Она пролегала в пещере. Там было очень темно, и Аристон дрожал от холода.
Потом Аристон увидел Фрину. Она была целой и невредимой. Все части тела на месте. Фрина бежала к нему, протягивая руки. Ее длинные черные волосы плыли за ней, словно туча. Она смеялась и плакала одновременно. И звала его по имени.
Он не слышал ее голоса, но знал, что она говорит. Аристон читал по губам фрины.
Внезапно между ними вырос бог Дионис. Он был очень высоким, сильным и прекрасным. У него были рыжие волосы и борода. Бог улыбнулся ему и вытянул руку.
– Я родился от великого Зевса, – сказал он. – А посему мне не страшна смерть. И тебе тоже, сын мой. Поэтому ты должен вернуться к жизни. Я приказываю тебе!
Тут Аристон увидел, что на боге грязная накидка из овечьей шкуры и смешная собачья шапка. Он не понимал, почему богу вздумалось одеться как илоту, но все равно взял его за руку. И они пошли вдвоем вверх по извилистой каменистой тропинке.
– Не гляди назад, сын мой, – сказал бог. Но Аристон оглянулся. И увидел Фрину, которая стояла на коленях у скалистой кручи. Она рыдала, молила и выкрикивала его имя.
– Ей придется подождать, только и всего, – сказал бог. – Пойдем.
Было очень темно, и Аристон коченел от холода.
Но теперь к этому примешивалась еще и боль. Страшная. Она гнездилась в середине спины между лопатками. Однако она была немного другой. Аристон долго пытался сообразить, что же изменилось. Потом понял. Боль не изменилась. Она была такой же сильной или даже еще сильнее. Изменилось ощущение боли. Теперь он ее ощущал как живой человек. Всеми органами чувств. Он был жив и постепенно начинал припоминать, воссоздавать в памяти всю безумную цепь причинно-следственных связей, которую люди величают роком. Он был жив, не желая этого. Но тем не менее он жил. Ему даже казалось, что он пришел в сознание. А этого ему тоже не хотелось. Ибо, придя в себя, он должен был вспомнить еще больше, вспомнить такие ужасы, которые до сих пор вытеснялись из его памяти.
Аристон открыл глаза и увидел перед собой лицо бога.
– Дионис, отец мой! – отчетливо произнес он.
– Видишь? – сказал илот Тал. – Мы пришли вовремя. Прикажи рабам положить его на носилки, господин мой Ипполит.
Дядя Толстопуз обратился к врачу Полору:
– Его не опасно переносить, добрый лекарь? – спросил он.
– Опасно, – ответил врач. – Но это все равно лучше, чем оставить его умирать здесь от холода. Я говорил твоей сестре, что неблагоразумно оставлять тяжело раненного мальчика в храме. Но она не послушалась. То она утверждала, что он будет жить, а теперь столь же упорно твердит, что он умрет. Твоя сестра… м-м… странная женщина, господин мой Ипполит.
– Алкмена глупа, – сердито хмыкнул Ипполит. – Но надеюсь, у нее достанет ума, чтобы ходить за больным. Полор поглядел на маленького толстячка.
– Я на твоем месте не стал бы относить его к Алкмене, мой господин.
– Почему? – изумился Ипполит.
– Потому что твоя сестра не просто глупа. Она… безумна, – сказал лекарь.
– Но я не женат, – возразил Ипполит. – В доме нет женщины, чтобы…
– Я пришлю мою рабыню Арисбу, чтобы она за ним ходила. Арисба – прекрасная сиделка. Конечно, когда он немного поправится – если это вообще случится, – ты вернешь ее обратно. Мальчик слишком хорош собой, а Арисба – похотливая коза. Ладно, пусть рабы положат его на носилки.
Аристон почувствовал прикосновения их рук. Его подняли и принялись разрывать пополам. Язык пламени лизнул спину Аристона и проник в самое сердце. Аристон открыл рот, собираясь закричать, и увидел лицо бога.
Не Диониса, а другого. Судя по всему, Асклепия. Но затем он понял, что это всего лишь статуя бога. Огромная статуя из золота и железа. Аристон устало подумал: неужели боги еще больше? А может, это только человеческий страх и гигантомания, ожившие под руками скульптора?
Затем рабы двинулись вперед и вынесли его из холодного, темного храма на ночной воздух, нежно пахнувший весной, под небо, усеянное звездами.
– Дядя, – спросил Аристон. – Что такое жизнь?
Ипполит поглядел на племянника. Аристон, очень бледный и худой, полулежал, опираясь на подушки.
– Это тайна, племянник, – ответил толстый коротышка-сибарит. – Тайна, которую не имеет смысла пытаться раскрыть. Или, что еще хуже, ящик Пандоры, из которого вылезло все мировое зло. А почему ты спрашиваешь?
Аристон не ответил. Вместо ответа он поглядел в окно. Стоял ослепительно солнечный, знойный августовский день. Дом Ипполита, который находился в одном из селений, – Спарта не была городом в буквальном смысле слова, как, скажем, Афины, а представляла собой несколько селений, которые, разрастаясь, сливались, и границы между ними размывались – был бедным, безо всяких претензий. Вполне естественно, что такой человек, как Ипполит, не мог себе позволить ничего более роскошного.
– Дядя. – Голос у Аристона стал совсем тоненьким. – А почему вообще существует зло? Я хочу сказать: почему боги это допускают?
– Во имя Афины Паллады, вышедшей в полном боевом снаряжении из головы Зевса! – воскликнул Ипполит. – Кем ты меня считаешь, мальчик? Философом?
Аристон улыбнулся. Но на эту улыбку было больно смотреть. Она напоминала гримасу, которая возникает на лице у истязаемого человека, когда он хочет сдержать крик.
– Я думаю, ты очень мудр, дядя Толстопуз, – прошептал он. – Мудрее всех, кого я знаю… кроме моего отца.
– Гм, – хмыкнул Ипполит. – По-моему, это не очень лестно, мой мальчик. На свете есть, конечно, и большие тугодумы, чем великий Теламон, но…
– Я говорил не о нем, – спокойно возразил Аристон. – Я об илоте.
Ипполит уставился на племянника. Словоохотливый коротышка впервые не нашелся что ответить.
– Он не осмеливается прийти навестить меня, – продолжал Аристон, – а то бы я спросил у него. Но раз его нет, то приходится спрашивать у тебя. Что такое жизнь, дядя? Почему в мире есть зло? Почему существую я, ведь я воплощенное зло?
– Аристон! – воскликнул Ипполит.
– Я любил девушку. Ее разорвала на клочки стая вол– чиц. Ты когда-нибудь видел подобное? Очень интересное зрелище. Они раздвинули ей ноги. Так широко, как только смогли. Словно… словно собирались заняться любовью. А потом старая, седая женщина резанула ее посередине толстым ножом, какие бывают у мясников. Звук был такой, словно дерево рубили в щепки. Мокрое дерево. А она была еще жива, дядя. Но не вскрикнула. Не издала ни стона. Она просто лежала и глядела на меня одним глазом – другой ей выбили камнями, – пока они совсем не отрезали ей ноги. Я думаю, после этого она умерла очень быстро. А они потом швырнули ее ноги собакам.
– Племянник! – простонал Ипполит.
– Но даже тогда они от нее не отстали. Они отрезали ей голову. Разрубили тело на куски. Знаешь, на что это похоже, дядя? На козлиное мясо. Ты бы никогда не подумал, что то была девушка. Очень хорошенькая девушка. В жизни не встречал таких милых девушек. Я любил ее.
– Послушай, мой мальчик, – сказал Ипполит, – я…
– Ну а я в ответ убил их предводительницу. Перерезал ей глотку. Ты когда-нибудь видел, как умирает женщина с перерезанной глоткой? Из раны со свистом вырывается воздух. И ты это слышишь. Маленькие кровавые пузырьки. Кровь капает, словно…
– Прекрати! – зажмурился Ипполит,
– А человека, которому проткнули живот мечом, ты видел? Он танцует, дядя. Зажимает пузо двумя руками, чтобы не выпали кишки. Но кровь все равно сочится у него между пальцами. Поэтому он скачет и рычит… рычит, пока не умрет. Комичное зрелище, дядя. Очень смешно.
– Аристон… – прошептал Ипполит.
– Как они убили жителей Парнона, дядя? Каким образом отчим устроил резню в отместку за ублюдка, которого он ненавидит? О, я знаю: таков закон. Они подняли руку на спартанца. Поэтому женщин и детей продали в рабство, а мужчин… забили, как скот. И все потому…
– Кто тебе рассказал? – перебил Ипполит.
– Симоей. Он пришел попросить прощения за то, что оскорбил мою мать. И сам простил меня за то, что я его чуть не убил. Так что теперь мы друзья. Я разрешил ему себя поцеловать. Он не знал, что целует мутона.
– Аристон, во имя Зевса!
– А кто же я? Или ты знаешь другое название, дядюшка? Если мутон – это ублюдок, рожденный илотской женщиной от спартанца, то как назвать внебрачного ребенка, рожденного от илота спар…
– Аристон, я запрещаю тебе!
– Да, – вздохнул Аристон. – Ты мне запрещаешь. А вот моей целомудренной, милой матушке никто не запретил, не так ли? Не запретил лечь на землю, словно жена пастуха, раздвинуть ноги и подарить всю себя…
Ипполит одним прыжком пересек комнату. Его толстая маленькая ладошка звонко, хотя и с явной неохотой, хлопнула племянника по губам.
Аристон не шелохнулся. Из его глаз выкатились слезы и, немного подрожав на ресницах, упали вниз.
– Благодарю тебя, дядя, – прошептал Аристон. – Я это заслужил.
– Племянник, племянник! – простонал Ипполит. – Я…
– Забудь. Почему сегодня ко мне никто не пришел? Ни Лизандр, ни Орхомен, ни матушка. Орхомен мне теперь нравится больше Лизандра. Конечно, я не люблю его, потому что он безобразен. Но… странно…
– Что странно, племянник? – с некоторым облегчением спросил Ипполит. Такой поворот мыслей Аристона показался ему менее опасным.
– Я и Лизандра больше не люблю. Он… он прекрасен, но клянусь Афиной, ужасно глуп! А Орхомен… обнаруживает рудименты и даже зачатки разума. Он бы сам никогда до этого не дошел, если б не…
Ипполит замер, на его круглом лице с жидкой бороден-кой отразилось смущение.
– Если б не Тал, мой отец, который научил его думать, – спокойно продолжил Аристон. – Как ты научил думать меня, дядя Толстопуз. Я видел влюбленных, но никогда не видел, чтобы кто-нибудь любил кого-нибудь, как Орхомен моего отца. И все же… он клянется, что между ними нет… ну, физической любви. Похоже, мой отец считает плотскую любовь между мужчинами отвратительной. Странно, не правда ли, дядя?
– Очень, – сказал Ипполит. -Я, например, предпочитаю мальчиков, хотя должен признать, что с женщинами в кровати бывает очень приятно.
– Наверно, – безразлично откликнулся Аристон. – Орхомен говорит, что мой отец – самый мудрый человек на свете. Настоящий философ. Он дважды в неделю посещает отца на его маленькой ферме. Отчим поступил великодушно, не правда ли? Ну, когда купил Талу свободу, сделал его вольноотпущенником и дал крохотный участок земли.
– Нет, – покачал головой Ипполит. – В этом не было великодушия.
Аристон внимательно поглядел на дядю.
– Ты прав. Не было. Ведь, не сделай он этого, его сочли бы жадным, да? И кто-нибудь очень скоро заметил бы, как я похож на Тала. Орхомен уже заметил. А так отчим дал бы понять всему полису, что подозревает или знает…
Ипполит покачал головой.
– Нет, – сухо проронил он, – Теламон дал бы понять это себе.
– О! – прошептал Аристон.
– Не думай больше об этом, мой мальчик. Пожалуй, на сегодня достаточно неприятных бесед, особенно если учесть твое состояние. И потом, мне нужно идти…
– Куда? – спросил Аристон.
– К Сарпедону, отцу Ламии. Ты же знаешь, несколько месяцев назад мне исполнилось тридцать лет. Теперь по закону я не могу участвовать в процессиях. Совершеннолетний мужчина, который отказывается выполнить свой священный долг перед полисом, то есть еженощно резвиться в кровати с какой-нибудь неаппетитной телкой, чтобы произвести на свет будущих воинов, дабы они защищали и прославляли Спарту, лишается всех своих привилегий. Так что я больше не могу пожирать глазами прелестные формы нагого Иксиона или твоего Лизандра, танцующих священные танцы! Или же любоваться Феопой, Фебой или Фило-мелой… ты ведь знаешь, я человек без предрассудков в том, что касается любви. Однако через неделю праздник Артемиды Орфийской и…
– Чтобы не пропустить его, ты женишься на девушке, которую почти не знаешь. О любви я и не говорю…
– Хуже нет, когда человек женится по любви, мой мальчик. А Ламию я знаю. Вполне. Уточнять насколько – не пристало такому благородному человеку, как я. И она мне, в общем-то, подходит. Она кругленькая, розовощекая, пухленькая и жадная… до всего. К сожалению, Сарпедон – противный старикашка. Он целых два месяца торговался со мной из-за приданого. Но я его все равно надул, не волнуйся. Короче, когда придет твоя матушка, будь с ней подобрее, хорошо? Она красива, но ведь это твоя мать! Так что постарайся сдержать глупую ревность, племянничек. В конце концов, чего добился Эдип, убив Лая? А он убил его, не догадываясь, кто это. В общем, прости Талу то, что он когда-то порезвился на скалистых горках. Будь хозяином жизни. Святотатцем, грешником и насмешником, как я… Иными словами, цивилизованным человеком. И тебе больше не захочется убивать людей. Возрадуйся, племянничек, я ухожу!
Через пару минут после ухода Ипполита в комнату вошла Арисба, рабыня врача Полора, которую тот одолжил Ипполиту, чтобы она выхаживала его племянника. Арисба явно еле дождалась, пока Ипполит уйдет. Она наклонилась и поцеловала Аристона долгим поцелуем, щекоча его языком. Он не сопротивлялся. Ему нравилось, как Арисба целуется. Она была очень опытной. Затем она совершила грубое святотатство – пощупала, каков результат ее поцелуев. И кощунственно улыбнулась.
– Еще пару недель – и мы попробуем, – сказала Арисба.
Когда пара недель, о которых говорила Арисба, прошла, Аристон гулял по саду с илиархом Орхоменом и думать забыл про рабыню. Орхомен рассказывал ужасно смешную историю о том, как он накануне еле вызволил дядю Аристона из лап спартанских женщин, которые собрались его побить, а может, хотели сотворить с ним и что-нибудь похуже.
– Они валяли его в грязи, – говорил илиарх, – и весело колошматили. Какая-то степенная толстуха села ему на голову. Ты спросишь, что сделал в ответ старый Толстопуз? Взял и впился зубами мегере в задницу! От ее вопля даже одиннадцатая и тринадцатая илы обратились бы в бегство!
Они бы решили, что афиняне наконец отважились на них напасть. И поверь. Аристон, нам в тот момент действительно требовалась помощь воинов! Даже Благомыслящие – и те добрее чинных спартанских женщин!
Аристон рассмеялся. Самым странным в этой истории было то, что Орхомен говорил правду. Женщины высшей касты считали, что закоренелый холостяк оскорбляет их женское достоинство… может быть, подумал Аристон, потому что у их дочерей на выданье был такой небольшой выбор подходящих женихов. И по старинному обычаю им разрешалось откровенно портить жизнь человеку, достигшему тридцатилетия и не женившемуся. Поэтому в Спарте не было ни одного холостяка, которому бы исполнился тридцать один год, не говоря уж о мужчинах постарше. Даже вдовцам не позволялось долго горевать. Это правило не знало исключений, так что деваться было некуда. Допустим, если бы Ипполит не согласился до следующих Дионисий-ских торжеств на то нищенское приданое, которое вредный Сарпедон давал за пухленькой и похотливой Ламией, благородные спартанские дамы втолкнули бы его в темную комнату, где бы беднягу ждали все косоглазые, прыщавые, плоскогрудые девицы, которым уже стукнуло двадцать, а никто к ним не посватался. И в конце концов, из комнаты выплыла бы какая-нибудь голая, окровавленная, ликующая амазонка, таща за бороду или волосы полумертвого Толстопуза. Он был бы ей пожизненной наградой за победу в борьбе без правил, в которой в ход шли зубы, ногти, локти, колени, ноги и кулаки. Причем девушки сражались так яростно, что в итоге три четверти претенденток оказывались наутро у городских лекарей, а пару раз девицы послабее даже погибали.
– Теперь Ипполит клянется, – прищелкнул языком Орхомен, – что возьмет за себя Ламию вообще без приданого. На нее хотя бы приятно взглянуть, и с ней, наверно, будет весело в постели… Правда, по-моему, твоему дяде Толстопузу это уже известно наверняка.
– Не сомневаюсь, – откликнулся Аристон. – Но скажи, друг Орхомен, зачем ты пришел на самом деле? Я ведь недаром сын илота. Я так же легко, как и он, распознаю притворство.
– Притворство? – переспросил илиарх. – Ну, что ты, Аристон, я никогда…
– Чепуха! Это именно притворство. Ты по натуре человек серьезный, друг мой. А тут целый день как-то чересчур веселишься. Да и веселишься-то вынужденно. Тебе кажется, что моя жизнь в опасности? Ты думаешь, периэки отомстят человеку, из-за которого тридцать их соотечественников убили, а почти вдвое больше обратили в рабство? Не вини их. Я… я благословляю периэкские кинжалы.
Орхомен отвел взгляд. Потом опять посмотрел на Аристона.
– Нет, дело не в этом, – сказал он. – Пока, хвала Зевсу, периэки ведут себя смирно.
– Но тогда в чем же дело? – спросил Аристон. Темные глаза Орхомена впились в его лицо.
– Понимаешь… – начал он. И осекся.
– Ну, давай! Говори! – сказал Аристон.
– Дело… дело в твоей матушке. Она очень переживает из-за того, что ты так к ней относишься. Или переживала. Сейчас ее, наверно, ничто не волнует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Потом Аристон увидел Фрину. Она была целой и невредимой. Все части тела на месте. Фрина бежала к нему, протягивая руки. Ее длинные черные волосы плыли за ней, словно туча. Она смеялась и плакала одновременно. И звала его по имени.
Он не слышал ее голоса, но знал, что она говорит. Аристон читал по губам фрины.
Внезапно между ними вырос бог Дионис. Он был очень высоким, сильным и прекрасным. У него были рыжие волосы и борода. Бог улыбнулся ему и вытянул руку.
– Я родился от великого Зевса, – сказал он. – А посему мне не страшна смерть. И тебе тоже, сын мой. Поэтому ты должен вернуться к жизни. Я приказываю тебе!
Тут Аристон увидел, что на боге грязная накидка из овечьей шкуры и смешная собачья шапка. Он не понимал, почему богу вздумалось одеться как илоту, но все равно взял его за руку. И они пошли вдвоем вверх по извилистой каменистой тропинке.
– Не гляди назад, сын мой, – сказал бог. Но Аристон оглянулся. И увидел Фрину, которая стояла на коленях у скалистой кручи. Она рыдала, молила и выкрикивала его имя.
– Ей придется подождать, только и всего, – сказал бог. – Пойдем.
Было очень темно, и Аристон коченел от холода.
Но теперь к этому примешивалась еще и боль. Страшная. Она гнездилась в середине спины между лопатками. Однако она была немного другой. Аристон долго пытался сообразить, что же изменилось. Потом понял. Боль не изменилась. Она была такой же сильной или даже еще сильнее. Изменилось ощущение боли. Теперь он ее ощущал как живой человек. Всеми органами чувств. Он был жив и постепенно начинал припоминать, воссоздавать в памяти всю безумную цепь причинно-следственных связей, которую люди величают роком. Он был жив, не желая этого. Но тем не менее он жил. Ему даже казалось, что он пришел в сознание. А этого ему тоже не хотелось. Ибо, придя в себя, он должен был вспомнить еще больше, вспомнить такие ужасы, которые до сих пор вытеснялись из его памяти.
Аристон открыл глаза и увидел перед собой лицо бога.
– Дионис, отец мой! – отчетливо произнес он.
– Видишь? – сказал илот Тал. – Мы пришли вовремя. Прикажи рабам положить его на носилки, господин мой Ипполит.
Дядя Толстопуз обратился к врачу Полору:
– Его не опасно переносить, добрый лекарь? – спросил он.
– Опасно, – ответил врач. – Но это все равно лучше, чем оставить его умирать здесь от холода. Я говорил твоей сестре, что неблагоразумно оставлять тяжело раненного мальчика в храме. Но она не послушалась. То она утверждала, что он будет жить, а теперь столь же упорно твердит, что он умрет. Твоя сестра… м-м… странная женщина, господин мой Ипполит.
– Алкмена глупа, – сердито хмыкнул Ипполит. – Но надеюсь, у нее достанет ума, чтобы ходить за больным. Полор поглядел на маленького толстячка.
– Я на твоем месте не стал бы относить его к Алкмене, мой господин.
– Почему? – изумился Ипполит.
– Потому что твоя сестра не просто глупа. Она… безумна, – сказал лекарь.
– Но я не женат, – возразил Ипполит. – В доме нет женщины, чтобы…
– Я пришлю мою рабыню Арисбу, чтобы она за ним ходила. Арисба – прекрасная сиделка. Конечно, когда он немного поправится – если это вообще случится, – ты вернешь ее обратно. Мальчик слишком хорош собой, а Арисба – похотливая коза. Ладно, пусть рабы положат его на носилки.
Аристон почувствовал прикосновения их рук. Его подняли и принялись разрывать пополам. Язык пламени лизнул спину Аристона и проник в самое сердце. Аристон открыл рот, собираясь закричать, и увидел лицо бога.
Не Диониса, а другого. Судя по всему, Асклепия. Но затем он понял, что это всего лишь статуя бога. Огромная статуя из золота и железа. Аристон устало подумал: неужели боги еще больше? А может, это только человеческий страх и гигантомания, ожившие под руками скульптора?
Затем рабы двинулись вперед и вынесли его из холодного, темного храма на ночной воздух, нежно пахнувший весной, под небо, усеянное звездами.
– Дядя, – спросил Аристон. – Что такое жизнь?
Ипполит поглядел на племянника. Аристон, очень бледный и худой, полулежал, опираясь на подушки.
– Это тайна, племянник, – ответил толстый коротышка-сибарит. – Тайна, которую не имеет смысла пытаться раскрыть. Или, что еще хуже, ящик Пандоры, из которого вылезло все мировое зло. А почему ты спрашиваешь?
Аристон не ответил. Вместо ответа он поглядел в окно. Стоял ослепительно солнечный, знойный августовский день. Дом Ипполита, который находился в одном из селений, – Спарта не была городом в буквальном смысле слова, как, скажем, Афины, а представляла собой несколько селений, которые, разрастаясь, сливались, и границы между ними размывались – был бедным, безо всяких претензий. Вполне естественно, что такой человек, как Ипполит, не мог себе позволить ничего более роскошного.
– Дядя. – Голос у Аристона стал совсем тоненьким. – А почему вообще существует зло? Я хочу сказать: почему боги это допускают?
– Во имя Афины Паллады, вышедшей в полном боевом снаряжении из головы Зевса! – воскликнул Ипполит. – Кем ты меня считаешь, мальчик? Философом?
Аристон улыбнулся. Но на эту улыбку было больно смотреть. Она напоминала гримасу, которая возникает на лице у истязаемого человека, когда он хочет сдержать крик.
– Я думаю, ты очень мудр, дядя Толстопуз, – прошептал он. – Мудрее всех, кого я знаю… кроме моего отца.
– Гм, – хмыкнул Ипполит. – По-моему, это не очень лестно, мой мальчик. На свете есть, конечно, и большие тугодумы, чем великий Теламон, но…
– Я говорил не о нем, – спокойно возразил Аристон. – Я об илоте.
Ипполит уставился на племянника. Словоохотливый коротышка впервые не нашелся что ответить.
– Он не осмеливается прийти навестить меня, – продолжал Аристон, – а то бы я спросил у него. Но раз его нет, то приходится спрашивать у тебя. Что такое жизнь, дядя? Почему в мире есть зло? Почему существую я, ведь я воплощенное зло?
– Аристон! – воскликнул Ипполит.
– Я любил девушку. Ее разорвала на клочки стая вол– чиц. Ты когда-нибудь видел подобное? Очень интересное зрелище. Они раздвинули ей ноги. Так широко, как только смогли. Словно… словно собирались заняться любовью. А потом старая, седая женщина резанула ее посередине толстым ножом, какие бывают у мясников. Звук был такой, словно дерево рубили в щепки. Мокрое дерево. А она была еще жива, дядя. Но не вскрикнула. Не издала ни стона. Она просто лежала и глядела на меня одним глазом – другой ей выбили камнями, – пока они совсем не отрезали ей ноги. Я думаю, после этого она умерла очень быстро. А они потом швырнули ее ноги собакам.
– Племянник! – простонал Ипполит.
– Но даже тогда они от нее не отстали. Они отрезали ей голову. Разрубили тело на куски. Знаешь, на что это похоже, дядя? На козлиное мясо. Ты бы никогда не подумал, что то была девушка. Очень хорошенькая девушка. В жизни не встречал таких милых девушек. Я любил ее.
– Послушай, мой мальчик, – сказал Ипполит, – я…
– Ну а я в ответ убил их предводительницу. Перерезал ей глотку. Ты когда-нибудь видел, как умирает женщина с перерезанной глоткой? Из раны со свистом вырывается воздух. И ты это слышишь. Маленькие кровавые пузырьки. Кровь капает, словно…
– Прекрати! – зажмурился Ипполит,
– А человека, которому проткнули живот мечом, ты видел? Он танцует, дядя. Зажимает пузо двумя руками, чтобы не выпали кишки. Но кровь все равно сочится у него между пальцами. Поэтому он скачет и рычит… рычит, пока не умрет. Комичное зрелище, дядя. Очень смешно.
– Аристон… – прошептал Ипполит.
– Как они убили жителей Парнона, дядя? Каким образом отчим устроил резню в отместку за ублюдка, которого он ненавидит? О, я знаю: таков закон. Они подняли руку на спартанца. Поэтому женщин и детей продали в рабство, а мужчин… забили, как скот. И все потому…
– Кто тебе рассказал? – перебил Ипполит.
– Симоей. Он пришел попросить прощения за то, что оскорбил мою мать. И сам простил меня за то, что я его чуть не убил. Так что теперь мы друзья. Я разрешил ему себя поцеловать. Он не знал, что целует мутона.
– Аристон, во имя Зевса!
– А кто же я? Или ты знаешь другое название, дядюшка? Если мутон – это ублюдок, рожденный илотской женщиной от спартанца, то как назвать внебрачного ребенка, рожденного от илота спар…
– Аристон, я запрещаю тебе!
– Да, – вздохнул Аристон. – Ты мне запрещаешь. А вот моей целомудренной, милой матушке никто не запретил, не так ли? Не запретил лечь на землю, словно жена пастуха, раздвинуть ноги и подарить всю себя…
Ипполит одним прыжком пересек комнату. Его толстая маленькая ладошка звонко, хотя и с явной неохотой, хлопнула племянника по губам.
Аристон не шелохнулся. Из его глаз выкатились слезы и, немного подрожав на ресницах, упали вниз.
– Благодарю тебя, дядя, – прошептал Аристон. – Я это заслужил.
– Племянник, племянник! – простонал Ипполит. – Я…
– Забудь. Почему сегодня ко мне никто не пришел? Ни Лизандр, ни Орхомен, ни матушка. Орхомен мне теперь нравится больше Лизандра. Конечно, я не люблю его, потому что он безобразен. Но… странно…
– Что странно, племянник? – с некоторым облегчением спросил Ипполит. Такой поворот мыслей Аристона показался ему менее опасным.
– Я и Лизандра больше не люблю. Он… он прекрасен, но клянусь Афиной, ужасно глуп! А Орхомен… обнаруживает рудименты и даже зачатки разума. Он бы сам никогда до этого не дошел, если б не…
Ипполит замер, на его круглом лице с жидкой бороден-кой отразилось смущение.
– Если б не Тал, мой отец, который научил его думать, – спокойно продолжил Аристон. – Как ты научил думать меня, дядя Толстопуз. Я видел влюбленных, но никогда не видел, чтобы кто-нибудь любил кого-нибудь, как Орхомен моего отца. И все же… он клянется, что между ними нет… ну, физической любви. Похоже, мой отец считает плотскую любовь между мужчинами отвратительной. Странно, не правда ли, дядя?
– Очень, – сказал Ипполит. -Я, например, предпочитаю мальчиков, хотя должен признать, что с женщинами в кровати бывает очень приятно.
– Наверно, – безразлично откликнулся Аристон. – Орхомен говорит, что мой отец – самый мудрый человек на свете. Настоящий философ. Он дважды в неделю посещает отца на его маленькой ферме. Отчим поступил великодушно, не правда ли? Ну, когда купил Талу свободу, сделал его вольноотпущенником и дал крохотный участок земли.
– Нет, – покачал головой Ипполит. – В этом не было великодушия.
Аристон внимательно поглядел на дядю.
– Ты прав. Не было. Ведь, не сделай он этого, его сочли бы жадным, да? И кто-нибудь очень скоро заметил бы, как я похож на Тала. Орхомен уже заметил. А так отчим дал бы понять всему полису, что подозревает или знает…
Ипполит покачал головой.
– Нет, – сухо проронил он, – Теламон дал бы понять это себе.
– О! – прошептал Аристон.
– Не думай больше об этом, мой мальчик. Пожалуй, на сегодня достаточно неприятных бесед, особенно если учесть твое состояние. И потом, мне нужно идти…
– Куда? – спросил Аристон.
– К Сарпедону, отцу Ламии. Ты же знаешь, несколько месяцев назад мне исполнилось тридцать лет. Теперь по закону я не могу участвовать в процессиях. Совершеннолетний мужчина, который отказывается выполнить свой священный долг перед полисом, то есть еженощно резвиться в кровати с какой-нибудь неаппетитной телкой, чтобы произвести на свет будущих воинов, дабы они защищали и прославляли Спарту, лишается всех своих привилегий. Так что я больше не могу пожирать глазами прелестные формы нагого Иксиона или твоего Лизандра, танцующих священные танцы! Или же любоваться Феопой, Фебой или Фило-мелой… ты ведь знаешь, я человек без предрассудков в том, что касается любви. Однако через неделю праздник Артемиды Орфийской и…
– Чтобы не пропустить его, ты женишься на девушке, которую почти не знаешь. О любви я и не говорю…
– Хуже нет, когда человек женится по любви, мой мальчик. А Ламию я знаю. Вполне. Уточнять насколько – не пристало такому благородному человеку, как я. И она мне, в общем-то, подходит. Она кругленькая, розовощекая, пухленькая и жадная… до всего. К сожалению, Сарпедон – противный старикашка. Он целых два месяца торговался со мной из-за приданого. Но я его все равно надул, не волнуйся. Короче, когда придет твоя матушка, будь с ней подобрее, хорошо? Она красива, но ведь это твоя мать! Так что постарайся сдержать глупую ревность, племянничек. В конце концов, чего добился Эдип, убив Лая? А он убил его, не догадываясь, кто это. В общем, прости Талу то, что он когда-то порезвился на скалистых горках. Будь хозяином жизни. Святотатцем, грешником и насмешником, как я… Иными словами, цивилизованным человеком. И тебе больше не захочется убивать людей. Возрадуйся, племянничек, я ухожу!
Через пару минут после ухода Ипполита в комнату вошла Арисба, рабыня врача Полора, которую тот одолжил Ипполиту, чтобы она выхаживала его племянника. Арисба явно еле дождалась, пока Ипполит уйдет. Она наклонилась и поцеловала Аристона долгим поцелуем, щекоча его языком. Он не сопротивлялся. Ему нравилось, как Арисба целуется. Она была очень опытной. Затем она совершила грубое святотатство – пощупала, каков результат ее поцелуев. И кощунственно улыбнулась.
– Еще пару недель – и мы попробуем, – сказала Арисба.
Когда пара недель, о которых говорила Арисба, прошла, Аристон гулял по саду с илиархом Орхоменом и думать забыл про рабыню. Орхомен рассказывал ужасно смешную историю о том, как он накануне еле вызволил дядю Аристона из лап спартанских женщин, которые собрались его побить, а может, хотели сотворить с ним и что-нибудь похуже.
– Они валяли его в грязи, – говорил илиарх, – и весело колошматили. Какая-то степенная толстуха села ему на голову. Ты спросишь, что сделал в ответ старый Толстопуз? Взял и впился зубами мегере в задницу! От ее вопля даже одиннадцатая и тринадцатая илы обратились бы в бегство!
Они бы решили, что афиняне наконец отважились на них напасть. И поверь. Аристон, нам в тот момент действительно требовалась помощь воинов! Даже Благомыслящие – и те добрее чинных спартанских женщин!
Аристон рассмеялся. Самым странным в этой истории было то, что Орхомен говорил правду. Женщины высшей касты считали, что закоренелый холостяк оскорбляет их женское достоинство… может быть, подумал Аристон, потому что у их дочерей на выданье был такой небольшой выбор подходящих женихов. И по старинному обычаю им разрешалось откровенно портить жизнь человеку, достигшему тридцатилетия и не женившемуся. Поэтому в Спарте не было ни одного холостяка, которому бы исполнился тридцать один год, не говоря уж о мужчинах постарше. Даже вдовцам не позволялось долго горевать. Это правило не знало исключений, так что деваться было некуда. Допустим, если бы Ипполит не согласился до следующих Дионисий-ских торжеств на то нищенское приданое, которое вредный Сарпедон давал за пухленькой и похотливой Ламией, благородные спартанские дамы втолкнули бы его в темную комнату, где бы беднягу ждали все косоглазые, прыщавые, плоскогрудые девицы, которым уже стукнуло двадцать, а никто к ним не посватался. И в конце концов, из комнаты выплыла бы какая-нибудь голая, окровавленная, ликующая амазонка, таща за бороду или волосы полумертвого Толстопуза. Он был бы ей пожизненной наградой за победу в борьбе без правил, в которой в ход шли зубы, ногти, локти, колени, ноги и кулаки. Причем девушки сражались так яростно, что в итоге три четверти претенденток оказывались наутро у городских лекарей, а пару раз девицы послабее даже погибали.
– Теперь Ипполит клянется, – прищелкнул языком Орхомен, – что возьмет за себя Ламию вообще без приданого. На нее хотя бы приятно взглянуть, и с ней, наверно, будет весело в постели… Правда, по-моему, твоему дяде Толстопузу это уже известно наверняка.
– Не сомневаюсь, – откликнулся Аристон. – Но скажи, друг Орхомен, зачем ты пришел на самом деле? Я ведь недаром сын илота. Я так же легко, как и он, распознаю притворство.
– Притворство? – переспросил илиарх. – Ну, что ты, Аристон, я никогда…
– Чепуха! Это именно притворство. Ты по натуре человек серьезный, друг мой. А тут целый день как-то чересчур веселишься. Да и веселишься-то вынужденно. Тебе кажется, что моя жизнь в опасности? Ты думаешь, периэки отомстят человеку, из-за которого тридцать их соотечественников убили, а почти вдвое больше обратили в рабство? Не вини их. Я… я благословляю периэкские кинжалы.
Орхомен отвел взгляд. Потом опять посмотрел на Аристона.
– Нет, дело не в этом, – сказал он. – Пока, хвала Зевсу, периэки ведут себя смирно.
– Но тогда в чем же дело? – спросил Аристон. Темные глаза Орхомена впились в его лицо.
– Понимаешь… – начал он. И осекся.
– Ну, давай! Говори! – сказал Аристон.
– Дело… дело в твоей матушке. Она очень переживает из-за того, что ты так к ней относишься. Или переживала. Сейчас ее, наверно, ничто не волнует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55