Затем вцепился узловатой рукой в густые черные волосы Фрины и рывком заставил ее подняться с колен. А потом, по-прежнему не выпуская волос негодяйки, ударил ее по лицу.
– Клянусь Кипридой! – прорычал он. – Вы что, бесстыжие твари, совсем взбесились?
И бросил быстрый взгляд на толпу.
Гигант Панкрат выступил вперед и схватил Эпидавра за руки.
– Довольно, Косматый, – добродушно усмехнулся он. – Ты достаточно наказал свою жену. Не такая уж это страшная обида, чтобы забивать ее до смерти. Да и где ты найдешь вторую такую красотку? Отнеси ее домой, но возвращайся побыстрее. Нам еще нужно решить, что делать с этим светловолосым ублюдком.
Деймус в сердцах пихнул Фрину локтем. Он страшно боялся, что соплеменники заметят, как долго и доверительно его дочь беседовала с пленником. «Странно, – подумал юноша, – даже у таких козлов и обезьян существуют понятия чести и достоинства…»
– Убирайся отсюда, девка! – прошипел старик. – Клянусь самим Зевсом, ты меня позоришь!
Фрина повернулась и пошла прочь, горделиво выпрямив спину. Такой поступью, должно быть, ходили древние царицы Елена и Гекуба и…
На пороге убогой хижины, сложенной из камней и глины, она обернулась и взглянула на юношу. И в ее глазах светилось что-то такое огромное и чистое, что, пока она смотрела на него, он боялся вздохнуть и пошевелиться.
И тогда он наконец понял, понял наверняка: может быть, мужчины его полиса правы, и женщины действительно лишь племенные кобылы, созданные для того, чтобы с ними безрадостно зачинать сыновей… но эта девушка была способна полюбить… если уже не полюбила.
Глава II
Он лежал в пещере очень долго. Пока солнце окончательно не зашло, до него доносились мужские голоса, обсуждавшие его дальнейшую судьбу. Но Аристон не смог понять, на чем они порешили. Теперь настала ночь, уже целый час было совсем темно. От жерди его отцепили, но взамен привязали к стволу дерева, установленному посреди пещеры и обложенному со всех сторон большими валунами. У входа поставили стражу:
Эпидавра и еще одного мужчину, Аргуса. Очевидно, он получил свое прозвание из-за острого зрения. Насколько понял Аристон, у этого племени было принято давать человеку имя, отражающее какие-то его особенности или черты характера.
Мужчины немного поболтали и, очевидно, уснули. Наверно, они изрядно выпили, и их потянуло в сон. Самое удивительное, что вино им принесла Ликотея. «Вероятно, в знак примирения, чтобы умилостивить мужа», – решил Аристон.
Он откинулся назад, прислонился к столбу и закрыл глаза. Голод его больше не мучил. Перед наступлением темноты Эпидавр с Аргусом принесли еду, развязали ему руки и, пока он ел, стояли над ним, вытащив ножи. Пища оказалась на удивление вкусной: горячая чечевичная похлебка с козлятиной. К Аристону тут же вернулись силы.
– Благодарю вас, о периэки, – вежливо сказал он. Эпидавр ухмыльнулся и проворчал:
– Завтра тебе будет не до благодарности, юный красавчик! Ешь как следует. Голодные умирают слишком быстро.
Но это не отбило у Аристона аппетита. Ведь у сытого человека, считал он, больше сил для побега.
Прислонившись к стволу, он попытался ослабить путы. Если это удастся, то он спокойно переступит через храпящих, пьяных болванов у выхода из пещеры и еще до рассвета окажется в полной безопасности. Аристон дергал за кожаные веревки, но узлы были завязаны мастерски, и у него ничего не получилось. Ему предоставлялась возможность выжить, но из-за нескольких полосок сыромятной кожи он не мог ею воспользоваться! Тут Аристон припомнил, что назвал богинь мести их настоящим именем, и сердце застыло у него в груди. Аристон попытался себя ободрить: в конце концов, Эринии ведь не олимпийские боги, олимпийских богов он не обижал, так что…
Аристон широко открыл голубые глаза. А затем понурил голову и заплакал. Его раздирал стыд, жгучий и страшный. Морочить бедную малышку фрину, пытаясь спасти свою жизнь, было, по представлениям спартанцев, еще допустимо. Но если человек приплетал богов… За такое святотатство божественный Дионис, наверно, отнимет завтра у него жизнь, и она угаснет под зверскими пытками, которые изобретут для него эти волки-периэки.
Если только – тут его светловолосая голова поднялась, а глаза ярко вспыхнули – он действительно совершил святотатство! А вдруг его мать Алкмена говорила правду? Вполне может статься, и нечего слушать всяких циников типа Ипполита. Разве великий Зевс, оборотившись лебедем, не сотворил ребенка прекрасной Леде? А в другой раз отец богов принял облик быка, похитил прелестную Европу и…
– Хо-хо! – услышал Аристон гогот Ипполита. – Значит, быка, племянничек? И не разорвал бедняжку пополам?
Но таких рационалистов, как его дядя, лучше не слушать. Ведь другую версию нельзя даже в мыслях допустить! Аристон когда-то слышал ту, другую историю от болтливой юной рабыни Иодамы, которая дорого заплатила за свой длинный язык. Когда Аристон спросил у благородного Те-ламона, правду ли говорит рабыня, Теламон, воин, государственный муж, член герусии, впал в неистовую ярость и устроил Иодаме такую порку, что на ее спине навечно остались отвратительные шрамы, да и вообще она чуть было не испустила дух.
А через две недели, когда Иодама немного поправилась и ползала по дому, словно покалеченная собака, Теламон позвал работорговцев и продал ее. Теперь она служила в доме некоего Симоея, неотесанного болвана, который учился вместе с Аристоном и постоянно приставал к нему с гнусными предложениями. За это Аристон его ненавидел. Но поскольку оба они состояли в одной буа, или стаде, и более того, в одной и той же иле, то есть загоне, – такова была полувоенная классификация, по которой подразделялись все ученики, – Аристону приходилось отвергать ухаживания Симоея буквально каждый день. То, что подобное внимание со стороны Лизандра привело бы его в восторг, ровным счетом ничего не меняло. Все дело в том, что любая нравственность, как ни странно, основывается на инстинктивном отвращении, поэтому, как правило, целомудрие бывает случайным, просто потому, что человеку не встретился тот, кто сумел бы его покорить своим взглядом или улыбкой.
Аристону пришлось принять ту версию своего рождения, которую предлагала мать. И прежде всего потому, что славившаяся своей набожностью Алкмена сама в нее истово верила. Мать была непорочна! Да-да! В ней не было ничего от порны, флейтистки-алевтриды или гетеры! Она не шлюха, не публичная девка! Алкмена, его прекрасная, обожаемая матушка, это небесное создание, ее целомудрие внушает окружающим благоговейный трепет. И все же…
Все же Аристон родился через две недели после возвращения Теламона, уезжавшего с дипломатической миссией в Эвбею и Мегару; эта миссия отчасти и послужила причиной жестокой распри, возникшей между Спартой и Афинами, когда Аристону исполнилось двенадцать лет. Все старые сплетники в городе с восторгом судачили (пока Теламон не заткнул им рты) о том, что пальцев на их сморщенных руках не хватит, чтобы сосчитать месяцы, которые Аристон находился в материнской утробе. Ибо Теламон целых два года провел вдали от семейного очага, занимаясь важными государственными делами. И даже если бы сплетники пересчитали свои грязные пальцы на ногах, их бы все равно не хватило. Нет, все было ясно как день: воин, государственный муж, член герусии, человек, чьи заслуги чтила вся Спарта, суровый, величественный Теламон получил еще одну награду – ветвистые рога, которые ему наставила любящая жена.
Аристон уже знал печальное продолжение сей истории. Теламон подождал рождения младенца, а потом этот благородный господин, которого Аристон с пеленок уважал и боялся, если не сказать, любил, велел бросить его с вершины Тайгета: так обычно поступали с новорожденными заморышами, уродцами или – по воле отцов – с девочками. Но дядя Ипполит спас Аристона. Не дожидаясь, пока приговор Теламона будет приведен в исполнение, толстый кривляка, раз в жизни посерьезнев, привел с собой членов Евгенического Совета. Увидев чудесного младенца, они защитили его от гнева ревнивца. «Столь прекрасное дитя следует сохранить во имя процветания Спарты», – заявили они. И сурово отчитали Теламона, сославшись на мнение великого Ликурга о том, что человек не должен пытаться единолично владеть предметом своей любви.
«Разве это не абсурд? – писал знаменитый спартанский законодатель. – Люди проявляют столь великую заботу о собаках и лошадях, что даже платят деньги за породистых производителей, а своих жен они держат взаперти, дабы те рожали детей лишь от них, хотя они вполне могут быть дураками, увечными или хворыми».
В довершение члены Евгенического Совета указали Те-ламону на его преклонный возраст и напомнили, что он женился на Алкмене, когда ей исполнилось тринадцать лет, но до сих пор – а Алкмене уже стукнуло двадцать три – Теламон не подарил ей ребенка. Так что лучше понурить голову и смиренно принять сей дар; по крайней мере, теперь душа Теламона не будет скитаться без приюта и стенать, вторя ветру: теперь у него есть сын, который похоронит его честь по чести.
И Теламон уступил. Правда, он связал Алкмене руки в запястьях, вздернул бедняжку на дыбу и хлестал, пока весь пол не обагрился ее кровью: он пытался вырвать у жены имя любовника, чтобы убить его. Но даже теряя сознание, а потом приходя в себя и корчась от боли под новыми ударами, Алкмена упорно шептала, всхлипывала, кричала:
– Бог! Это был великий Дионис!
Говорят, Теламон избивал ее целых полгода, но так и не сумел добиться иного ответа. Увидев, что все старания тщетны, он подослал к Алкмене жрицу Артемиды, богини целомудрия: Теламон знал, что ей жена не солжет. И услышал, притаившись за дверью, звенящий от гордости голос Алкмены:
– Клянусь белорукой богиней, которой ты служишь, о священная жрица! Я впала в экстаз и полетела, словно на крыльях, чтобы встретить бога в зеленых таинственных кущах. Я чувствовала в себе божественную мудрость. Играла какая-то необыкновенная музыка: свирели, флейты Пана, лиры и цитры! Меня озарял свет, который был ярче лучей Гелиоса. Свет бога! А потом… потом я ничего не помню. Но, пробудившись, я знала, что бог обладал мной и я умирала от восторга в его могучих объятиях. А посему муж может забить меня до смерти, но я не отступлюсь. Мой сын, любезный Аристон, полубог!
После этого Теламон, скрепя сердце, смирился и терпел Аристона в своем доме, пока мальчику не исполнилось семь лет и его не отправили в гимнасий, где он и обучался, и жил.
«Тебе не придется больше выносить мое общество, благородный Теламон! – подумал Аристон. – И хотя ты накажешь моих убийц по всей строгости, как и подобает, известие о том, что эти горные волки растерзали меня, вызовет в твоей душе только радость».
При мысли об этом ему стало очень горько. Он потратил довольно много времени на своем коротком веку, пытаясь завоевать любовь человека, которого считал своим отцом. И даже когда Иодама объяснила, почему это невозможно, он продолжал упорствовать, «Но теперь все, хватит! – потребовало его мятежное молодое сердце. – Теперь нужно думать о том, как спастись».
Аристон задрал голову и посмотрел на каменный свод пещеры.
– Отец мой Дионис! – взмолился он. – Если ты и вправду мой родитель, спаси меня. Если же нет, все равно прошу тебя, смилостивись, ведь матушка искренне верит, что ты мой отец. Коли ее обманул человек или сатир, наславший на нее помрачение, то ни ее, ни моей вины в том нет. Почему я должен из-за этого умирать? А ежели я по недомыслию обидел Эвменид, будь добр, вступись за меня перед великой Афиной, которая спасла от них моего предка Ореста и тем самым претворила в жизнь новый закон. Я не смею обратиться к ней, ибо мой полис воюет с ее любимым городом. Но я слишком молод, чтобы умирать! Прошу тебя, дивный Дионис, спаси меня, если на то будет твоя воля!
Аристон замолчал и прислушался. Стояла давящая тишина. Где боги? Внемлют ли они молитвам? Или дядя Ипполит прав, считая, что боги – это выдумки трусов, которые боятся смерти?
«Я не должен размышлять о таких ужасных вещах, – подумал Аристон. – Это кощунство и…»
И тут он услышал приглушенный хлюпающий звук. Потом еще один. Под сводами пещеры гулко разнесся стон. Затем послышалось слабое, как бы задушенное бульканье. Судя по всему, кто-то пытался вскрикнуть, но его резко заставили умолкнуть. Затем снова раздалось хлюпанье… еще… еще… десять, двенадцать, двадцать раз… Тишина, которая воцарилась вслед за этим, казалась оглушительней, чем гром великого Зевса.
Аристон увидел дрожащий огонек, который приближал– ся к нему. В глиняном сосуде, наполненном маслом, тлел шнур. Опухшее, побитое лицо женщины выглядело просто ужасно. Ее глаза впились в юношу диким, пронзительным взором.
– Ликотея?! – воскликнул Аристон.
– Да, это я, – усмехнулась Ликотея. – А кого ты ожидал, божественный ублюдок? Фрину? Ха! Эта вечно жрущая молодая кобылка не настоящая женщина, или, если хочешь, не такая сука, как я. Она не способна сделать то, что я сделала ради тебя. Впрочем, и ради себя тоже. Зачем лгать? Кощунствовать так кощунствовать! Да, да, я убила ради тебя, любезный Аристон! Я заколола свинью. Нет, двух свиней! Я принесла двойную жертву на алтарь твоей красоты. Первая – этот волосатый извращенец, которому я была отдана в жены против моей воли… он оставлял мою жаркую, манящую постель и, притаившись за скалами, часами высматривал какого-нибудь беззащитного маленького мальчика: вдруг тому придет в голову отправиться по этой тропинке? А заодно я прикончила и болвана, который похвалялся своим острым зрением. Надеюсь, сейчас он пялится на голые тени в Преисподней. Сперва я их опоила. Подсыпала им в вино маковых зерен. И добавила сок макового цветка, чтобы было наверняка. Поэтому все прошло очень гладко. Почти безболезненно. Правда, я поступила милосердно? И теперь ты меня либо вознаградишь, сын Диониса, либо…
– Сын Диониса? – перебил Аристон. – Тебе что, Фринна…
– Сказала? Нет, о божественный, дивный красавец! Я подслушала ее рассказ. Вернее, ее вопли, ведь она разоралась на своего трусливого отца, узнав, какую участь готовят тебе эти вонючие выродки, родившиеся от козлов. Как будто можно убить вечно воскресающего бога!
«Сумасшедшая, – подумал Аристон. – Лучше ей не перечить».
– И что меня ждет, Ликотея? – спросил он.
– Только трусливые псы-периэки смогли додуматься до такого, – презрительно изрекла Ликотея.
Аристон осознал, что она не считает себя одной из них.
«Впрочем, неудивительно, – подумал он. – Фрина же говорила, что Ликотея родом не отсюда. И потом она во многих отношениях превосходит периэков».
– Что же они мне готовят? – еще раз спросил он.
– Тебя побьют камнями. Они ведь не доверяют друг другу, вот и решили предать тебя такой казни. Они прекрасно знают, что иначе какая-нибудь подлая свинья непременно выдаст всех остальных твоим соплеменникам за горсть ржавых железных монет. А так никто не посмеет, потому что твоя кровь будет у всех на руках. Но довольно о глупостях! Ты вознаградишь меня, сын бога?
– Но я не… – начал Аристон.
– Ха! С такой красотой, что свела с ума всех женщин этого селения? Говорю тебе, сын Диониса, каждая из них схлопотала из-за тебя сегодня вечером пару новых синяков на своем немытом теле. Ибо из-за тебя у них так раззуделись чресла, что они все приставали к мужьям, умоляя отпустить тебя, приводя множество доводов… Бедная глупенькая Фрина… Говорят, ее часы сочтены. Старый Деймус так избил ее!
– Нет! – вскричал Аристон. – Замолчи! Бессмертные боги! Я…
– Ты упустишь свое счастье, если заставишь меня ревновать, – усмехнулась Ликотея. – Я всегда недолюбливала эту черногривую кобылку. Она слишком похожа на человека. Наверно, мать прижила ее с каким-нибудь спартанцем за спиной у старого труса. Забудь фрину, она не будет твоей. Вспомни лучше, что ты все еще связан, как хряк, и только я могу развязать твои путы. Ну как, обещаешь? Аристон не ответил. Искушение было огромным, но… Она подняла руки и дотронулась до его лица. Он повел носом и, поняв, что руки ее густо измазаны кровью, в ужасе отшатнулся. Среди эллинов – неважно, в каком полисе они жили, – убийство считалось не просто преступлением, а настоящим святотатством, ибо оно оскорбляло обоняние богов, которые даруют людям жизнь. Аристон отверг Ликотею не только из-за ее жестокости, но и потому, что был твердо уверен: ее помощь не пойдет впрок, наоборот, она станет для него вечным проклятием.
– Отойди от меня, волчица! – прорычал Аристон. – Не прикасайся ко мне кровавыми руками.
Ликотея уставилась на свои руки, словно видела их впервые. Затем совершенно невозмутимо повернулась и, словно лунатик, вышла из пещеры, переступив через трупы зарезанных мужчин. Когда через пять минут она появилась снова, ее руки были чистыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Клянусь Кипридой! – прорычал он. – Вы что, бесстыжие твари, совсем взбесились?
И бросил быстрый взгляд на толпу.
Гигант Панкрат выступил вперед и схватил Эпидавра за руки.
– Довольно, Косматый, – добродушно усмехнулся он. – Ты достаточно наказал свою жену. Не такая уж это страшная обида, чтобы забивать ее до смерти. Да и где ты найдешь вторую такую красотку? Отнеси ее домой, но возвращайся побыстрее. Нам еще нужно решить, что делать с этим светловолосым ублюдком.
Деймус в сердцах пихнул Фрину локтем. Он страшно боялся, что соплеменники заметят, как долго и доверительно его дочь беседовала с пленником. «Странно, – подумал юноша, – даже у таких козлов и обезьян существуют понятия чести и достоинства…»
– Убирайся отсюда, девка! – прошипел старик. – Клянусь самим Зевсом, ты меня позоришь!
Фрина повернулась и пошла прочь, горделиво выпрямив спину. Такой поступью, должно быть, ходили древние царицы Елена и Гекуба и…
На пороге убогой хижины, сложенной из камней и глины, она обернулась и взглянула на юношу. И в ее глазах светилось что-то такое огромное и чистое, что, пока она смотрела на него, он боялся вздохнуть и пошевелиться.
И тогда он наконец понял, понял наверняка: может быть, мужчины его полиса правы, и женщины действительно лишь племенные кобылы, созданные для того, чтобы с ними безрадостно зачинать сыновей… но эта девушка была способна полюбить… если уже не полюбила.
Глава II
Он лежал в пещере очень долго. Пока солнце окончательно не зашло, до него доносились мужские голоса, обсуждавшие его дальнейшую судьбу. Но Аристон не смог понять, на чем они порешили. Теперь настала ночь, уже целый час было совсем темно. От жерди его отцепили, но взамен привязали к стволу дерева, установленному посреди пещеры и обложенному со всех сторон большими валунами. У входа поставили стражу:
Эпидавра и еще одного мужчину, Аргуса. Очевидно, он получил свое прозвание из-за острого зрения. Насколько понял Аристон, у этого племени было принято давать человеку имя, отражающее какие-то его особенности или черты характера.
Мужчины немного поболтали и, очевидно, уснули. Наверно, они изрядно выпили, и их потянуло в сон. Самое удивительное, что вино им принесла Ликотея. «Вероятно, в знак примирения, чтобы умилостивить мужа», – решил Аристон.
Он откинулся назад, прислонился к столбу и закрыл глаза. Голод его больше не мучил. Перед наступлением темноты Эпидавр с Аргусом принесли еду, развязали ему руки и, пока он ел, стояли над ним, вытащив ножи. Пища оказалась на удивление вкусной: горячая чечевичная похлебка с козлятиной. К Аристону тут же вернулись силы.
– Благодарю вас, о периэки, – вежливо сказал он. Эпидавр ухмыльнулся и проворчал:
– Завтра тебе будет не до благодарности, юный красавчик! Ешь как следует. Голодные умирают слишком быстро.
Но это не отбило у Аристона аппетита. Ведь у сытого человека, считал он, больше сил для побега.
Прислонившись к стволу, он попытался ослабить путы. Если это удастся, то он спокойно переступит через храпящих, пьяных болванов у выхода из пещеры и еще до рассвета окажется в полной безопасности. Аристон дергал за кожаные веревки, но узлы были завязаны мастерски, и у него ничего не получилось. Ему предоставлялась возможность выжить, но из-за нескольких полосок сыромятной кожи он не мог ею воспользоваться! Тут Аристон припомнил, что назвал богинь мести их настоящим именем, и сердце застыло у него в груди. Аристон попытался себя ободрить: в конце концов, Эринии ведь не олимпийские боги, олимпийских богов он не обижал, так что…
Аристон широко открыл голубые глаза. А затем понурил голову и заплакал. Его раздирал стыд, жгучий и страшный. Морочить бедную малышку фрину, пытаясь спасти свою жизнь, было, по представлениям спартанцев, еще допустимо. Но если человек приплетал богов… За такое святотатство божественный Дионис, наверно, отнимет завтра у него жизнь, и она угаснет под зверскими пытками, которые изобретут для него эти волки-периэки.
Если только – тут его светловолосая голова поднялась, а глаза ярко вспыхнули – он действительно совершил святотатство! А вдруг его мать Алкмена говорила правду? Вполне может статься, и нечего слушать всяких циников типа Ипполита. Разве великий Зевс, оборотившись лебедем, не сотворил ребенка прекрасной Леде? А в другой раз отец богов принял облик быка, похитил прелестную Европу и…
– Хо-хо! – услышал Аристон гогот Ипполита. – Значит, быка, племянничек? И не разорвал бедняжку пополам?
Но таких рационалистов, как его дядя, лучше не слушать. Ведь другую версию нельзя даже в мыслях допустить! Аристон когда-то слышал ту, другую историю от болтливой юной рабыни Иодамы, которая дорого заплатила за свой длинный язык. Когда Аристон спросил у благородного Те-ламона, правду ли говорит рабыня, Теламон, воин, государственный муж, член герусии, впал в неистовую ярость и устроил Иодаме такую порку, что на ее спине навечно остались отвратительные шрамы, да и вообще она чуть было не испустила дух.
А через две недели, когда Иодама немного поправилась и ползала по дому, словно покалеченная собака, Теламон позвал работорговцев и продал ее. Теперь она служила в доме некоего Симоея, неотесанного болвана, который учился вместе с Аристоном и постоянно приставал к нему с гнусными предложениями. За это Аристон его ненавидел. Но поскольку оба они состояли в одной буа, или стаде, и более того, в одной и той же иле, то есть загоне, – такова была полувоенная классификация, по которой подразделялись все ученики, – Аристону приходилось отвергать ухаживания Симоея буквально каждый день. То, что подобное внимание со стороны Лизандра привело бы его в восторг, ровным счетом ничего не меняло. Все дело в том, что любая нравственность, как ни странно, основывается на инстинктивном отвращении, поэтому, как правило, целомудрие бывает случайным, просто потому, что человеку не встретился тот, кто сумел бы его покорить своим взглядом или улыбкой.
Аристону пришлось принять ту версию своего рождения, которую предлагала мать. И прежде всего потому, что славившаяся своей набожностью Алкмена сама в нее истово верила. Мать была непорочна! Да-да! В ней не было ничего от порны, флейтистки-алевтриды или гетеры! Она не шлюха, не публичная девка! Алкмена, его прекрасная, обожаемая матушка, это небесное создание, ее целомудрие внушает окружающим благоговейный трепет. И все же…
Все же Аристон родился через две недели после возвращения Теламона, уезжавшего с дипломатической миссией в Эвбею и Мегару; эта миссия отчасти и послужила причиной жестокой распри, возникшей между Спартой и Афинами, когда Аристону исполнилось двенадцать лет. Все старые сплетники в городе с восторгом судачили (пока Теламон не заткнул им рты) о том, что пальцев на их сморщенных руках не хватит, чтобы сосчитать месяцы, которые Аристон находился в материнской утробе. Ибо Теламон целых два года провел вдали от семейного очага, занимаясь важными государственными делами. И даже если бы сплетники пересчитали свои грязные пальцы на ногах, их бы все равно не хватило. Нет, все было ясно как день: воин, государственный муж, член герусии, человек, чьи заслуги чтила вся Спарта, суровый, величественный Теламон получил еще одну награду – ветвистые рога, которые ему наставила любящая жена.
Аристон уже знал печальное продолжение сей истории. Теламон подождал рождения младенца, а потом этот благородный господин, которого Аристон с пеленок уважал и боялся, если не сказать, любил, велел бросить его с вершины Тайгета: так обычно поступали с новорожденными заморышами, уродцами или – по воле отцов – с девочками. Но дядя Ипполит спас Аристона. Не дожидаясь, пока приговор Теламона будет приведен в исполнение, толстый кривляка, раз в жизни посерьезнев, привел с собой членов Евгенического Совета. Увидев чудесного младенца, они защитили его от гнева ревнивца. «Столь прекрасное дитя следует сохранить во имя процветания Спарты», – заявили они. И сурово отчитали Теламона, сославшись на мнение великого Ликурга о том, что человек не должен пытаться единолично владеть предметом своей любви.
«Разве это не абсурд? – писал знаменитый спартанский законодатель. – Люди проявляют столь великую заботу о собаках и лошадях, что даже платят деньги за породистых производителей, а своих жен они держат взаперти, дабы те рожали детей лишь от них, хотя они вполне могут быть дураками, увечными или хворыми».
В довершение члены Евгенического Совета указали Те-ламону на его преклонный возраст и напомнили, что он женился на Алкмене, когда ей исполнилось тринадцать лет, но до сих пор – а Алкмене уже стукнуло двадцать три – Теламон не подарил ей ребенка. Так что лучше понурить голову и смиренно принять сей дар; по крайней мере, теперь душа Теламона не будет скитаться без приюта и стенать, вторя ветру: теперь у него есть сын, который похоронит его честь по чести.
И Теламон уступил. Правда, он связал Алкмене руки в запястьях, вздернул бедняжку на дыбу и хлестал, пока весь пол не обагрился ее кровью: он пытался вырвать у жены имя любовника, чтобы убить его. Но даже теряя сознание, а потом приходя в себя и корчась от боли под новыми ударами, Алкмена упорно шептала, всхлипывала, кричала:
– Бог! Это был великий Дионис!
Говорят, Теламон избивал ее целых полгода, но так и не сумел добиться иного ответа. Увидев, что все старания тщетны, он подослал к Алкмене жрицу Артемиды, богини целомудрия: Теламон знал, что ей жена не солжет. И услышал, притаившись за дверью, звенящий от гордости голос Алкмены:
– Клянусь белорукой богиней, которой ты служишь, о священная жрица! Я впала в экстаз и полетела, словно на крыльях, чтобы встретить бога в зеленых таинственных кущах. Я чувствовала в себе божественную мудрость. Играла какая-то необыкновенная музыка: свирели, флейты Пана, лиры и цитры! Меня озарял свет, который был ярче лучей Гелиоса. Свет бога! А потом… потом я ничего не помню. Но, пробудившись, я знала, что бог обладал мной и я умирала от восторга в его могучих объятиях. А посему муж может забить меня до смерти, но я не отступлюсь. Мой сын, любезный Аристон, полубог!
После этого Теламон, скрепя сердце, смирился и терпел Аристона в своем доме, пока мальчику не исполнилось семь лет и его не отправили в гимнасий, где он и обучался, и жил.
«Тебе не придется больше выносить мое общество, благородный Теламон! – подумал Аристон. – И хотя ты накажешь моих убийц по всей строгости, как и подобает, известие о том, что эти горные волки растерзали меня, вызовет в твоей душе только радость».
При мысли об этом ему стало очень горько. Он потратил довольно много времени на своем коротком веку, пытаясь завоевать любовь человека, которого считал своим отцом. И даже когда Иодама объяснила, почему это невозможно, он продолжал упорствовать, «Но теперь все, хватит! – потребовало его мятежное молодое сердце. – Теперь нужно думать о том, как спастись».
Аристон задрал голову и посмотрел на каменный свод пещеры.
– Отец мой Дионис! – взмолился он. – Если ты и вправду мой родитель, спаси меня. Если же нет, все равно прошу тебя, смилостивись, ведь матушка искренне верит, что ты мой отец. Коли ее обманул человек или сатир, наславший на нее помрачение, то ни ее, ни моей вины в том нет. Почему я должен из-за этого умирать? А ежели я по недомыслию обидел Эвменид, будь добр, вступись за меня перед великой Афиной, которая спасла от них моего предка Ореста и тем самым претворила в жизнь новый закон. Я не смею обратиться к ней, ибо мой полис воюет с ее любимым городом. Но я слишком молод, чтобы умирать! Прошу тебя, дивный Дионис, спаси меня, если на то будет твоя воля!
Аристон замолчал и прислушался. Стояла давящая тишина. Где боги? Внемлют ли они молитвам? Или дядя Ипполит прав, считая, что боги – это выдумки трусов, которые боятся смерти?
«Я не должен размышлять о таких ужасных вещах, – подумал Аристон. – Это кощунство и…»
И тут он услышал приглушенный хлюпающий звук. Потом еще один. Под сводами пещеры гулко разнесся стон. Затем послышалось слабое, как бы задушенное бульканье. Судя по всему, кто-то пытался вскрикнуть, но его резко заставили умолкнуть. Затем снова раздалось хлюпанье… еще… еще… десять, двенадцать, двадцать раз… Тишина, которая воцарилась вслед за этим, казалась оглушительней, чем гром великого Зевса.
Аристон увидел дрожащий огонек, который приближал– ся к нему. В глиняном сосуде, наполненном маслом, тлел шнур. Опухшее, побитое лицо женщины выглядело просто ужасно. Ее глаза впились в юношу диким, пронзительным взором.
– Ликотея?! – воскликнул Аристон.
– Да, это я, – усмехнулась Ликотея. – А кого ты ожидал, божественный ублюдок? Фрину? Ха! Эта вечно жрущая молодая кобылка не настоящая женщина, или, если хочешь, не такая сука, как я. Она не способна сделать то, что я сделала ради тебя. Впрочем, и ради себя тоже. Зачем лгать? Кощунствовать так кощунствовать! Да, да, я убила ради тебя, любезный Аристон! Я заколола свинью. Нет, двух свиней! Я принесла двойную жертву на алтарь твоей красоты. Первая – этот волосатый извращенец, которому я была отдана в жены против моей воли… он оставлял мою жаркую, манящую постель и, притаившись за скалами, часами высматривал какого-нибудь беззащитного маленького мальчика: вдруг тому придет в голову отправиться по этой тропинке? А заодно я прикончила и болвана, который похвалялся своим острым зрением. Надеюсь, сейчас он пялится на голые тени в Преисподней. Сперва я их опоила. Подсыпала им в вино маковых зерен. И добавила сок макового цветка, чтобы было наверняка. Поэтому все прошло очень гладко. Почти безболезненно. Правда, я поступила милосердно? И теперь ты меня либо вознаградишь, сын Диониса, либо…
– Сын Диониса? – перебил Аристон. – Тебе что, Фринна…
– Сказала? Нет, о божественный, дивный красавец! Я подслушала ее рассказ. Вернее, ее вопли, ведь она разоралась на своего трусливого отца, узнав, какую участь готовят тебе эти вонючие выродки, родившиеся от козлов. Как будто можно убить вечно воскресающего бога!
«Сумасшедшая, – подумал Аристон. – Лучше ей не перечить».
– И что меня ждет, Ликотея? – спросил он.
– Только трусливые псы-периэки смогли додуматься до такого, – презрительно изрекла Ликотея.
Аристон осознал, что она не считает себя одной из них.
«Впрочем, неудивительно, – подумал он. – Фрина же говорила, что Ликотея родом не отсюда. И потом она во многих отношениях превосходит периэков».
– Что же они мне готовят? – еще раз спросил он.
– Тебя побьют камнями. Они ведь не доверяют друг другу, вот и решили предать тебя такой казни. Они прекрасно знают, что иначе какая-нибудь подлая свинья непременно выдаст всех остальных твоим соплеменникам за горсть ржавых железных монет. А так никто не посмеет, потому что твоя кровь будет у всех на руках. Но довольно о глупостях! Ты вознаградишь меня, сын бога?
– Но я не… – начал Аристон.
– Ха! С такой красотой, что свела с ума всех женщин этого селения? Говорю тебе, сын Диониса, каждая из них схлопотала из-за тебя сегодня вечером пару новых синяков на своем немытом теле. Ибо из-за тебя у них так раззуделись чресла, что они все приставали к мужьям, умоляя отпустить тебя, приводя множество доводов… Бедная глупенькая Фрина… Говорят, ее часы сочтены. Старый Деймус так избил ее!
– Нет! – вскричал Аристон. – Замолчи! Бессмертные боги! Я…
– Ты упустишь свое счастье, если заставишь меня ревновать, – усмехнулась Ликотея. – Я всегда недолюбливала эту черногривую кобылку. Она слишком похожа на человека. Наверно, мать прижила ее с каким-нибудь спартанцем за спиной у старого труса. Забудь фрину, она не будет твоей. Вспомни лучше, что ты все еще связан, как хряк, и только я могу развязать твои путы. Ну как, обещаешь? Аристон не ответил. Искушение было огромным, но… Она подняла руки и дотронулась до его лица. Он повел носом и, поняв, что руки ее густо измазаны кровью, в ужасе отшатнулся. Среди эллинов – неважно, в каком полисе они жили, – убийство считалось не просто преступлением, а настоящим святотатством, ибо оно оскорбляло обоняние богов, которые даруют людям жизнь. Аристон отверг Ликотею не только из-за ее жестокости, но и потому, что был твердо уверен: ее помощь не пойдет впрок, наоборот, она станет для него вечным проклятием.
– Отойди от меня, волчица! – прорычал Аристон. – Не прикасайся ко мне кровавыми руками.
Ликотея уставилась на свои руки, словно видела их впервые. Затем совершенно невозмутимо повернулась и, словно лунатик, вышла из пещеры, переступив через трупы зарезанных мужчин. Когда через пять минут она появилась снова, ее руки были чистыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55