несколько раз дон Себастьян посылал меня с поручениями к настоятельнице, и я случайно узнал в сестре-привратнице мою родственницу, которую считал умершей; добрая женщина — от радости, а может, также, чтобы вознаградить себя за продолжительное молчание, которое она должна сохранять, — рассказывает мне каждый раз, что говорится и делается в монастыре; я слушаю ее с удовольствием -понимаете ли вы теперь?
— О продолжайте! Продолжайте!
— Я почти кончил; по словам моей родственницы, бернардинки, особенно настоятельница, против плана генерала.
— О праведные женщины! — с простодушной радостью вскричал Тигреро.
— Не правда ли, — сказал, смеясь, капатац, — вот, вероятно, по какой причине они сохраняют в тайне возвращение к рассудку своей пансионерки, без сомнения, надеясь, что пока бедная девушка будет слыть помешанной, генерал не осмелится жениться на ней. К несчастью, они не знают с кем имеют дело, не знают свирепого честолюбия этого человека, для удовлетворения которого он не отступит ни перед каким преступлением.
— Увы! — простонал Тигреро с унынием. — Вы видите, друг мой, я погиб!
— Подождите, подождите, друг мой! Ваше положение может быть не так отчаянно, как вы предполагаете.
— У меня сердце разрывается.
— Мужайтесь и выслушайте меня до конца. Вчера я был в монастыре; настоятельница, с которой я имел честь говорить, рассказала мне под секретом — зная, как я интересуюсь донной Анитой, несмотря на то, что служу у дона Себастьяна, — что молодая девушка изъявила намерение говорить с духовником.
— По какой причине?
— Не знаю.
— Но это желание легко удовлетворить; я полагаю — в каждом монастыре есть свои аббаты.
— Ваше замечание справедливо, только кажется, что, по причинам мне не известным, ни настоятельница, ни донна Анита не хотят приглашать ни одного из этих аббатов, и…
— И что? — с живостью перебил дон Марсьяль.
— Настоятельница поручила мне пригласить францисканца или доминиканца, к которому я имел бы доверие.
— А!
— Вы понимаете, друг мой?
— Да-да, продолжайте!
— И привести его туда.
— И вы нашли? — спросил дон Марсьяль задыхающимся голосом.
— Кажется, что так, — улыбаясь, отвечал капатац.
— Когда вы должны вести его туда?
— Завтра в вечерню.
— Очень хорошо; и вы, без сомнения, назначили ему место, где он должен вас ждать?
— Он должен меня ждать в Париане, где я с ним сойдусь при первом ударе к вечерне.
— Я уверен, что он не опоздает.
— И я также. Что же, сеньор, как вы находите, потеряли вы время, слушая меня?
— Я нахожу, — отвечал дон Марсьяль, с улыбкой протягивая руку капатацу, — что вы очаровательный собеседник и рассказываете очень хорошо.
— Вы мне льстите.
— Нет, клянусь вам; кроме того, я нахожу, что бернардинки добрые и превосходные женщины.
— Теперь нам надо расстаться, — сказал, вставая, капатац.
— Уже?
— Я должен в эту ночь провожать моего господина в какую-то поездку за город.
— Вероятно, на какой-нибудь заговор.
— Я этого боюсь, но что же делать, я принужден повиноваться.
— Так выгоняйте же меня.
— Я это и сделаю сейчас. Кстати, вы видели дона Валентина после вашего приезда?
— Нет еще, эта продолжительная разлука тревожит меня. Если бы было не так поздно и я знал дорогу, то отправился бы просить гостеприимства у дона Антонио Ралье, его соотечественника, чтобы узнать о нем.
— Вы знаете адрес дона Антонио Ралье?
— Знаю: он живет в улице Монтерилло.
— Это в нескольких шагах; если вы желаете, я велю вас проводить туда.
— Я очень буду вам обязан. Но кому?
— Разве вы забыли человека, который держит вашу лошадь? Он проводит вас.
— Тысячу раз благодарю.
— Полноте! Не стоит благодарности. Вы завтра пойдете гулять в Париан?
— Я очень желаю видеть вашего францисканца.
Оба улыбнулись.
— Теперь дайте мне вашу руку и расстанемся.
Они вышли.
Капатац провел Тигреро по тем же коридорам. Капатац, отворив последнюю дверь, высунул голову: улица была пуста, посмотрев направо и налево, он свистнул, и через несколько минут послышались шаги и явился пеон, ведя за узду лошадь Тигреро.
— Прощайте, сеньор, — сказал капатац. — Благодарю вас за приятный вечер, который вам угодно было посвятить мне. Пиллат, проводи этого кабальеро в улицу Монтерилло и покажи ему дом дона Антонио Ралье.
— Слушаюсь, — лаконично отвечал пеон.
Друзья простились в последний раз, Тигреро сел в седло и поехал за Пиллатом, между тем как капатац воротился в дом, заперев за собой дверь.
После бесчисленных поворотов, всадник и пешеход добрались наконец до улицы, по величине которой Тигреро счел ее принадлежащей к аристократическому кварталу.
— Вот улица Монтерилло, — сказал пеон, — а вот и дон Антонио, которого вы ищете, — прибавил он, указывая на всадника, сопровождаемого тремя слугами верхом и хорошо вооруженными.
— Вы это знаете наверное? — спросил Тигреро.
— Еще бы! Я его знаю хорошо.
— Если так, примите этот пиастр, друг мой, и ступайте, мне больше не нужны ваши услуги.
Пеон поблагодарил и ушел.
Во время этого разговора всадник остановился, очевидно встревоженный.
— Подъезжайте без опасения! — закричал ему Тигреро. — Я друг.
— О-о! Теперь поздно встречать друга на улице, — отвечал дон Антонио, который, однако, подъехал, не колеблясь, но положив руку на оружие, на случай неожиданного нападения.
— Я Марсьяль Тигреро.
— Это другое дело. Чего желаете вы? Гостеприимства? Я велю слуге проводить вас в мой дом, потом оставлю вас до завтра, потому что я занят.
— Принимаю ваше предложение, но, одно слово…
— Говорите!
— Где дон Валентин?
— Вам нужно его видеть?
— Чрезвычайно.
— Пойдемте же со мной, я еду к нему.
— Само небо устроило так кстати! — вскричал Тигреро, следуя за доном Антонио.
Глава XIV
СВИДАНИЕ
Было очень поздно, когда заговорщики расстались и последняя группа офицеров вышла из гостиницы; на шоссе уже слышался топот лошаков и лошадей индейцев; ехавших на рынок; и хотя темнота была еще сильна, однако звезды начали исчезать на небе, холод сделался пронзительнее — словом, все возвещало скорое явление рассвета.
Оба путешественника опять сели за стол друг против друга, безмолвные и неподвижные, как статуи.
Трактирщик ходил по зале с озабоченным видом, как бы прибирая и чистя, но в действительности довольно растревоженный и желая в глубине сердца поскорее освободиться от этих двух зловещих посетителей, молчание и воздержанность которых мало внушали ему доверие.
Однако тот, что один говорил за себя и за товарища, два раза слегка ударил по столу: трактирщик тотчас подбежал на этот зов.
— Чего вы желаете? — спросил он с раболепным видом.
— Ваш посланец долго не возвращается, — cказал незнакомец. — Ему следовало бы уже воротиться.
— Извините, сеньор, отсюда далеко до улицы Монтерилло, особенно когда идешь пешком, однако, я думаю, что пеон скоро воротится.
— Да услышит вас небо! Подайте нам тамариндовук настойку.
В ту минуту, когда трактирщик принес требуемую настойку, постучали в дверь.
— Вот, может быть, наш посланный, — сказал незнакомец.
— Весьма возможно, сеньор, — отвечал трактирщик.
Он немного растворил дверь, которая удерживалась изнутри крепкой железной цепью, не позволявшей отворяться более нескольких дюймов, так что никакой посетитель не мог проскользнуть в дом без позволения хозяина.
Эта мера предосторожности, очень благоразумная и вместе с тем очень простая, принята во всей Мексике из-за того недоверия, какое внушает жителям организация мексиканской полиции, покровительствующей ворам.
Обменявшись несколькими словами шепотом с пришедшим, трактирщик снял цепь и отворил дверь.
— Сеньор, — обратился он к незнакомцу, пившему настойку, — вот ваш посыльный.
— Наконец! — с радостью вскричал путешественник, поставив стакан на стол.
Вошел пеон, вежливо снял шляпу и поклонился.
— Ну, друг мой, — спросил незнакомец, — вы нашли того человека, к которому я вас посылал?
— Нашел, сеньор, мне посчастливилось встретить его в ту минуту, когда он возвращался с улицы Сант-Агустин.
— А-а! Что же он сказал, получив мою записку?
— Во-первых, сеньор, он дал мне пиастр, потом сказал: «Воротись, как можно скорее, и скажи тому, кто послал тебя, что я поспею на свидание, назначаемое им, почти в одно время с тобой!»
— Так что…
— Так что он будет здесь, вероятно, через несколько минут.
— Очень хорошо! Ты малый умный, — отвечал незнакомец. — Вот тебе еще пиастр, теперь ты можешь уйти.
— Благодарю, сеньор, — сказал пеон, весело кладя пиастр в карман. — Если бы каждый месяц было по две ночи такие, как эта, то через год я разбогател бы.
И, поклонившись во второй раз, он вышел из залы по всей вероятности затем, чтобы отправиться спать.
Пеон не солгал, потому что не прошло и десяти минут после его ухода, как раздался топот лошадей, и не только постучались в дверь, но и позвали несколько раз.
— Отворяйте смело, хозяин, — сказал незнакомец. — Я знаю этот голос.
Трактирщик повиновался, и несколько человек вошли в залу.
— Наконец, вы воротились, любезный Валентин! -вскричал по-французски вошедший, с живостью подходя к путешественникам, которые, со своей стороны, подходили к нему.
— Благодарю за скорость, с которой вы явились на мое приглашение, любезный Ралье, — ответил охотник.
Трактирщик закусил губы, услышав, что говорят на языке, которого он не понимал.
— Гм! Это англичане, — прошептал он с досадой.
— Лусачо, — обратился Валентин к трактирщику; — я должен говорить о важных делах с этими кабальеро, так как я желаю, чтобы вы не мешали, я вас прошу уступить мне эту залу на один час.
— Сеньор… — прошептал трактирщик.
— Я понимаю, вы хотите денег, — хорошо, я вам дам, но с условием, что никто не войдет сюда, пока я не позову.
— Однако, сеньор…
— Выслушайте меня и не перебивайте! Еще не рассветет часа два, итак, до тех пор вы не отворяйте вашей гостиницы. Вы не можете ожидать посетителей; я покупаю у вас каждый час по унции. Вы согласны?
— Я думаю, сеньор, за эту цену я продам вам весь день, если вы желаете.
— Этого не нужно! — вскричал, смеясь, охотник. — Только я не хочу, чтобы подслушивали и подсматривали.
— Я человек честный, сеньор.
— Желаю думать так; только я предупреждаю вас, что если я увижу в щель глаз или ухо, я сейчас пошлю пулю в знак предостережения; а я имею несчастье стрелять очень метко.
— Я позабочусь, чтобы мои люди не беспокоили вас.
— Вы удивительный трактирщик! Я предсказываю вам, что вы быстро разбогатеете, потому что очень хорошо понимаете ваши интересы.
— Я стараюсь угодить тем, кто удостаивает своим присутствием мою гостиницу.
— Прекрасное рассуждение. Вот вам две обещанные унции и два пиастра в придачу за ту закуску, которую вы нам подадите. Прикажите поставить лошадей этих кабальеро в конюшню и оставьте нас.
Трактирщик поклонился, сделал гримасу в виде улыбки, принес с проворством — не весьма обыкновенным в людях его звания — заказанную закуску и низко поклонился охотнику.
— Теперь, — сказал он, — никто не войдет сюда без моего приказания.
Он вышел.
Пока Валентин уговаривался с трактирщиком, присутствующие молчали, внутренне смеясь над странным способом действия охотника и над неопровержимыми аргументами, которые он употребил для того, чтобы избавиться от шпионства, которого всегда должно опасаться в подобных местах, где хозяева обыкновенно служат нескольким сторонам сразу, и нисколько не совестятся изменять тем, кто дорого им платит.
— Теперь, — сказал Валентин, как только дверь затворилась за трактирщиком, — мы по крайней мере будем разговаривать безопасно.
— Говорите по-испански, друг мой, — отвечал Ралье.
— Зачем же? Так приятно разговаривать на своем языке, когда редко находишь случай, как, например, я. Уверяю вас, Курумилла этим не оскорбится.
— Я вам говорю это не для вождя, дружба которого к вам мне известна.
— Для кого же?
— Для дона Марсьяля, который приехал со мной и имеет сообщить вам что-то важное.
— О-о! Это меняет положение, — сказал охотник, тотчас заменив французский язык испанским. — Вы здесь, любезный дон Марсьяль?
— Да, сеньор, — отвечал Тигреро, выходя из тени, в которой он стоял до сих пор, и сделал несколько шагов вперед. — Я очень рад увидеться с вами.
— Кого вы еще привезли с собой, любезный Антуан?
— Меня, друг мой, — сказал третий человек, сбрасывая с себя плащ. — Брат мой думал, что в случае тревоги лучше, если он будет не один.
— Брат был прав, любезный Эдуард, и я благодарю его за прекрасную мысль, которая доставила мне удовольствие пожать вам руку. Теперь, сеньоры, если вам угодно, мы сядем и поговорим, потому что, если я не ошибаюсь, нам надо пересказать друг другу вещи очень важные, в особенности для меня.
— Действительно, так, — отвечал Антуан Ралье, садясь, и его примеру немедленно последовали остальные.
— Если вы хотите, — начал Валентин, — мы начнем по порядку, таким образом, мы кончим гораздо скорее — вы знаете, что минуты драгоценны.
— Прежде всего, друг мой, — сказал Антуан Ралье, — позвольте мне от имени всех моих родных и от меня самого поблагодарить вас еще раз за услуги, которые вы оказали нам во время нашего путешествия по Скалистым горам; без вас, без вашей разумной дружбы и вашей мужественной преданности, мы никогда 6ы не выбрались из ущелий, где погибли бы самым жалким образом.
— К чему, друг мой, напоминать в эту минуту?
— К тому, — с живостью перебил Антуан Ралье, -чтобы вы убедились, что можете располагать всеми нами, как вам заблагорассудится: руки, кошелек и сердце — все вам принадлежит.
— Я это знаю, друг мой: вы видите, что я, не колеблясь, обратился к вам, рискуя даже скомпрометировать вас. Оставим же это и приступим к делу. Что вы сделали?
— Я исполнил ваше приказание, друг мой: по вашему желанию я нанял и меблировал дом на улице Такуба.
— Извините, вам известно, что я очень мало знаю Мехико: я приезжал сюда редко и никогда не оставался надолго.
— Улица Такуба одна из главных в Мехико; она напротив дворца и в двух шагах от той улицы, где я сам живу с моими родными.
— Прекрасно! Под каким именем нанят этот дом для меня?
— Под именем дона Серапио де-ла-Ронда. Ваши слуги уже два дня, как приехали.
— То есть?
— То есть, Весельчак и Черный Лось: первый — ваш мажордом, а второй ваш камердинер; они все привели в порядок, и вы можете переехать, когда хотите.
— Сегодня же.
— Я сам вас провожу.
— Благодарю! А потом?
— Потом брат мой Эдуард нанял от своего имени у заставы Сан-Лазаро небольшой домик, где десять лошадей тотчас будут помещены в великолепной конюшне.
— Хорошо — это касается Курумиллы: он будет жить в этом доме с вашим братом.
— Теперь приступим к другому, друг мой.
— Говорите!
— Вы не будете на меня сердиться?
— На вас? Полноте! — сказал Валентин, протягивая ему руку.
— Не зная, довольно ли у вас денег — а вы знаете, друг мой, что денег понадобится вам много…
— Знаю; ну так что ж?
— Ну…
— Я вижу, что я должен прийти к вам на помощь, любезный Антуан; так как вы считаете меня бедным охотником без копейки за душой и так как сердце ваше полно деликатности, то в каком-нибудь уголку моей спальни, в каком-нибудь ящике, от которого вы дадите мне ключ, вы положили пятьдесят, а может быть, и сто тысяч пиастров с намерением, если эта сумма окажется недостаточной, предложить мне более — не правда ли?
— Вы будете сердиться на меня за это?
— Напротив, я очень вам признателен, друг мой.
— О благодарю!
— Вы за что благодарите меня, любезный Антуан?
— За то, что вы принимаете сто тысяч пиастров.
Валентин улыбнулся.
— Вы именно таковы, каким я считал вас! Только, благодаря вас от глубины всего сердца за услугу, которую вы хотели мне оказать, я не принимаю ее.
— Вы отказываете мне, Валентин? — сказал Ралье печально.
— Я вам не отказываю, друг мой, я просто вам говорю, что мне не нужны эти деньги, и вот вам доказательство, — прибавил он, вынимая из портфеля бумагу, сложенную вчетверо, которую он подал своему соотечественнику. — Вы банкир, следовательно, вы знаете дом Торнуда Дэвидсона и К°.
— Это самый богатый банкирский дом в Сан-Франциско.
— Разверните же эту бумагу и прочтите.
Ралье повиновался.
— Неограниченный кредит открыт на меня Торнудом, — вскричал он голосом, дрожащим от радости.
— Это вам не нравится? — спросил Валентин, улыбаясь.
— Напротив, стало быть, вы богаты?
Облако печали пробежало по лицу охотника.
— Я вас огорчаю, друг мой?
— Ах! Вы знаете, некоторые раны не закрываются никогда. Да, друг мой, я богат; Курумилла, Весельчак и я, после смерти моего молочного брата, мы одни знаем в Апачерии самые богатые прииски, какие только существуют на свете. Я не поехал с вами в Мехико, для того, чтобы съездить на эти прииски. Теперь вы понимаете? Но что значит для меня это несметное богатство, когда сердце мое умерло и все радости моей жизни уничтожены навсегда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— О продолжайте! Продолжайте!
— Я почти кончил; по словам моей родственницы, бернардинки, особенно настоятельница, против плана генерала.
— О праведные женщины! — с простодушной радостью вскричал Тигреро.
— Не правда ли, — сказал, смеясь, капатац, — вот, вероятно, по какой причине они сохраняют в тайне возвращение к рассудку своей пансионерки, без сомнения, надеясь, что пока бедная девушка будет слыть помешанной, генерал не осмелится жениться на ней. К несчастью, они не знают с кем имеют дело, не знают свирепого честолюбия этого человека, для удовлетворения которого он не отступит ни перед каким преступлением.
— Увы! — простонал Тигреро с унынием. — Вы видите, друг мой, я погиб!
— Подождите, подождите, друг мой! Ваше положение может быть не так отчаянно, как вы предполагаете.
— У меня сердце разрывается.
— Мужайтесь и выслушайте меня до конца. Вчера я был в монастыре; настоятельница, с которой я имел честь говорить, рассказала мне под секретом — зная, как я интересуюсь донной Анитой, несмотря на то, что служу у дона Себастьяна, — что молодая девушка изъявила намерение говорить с духовником.
— По какой причине?
— Не знаю.
— Но это желание легко удовлетворить; я полагаю — в каждом монастыре есть свои аббаты.
— Ваше замечание справедливо, только кажется, что, по причинам мне не известным, ни настоятельница, ни донна Анита не хотят приглашать ни одного из этих аббатов, и…
— И что? — с живостью перебил дон Марсьяль.
— Настоятельница поручила мне пригласить францисканца или доминиканца, к которому я имел бы доверие.
— А!
— Вы понимаете, друг мой?
— Да-да, продолжайте!
— И привести его туда.
— И вы нашли? — спросил дон Марсьяль задыхающимся голосом.
— Кажется, что так, — улыбаясь, отвечал капатац.
— Когда вы должны вести его туда?
— Завтра в вечерню.
— Очень хорошо; и вы, без сомнения, назначили ему место, где он должен вас ждать?
— Он должен меня ждать в Париане, где я с ним сойдусь при первом ударе к вечерне.
— Я уверен, что он не опоздает.
— И я также. Что же, сеньор, как вы находите, потеряли вы время, слушая меня?
— Я нахожу, — отвечал дон Марсьяль, с улыбкой протягивая руку капатацу, — что вы очаровательный собеседник и рассказываете очень хорошо.
— Вы мне льстите.
— Нет, клянусь вам; кроме того, я нахожу, что бернардинки добрые и превосходные женщины.
— Теперь нам надо расстаться, — сказал, вставая, капатац.
— Уже?
— Я должен в эту ночь провожать моего господина в какую-то поездку за город.
— Вероятно, на какой-нибудь заговор.
— Я этого боюсь, но что же делать, я принужден повиноваться.
— Так выгоняйте же меня.
— Я это и сделаю сейчас. Кстати, вы видели дона Валентина после вашего приезда?
— Нет еще, эта продолжительная разлука тревожит меня. Если бы было не так поздно и я знал дорогу, то отправился бы просить гостеприимства у дона Антонио Ралье, его соотечественника, чтобы узнать о нем.
— Вы знаете адрес дона Антонио Ралье?
— Знаю: он живет в улице Монтерилло.
— Это в нескольких шагах; если вы желаете, я велю вас проводить туда.
— Я очень буду вам обязан. Но кому?
— Разве вы забыли человека, который держит вашу лошадь? Он проводит вас.
— Тысячу раз благодарю.
— Полноте! Не стоит благодарности. Вы завтра пойдете гулять в Париан?
— Я очень желаю видеть вашего францисканца.
Оба улыбнулись.
— Теперь дайте мне вашу руку и расстанемся.
Они вышли.
Капатац провел Тигреро по тем же коридорам. Капатац, отворив последнюю дверь, высунул голову: улица была пуста, посмотрев направо и налево, он свистнул, и через несколько минут послышались шаги и явился пеон, ведя за узду лошадь Тигреро.
— Прощайте, сеньор, — сказал капатац. — Благодарю вас за приятный вечер, который вам угодно было посвятить мне. Пиллат, проводи этого кабальеро в улицу Монтерилло и покажи ему дом дона Антонио Ралье.
— Слушаюсь, — лаконично отвечал пеон.
Друзья простились в последний раз, Тигреро сел в седло и поехал за Пиллатом, между тем как капатац воротился в дом, заперев за собой дверь.
После бесчисленных поворотов, всадник и пешеход добрались наконец до улицы, по величине которой Тигреро счел ее принадлежащей к аристократическому кварталу.
— Вот улица Монтерилло, — сказал пеон, — а вот и дон Антонио, которого вы ищете, — прибавил он, указывая на всадника, сопровождаемого тремя слугами верхом и хорошо вооруженными.
— Вы это знаете наверное? — спросил Тигреро.
— Еще бы! Я его знаю хорошо.
— Если так, примите этот пиастр, друг мой, и ступайте, мне больше не нужны ваши услуги.
Пеон поблагодарил и ушел.
Во время этого разговора всадник остановился, очевидно встревоженный.
— Подъезжайте без опасения! — закричал ему Тигреро. — Я друг.
— О-о! Теперь поздно встречать друга на улице, — отвечал дон Антонио, который, однако, подъехал, не колеблясь, но положив руку на оружие, на случай неожиданного нападения.
— Я Марсьяль Тигреро.
— Это другое дело. Чего желаете вы? Гостеприимства? Я велю слуге проводить вас в мой дом, потом оставлю вас до завтра, потому что я занят.
— Принимаю ваше предложение, но, одно слово…
— Говорите!
— Где дон Валентин?
— Вам нужно его видеть?
— Чрезвычайно.
— Пойдемте же со мной, я еду к нему.
— Само небо устроило так кстати! — вскричал Тигреро, следуя за доном Антонио.
Глава XIV
СВИДАНИЕ
Было очень поздно, когда заговорщики расстались и последняя группа офицеров вышла из гостиницы; на шоссе уже слышался топот лошаков и лошадей индейцев; ехавших на рынок; и хотя темнота была еще сильна, однако звезды начали исчезать на небе, холод сделался пронзительнее — словом, все возвещало скорое явление рассвета.
Оба путешественника опять сели за стол друг против друга, безмолвные и неподвижные, как статуи.
Трактирщик ходил по зале с озабоченным видом, как бы прибирая и чистя, но в действительности довольно растревоженный и желая в глубине сердца поскорее освободиться от этих двух зловещих посетителей, молчание и воздержанность которых мало внушали ему доверие.
Однако тот, что один говорил за себя и за товарища, два раза слегка ударил по столу: трактирщик тотчас подбежал на этот зов.
— Чего вы желаете? — спросил он с раболепным видом.
— Ваш посланец долго не возвращается, — cказал незнакомец. — Ему следовало бы уже воротиться.
— Извините, сеньор, отсюда далеко до улицы Монтерилло, особенно когда идешь пешком, однако, я думаю, что пеон скоро воротится.
— Да услышит вас небо! Подайте нам тамариндовук настойку.
В ту минуту, когда трактирщик принес требуемую настойку, постучали в дверь.
— Вот, может быть, наш посланный, — сказал незнакомец.
— Весьма возможно, сеньор, — отвечал трактирщик.
Он немного растворил дверь, которая удерживалась изнутри крепкой железной цепью, не позволявшей отворяться более нескольких дюймов, так что никакой посетитель не мог проскользнуть в дом без позволения хозяина.
Эта мера предосторожности, очень благоразумная и вместе с тем очень простая, принята во всей Мексике из-за того недоверия, какое внушает жителям организация мексиканской полиции, покровительствующей ворам.
Обменявшись несколькими словами шепотом с пришедшим, трактирщик снял цепь и отворил дверь.
— Сеньор, — обратился он к незнакомцу, пившему настойку, — вот ваш посыльный.
— Наконец! — с радостью вскричал путешественник, поставив стакан на стол.
Вошел пеон, вежливо снял шляпу и поклонился.
— Ну, друг мой, — спросил незнакомец, — вы нашли того человека, к которому я вас посылал?
— Нашел, сеньор, мне посчастливилось встретить его в ту минуту, когда он возвращался с улицы Сант-Агустин.
— А-а! Что же он сказал, получив мою записку?
— Во-первых, сеньор, он дал мне пиастр, потом сказал: «Воротись, как можно скорее, и скажи тому, кто послал тебя, что я поспею на свидание, назначаемое им, почти в одно время с тобой!»
— Так что…
— Так что он будет здесь, вероятно, через несколько минут.
— Очень хорошо! Ты малый умный, — отвечал незнакомец. — Вот тебе еще пиастр, теперь ты можешь уйти.
— Благодарю, сеньор, — сказал пеон, весело кладя пиастр в карман. — Если бы каждый месяц было по две ночи такие, как эта, то через год я разбогател бы.
И, поклонившись во второй раз, он вышел из залы по всей вероятности затем, чтобы отправиться спать.
Пеон не солгал, потому что не прошло и десяти минут после его ухода, как раздался топот лошадей, и не только постучались в дверь, но и позвали несколько раз.
— Отворяйте смело, хозяин, — сказал незнакомец. — Я знаю этот голос.
Трактирщик повиновался, и несколько человек вошли в залу.
— Наконец, вы воротились, любезный Валентин! -вскричал по-французски вошедший, с живостью подходя к путешественникам, которые, со своей стороны, подходили к нему.
— Благодарю за скорость, с которой вы явились на мое приглашение, любезный Ралье, — ответил охотник.
Трактирщик закусил губы, услышав, что говорят на языке, которого он не понимал.
— Гм! Это англичане, — прошептал он с досадой.
— Лусачо, — обратился Валентин к трактирщику; — я должен говорить о важных делах с этими кабальеро, так как я желаю, чтобы вы не мешали, я вас прошу уступить мне эту залу на один час.
— Сеньор… — прошептал трактирщик.
— Я понимаю, вы хотите денег, — хорошо, я вам дам, но с условием, что никто не войдет сюда, пока я не позову.
— Однако, сеньор…
— Выслушайте меня и не перебивайте! Еще не рассветет часа два, итак, до тех пор вы не отворяйте вашей гостиницы. Вы не можете ожидать посетителей; я покупаю у вас каждый час по унции. Вы согласны?
— Я думаю, сеньор, за эту цену я продам вам весь день, если вы желаете.
— Этого не нужно! — вскричал, смеясь, охотник. — Только я не хочу, чтобы подслушивали и подсматривали.
— Я человек честный, сеньор.
— Желаю думать так; только я предупреждаю вас, что если я увижу в щель глаз или ухо, я сейчас пошлю пулю в знак предостережения; а я имею несчастье стрелять очень метко.
— Я позабочусь, чтобы мои люди не беспокоили вас.
— Вы удивительный трактирщик! Я предсказываю вам, что вы быстро разбогатеете, потому что очень хорошо понимаете ваши интересы.
— Я стараюсь угодить тем, кто удостаивает своим присутствием мою гостиницу.
— Прекрасное рассуждение. Вот вам две обещанные унции и два пиастра в придачу за ту закуску, которую вы нам подадите. Прикажите поставить лошадей этих кабальеро в конюшню и оставьте нас.
Трактирщик поклонился, сделал гримасу в виде улыбки, принес с проворством — не весьма обыкновенным в людях его звания — заказанную закуску и низко поклонился охотнику.
— Теперь, — сказал он, — никто не войдет сюда без моего приказания.
Он вышел.
Пока Валентин уговаривался с трактирщиком, присутствующие молчали, внутренне смеясь над странным способом действия охотника и над неопровержимыми аргументами, которые он употребил для того, чтобы избавиться от шпионства, которого всегда должно опасаться в подобных местах, где хозяева обыкновенно служат нескольким сторонам сразу, и нисколько не совестятся изменять тем, кто дорого им платит.
— Теперь, — сказал Валентин, как только дверь затворилась за трактирщиком, — мы по крайней мере будем разговаривать безопасно.
— Говорите по-испански, друг мой, — отвечал Ралье.
— Зачем же? Так приятно разговаривать на своем языке, когда редко находишь случай, как, например, я. Уверяю вас, Курумилла этим не оскорбится.
— Я вам говорю это не для вождя, дружба которого к вам мне известна.
— Для кого же?
— Для дона Марсьяля, который приехал со мной и имеет сообщить вам что-то важное.
— О-о! Это меняет положение, — сказал охотник, тотчас заменив французский язык испанским. — Вы здесь, любезный дон Марсьяль?
— Да, сеньор, — отвечал Тигреро, выходя из тени, в которой он стоял до сих пор, и сделал несколько шагов вперед. — Я очень рад увидеться с вами.
— Кого вы еще привезли с собой, любезный Антуан?
— Меня, друг мой, — сказал третий человек, сбрасывая с себя плащ. — Брат мой думал, что в случае тревоги лучше, если он будет не один.
— Брат был прав, любезный Эдуард, и я благодарю его за прекрасную мысль, которая доставила мне удовольствие пожать вам руку. Теперь, сеньоры, если вам угодно, мы сядем и поговорим, потому что, если я не ошибаюсь, нам надо пересказать друг другу вещи очень важные, в особенности для меня.
— Действительно, так, — отвечал Антуан Ралье, садясь, и его примеру немедленно последовали остальные.
— Если вы хотите, — начал Валентин, — мы начнем по порядку, таким образом, мы кончим гораздо скорее — вы знаете, что минуты драгоценны.
— Прежде всего, друг мой, — сказал Антуан Ралье, — позвольте мне от имени всех моих родных и от меня самого поблагодарить вас еще раз за услуги, которые вы оказали нам во время нашего путешествия по Скалистым горам; без вас, без вашей разумной дружбы и вашей мужественной преданности, мы никогда 6ы не выбрались из ущелий, где погибли бы самым жалким образом.
— К чему, друг мой, напоминать в эту минуту?
— К тому, — с живостью перебил Антуан Ралье, -чтобы вы убедились, что можете располагать всеми нами, как вам заблагорассудится: руки, кошелек и сердце — все вам принадлежит.
— Я это знаю, друг мой: вы видите, что я, не колеблясь, обратился к вам, рискуя даже скомпрометировать вас. Оставим же это и приступим к делу. Что вы сделали?
— Я исполнил ваше приказание, друг мой: по вашему желанию я нанял и меблировал дом на улице Такуба.
— Извините, вам известно, что я очень мало знаю Мехико: я приезжал сюда редко и никогда не оставался надолго.
— Улица Такуба одна из главных в Мехико; она напротив дворца и в двух шагах от той улицы, где я сам живу с моими родными.
— Прекрасно! Под каким именем нанят этот дом для меня?
— Под именем дона Серапио де-ла-Ронда. Ваши слуги уже два дня, как приехали.
— То есть?
— То есть, Весельчак и Черный Лось: первый — ваш мажордом, а второй ваш камердинер; они все привели в порядок, и вы можете переехать, когда хотите.
— Сегодня же.
— Я сам вас провожу.
— Благодарю! А потом?
— Потом брат мой Эдуард нанял от своего имени у заставы Сан-Лазаро небольшой домик, где десять лошадей тотчас будут помещены в великолепной конюшне.
— Хорошо — это касается Курумиллы: он будет жить в этом доме с вашим братом.
— Теперь приступим к другому, друг мой.
— Говорите!
— Вы не будете на меня сердиться?
— На вас? Полноте! — сказал Валентин, протягивая ему руку.
— Не зная, довольно ли у вас денег — а вы знаете, друг мой, что денег понадобится вам много…
— Знаю; ну так что ж?
— Ну…
— Я вижу, что я должен прийти к вам на помощь, любезный Антуан; так как вы считаете меня бедным охотником без копейки за душой и так как сердце ваше полно деликатности, то в каком-нибудь уголку моей спальни, в каком-нибудь ящике, от которого вы дадите мне ключ, вы положили пятьдесят, а может быть, и сто тысяч пиастров с намерением, если эта сумма окажется недостаточной, предложить мне более — не правда ли?
— Вы будете сердиться на меня за это?
— Напротив, я очень вам признателен, друг мой.
— О благодарю!
— Вы за что благодарите меня, любезный Антуан?
— За то, что вы принимаете сто тысяч пиастров.
Валентин улыбнулся.
— Вы именно таковы, каким я считал вас! Только, благодаря вас от глубины всего сердца за услугу, которую вы хотели мне оказать, я не принимаю ее.
— Вы отказываете мне, Валентин? — сказал Ралье печально.
— Я вам не отказываю, друг мой, я просто вам говорю, что мне не нужны эти деньги, и вот вам доказательство, — прибавил он, вынимая из портфеля бумагу, сложенную вчетверо, которую он подал своему соотечественнику. — Вы банкир, следовательно, вы знаете дом Торнуда Дэвидсона и К°.
— Это самый богатый банкирский дом в Сан-Франциско.
— Разверните же эту бумагу и прочтите.
Ралье повиновался.
— Неограниченный кредит открыт на меня Торнудом, — вскричал он голосом, дрожащим от радости.
— Это вам не нравится? — спросил Валентин, улыбаясь.
— Напротив, стало быть, вы богаты?
Облако печали пробежало по лицу охотника.
— Я вас огорчаю, друг мой?
— Ах! Вы знаете, некоторые раны не закрываются никогда. Да, друг мой, я богат; Курумилла, Весельчак и я, после смерти моего молочного брата, мы одни знаем в Апачерии самые богатые прииски, какие только существуют на свете. Я не поехал с вами в Мехико, для того, чтобы съездить на эти прииски. Теперь вы понимаете? Но что значит для меня это несметное богатство, когда сердце мое умерло и все радости моей жизни уничтожены навсегда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22