«Кажется, милейший Санглен, они узнали об этом последними, но все-таки узнали до приезда графа, могло быть гораздо хуже».
Кстати, о королевском происхождении Нарбонна Александр Павлович прекрасно осведомлен, это я ничего не знал, хорош начальник высшей воинской полиции! Ничего не скажешь!
Заговорили о министре Балашове.
– Санглен, он тобой недоволен, – сказал государь.
– Почему же, ваше величество? – осведомился я.
– Ты чересчур успешно разыскиваешь французских шпионов, – улыбаясь, отвечал он и добавил потом, подмигнув мне: – Так ты всех переловишь со своими резвыми ребятами, и ему ничего не останется. Пожалел бы человека.
– Ваше величество, – парировал я. – Ежели бы вы с Балашовым могли только представить себе сколько тут бонапартистов! Работы хватит не только на меня да на него, а на целую дюжину сыскных учреждений. Да тут все почти что за французов. Поголовно! Одни только жиды за вас!
– Значит, не будешь жалеть Балашова?
– Нет, ваше величество. Работенки предостаточно. Пускай ищет сторонников Бонапарте: они тут, почитай, на каждом углу.
Государь смахнул игривую усмешку с лица и сказал:
– Строгий ты, однако. Ладно, давай копии донесений в Варшаву. Погляжу потом, что удалось списать твоему Шлыкову. А Балашову-то, прежнему благодетелю твоему, можно будет показать?»
– Нет, ваше величество, я решительно против. Пускай ищет сам.
Александр Павлович шутил со мною, и самый тон его убеждал, что он мною в общем-то доволен.
А когда я поведал ему, какое предложение получил от резидента Биньона сын аптекаря, то он просто просиял, непритворно просиял.
Прощаясь, государь сказал, что непременно представит мальчишку к награде.
– Только имейте в виду, ваше величество, денежного поощрения своих трудов он никак не примет.
Государь вздрогнул, а потом, улыбнувшись, заметил:
– Санглен, где ты находишь таких сотрудников?
– Это они меня находят, ваше величество.
Апреля 24 дня. 12-й час ночи
Пришло донесение из Ковно от майора Бистрома. Пишет, что в последние дни у них стало совсем неспокойно.
По улицам города самоуверенно разгуливают целые группки французов с явно военной выправкой. На балах в городском собрании открыто превозносят Бонапарта. На стенах домов развешивают листки, агитирующие за императора Франции. Одни жиды не участвуют в этой общей вакханалии.
Бистром слезно молит о помощи. Его штат слишком малочислен для оказания серьезного противодействия бонапартистским акциям ковенских жителей (особенно активно купечество).
Я пообещал послать ему в подчинение несколько моих людей, и сделаю это сегодня же. Вызову полицмейстера Вейса, и с ним мы вместе отберем человек пять-шесть.
Начальник моей канцелярии Протопопов, человек в высшей степени дельный и чрезвычайно памятливый, припас для меня заметку о графе Нарбонне, весьма любопытную и во многих отношениях, может быть, и неожиданную.
Нарбонн скрывался в Англии, ибо у себя на родине революционными властями он был объявлен вне закона. В это время начался процесс над несчастным королем Людовиком XVI.
Узнав об этом, Нарбонн обратился к Конвенту с просьбой дозволить ему предстать перед трибуналом для защиты короля в качестве бывшего его министра. Когда же Конвент отказал ему в этом, он написал оправдательную записку в честь своего короля и передал ее в трибунал.
Людовик XVI попросил своего защитника Мальгерба горячо благодарить Нарбонна. Записка эта вошла в число документов, напечатанных в процессе этого несчастного короля.
Фактик, надо признать, интереснейший, добавляющий новые штришки к портрету интригана и карьериста, как принято обычно определять личность графа. Все не так-то просто, как часто это представляют.
Правда, Нарбонн не бросился все-таки в пасть Конвента, ограничившись посыланием записки, а вернулся только тогда, когда понял, что ему ничего не будет, когда опасность для жизни его точно миновала.
Хитер этот мнимый граф и незаконнорожденный принц, ничего не скажешь!
А приехал бы он во Францию, если бы Конвент разрешил ему защищать короля? Полагаю, что нет. Это великолепный мастер эффектного жеста. Да, он готов жертвовать собой, но только там, где его жертва никак принята быть не может.
С ним ухо держать надо востро. Истолковывая его поступки, нужно исходить из логики в высшей степени цинического свойства.
Протопопов сам в общем-то такого же мнения.
Я поручил ему что-нибудь еще разыскать для меня о Нарбонне. И желательно поскорее, пока министр полиции Балашов не узнал что-нибудь и не сообщил государю или пока Нарбонн не явился пред светлые очи Александра Павловича.
Апреля 25 дня. Шесть часов вечера
С раннего утра пришел полицмейстер Вейс, как и было условлено. Мы с ним отобрали наших людей для майора Бистрома. Завтра с утра они отправятся.
Прибегал старик аптекарь. Он был весь какой-то запыхавшийся, пот тек с него ручьями. Сообщил, что французский резидент в Варшаве временно отправляет его сына в Вильну, в распоряжение графа де Шуазеля.
Отлично! Это редкостная удача! Я сообщил старику, что государь намерен представить его мальчика к награде.
Еще сын аптекаря передал через отца копию инструкции, которую барон Биньон получил лично от Бонапарта.
Там было несколько пунктов. Вот некоторые из них: наблюдения за движением российских войск, сбор топографических и экономических статистических данных, перлюстрация и перевод захваченных бумаг и т.д.
Завтракал я у Барклая-де-Толли. Кроме непременных жены, адъютантов да злюки Закревского, были граф Кутайсов и граф Канкрин, Александр Иванович и Егор Францевич. Много говорили о светски разгульной жизни Бонапарта и его двора в Берлине.
Закревский рассказывал разные анекдоты. Все они были весьма грубого и не очень приличного свойства. Если бы Барклай-де-Толли был бы в ладах с русским языком, то он бы без всякого сомнения оскорбился. Но он ведь по-русски – ни гугу, как, впрочем, и его заносчивая женушка, и, видимо, по этой причине все сошло совершенно гладко.
По окончании завтрака я и главнокомандующий удалились в кабинет, потом к нам присоединился начальник моей канцелярии Протопопов. Последний вытащил приказания по военной полиции за последние дни, донесения моих сотрудников и разложил все это перед Барклаем-де-Толли. А я рассказывал о работе своего ведомства.
Барклай, впрочем, слушал не очень внимательно. Государь же просто впивается глазами в донесения моих сотрудников. Привлек его внимание и текст инструкции, присланной сыном аптекаря.
Я заметил, что главнокомандующему как-то не очень приятно вникать в дела военной полиции – он как бы брезгует. Ему, думаю, неловко заниматься делами, основанными на обмане, даже если это необходимо для блага отечества. Работа моего ведомства ему не очень по душе, хотя он и признает необходимость и полезность военной полиции. Барклай вообще в некоторых отношениях смешон и наивен.
Около часу дня прислал записку полковник Розен. Она неприятно удивила меня, и вообще содержащееся в ней оказалось полнейшей неожиданностью.
Розен писал, что получено известие о бегстве Алины Коссаковской.
Я уже стал подзабывать о прелестной Алине, хотя меня и мучили порой какие-то неопределенные предчувствия.
Графинюшка, без всякого сомнения, скоро объявится в наших краях. Но как и где ее искать?!
Пришел пакет от Шлыкова с копиями донесений, которые он должен был переправить в Варшаву, к французскому резиденту Биньону, моему старому недругу.
Сын аптекаря прислал новую записку, в коей вывел схему работы бюро барона Биньона: под его началом четыре офицера, в подчинении у каждого из них находится по 12 агентов – одни наблюдают на дорогах передвижение войск, другие следят за строительством крепостей, третьи доставляют через границу собранные сведения. При этом у каждого из офицеров была своя особая роль. Вандернот руководил агентурой с территории Австрии, а остальные трое (Романиус, Узембло и Сераковский) занимали должность плац-комендантов пограничных местечек и направляли агентурную деятельность в Прибалтике, Литве и на Украине.
Сведениям этим цены нет! То-то удивится государь!
В пять часов в трактире на Доминиканской я встретился со Станкевичем. Это наш человек, которого я определил работать в дом к аббату Лотреку. С тех пор мы не виделись – он только время от времени присылал донесения, весьма неглупо составленные.
Станкевич подробнейшим образом очертил круг лиц, навещающих аббата, точно описал, дал им характеристики. И вот что он еще рассказал мне.
Сегодня утром в дом аббата Лотрека постучалась молодая нищенка. Балахон, в который она была одета, был весь изодран и покрыт густым слоем пыли, а ноги были разбиты в кровь.
Аббат приказал оставить ее в доме. Нищенку помыли, одели во все чистое, обули и потом завели к аббату. Нищенка оставалась в его покоях часа три, не меньше. И потом аббат Лотрек несколько раз призывал ее к себе.
Уж не беглянка ли Алина эта нищенка? Завтра же с утра наведаюсь к аббату. А если это действительно Алина, то Шлыкову угрожает опасность – его ведь устроили курьером по записке, которую мне удалось вырвать у Алины.
В восьмом часу часу вечера я написал две записки – к Шлыкову и поручику Розену, – приказывая им явиться ко мне наутро к девяти.
Посмотрел текущую корреспонденцию и иду спать. На сердце тяжело, неспокойно, муторно.
Что-то узнаю завтра? Сыщется ли, наконец, Алина Коссаковская? Найдут ли Степана Григорьевича Шлыкова?
Честно признаюсь: боюсь новостей. Судьба же нашего Шлыкова меня просто страшит, форменным образом страшит. Не случилось бы худого. Конечно, до сына аптекаря ему далеко, но все-таки он работник исполнительный и дельный и во многих отношениях незаменимый.
Апреля 25 дня. Десятый час вечера
Полковники Розен и Ланг были у меня без пяти девять, а вот Шлыкова нигде не было, ну совершенно нигде.
Мы ждали около двадцати минут, но он так и не появился. Это был дурной знак, ибо Шлыков всегда отличался совершенно особой исполнительностью – он никогда не опаздывал.
Но делать было нечего, и мы поехали с обыском к аббату Лотреку.
Облазили весь дом, весьма обширный и поместительный, полный темных закоулков, но даже следов таинственной нищенки не нашли.
Аббат заявил нам (то есть мне, Розену и Лангу), что даже в глаза ее не видывал. Ясное дело, он ее переправил в надежное место, но сомнений никаких не было – прежде тут была Алина. Приходилось уходить несолоно хлебавши.
Я вернулся к себе. От Шлыкова ни слуху ни духу, и это просто ужасно: рождаются самые дурные предчувствия.
Подождал до часу, а потом отдал приказ по военной полиции разыскивать Шлыкова и девицу с приметами Алины Коссаковской. Особенно усиленная слежка по моему распоряжению была установлена за домом аббата Лотрека. Но она совершенно ничего не дала.
Вообще эта Алина, доставляющая нам столько хлопот, как будто растворилась. Убежден, что она непременно находится в Вильне, но только где? Не представляю, где ее искать. Совершенно очевидно, что она не станет прятаться у своих – у графа Шуазеля, аббата Лотрека, графа Тышкевича, Менцеля. Думаю, что милейшая Алина постарается проникнуть туда, где ее точно искать не станут.
А от Шлыкова вестей все не было. Никаких.
В пять часов я вызвал к себе полковников Розена и Ланга и отправил их с отрядом полицейских, дабы они разбились на две основные группки и пошли осматривать городской парк, глухие переулки, палисаднички.
Через два часа поисков квартальный надзиратель Шуленберх в палисадничке одного из домом на Остробрамской улице (за ратушей) обнаружил безжизненное тело, прикрытое большим листом бумаги. Сдернув лист и начав его рассматривать с внутренней стороны, надзиратель увидел, что это нечто иное, как портрет самого Наполеона Бонапарта. А лежавшего на земле он сразу узнал: то был наш поручик Шлыков, Степан Григорьевич.
Если бы не возвращение Алины, уверен, никто бы тут не догадался, что Шлыков числится по штату военной полиции.
Нужно искать Алину.
Теперь последняя моя надежда – сын аптекаря.
Как только Шуленберх ушел от меня, я тут же известил главнокомандующего и государя о гибели доблестного Степана Григорьевича Шлыкова.
Апреля 26 дня. Семь часов вечера
Сразу же после завтрака отправился в Виленский замок.
Император Александр Павлович страшно огорчен из-за гибели Шлыкова, что совершенно понятно, ведь это был единственный наш сотрудник, которому удалось попасть к виленским бонапартистам. При том у него был доступ к их переписке.
Мы на Шлыкова возлагали большие надежды, а теперь неожиданно все рухнуло. Кажется, вход в здешнее подполье для нас завален едва ли не окончательно.
Государь, как и я, считает, что единственный наш шанс отныне – это сын аптекаря (хоть бы только он не отступился от нас, не решил вдруг вернуться к изучению своей жидовской премудрости).
Еще государь полагает, что ситуацию может если не улучшить, то хотя бы несколько прояснить расследование по делу об убийстве Шлыкова.
Квартальный надзиратель Шуленберх, конечно, человек надежный и в высшей степени расторопный, но тут дело, как мне кажется, совершенно глухое.
Я не верю, что мы сможем выйти на след убийц. Нужны свидетели, и они, несомненно, есть, ведь, на самом деле, всегда найдется человек, который что-то видел, что-то слышал. Но ясно, что виленцы будут молчать как немые, не станут они содействовать врагам Бонапарте. Мы что-то узнаем, если только среди свидетелей окажутся жиды – едва ли не единственная опора наша в здешнем крае.
К часу дня явился ко мне квартальный надзиратель Шуленберх, и мы отправились пить кофий в трактир Кришкевича.
Шуленберх подтвердил едва ли не все мои печальные предположения – зацепок пока нет никаких: никто ничего не видел, никто ничего не знает. Глухо. Убийцы останутся на свободе, как я и думал.
Затем пришел ко мне сын аптекаря. Рассказал, что он уже устроился у графа де Шуазеля, тот взял его к себе секретарем.
Мальчишка успел скопировать целую пачку писем из тех, что граф успел ему надиктовать.
Естественно, я поблагодарил его за поразительную инициативность: между прочим, покойный Шлыков стал бы дожидаться приказа, но мальчишке, видимо, было невтерпеж. Перед сном почитаю письма, а завтра отнесу их государю.
Я предложил Заксу-младшему, дабы он попробовал отыскать следы Алины Коссаковской, видимо, скрывающейся где-то в Вильне.
Тут он вспомнил, что ее имя несколько раз сегодня всплывало в беседе де Шуазеля с графом Тышкевичем (он обедал у них), и пообещал прислушаться повнимательней к разговорам Шуазеля со своими гостями. Еще он пообещал, что все упоминания об Алине Коссаковской сгруппирует и затем изложит в особой записке.
Убийство Шлыкова все никак не выходит у меня из головы, а ведь запри мы эту Алину покрепче, ничего бы не было.
Апреля 26 дня. Двенадцатый час ночи
К шести часам вечера я опять пошел в Виленский замок, откуда мы отправились с государем на прогулку (вообще встречи наши, по мере накаления атмосферы, становятся все более частыми). Но прежде я передал его величеству копии писем, доставленные сыном аптекаря.
Александр Павлович остался весьма и весьма доволен. Он заметил даже, что это подлинные сокровища.
Когда же я рассказал его величеству, что мальчик взят графом де Шуазелем в секретари, то он просиял.
– Берегите ребенка, – заметил мне государь, – он нам крайне нужен, и ему ведь нет совершенно никакой замены.
Обедал я у графа Кутайсова. Там же были дежурный генерал Кикин и генерал-интендант Канкрин, как всегда забавно-оригинальнвй и проницательно-умный. Но в целом разговоры велись не слишком веселые. Убийство поручика Шлыкова как-то тяжело на всех подействовало.
Конечно, все мы знали, что население Вильны настроено против нас, против нашего государя. Но ведь это еще и ко всему было настоящее заказное убийство, убийство преднамеренное. Запахло настоящей войной, хотя Бонапарт еще пирует в Берлине.
Днем я встречался с полицмейстером Вейсом. Он докладывал об общей обстановке в Вильне, но особых новостей не было.
Вейс отличный работник, но только его нужно всегда подталкивать: он не станет ничего предпринимать, не получив предварительно четкой инструкции, но зато выполнит ее неукоснительно. Полицмейстер Вильны – идеальный исполнитель, что, конечно, отлично, но иногда этого оказывается недостаточным.
Виделся с государем. Он спрашивал меня, не вышли ли на след убийц Шлыкова, но утешить Александра Павловича совершенно нечем. Конечно, я знаю заказчика убийства (прелестную Алину), но ведь рассказать об этом его величеству я не могу.
Получил записку от сына аптекаря. Он зафиксировал все упоминания имени Алины Коссаковской, которые ему удалось услышать сегодня в доме графа Шуазеля, и сделал аналитическую сводку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Кстати, о королевском происхождении Нарбонна Александр Павлович прекрасно осведомлен, это я ничего не знал, хорош начальник высшей воинской полиции! Ничего не скажешь!
Заговорили о министре Балашове.
– Санглен, он тобой недоволен, – сказал государь.
– Почему же, ваше величество? – осведомился я.
– Ты чересчур успешно разыскиваешь французских шпионов, – улыбаясь, отвечал он и добавил потом, подмигнув мне: – Так ты всех переловишь со своими резвыми ребятами, и ему ничего не останется. Пожалел бы человека.
– Ваше величество, – парировал я. – Ежели бы вы с Балашовым могли только представить себе сколько тут бонапартистов! Работы хватит не только на меня да на него, а на целую дюжину сыскных учреждений. Да тут все почти что за французов. Поголовно! Одни только жиды за вас!
– Значит, не будешь жалеть Балашова?
– Нет, ваше величество. Работенки предостаточно. Пускай ищет сторонников Бонапарте: они тут, почитай, на каждом углу.
Государь смахнул игривую усмешку с лица и сказал:
– Строгий ты, однако. Ладно, давай копии донесений в Варшаву. Погляжу потом, что удалось списать твоему Шлыкову. А Балашову-то, прежнему благодетелю твоему, можно будет показать?»
– Нет, ваше величество, я решительно против. Пускай ищет сам.
Александр Павлович шутил со мною, и самый тон его убеждал, что он мною в общем-то доволен.
А когда я поведал ему, какое предложение получил от резидента Биньона сын аптекаря, то он просто просиял, непритворно просиял.
Прощаясь, государь сказал, что непременно представит мальчишку к награде.
– Только имейте в виду, ваше величество, денежного поощрения своих трудов он никак не примет.
Государь вздрогнул, а потом, улыбнувшись, заметил:
– Санглен, где ты находишь таких сотрудников?
– Это они меня находят, ваше величество.
Апреля 24 дня. 12-й час ночи
Пришло донесение из Ковно от майора Бистрома. Пишет, что в последние дни у них стало совсем неспокойно.
По улицам города самоуверенно разгуливают целые группки французов с явно военной выправкой. На балах в городском собрании открыто превозносят Бонапарта. На стенах домов развешивают листки, агитирующие за императора Франции. Одни жиды не участвуют в этой общей вакханалии.
Бистром слезно молит о помощи. Его штат слишком малочислен для оказания серьезного противодействия бонапартистским акциям ковенских жителей (особенно активно купечество).
Я пообещал послать ему в подчинение несколько моих людей, и сделаю это сегодня же. Вызову полицмейстера Вейса, и с ним мы вместе отберем человек пять-шесть.
Начальник моей канцелярии Протопопов, человек в высшей степени дельный и чрезвычайно памятливый, припас для меня заметку о графе Нарбонне, весьма любопытную и во многих отношениях, может быть, и неожиданную.
Нарбонн скрывался в Англии, ибо у себя на родине революционными властями он был объявлен вне закона. В это время начался процесс над несчастным королем Людовиком XVI.
Узнав об этом, Нарбонн обратился к Конвенту с просьбой дозволить ему предстать перед трибуналом для защиты короля в качестве бывшего его министра. Когда же Конвент отказал ему в этом, он написал оправдательную записку в честь своего короля и передал ее в трибунал.
Людовик XVI попросил своего защитника Мальгерба горячо благодарить Нарбонна. Записка эта вошла в число документов, напечатанных в процессе этого несчастного короля.
Фактик, надо признать, интереснейший, добавляющий новые штришки к портрету интригана и карьериста, как принято обычно определять личность графа. Все не так-то просто, как часто это представляют.
Правда, Нарбонн не бросился все-таки в пасть Конвента, ограничившись посыланием записки, а вернулся только тогда, когда понял, что ему ничего не будет, когда опасность для жизни его точно миновала.
Хитер этот мнимый граф и незаконнорожденный принц, ничего не скажешь!
А приехал бы он во Францию, если бы Конвент разрешил ему защищать короля? Полагаю, что нет. Это великолепный мастер эффектного жеста. Да, он готов жертвовать собой, но только там, где его жертва никак принята быть не может.
С ним ухо держать надо востро. Истолковывая его поступки, нужно исходить из логики в высшей степени цинического свойства.
Протопопов сам в общем-то такого же мнения.
Я поручил ему что-нибудь еще разыскать для меня о Нарбонне. И желательно поскорее, пока министр полиции Балашов не узнал что-нибудь и не сообщил государю или пока Нарбонн не явился пред светлые очи Александра Павловича.
Апреля 25 дня. Шесть часов вечера
С раннего утра пришел полицмейстер Вейс, как и было условлено. Мы с ним отобрали наших людей для майора Бистрома. Завтра с утра они отправятся.
Прибегал старик аптекарь. Он был весь какой-то запыхавшийся, пот тек с него ручьями. Сообщил, что французский резидент в Варшаве временно отправляет его сына в Вильну, в распоряжение графа де Шуазеля.
Отлично! Это редкостная удача! Я сообщил старику, что государь намерен представить его мальчика к награде.
Еще сын аптекаря передал через отца копию инструкции, которую барон Биньон получил лично от Бонапарта.
Там было несколько пунктов. Вот некоторые из них: наблюдения за движением российских войск, сбор топографических и экономических статистических данных, перлюстрация и перевод захваченных бумаг и т.д.
Завтракал я у Барклая-де-Толли. Кроме непременных жены, адъютантов да злюки Закревского, были граф Кутайсов и граф Канкрин, Александр Иванович и Егор Францевич. Много говорили о светски разгульной жизни Бонапарта и его двора в Берлине.
Закревский рассказывал разные анекдоты. Все они были весьма грубого и не очень приличного свойства. Если бы Барклай-де-Толли был бы в ладах с русским языком, то он бы без всякого сомнения оскорбился. Но он ведь по-русски – ни гугу, как, впрочем, и его заносчивая женушка, и, видимо, по этой причине все сошло совершенно гладко.
По окончании завтрака я и главнокомандующий удалились в кабинет, потом к нам присоединился начальник моей канцелярии Протопопов. Последний вытащил приказания по военной полиции за последние дни, донесения моих сотрудников и разложил все это перед Барклаем-де-Толли. А я рассказывал о работе своего ведомства.
Барклай, впрочем, слушал не очень внимательно. Государь же просто впивается глазами в донесения моих сотрудников. Привлек его внимание и текст инструкции, присланной сыном аптекаря.
Я заметил, что главнокомандующему как-то не очень приятно вникать в дела военной полиции – он как бы брезгует. Ему, думаю, неловко заниматься делами, основанными на обмане, даже если это необходимо для блага отечества. Работа моего ведомства ему не очень по душе, хотя он и признает необходимость и полезность военной полиции. Барклай вообще в некоторых отношениях смешон и наивен.
Около часу дня прислал записку полковник Розен. Она неприятно удивила меня, и вообще содержащееся в ней оказалось полнейшей неожиданностью.
Розен писал, что получено известие о бегстве Алины Коссаковской.
Я уже стал подзабывать о прелестной Алине, хотя меня и мучили порой какие-то неопределенные предчувствия.
Графинюшка, без всякого сомнения, скоро объявится в наших краях. Но как и где ее искать?!
Пришел пакет от Шлыкова с копиями донесений, которые он должен был переправить в Варшаву, к французскому резиденту Биньону, моему старому недругу.
Сын аптекаря прислал новую записку, в коей вывел схему работы бюро барона Биньона: под его началом четыре офицера, в подчинении у каждого из них находится по 12 агентов – одни наблюдают на дорогах передвижение войск, другие следят за строительством крепостей, третьи доставляют через границу собранные сведения. При этом у каждого из офицеров была своя особая роль. Вандернот руководил агентурой с территории Австрии, а остальные трое (Романиус, Узембло и Сераковский) занимали должность плац-комендантов пограничных местечек и направляли агентурную деятельность в Прибалтике, Литве и на Украине.
Сведениям этим цены нет! То-то удивится государь!
В пять часов в трактире на Доминиканской я встретился со Станкевичем. Это наш человек, которого я определил работать в дом к аббату Лотреку. С тех пор мы не виделись – он только время от времени присылал донесения, весьма неглупо составленные.
Станкевич подробнейшим образом очертил круг лиц, навещающих аббата, точно описал, дал им характеристики. И вот что он еще рассказал мне.
Сегодня утром в дом аббата Лотрека постучалась молодая нищенка. Балахон, в который она была одета, был весь изодран и покрыт густым слоем пыли, а ноги были разбиты в кровь.
Аббат приказал оставить ее в доме. Нищенку помыли, одели во все чистое, обули и потом завели к аббату. Нищенка оставалась в его покоях часа три, не меньше. И потом аббат Лотрек несколько раз призывал ее к себе.
Уж не беглянка ли Алина эта нищенка? Завтра же с утра наведаюсь к аббату. А если это действительно Алина, то Шлыкову угрожает опасность – его ведь устроили курьером по записке, которую мне удалось вырвать у Алины.
В восьмом часу часу вечера я написал две записки – к Шлыкову и поручику Розену, – приказывая им явиться ко мне наутро к девяти.
Посмотрел текущую корреспонденцию и иду спать. На сердце тяжело, неспокойно, муторно.
Что-то узнаю завтра? Сыщется ли, наконец, Алина Коссаковская? Найдут ли Степана Григорьевича Шлыкова?
Честно признаюсь: боюсь новостей. Судьба же нашего Шлыкова меня просто страшит, форменным образом страшит. Не случилось бы худого. Конечно, до сына аптекаря ему далеко, но все-таки он работник исполнительный и дельный и во многих отношениях незаменимый.
Апреля 25 дня. Десятый час вечера
Полковники Розен и Ланг были у меня без пяти девять, а вот Шлыкова нигде не было, ну совершенно нигде.
Мы ждали около двадцати минут, но он так и не появился. Это был дурной знак, ибо Шлыков всегда отличался совершенно особой исполнительностью – он никогда не опаздывал.
Но делать было нечего, и мы поехали с обыском к аббату Лотреку.
Облазили весь дом, весьма обширный и поместительный, полный темных закоулков, но даже следов таинственной нищенки не нашли.
Аббат заявил нам (то есть мне, Розену и Лангу), что даже в глаза ее не видывал. Ясное дело, он ее переправил в надежное место, но сомнений никаких не было – прежде тут была Алина. Приходилось уходить несолоно хлебавши.
Я вернулся к себе. От Шлыкова ни слуху ни духу, и это просто ужасно: рождаются самые дурные предчувствия.
Подождал до часу, а потом отдал приказ по военной полиции разыскивать Шлыкова и девицу с приметами Алины Коссаковской. Особенно усиленная слежка по моему распоряжению была установлена за домом аббата Лотрека. Но она совершенно ничего не дала.
Вообще эта Алина, доставляющая нам столько хлопот, как будто растворилась. Убежден, что она непременно находится в Вильне, но только где? Не представляю, где ее искать. Совершенно очевидно, что она не станет прятаться у своих – у графа Шуазеля, аббата Лотрека, графа Тышкевича, Менцеля. Думаю, что милейшая Алина постарается проникнуть туда, где ее точно искать не станут.
А от Шлыкова вестей все не было. Никаких.
В пять часов я вызвал к себе полковников Розена и Ланга и отправил их с отрядом полицейских, дабы они разбились на две основные группки и пошли осматривать городской парк, глухие переулки, палисаднички.
Через два часа поисков квартальный надзиратель Шуленберх в палисадничке одного из домом на Остробрамской улице (за ратушей) обнаружил безжизненное тело, прикрытое большим листом бумаги. Сдернув лист и начав его рассматривать с внутренней стороны, надзиратель увидел, что это нечто иное, как портрет самого Наполеона Бонапарта. А лежавшего на земле он сразу узнал: то был наш поручик Шлыков, Степан Григорьевич.
Если бы не возвращение Алины, уверен, никто бы тут не догадался, что Шлыков числится по штату военной полиции.
Нужно искать Алину.
Теперь последняя моя надежда – сын аптекаря.
Как только Шуленберх ушел от меня, я тут же известил главнокомандующего и государя о гибели доблестного Степана Григорьевича Шлыкова.
Апреля 26 дня. Семь часов вечера
Сразу же после завтрака отправился в Виленский замок.
Император Александр Павлович страшно огорчен из-за гибели Шлыкова, что совершенно понятно, ведь это был единственный наш сотрудник, которому удалось попасть к виленским бонапартистам. При том у него был доступ к их переписке.
Мы на Шлыкова возлагали большие надежды, а теперь неожиданно все рухнуло. Кажется, вход в здешнее подполье для нас завален едва ли не окончательно.
Государь, как и я, считает, что единственный наш шанс отныне – это сын аптекаря (хоть бы только он не отступился от нас, не решил вдруг вернуться к изучению своей жидовской премудрости).
Еще государь полагает, что ситуацию может если не улучшить, то хотя бы несколько прояснить расследование по делу об убийстве Шлыкова.
Квартальный надзиратель Шуленберх, конечно, человек надежный и в высшей степени расторопный, но тут дело, как мне кажется, совершенно глухое.
Я не верю, что мы сможем выйти на след убийц. Нужны свидетели, и они, несомненно, есть, ведь, на самом деле, всегда найдется человек, который что-то видел, что-то слышал. Но ясно, что виленцы будут молчать как немые, не станут они содействовать врагам Бонапарте. Мы что-то узнаем, если только среди свидетелей окажутся жиды – едва ли не единственная опора наша в здешнем крае.
К часу дня явился ко мне квартальный надзиратель Шуленберх, и мы отправились пить кофий в трактир Кришкевича.
Шуленберх подтвердил едва ли не все мои печальные предположения – зацепок пока нет никаких: никто ничего не видел, никто ничего не знает. Глухо. Убийцы останутся на свободе, как я и думал.
Затем пришел ко мне сын аптекаря. Рассказал, что он уже устроился у графа де Шуазеля, тот взял его к себе секретарем.
Мальчишка успел скопировать целую пачку писем из тех, что граф успел ему надиктовать.
Естественно, я поблагодарил его за поразительную инициативность: между прочим, покойный Шлыков стал бы дожидаться приказа, но мальчишке, видимо, было невтерпеж. Перед сном почитаю письма, а завтра отнесу их государю.
Я предложил Заксу-младшему, дабы он попробовал отыскать следы Алины Коссаковской, видимо, скрывающейся где-то в Вильне.
Тут он вспомнил, что ее имя несколько раз сегодня всплывало в беседе де Шуазеля с графом Тышкевичем (он обедал у них), и пообещал прислушаться повнимательней к разговорам Шуазеля со своими гостями. Еще он пообещал, что все упоминания об Алине Коссаковской сгруппирует и затем изложит в особой записке.
Убийство Шлыкова все никак не выходит у меня из головы, а ведь запри мы эту Алину покрепче, ничего бы не было.
Апреля 26 дня. Двенадцатый час ночи
К шести часам вечера я опять пошел в Виленский замок, откуда мы отправились с государем на прогулку (вообще встречи наши, по мере накаления атмосферы, становятся все более частыми). Но прежде я передал его величеству копии писем, доставленные сыном аптекаря.
Александр Павлович остался весьма и весьма доволен. Он заметил даже, что это подлинные сокровища.
Когда же я рассказал его величеству, что мальчик взят графом де Шуазелем в секретари, то он просиял.
– Берегите ребенка, – заметил мне государь, – он нам крайне нужен, и ему ведь нет совершенно никакой замены.
Обедал я у графа Кутайсова. Там же были дежурный генерал Кикин и генерал-интендант Канкрин, как всегда забавно-оригинальнвй и проницательно-умный. Но в целом разговоры велись не слишком веселые. Убийство поручика Шлыкова как-то тяжело на всех подействовало.
Конечно, все мы знали, что население Вильны настроено против нас, против нашего государя. Но ведь это еще и ко всему было настоящее заказное убийство, убийство преднамеренное. Запахло настоящей войной, хотя Бонапарт еще пирует в Берлине.
Днем я встречался с полицмейстером Вейсом. Он докладывал об общей обстановке в Вильне, но особых новостей не было.
Вейс отличный работник, но только его нужно всегда подталкивать: он не станет ничего предпринимать, не получив предварительно четкой инструкции, но зато выполнит ее неукоснительно. Полицмейстер Вильны – идеальный исполнитель, что, конечно, отлично, но иногда этого оказывается недостаточным.
Виделся с государем. Он спрашивал меня, не вышли ли на след убийц Шлыкова, но утешить Александра Павловича совершенно нечем. Конечно, я знаю заказчика убийства (прелестную Алину), но ведь рассказать об этом его величеству я не могу.
Получил записку от сына аптекаря. Он зафиксировал все упоминания имени Алины Коссаковской, которые ему удалось услышать сегодня в доме графа Шуазеля, и сделал аналитическую сводку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17