
— Боже мой! — вскричал он с тоской. — Мой брат, мой бедный брат!
Полковник, по-видимому, наслаждался действием, произведенным его словами, продолжал кротким и вкрадчивым голосом:
— Успокойтесь, дон Гусман, не все еще потеряно. Подробности, которые я вам сообщил относительно вашей тайны, которую вы считали так надежно скрытой, знаю я один. Арестовать вас приказано завтра на восходе солнца. То, что я посетил вас сегодня, доказывает, что я не намерен употребить вам во. зло преимущества, которые дает мне случай.
— Но чего же вы от меня хотите? Ради Бога, кто вы?
— Кто я? Вы сами это сказали: ваш враг. Чего я хочу? Спасти вас.
Дон Гусман не отвечал. Он пребывал в таком невероятном смятении, что просто не находил себе места.
Полковник нетерпеливо передернул плечами.
— Поймите меня наконец, — сказал он. — Проводника, на которого вы рассчитывали, не будет, потому что он мертв…
— Мертв? — удивился дон Гусман.
— Этот человек, — продолжал дон Бернардо, — вас предал. Явившись в Буэнос-Айрес, он стал искать, кому бы повыгоднее продать тайну, доверенную ему вашим братом. Случайно обратился он ко мне, зная, какую ненависть я выказываю к вашей фамилии.
— Выказываете! — с горечью повторил дон Рибейра.
— Да, выказываю, — повторил полковник, делая ударение на этих словах. — Короче, когда этот человек все рассказал мне, я щедро заплатил ему и отпустил.
— О, какое неблагоразумие! — не мог удержаться, чтобы не воскликнуть дон Гусман, чрезвычайно заинтересованный в этом рассказе.
— Не правда ли? — небрежно заметил полковник. — Но что же мне было делать? В первую минуту я был так поражен услышанным, что не подумал даже о том, чтобы задержать этого человека, потом решил его отыскать, но в это время на улице возник ужасный переполох. Когда я узнал, в чем дело, признаюсь, обрадовался, оказывается, этот негодяй, едва очутившись на улице, поссорился с подобным себе пикаро, и тот ударил его ножом и, к нашему удовлетворению, убил его наповал. Это просто чудо, не правда ли?
Полковник рассказал эту историю с присущей ему изящной непринужденностью. Дон Гусман не отводил от него проницательного взгляда, который он выдержал, нисколько не смущаясь. Наконец дон Гусман откинул нерешительность, он вскинул голову и, вежливо поклонившись, с волнением заговорил:
— Извините, полковник, извините, если я вас не так понимал, но до сих пор все, по-видимому, оправдывало мое поведение. Ради Бога, если вы действительно мой враг, если вы хотите утолить свою ненависть, отомстите мне, мне одному, и пощадите моего брата, к которому у вас нет оснований питать вражду.
Дон Бернардо задумался, потом, приняв, видимо, какое-то решение, сказал:
— Кабальеро, прикажите вашему слуге готовить лошадей, и я провожу вас, потому что без меня вы не сможете выехать из города, за вами установлена слежка. Вам нечего опасаться людей, сопровождающих меня, они надежны, я выбрал их специально. Впрочем, мы оставим их неподалеку отсюда.
Дон Гусман с минуту колебался. Полковник внимательно следил за ним. Потом, как будто вдруг решившись, выпрямился и, взглянув прямо в лицо полковника, решительно заявил:
— Нет, что бы ни случилось, я не последую вашему совету, полковник.
Тот, скрывая неудовольствие, воскликнул:
— Вы с ума сошли! Подумайте…
— Мое решение твердо. Я не сделаю шага из этой залы вместе с вами, пока не узнаю причины вашего странного поведения. Тайное предчувствие, при всем желании преодолеть его, говорит мне, что вы по-прежнему мой враг, и если сейчас делаете вид, будто желаете оказать мне услугу, полковник, то исключительно ради того, чтобы осуществить какие-то свои планы, но отнюдь не из желания сделать добро мне или моим родным.
— Берегитесь, кабальеро! Я шел сюда с добрыми намерениями, так не вынуждайте меня своим упрямством положить конец нашему разговору. Мне хочется лишь подтвердить вам еще раз: какими бы соображениями я ни руководствовался сейчас, я преследую единственную цель — спасти вас и ваших родных. Вот единственное объяснение, которое я считаю своим долгом вам дать.
— Однако этого объяснения мне недостаточно, кабальеро.
— Почему же, позвольте спросить? — надменно проговорил полковник.
— Потому что между вами и некоторыми членами моего семейства имели место коллизии, которые дают мне основания сомневаться в искренности ваших намерений.
Полковник вздрогнул, смертельная бледность разлилась по его лицу.
— Вот как! — глухим голосом сказал он. — Значит, вам это известно, сеньор Гусман?
— Я вам отвечу вашими же словами: я знаю все. Дон Бернардо потупился и гневно сжал кулаки. Наступило минутное молчание. В это время проходивший по улице сторож остановился возле дома и пьяным голосом возвестил который час. Потом его тяжелые шаги удалились, а вскоре и вовсе заглохли. Собеседники вздрогнули, словно бы вдруг очнувшись от тревоживших их мыслей.
— Уже полночь, — прошептал Рибейра не то с сожалением, не то с беспокойством.
— Хватит! — решительно изрек дон Бернардо. — Поскольку ничто не может вас убедить в искренности моих намерений, поскольку вы требуете, чтобы я раскрыл перед вами горестные тайны, касающиеся только меня…
— И другой особы! — многозначительно заметил дон Гусман.
— Пусть так, — с раздражением сказал полковник, — и другой особы! Ну, так и быть, признаюсь: именно потому, что я надеюсь встретить эту особу в асиенде дель-Пико, я хочу проводить вас туда. Я непременно должен иметь серьезный разговор с этой особой. Понимаете ли вы меня теперь?
— Да, я вполне вас понимаю.
— Следовательно, теперь я могу быть уверен, что у вас более нет оснований возражать мне?
— Вы ошибаетесь, кабальеро.
— О! Клянусь, я сказал вам все.
— Если так, я поеду один, вот и все.
— Берегитесь! — вскричал полковник, вскакивая с места. — Мое терпение иссякло!
— И мое тоже, сеньор полковник. Впрочем, повторяю, меня мало тревожат ваши угрозы. Поступайте, как знаете, кабальеро. Я уверен, что Господь мне поможет.
При этих словах презрительная улыбка появилась на губах молодого человека. Он приблизился к дону Гусману, неподвижно стоявшему среди комнаты, и спросил:
— Это ваше последнее слово, сеньор?
— Последнее.
— Да падет ваша кровь на вашу собственную голову! Вы сами этого хотели! — злобно вскричал полковник.
Не попрощавшись, вне себя от гнева, полковник повернулся, чтобы уйти. И в этот момент дон Гусман мгновенно сорвал с себя плащ, накинул его на голову полковника и так закутал его, что тот не мог ни пошевелиться, ни крикнуть.
— Нашла коса на камень, дон Бернардо, — сказал Рибейра не без сарказма. — Если вам так хочется проводить меня, вы поедете со мной, но не так, как вы, вероятно, предполагали.
Полковник всячески пытался высвободиться, но тщетно.
— Теперь дело за другими! — торжественно вскричал дон Гусман, глядя на барахтавшегося на полу в бессильной ярости полковника.
Минут пять спустя солдаты, остававшиеся на галерее, были обезоружены слугами, связаны веревками, принесенными самими же солдатами, конечно, для другой цели, и отнесены на ступени собора, находившегося неподалеку от дома, и оставлены на произвол судьбы.
Что касается полковника, то у старого воина, проявившего такое присутствие духа, были веские причины держать его при себе во время предстоящей экспедиции.
Поэтому дон Гусман бросил своего пленника поперек седла и в сопровождении верных ему слуг, вооруженных с ног до головы и на хороших лошадях тронулся в путь.
— В галоп! — скомандовал он, как только затворились ворота. — Как знать, не продал ли нас заранее этот изменник?
Маленький отряд промчался по городу, пустынному в этот час с быстротою вихря. Но когда они достигли окраины города, им пришлось постепенно замедлить ход, а потом по знаку дона Гусмана и вовсе остановиться.
Дон Гусман, однако, упустил из вида одно, очень важное обстоятельство. Буэнос-Айрес в те времена, когда там распоряжалось правительство Розаса, находился на особом положении, следовательно, в определенные часы из него невозможно было выехать, не зная пароля, который ежевечерне устанавливал сам диктатор. Дон Гусман в раздумье взглянул на пленника, и ему пришла было мысль узнать у него пароль, который тот, несомненно, знал. Но после минутного размышления дон Гусман отказался от мысли довериться человеку, которого он смертельно оскорбил и который при первой же возможности захочет ему отомстить. И он решил действовать решительно, сообразно обстоятельствам. Предупредив своих спутников, чтобы они держали оружие наготове, он приказал стремительно двигаться вперед.
Однако, не проехав и шестисот шагов, они услышали звук взводимого курка и окрик: «Кто идет?»
К счастью, было так темно, что на расстоянии десяти шагов невозможно было ничего различить. Настала решающая минута. Дон Гусман возвысил голос и твердым тоном произнес:
— Полковник Педроза!..
— Куда вы направляетесь? — спросил часовой.
— В Палермо. По приказанию генерала Розаса.
— Проезжайте!
Маленький отряд, как лавина, пронесся в городские ворота и вскоре исчез в темноте. Благодаря редкостной отваге дон Гусман избежал страшной опасности. Сторожа объявляли половину первого часа пополуночи в ту минуту, когда всадники миновали окраинные дома Буэнос-Айреса.
XVI. Почтовая станция в пампасах
Пампасы, то есть степи южной Америки, — эти огромные равнины, простирающиеся от Буэнос-Айреса до подножия Кордильеров, покрыты высокой густой травой, колышущейся при малейшем дуновении ветра. Степи изрезаны вдоль и поперек многочисленными и бурными потоками рек.
Ландшафт пампасов однообразен и скучен, нет ни лесов, ни гор, ни даже небольших возвышенностей, которые бы нарушали скучное однообразие пейзажа.
Только две дороги пролегают через пампасы, связывая Атлантический океан с Тихим. Первая ведет в Чили через Мендозу, вторая — в Перу через Тукуман и Сальту. Эти обширные степи населяют два народа, постоянно воюющие между собой индейцы браво и гаучосы.
Гаучосы составляют особую касту, обретающуюся только в аргентинских провинциях, нигде больше их не встретить.
Обладая стадами быков и диких лошадей, пасущихся на приволье в степях, люди эти по преимуществу принадлежат к белой расе, но, издавна живя среди туземцев, сами сделались такими же варварами, позаимствовав от индейцев хитрость и жестокость. Они проводят жизнь в седле, спят на голой земле, питаются мясом своего скота, если не удается ничего добыть на охоте, редко появляются вблизи асиенд или городов, разве что только для того, чтобы выменять перья и меха на водку, серебряные шпоры, порох, ножи и материю ярких расцветок.
Настоящие кентавры Нового Света, такие же лихие наездники, как татары в сибирских степях, они переносятся с изумительной быстротой с запада на восток, не подвластные иным законам, кроме собственных прихотей, никакому иному повелителю, кроме собственной воли, потому что, как правило, они не знают никого, за исключением фермеров, которые нанимают их на временные работы.
Путешественники опасаются гаучосов так же, как индейцев, и отваживаются отправиться в пампасы лишь большой группой, дабы совместно защищаться от нападения индейцев, гаучосов и хищных зверей.
Такие караваны обычно состоят из пятнадцати и даже двадцати повозок, запряженных шестью или восемью быками, которых погонщики, лежащие на кожаном фартуке повозки, погоняют длинными, острыми рогатками, висящими над их головами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— А вам хотелось бы поскорее избавиться от меня, — перебил его полковник с сардонической улыбкой. — Вы это хотите дать мне понять, кабальеро?
— Я стараюсь всегда говорить внятно и откровенно, сеньор дон полковник. Нет никакой надобности истолковывать их иначе.
Сумрачные черты дона Бернардо прояснились, и он сказал добродушным тоном:
— Послушайте, дон Гусман, отложим в сторону всякое препирательство. Я желаю быть вам полезным.
— Мне? — воскликнул дон Гусман с иронической улыбкой. — Вы уверены в этом, дон Бернардо?
— Если мы будем продолжать в этом же духе, кабальеро, мы ничего не достигнем, кроме взаимного раздражения, и не сможем понять друг друга.
— Ах, полковник, мы живем в странное время, вы это знаете лучше меня, когда самые невинные поступки считаются преступлением, когда нельзя сделать шага или произнести слова, не опасаясь возбудить подозрения недоверчивого правительства. Как же я могу верить тому, что вы мне сейчас говорите, когда ваше прежнее ко мне отношение было сугубо враждебным!
— Позвольте мне не входить в подробности относительно моих прежних действий, кабальеро. Надеюсь, настанет день, когда вы сможете судить обо мне по справедливости. Сейчас же я желаю только одного — чтобы вы правильно расценили мой поступок.
— Если так, соблаговолите объясниться яснее, чтобы я правильно истолковал ваше намерение.
— Хорошо, кабальеро, я только что из Палермо.
— Из Палермо? А! — сказал дон Гусман, содрогнувшись.
— Да. А знаете ли, чем занимались сегодня в Палермо?
— Нет. Признаюсь, я мало интересуюсь, чем занимается диктатор. Танцевали и смеялись, я полагаю.
— Да, действительно, танцевали и смеялись, дон Гусман.
— Я не думаю, что я такой искусный провидец, — отвечал дон Гусман с притворным простодушием.
— Вы угадали лишь отчасти, что там происходило.
— Черт побери! Вы разжигаете мое любопытство. Я не представляю себе, чем может заниматься превосходительнейший генерал, когда он не танцует. Разве что подписывает приказы арестовать подозрительных людей? Превосходительнейший генерал отличается таким горячим усердием!
— На сей раз вы угадали, — ответил вполне серьезно полковник, по-видимому не уловив ироничной нотки в словах собеседника.
— А среди этих приказов, вероятно, находился один, касающийся меня?..
— Именно, — ответил дон Бернардо с очаровательной улыбкой.
— Все ясно, — продолжал дон Гусман, — значит, вам поручили исполнить этот приказ.
— Да, кабальеро, — холодно ответил полковник.
— Я готов биться об заклад, этот приказ предписывает вам…
— Арестовать вас.
Едва полковник произнес эти слова все с той же очаровательной небрежностью, как дон Гусман бросился на него с пистолетами в обеих руках.
— О! — воскликнул он. — Подобный приказ легче дать, чем исполнить, когда тот, кого надо арестовать, зовется дон Гусман де-Рибейра.
Полковник не сделал ни малейшего движения, чтобы защититься, он продолжал сидеть, раскинувшись в кресле в позе друга, приехавшего с визитом, и движением руки пригласил дона Гусмана сесть на свое место.
— Вы меня не поняли, — сказал он невозмутимым тоном. — Если бы я действительно имел намерение исполнить отданный мне приказ, для меня это было бы проще простого, тем более что вы сами и помогли бы мне в этом.
— Я? — вскричал дон Гусман, истерически захохотав.
— Вот именно. Вы, конечно, сопротивлялись бы, как только что это мне доказали. Ну, а я убил бы вас. Вот и все. Генерал Розас, несмотря на то что проявляет к вам большой интерес, не настаивает, чтобы вы попали к нему непременно живым.
Это рассуждение было циничным, но неопровержимо логично. Дон Гусман опустил голову с чувством безысходности, он понял, что находится в руках этого человека.
— Однако вы мой враг, — сказал он.
— Как знать, кабальеро. В наше время никто не может поручиться ни за своих друзей, ни за своих врагов.
— Но чего же вы от меня хотите? — вскричал дон Гусман в нервном волнении, усиливавшемся тем, что он был вынужден скрывать гнев, кипевший у него в груди.
— Я пришел вам сказать, но ради Бога не прерывайте меня, потому что мы уже и так потеряли слишком много времени, цену которого вы должны знать лучше меня.
Дон Гусман бросил на него вопросительный взгляд. Полковник продолжал, делая вид, будто не заметил этого взгляда:
— В ту минуту, когда, по вашему мнению, я явился так не кстати, вы отдавали распоряжения Диего, вашему доверенному слуге, приготовить лошадей.
— А! — только и сказал дон Гусман.
— Да, это совершенно неопровержимо, вы ждали лишь прибытия проводника.
— Вы и это тоже знали?
— Я знаю все. Впрочем, судите сами. Ваш брат дон Леонсио де-Рибейра, несколько лет живший в Чили со своим семейством, должен прибыть сюда нынешней ночью и остановиться в нескольких милях от Буэнос-Айреса. Неделю назад вы получили известие об этом. Вы намерены отправиться в асиенду дель-Пико, где он должен вас ждать, чтобы ввести его инкогнито в город. В городе вы приготовили ему надежное убежище, как вы по крайней мере считаете. Так, не забыл ли я какие-нибудь подробности?
Дон Гусман, пораженный услышанным, сник. Страшная пропасть вдруг разверзлась пред ним. Если Розас знал его тайну, а после пространного рассказа полковника не могло быть никаких сомнений в том, что жестокий диктатор, безусловно, намерен лишить жизни его и его брата. Надеяться на чудо не приходилось.
— Боже мой! — вскричал он с тоской. — Мой брат, мой бедный брат!
Полковник, по-видимому, наслаждался действием, произведенным его словами, продолжал кротким и вкрадчивым голосом:
— Успокойтесь, дон Гусман, не все еще потеряно. Подробности, которые я вам сообщил относительно вашей тайны, которую вы считали так надежно скрытой, знаю я один. Арестовать вас приказано завтра на восходе солнца. То, что я посетил вас сегодня, доказывает, что я не намерен употребить вам во. зло преимущества, которые дает мне случай.
— Но чего же вы от меня хотите? Ради Бога, кто вы?
— Кто я? Вы сами это сказали: ваш враг. Чего я хочу? Спасти вас.
Дон Гусман не отвечал. Он пребывал в таком невероятном смятении, что просто не находил себе места.
Полковник нетерпеливо передернул плечами.
— Поймите меня наконец, — сказал он. — Проводника, на которого вы рассчитывали, не будет, потому что он мертв…
— Мертв? — удивился дон Гусман.
— Этот человек, — продолжал дон Бернардо, — вас предал. Явившись в Буэнос-Айрес, он стал искать, кому бы повыгоднее продать тайну, доверенную ему вашим братом. Случайно обратился он ко мне, зная, какую ненависть я выказываю к вашей фамилии.
— Выказываете! — с горечью повторил дон Рибейра.
— Да, выказываю, — повторил полковник, делая ударение на этих словах. — Короче, когда этот человек все рассказал мне, я щедро заплатил ему и отпустил.
— О, какое неблагоразумие! — не мог удержаться, чтобы не воскликнуть дон Гусман, чрезвычайно заинтересованный в этом рассказе.
— Не правда ли? — небрежно заметил полковник. — Но что же мне было делать? В первую минуту я был так поражен услышанным, что не подумал даже о том, чтобы задержать этого человека, потом решил его отыскать, но в это время на улице возник ужасный переполох. Когда я узнал, в чем дело, признаюсь, обрадовался, оказывается, этот негодяй, едва очутившись на улице, поссорился с подобным себе пикаро, и тот ударил его ножом и, к нашему удовлетворению, убил его наповал. Это просто чудо, не правда ли?
Полковник рассказал эту историю с присущей ему изящной непринужденностью. Дон Гусман не отводил от него проницательного взгляда, который он выдержал, нисколько не смущаясь. Наконец дон Гусман откинул нерешительность, он вскинул голову и, вежливо поклонившись, с волнением заговорил:
— Извините, полковник, извините, если я вас не так понимал, но до сих пор все, по-видимому, оправдывало мое поведение. Ради Бога, если вы действительно мой враг, если вы хотите утолить свою ненависть, отомстите мне, мне одному, и пощадите моего брата, к которому у вас нет оснований питать вражду.
Дон Бернардо задумался, потом, приняв, видимо, какое-то решение, сказал:
— Кабальеро, прикажите вашему слуге готовить лошадей, и я провожу вас, потому что без меня вы не сможете выехать из города, за вами установлена слежка. Вам нечего опасаться людей, сопровождающих меня, они надежны, я выбрал их специально. Впрочем, мы оставим их неподалеку отсюда.
Дон Гусман с минуту колебался. Полковник внимательно следил за ним. Потом, как будто вдруг решившись, выпрямился и, взглянув прямо в лицо полковника, решительно заявил:
— Нет, что бы ни случилось, я не последую вашему совету, полковник.
Тот, скрывая неудовольствие, воскликнул:
— Вы с ума сошли! Подумайте…
— Мое решение твердо. Я не сделаю шага из этой залы вместе с вами, пока не узнаю причины вашего странного поведения. Тайное предчувствие, при всем желании преодолеть его, говорит мне, что вы по-прежнему мой враг, и если сейчас делаете вид, будто желаете оказать мне услугу, полковник, то исключительно ради того, чтобы осуществить какие-то свои планы, но отнюдь не из желания сделать добро мне или моим родным.
— Берегитесь, кабальеро! Я шел сюда с добрыми намерениями, так не вынуждайте меня своим упрямством положить конец нашему разговору. Мне хочется лишь подтвердить вам еще раз: какими бы соображениями я ни руководствовался сейчас, я преследую единственную цель — спасти вас и ваших родных. Вот единственное объяснение, которое я считаю своим долгом вам дать.
— Однако этого объяснения мне недостаточно, кабальеро.
— Почему же, позвольте спросить? — надменно проговорил полковник.
— Потому что между вами и некоторыми членами моего семейства имели место коллизии, которые дают мне основания сомневаться в искренности ваших намерений.
Полковник вздрогнул, смертельная бледность разлилась по его лицу.
— Вот как! — глухим голосом сказал он. — Значит, вам это известно, сеньор Гусман?
— Я вам отвечу вашими же словами: я знаю все. Дон Бернардо потупился и гневно сжал кулаки. Наступило минутное молчание. В это время проходивший по улице сторож остановился возле дома и пьяным голосом возвестил который час. Потом его тяжелые шаги удалились, а вскоре и вовсе заглохли. Собеседники вздрогнули, словно бы вдруг очнувшись от тревоживших их мыслей.
— Уже полночь, — прошептал Рибейра не то с сожалением, не то с беспокойством.
— Хватит! — решительно изрек дон Бернардо. — Поскольку ничто не может вас убедить в искренности моих намерений, поскольку вы требуете, чтобы я раскрыл перед вами горестные тайны, касающиеся только меня…
— И другой особы! — многозначительно заметил дон Гусман.
— Пусть так, — с раздражением сказал полковник, — и другой особы! Ну, так и быть, признаюсь: именно потому, что я надеюсь встретить эту особу в асиенде дель-Пико, я хочу проводить вас туда. Я непременно должен иметь серьезный разговор с этой особой. Понимаете ли вы меня теперь?
— Да, я вполне вас понимаю.
— Следовательно, теперь я могу быть уверен, что у вас более нет оснований возражать мне?
— Вы ошибаетесь, кабальеро.
— О! Клянусь, я сказал вам все.
— Если так, я поеду один, вот и все.
— Берегитесь! — вскричал полковник, вскакивая с места. — Мое терпение иссякло!
— И мое тоже, сеньор полковник. Впрочем, повторяю, меня мало тревожат ваши угрозы. Поступайте, как знаете, кабальеро. Я уверен, что Господь мне поможет.
При этих словах презрительная улыбка появилась на губах молодого человека. Он приблизился к дону Гусману, неподвижно стоявшему среди комнаты, и спросил:
— Это ваше последнее слово, сеньор?
— Последнее.
— Да падет ваша кровь на вашу собственную голову! Вы сами этого хотели! — злобно вскричал полковник.
Не попрощавшись, вне себя от гнева, полковник повернулся, чтобы уйти. И в этот момент дон Гусман мгновенно сорвал с себя плащ, накинул его на голову полковника и так закутал его, что тот не мог ни пошевелиться, ни крикнуть.
— Нашла коса на камень, дон Бернардо, — сказал Рибейра не без сарказма. — Если вам так хочется проводить меня, вы поедете со мной, но не так, как вы, вероятно, предполагали.
Полковник всячески пытался высвободиться, но тщетно.
— Теперь дело за другими! — торжественно вскричал дон Гусман, глядя на барахтавшегося на полу в бессильной ярости полковника.
Минут пять спустя солдаты, остававшиеся на галерее, были обезоружены слугами, связаны веревками, принесенными самими же солдатами, конечно, для другой цели, и отнесены на ступени собора, находившегося неподалеку от дома, и оставлены на произвол судьбы.
Что касается полковника, то у старого воина, проявившего такое присутствие духа, были веские причины держать его при себе во время предстоящей экспедиции.
Поэтому дон Гусман бросил своего пленника поперек седла и в сопровождении верных ему слуг, вооруженных с ног до головы и на хороших лошадях тронулся в путь.
— В галоп! — скомандовал он, как только затворились ворота. — Как знать, не продал ли нас заранее этот изменник?
Маленький отряд промчался по городу, пустынному в этот час с быстротою вихря. Но когда они достигли окраины города, им пришлось постепенно замедлить ход, а потом по знаку дона Гусмана и вовсе остановиться.
Дон Гусман, однако, упустил из вида одно, очень важное обстоятельство. Буэнос-Айрес в те времена, когда там распоряжалось правительство Розаса, находился на особом положении, следовательно, в определенные часы из него невозможно было выехать, не зная пароля, который ежевечерне устанавливал сам диктатор. Дон Гусман в раздумье взглянул на пленника, и ему пришла было мысль узнать у него пароль, который тот, несомненно, знал. Но после минутного размышления дон Гусман отказался от мысли довериться человеку, которого он смертельно оскорбил и который при первой же возможности захочет ему отомстить. И он решил действовать решительно, сообразно обстоятельствам. Предупредив своих спутников, чтобы они держали оружие наготове, он приказал стремительно двигаться вперед.
Однако, не проехав и шестисот шагов, они услышали звук взводимого курка и окрик: «Кто идет?»
К счастью, было так темно, что на расстоянии десяти шагов невозможно было ничего различить. Настала решающая минута. Дон Гусман возвысил голос и твердым тоном произнес:
— Полковник Педроза!..
— Куда вы направляетесь? — спросил часовой.
— В Палермо. По приказанию генерала Розаса.
— Проезжайте!
Маленький отряд, как лавина, пронесся в городские ворота и вскоре исчез в темноте. Благодаря редкостной отваге дон Гусман избежал страшной опасности. Сторожа объявляли половину первого часа пополуночи в ту минуту, когда всадники миновали окраинные дома Буэнос-Айреса.
XVI. Почтовая станция в пампасах
Пампасы, то есть степи южной Америки, — эти огромные равнины, простирающиеся от Буэнос-Айреса до подножия Кордильеров, покрыты высокой густой травой, колышущейся при малейшем дуновении ветра. Степи изрезаны вдоль и поперек многочисленными и бурными потоками рек.
Ландшафт пампасов однообразен и скучен, нет ни лесов, ни гор, ни даже небольших возвышенностей, которые бы нарушали скучное однообразие пейзажа.
Только две дороги пролегают через пампасы, связывая Атлантический океан с Тихим. Первая ведет в Чили через Мендозу, вторая — в Перу через Тукуман и Сальту. Эти обширные степи населяют два народа, постоянно воюющие между собой индейцы браво и гаучосы.
Гаучосы составляют особую касту, обретающуюся только в аргентинских провинциях, нигде больше их не встретить.
Обладая стадами быков и диких лошадей, пасущихся на приволье в степях, люди эти по преимуществу принадлежат к белой расе, но, издавна живя среди туземцев, сами сделались такими же варварами, позаимствовав от индейцев хитрость и жестокость. Они проводят жизнь в седле, спят на голой земле, питаются мясом своего скота, если не удается ничего добыть на охоте, редко появляются вблизи асиенд или городов, разве что только для того, чтобы выменять перья и меха на водку, серебряные шпоры, порох, ножи и материю ярких расцветок.
Настоящие кентавры Нового Света, такие же лихие наездники, как татары в сибирских степях, они переносятся с изумительной быстротой с запада на восток, не подвластные иным законам, кроме собственных прихотей, никакому иному повелителю, кроме собственной воли, потому что, как правило, они не знают никого, за исключением фермеров, которые нанимают их на временные работы.
Путешественники опасаются гаучосов так же, как индейцев, и отваживаются отправиться в пампасы лишь большой группой, дабы совместно защищаться от нападения индейцев, гаучосов и хищных зверей.
Такие караваны обычно состоят из пятнадцати и даже двадцати повозок, запряженных шестью или восемью быками, которых погонщики, лежащие на кожаном фартуке повозки, погоняют длинными, острыми рогатками, висящими над их головами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22