Это «туфта» – показывали тупиковую разработку, но шуму много. А потом, ведь есть и не «туфта»... Да, все вроде бы неплохо, но...
Неудачи с мягкой посадкой на Луну превысили все пределы, дальше отступать просто некуда. «Зонд-2», запущенный в сторону Марса, сдох – не раскрылись солнечные батареи, а через девять месяцев американский «Маринер-4» передал отличные снимки красной планеты. Американцы еще позади, но расстояние между ними и нами сокращается стремительно. Когда на торжественном приеме в Кремле после завершения полета «Восхода» ликующий Брежнев, еще не привыкший к постоянному восторгу, окружающему где только возможно первое лицо государства, белозубо улыбался всем своим гостям, на мысе Канаверал стартовал первый двухместный «Джемини». Кроме Беляева и Леонова в 1965 году, ни один наш космонавт не вышел на орбиту, а американцы запустили пять кораблей – десять астронавтов. Уайт вышел в открытый космос; Купер и Конрад установили рекорд длительности полета – без малого 191 час, почти 8 суток. Правда, этот рекорд можно отобрать у них довольно легко. Борис Волынов и Георгий Шонин на «Восходе-3» готовятся лететь на 18 суток. Но ведь это уже не столько испытания техники, сколько испытания людей.
Если с двухместным кораблем и выходом в открытый космос нам удалось опередить американцев хоть «на чуть-чуть», то со спутником связи тоже «на чуть-чуть» те вырвались вперед: «Эрли Берд» был запущен на 17 дней раньше «Молнии-1». Что такое 17 дней? Пустяк. Но важен моральный фактор – теперь уже не они нас, а мы их должны догонять. А кто кого будет догонять завтра? Как пойдут дела с Н-1?
Совет Главных совсем не тот – он износился, расползся на куски, как старый ковер, который он привез из Германии. Разлад с Глушко, претензии Пилюгина, конкуренция рвущегося в космос Челомея, наступление Янгеля в военной тематике. Королев не нашел общего языка с новым министром только что организованного Министерства общего машиностроения Сергеем Александровичем Афанасьевым: министр был крут, а Королев не робел и не мог заставить себя, хотя бы из соображений высшей дипломатии, сделать вид, что робеет. Уже когда он лежал в больнице, накануне операции, Афанасьев на очередной коллегии устроил жестокий разнос ОКБ. Мишин, остававшийся за Главного, пробовал защищаться, но был смят. Вернувшись в ОКБ, Василий Павлович сел писать рапорт об уходе. Рапорт через плечо Мишина увидел помощник Главного Виктор Васильевич Косяков и тут же позвонил Королеву в больницу. Королев вызвал к трубке Мишина:
– Ты что делаешь?
– Рапорт пишу. С вами тяжело работать, а с ним вообще никуда... Я обозвал его долдоном.
– Зря. Порви рапорт. Министры уходят и приходят, а мы и наше дело остаемся... Они только и ждут, чтобы мы такие рапорты писали...
Через много лет, когда Василий Павлович рассказывал мне об этом телефонном разговоре, я спросил:
– Как бы развивались события дальше, если бы Королев не умер?
– Его бы сняли через несколько месяцев... Устинов и Афанасьев создавали невыносимую обстановку для работы...
Мишина он тогда уговорил. Себя уговорить было труднее. Нина Ивановна вспоминала:
– Сергей Павлович иногда приходил с работы предельно издерганный. Все его раздражало, даже что домашние шлепанцы не так стоят. Но отходил довольно быстро. А в последние годы, возвращаясь с каких-то совещаний, был уже не столько раздражен, сколько измучен и говорил в запале:
– Я не могу так работать. Ты понимаешь, я так больше работать не могу! Я уйду!
– Куда ты уйдешь, Сережа?
– В Академию...
– Но ты не усидишь в кабинете без своих железок...
– Да, ты права...
Иногда он звонил домой и говорил:
– Я сейчас пойду пройдусь по цехам, что-то нервишки разошлись...
«Вот доживу до шестидесяти лет и все! Ни дня больше тут не останусь, уйду цветочки сажать», – эта фраза Королева, сказанная за месяц до смерти, запомнилась ветерану ОКБ Вахтангу Дмитриевичу Вачнадзе именно потому, что это было совершенно не королевская фраза, не из его лексикона...
И все печали в эти месяцы словно наслаиваются друг на друга. Весь 1965 год тянется горестная траурная цепочка. В самом начале января – похороны Андрея Владимировича Лебединского, замечательного ученого, первого директора недавно организованного Института медико-биологических проблем, о необходимости создания которого Королев писал еще в 1960 году. В январе же в автомобильной катастрофе погибает Иван Васильевич Попков – один из любимцев Королева, талантливый энергичный молодой человек, которому он поручил морскую ракетную тематику. Летом тяжело умирает ослепший Георгий Максимович Шубников – главный строитель космодрома. В декабре – самая тяжелая потеря: Леонид Воскресенский. Ощущение осени жизни, с древа которой облетают листья.
Королев впервые начинает замечать, что собственные невзгоды и чужая смерть отнимают у него силы, которые он уже не может вернуть. В его письмах к Нине Ивановне все чаще и чаще мелькают грустные строчки – жалобы на здоровье: «Я очень стараюсь сдерживаться, т.к. основа моей всей усталости – это нервная система». «...Как-то необычно сильно утомился... В дни наших неприятностей особенно тяжело и трудно, иногда побаливает сердечко и я исправно и в больших довольно дозах принимаю валидол». «Одно могу сказать: стал очень сильно и заметно уставать». «Стараюсь беречь силы, отдыхать и сохранять спокойствие, но устаю как-то совершено необычно сильно». Из предпоследнего письма жене: «...Все время в каком-то состоянии утомления и напряжения... Мне нельзя и виду показать, что я волнуюсь. И я держусь изо всех сил».
Королева угнетает и надвигающаяся на него глухота. Наверное, это расплата за «победные громы Байконура», как сам я когда-то писал в газете. «Я обнаружил, что когда волнуюсь, то еще больше глохну и плохо, совсем плохо стал слышать», – пишет он в одном из писем. Уже когда Сергей Павлович лег на роковую операцию, в больнице установили, какие частоты он слышит хуже, и врач Эфрусси прописал ему слуховой аппаратик. Когда Нина Ивановна приехала к нему, он решил аппаратик опробовать.
– Ты отойди вон к той стене и говори мне одну и ту же фразу, а я скажу, когда перестану слышать, – сказал он жене.
– Ишь, какой ты хитрый, я разные буду фразы говорить, – засмеялась Нина Ивановна.
– Ну хорошо, давай...
К опыту Сергей Павлович отнесся очень серьезно, сидел сосредоточенный, очень внимательный.
Аппаратик купили, но он мало им пользовался. На белом пластике ушного вкладыша остался чуть заметный желтый след – сера из уха Сергея Павловича.
Самый ранний кинокадр, когда мы можем увидеть «живого» Королева, сделан на планерном слете в Коктебеле в 1929 году. Группа молодых парителей тащит в гору планер, и Королев там мелькает несколько секунд в левом нижнем углу кадра. Крепкий такой, загорелый, широкоплечий парень. Он и оставался крепким, широкоплечим и производил обманчивое впечатление здоровяка, которое усиливалось короткой шеей, низко посаженной головой, отчего Сергей Павлович в некоторых ракурсах был похож на готового к схватке боксера или борца. На самом деле здоровяком он в зрелые годы не был. У него было слабое сердце, всякая физическая работа быстро его утомляла, и, может быть интуитивно, он эту работу не любил, избегал. Врачи поставили диагноз – мерцательная аритмия сердца. Сергей Павлович частным порядком показывался академику Владимиру Никитовичу Виноградову. Было назначено лечение, которое эффекта не дало. В 1964 году Виноградов умер. А сердце у Сергея Павловича продолжало болеть. В последние годы все чаще и чаще. И не всегда уже помогала мятная лепешечка валидола. 11 февраля 1964 года Королев проводит совещание в своем кабинете в Подлипках, когда его настигает сердечный приступ.
Запись в дневнике М.К. Тихонравова 3 ноября 1964 года: «КБ. Вечером виделись с СП... Низкое давление. Плохо с сердцем».
Партийный работник В.И. Ламкин вспоминает: «В середине 1965 года проходил актив областной партийной организации, на который пригласили и Сергея Павловича. В те дни он себя плохо чувствовал, но на актив приехал. Прослушав доклад и часть прений, подошел в перерыве ко мне:
– Владимир Ильич, как ты думаешь, если я поеду домой и лягу в постель? Нездоровится. Еле-еле сижу. Задачу свою понял, а выступать, наверное, нет необходимости. Разрешаешь?
Я обнял его и хотел сказать, что доложу в президиум, а ехать домой подлечиться, конечно, надо. Взглянул в лицо – оно было покрыто бисеринками пота...»
Не меньше сердечных хворей беспокоят его кишечные кровотечения.
Началось это давно, еще летом 1962 года – сразу после полета Николаева и Поповича, со страшного ночного приступа желудочно-кишечных болей, когда «скорая» увезла его в больницу. На следующий день знаменитый профессор Маят осматривал его, мял живот, все время спрашивал:
– Тут болит? А тут? А тут?
– Нигде не болит, – робко отвечал Сергей Павлович.
Диагноз: изъязвление сфинктера.
После пресс-конференции новых космонавтов в актовом зале МГУ на Ленинских горах в больницу к Королеву приехали Келдыш, Смирнов и Ветошкин, что никакого впечатления на медперсонал не произвело. Другое дело, когда пожаловали Гагарин и только что ставший Героем Николаев. Опережая их, по коридорам катился восторженный шепоток: «Космонавты!..» К кому, почему – не суть важно.
– Небольшая палата, койка, тумбочка с телефоном и книгами и стол, – вспоминал Николаев. – Из окна видна осенняя Москва. Сергей Павлович сидит в кресле и о чем-то беседует с женой Ниной Ивановной. У Сергея Павловича на коленях лежит заложенная бумажкой книга» Этюды об Эйнштейне», рядом газета «Правда». Когда мы вошли в палату, вначале увидели Нину Ивановну. «Кажется, мы не вовремя», – шепнул мне Юра. И мы в нерешительности замялись в небольшом коридорчике, ведущем в палату. Но Сергей Павлович уже заметил нас:
– Входите, входите, места всем хватит...
Андриян и Юра рассказывали о новостях Звездного городка, плане будущих тренировок, подготовке к новым полетам. Гагарин, всегда тонко чувствовавший всякую неловкость, человек от природы очень тактичный, мельком взглянул на часы, потом на Андрияна. Королев моментально перехватил его взгляд:
– Торопитесь? – и обернулся к жене: – Нина, а мои часы остановились. Знаешь, принеси мне завтра другие часы...
Гагарин встрепенулся, быстро содрал с руки часы:
– Возьмите мои, Сергей Павлович!
Порыв его был так искренен, что Королев растрогался, но поначалу пробовал отказаться:
– Нет, нет, а ты как же?
– Я вас очень прошу, пусть это будет моим вам маленьким подарком, – мягко сказал Гагарин.
Королев сразу надел часы на руку. Улыбаясь, обернулся к Нине:
– Все-таки от первого космонавта!..
Тогда дело до операции не дошло. Но и потом часто наваливались на него волны слабости и дурноты. Ну, переутомился. Надо отдохнуть, и все пройдет. Летом 1965 года они с Ниной снова в Крыму, в Ореанде. Съездили в Алупку на дачу к Андрею Юмашеву. Снова погружался Королев в прошлое, в жаркое марево Узун-Сырта, где летали они с Андреем на планерах. Юмашев был уже военлетом, он на пять лет старше – тогда это была большая разница: 27 и 22! А в тридцать пять Андрей перелетел с Громовым через полюс и стал Героем... Дача своя в Крыму... Он увлекался живописью, подарил свою картину. Фотографировались. Эх, этот бы фотоаппарат, да на Узун-Сырт тогда...
Осенью опять стало плохо. После неудачного пуска «Луны-8» он ложится в больницу. Три дня был на обследовании. Через неделю Королев на юбилейном вечере в честь 60-летия Павла Владимировича Цыбина. «Все было как всегда, – вспоминает М.Л. Галлай, – речи, шутки, вольные комментарии ораторов по поводу характера Главного и немыслимых страданий, которые сей характер приносит дорогому юбиляру. Как всегда... То есть это нам тогда казалось, что как всегда. На самом деле все было далеко не как всегда: СП вел вечер в последний раз.
А потом, после обязательной «художественной» части, когда все было исправно съедено и выпито, он вышел со всей компанией на улицу, рассаживал веселых (существенно более веселых, чем они были, когда приступали к «художественной» части) гостей по автобусам, бросался снежками и получал снежки в ответ...
Так и запомнилась та ночь: густо валящий снег, яркий свет автомобильных фар, запах мороза, смех, галдеж и среди всего этого – СП, радующийся, веселящийся, очень свой среди своих...»
Через три дня вместе с Ниной Ивановной поехали в Звездный. И опять было весело, непринужденно: встречались по-семейному, с женами, гуляли, купались в бассейне, обедали, – снова свой среди своих. И со своей бедой.
Встречать новый 1966 год Королевых пригласил к себе на дачу секретарь ЦК КПСС Борис Николаевич Пономарев. Сергей Павлович хорошо знал его брата Александра Николаевича – доктора технических наук, генерал-полковника-инженера, который ближе других в ВВС был к космической технике. Дружбы не было, но оба брата испытывали приязнь к Королеву и, кажется, взаимную.
Компания была довольно разношерстная: председатель ВЦСПС В.В. Гришин, главный архитектор Москвы М.В. Посохин, президент Академии наук М.В. Келдыш. Здесь Королев не был своим среди своих. По обыкновению держался чуть поодаль: «душой компании» он не был никогда. После ужина отвел Келдыша в уголок, сказал доверительно:
– Знаешь, вот опять ложусь в больницу, и какое-то у меня плохое предчувствие, не знаю – выйду ль оттуда...
Чуть хмельной Келдыш начал говорить какие-то ненужные, неуклюжие утешительные слова, которые все мы говорим в таких случаях.
В кинозале крутили «Королеву Шантеклера», еще не дублированную на русский язык. Мужчины не могли оторвать взглядов от осиной талии Сарры Монтьель, перечеркивающей все доступные им реалии мира: «Это же черт знает что такое! Какие, оказывается, женщины бывают!..» Сюжет мало кого волновал, но Александр Пономарев упорно стремился переводить фильм, запутался, над ним дружно смеялись...
В общем, все было так, как и полагается тому быть в эту ночь: провожали старый год, встречали новый. Об уходе 65-го Королев не жалел: трудный был год, нервный, больной. Наступает 66-й, авось посчастливей будет...
Никакого года впереди не было. Через две недели – смерть.
Когда в начале декабря я был у Королева, мы говорили не только о «Луне-8», но и о моей повести «Кузнецы грома», экранизация которой планировалась на Мосфильме. Сергей Павлович был «крестным отцом» этой повести – если бы не он, ее бы не напечатали. И с экранизацией он тоже помогал: Михаила Клавдиевича Тихонравова назначил главным консультантом, обещал подумать об организации съемок на космодроме и в цехе общей сборки. Тогда, в декабре, я говорил Королеву, что с ним хочет встретиться постановщик будущего фильма Владимир Михайлович Петров.
– Хороший режиссер? – быстро спросил Королев.
– Народный артист СССР, четыре Сталинские премии...
– Это ничего не значит...
– «Гроза», «Петр I», «Сталинградская битва», «Поединок», «Русский лес», – отчеканил я голосом отличника. – Понимаете, Сергей Павлович, от Островского, Алексея Толстого и Леонова он естественно перешел ко мне...
Королеву нехитрая эта шутка понравилась, он улыбнулся и сказал:
– Встретиться, конечно, надо. Вот кончится «Луна-8», там уже Новый год... Позвоните мне в первых числах января...
Я позвонил Сергей Павловичу днем 4 января 1966 года по «кремлевке» из кабинета главного редактора «Комсомольской правды». Напомнил о Петрове. Разговор наш был очень короткий.
– Давайте так договоримся. Я завтра ложусь в больницу... Нет, ничего серьезного. Надо сделать кое-какие обследования. Сразу приглашать Петрова к нам на предприятие вряд ли надо. Организуем встречу в президиуме Академии наук. Где-нибудь в конце января-начале февраля...
– Выздоравливайте, Сергей Павлович...
– Спасибо...
Все!
Потом я говорил с очень многими людьми, которые рассказывали мне, что встречались с Королевым и разговаривали с ним по телефону тоже именно 4 января, накануне его отъезда в больницу. Что это? Всем нам показалось? Но я тогда точно записал: 4 января. А может быть, он «закрывал дела»?
Королев уехал в больницу утром 5 января. Нина Ивановна собрала ему маленький мягкий голубой чемоданчик на «молнии» со всем необходимым. Сергей Павлович был грустен и сосредоточен. Долго рылся в карманах пиджака, искал заветные две копеечки по копеечке, не нашел и расстроился.
Незадолго перед этим Сергей Павлович был с Ниной Ивановной в гостях. Когда возвращались домой, он вдруг остановился.
– Я хочу с тобой поговорить.
– Вот придем домой и поговорим...
– Нет, нет, это разговор тяжелый и для меня, и для тебя... Если со мной что случится, прошу тебя – ты не живи в этом доме...
– Сережа! Ну о чем ты!..
– Я все сказал, – резко перебил он.
Разглядывая последние недели его жизни, все время натыкаешься на какие-то неясные, зыбкие предчувствия, которые владели им и иногда вдруг вырывались наружу, побеждая волю этого, очень сдержанного, человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Неудачи с мягкой посадкой на Луну превысили все пределы, дальше отступать просто некуда. «Зонд-2», запущенный в сторону Марса, сдох – не раскрылись солнечные батареи, а через девять месяцев американский «Маринер-4» передал отличные снимки красной планеты. Американцы еще позади, но расстояние между ними и нами сокращается стремительно. Когда на торжественном приеме в Кремле после завершения полета «Восхода» ликующий Брежнев, еще не привыкший к постоянному восторгу, окружающему где только возможно первое лицо государства, белозубо улыбался всем своим гостям, на мысе Канаверал стартовал первый двухместный «Джемини». Кроме Беляева и Леонова в 1965 году, ни один наш космонавт не вышел на орбиту, а американцы запустили пять кораблей – десять астронавтов. Уайт вышел в открытый космос; Купер и Конрад установили рекорд длительности полета – без малого 191 час, почти 8 суток. Правда, этот рекорд можно отобрать у них довольно легко. Борис Волынов и Георгий Шонин на «Восходе-3» готовятся лететь на 18 суток. Но ведь это уже не столько испытания техники, сколько испытания людей.
Если с двухместным кораблем и выходом в открытый космос нам удалось опередить американцев хоть «на чуть-чуть», то со спутником связи тоже «на чуть-чуть» те вырвались вперед: «Эрли Берд» был запущен на 17 дней раньше «Молнии-1». Что такое 17 дней? Пустяк. Но важен моральный фактор – теперь уже не они нас, а мы их должны догонять. А кто кого будет догонять завтра? Как пойдут дела с Н-1?
Совет Главных совсем не тот – он износился, расползся на куски, как старый ковер, который он привез из Германии. Разлад с Глушко, претензии Пилюгина, конкуренция рвущегося в космос Челомея, наступление Янгеля в военной тематике. Королев не нашел общего языка с новым министром только что организованного Министерства общего машиностроения Сергеем Александровичем Афанасьевым: министр был крут, а Королев не робел и не мог заставить себя, хотя бы из соображений высшей дипломатии, сделать вид, что робеет. Уже когда он лежал в больнице, накануне операции, Афанасьев на очередной коллегии устроил жестокий разнос ОКБ. Мишин, остававшийся за Главного, пробовал защищаться, но был смят. Вернувшись в ОКБ, Василий Павлович сел писать рапорт об уходе. Рапорт через плечо Мишина увидел помощник Главного Виктор Васильевич Косяков и тут же позвонил Королеву в больницу. Королев вызвал к трубке Мишина:
– Ты что делаешь?
– Рапорт пишу. С вами тяжело работать, а с ним вообще никуда... Я обозвал его долдоном.
– Зря. Порви рапорт. Министры уходят и приходят, а мы и наше дело остаемся... Они только и ждут, чтобы мы такие рапорты писали...
Через много лет, когда Василий Павлович рассказывал мне об этом телефонном разговоре, я спросил:
– Как бы развивались события дальше, если бы Королев не умер?
– Его бы сняли через несколько месяцев... Устинов и Афанасьев создавали невыносимую обстановку для работы...
Мишина он тогда уговорил. Себя уговорить было труднее. Нина Ивановна вспоминала:
– Сергей Павлович иногда приходил с работы предельно издерганный. Все его раздражало, даже что домашние шлепанцы не так стоят. Но отходил довольно быстро. А в последние годы, возвращаясь с каких-то совещаний, был уже не столько раздражен, сколько измучен и говорил в запале:
– Я не могу так работать. Ты понимаешь, я так больше работать не могу! Я уйду!
– Куда ты уйдешь, Сережа?
– В Академию...
– Но ты не усидишь в кабинете без своих железок...
– Да, ты права...
Иногда он звонил домой и говорил:
– Я сейчас пойду пройдусь по цехам, что-то нервишки разошлись...
«Вот доживу до шестидесяти лет и все! Ни дня больше тут не останусь, уйду цветочки сажать», – эта фраза Королева, сказанная за месяц до смерти, запомнилась ветерану ОКБ Вахтангу Дмитриевичу Вачнадзе именно потому, что это было совершенно не королевская фраза, не из его лексикона...
И все печали в эти месяцы словно наслаиваются друг на друга. Весь 1965 год тянется горестная траурная цепочка. В самом начале января – похороны Андрея Владимировича Лебединского, замечательного ученого, первого директора недавно организованного Института медико-биологических проблем, о необходимости создания которого Королев писал еще в 1960 году. В январе же в автомобильной катастрофе погибает Иван Васильевич Попков – один из любимцев Королева, талантливый энергичный молодой человек, которому он поручил морскую ракетную тематику. Летом тяжело умирает ослепший Георгий Максимович Шубников – главный строитель космодрома. В декабре – самая тяжелая потеря: Леонид Воскресенский. Ощущение осени жизни, с древа которой облетают листья.
Королев впервые начинает замечать, что собственные невзгоды и чужая смерть отнимают у него силы, которые он уже не может вернуть. В его письмах к Нине Ивановне все чаще и чаще мелькают грустные строчки – жалобы на здоровье: «Я очень стараюсь сдерживаться, т.к. основа моей всей усталости – это нервная система». «...Как-то необычно сильно утомился... В дни наших неприятностей особенно тяжело и трудно, иногда побаливает сердечко и я исправно и в больших довольно дозах принимаю валидол». «Одно могу сказать: стал очень сильно и заметно уставать». «Стараюсь беречь силы, отдыхать и сохранять спокойствие, но устаю как-то совершено необычно сильно». Из предпоследнего письма жене: «...Все время в каком-то состоянии утомления и напряжения... Мне нельзя и виду показать, что я волнуюсь. И я держусь изо всех сил».
Королева угнетает и надвигающаяся на него глухота. Наверное, это расплата за «победные громы Байконура», как сам я когда-то писал в газете. «Я обнаружил, что когда волнуюсь, то еще больше глохну и плохо, совсем плохо стал слышать», – пишет он в одном из писем. Уже когда Сергей Павлович лег на роковую операцию, в больнице установили, какие частоты он слышит хуже, и врач Эфрусси прописал ему слуховой аппаратик. Когда Нина Ивановна приехала к нему, он решил аппаратик опробовать.
– Ты отойди вон к той стене и говори мне одну и ту же фразу, а я скажу, когда перестану слышать, – сказал он жене.
– Ишь, какой ты хитрый, я разные буду фразы говорить, – засмеялась Нина Ивановна.
– Ну хорошо, давай...
К опыту Сергей Павлович отнесся очень серьезно, сидел сосредоточенный, очень внимательный.
Аппаратик купили, но он мало им пользовался. На белом пластике ушного вкладыша остался чуть заметный желтый след – сера из уха Сергея Павловича.
Самый ранний кинокадр, когда мы можем увидеть «живого» Королева, сделан на планерном слете в Коктебеле в 1929 году. Группа молодых парителей тащит в гору планер, и Королев там мелькает несколько секунд в левом нижнем углу кадра. Крепкий такой, загорелый, широкоплечий парень. Он и оставался крепким, широкоплечим и производил обманчивое впечатление здоровяка, которое усиливалось короткой шеей, низко посаженной головой, отчего Сергей Павлович в некоторых ракурсах был похож на готового к схватке боксера или борца. На самом деле здоровяком он в зрелые годы не был. У него было слабое сердце, всякая физическая работа быстро его утомляла, и, может быть интуитивно, он эту работу не любил, избегал. Врачи поставили диагноз – мерцательная аритмия сердца. Сергей Павлович частным порядком показывался академику Владимиру Никитовичу Виноградову. Было назначено лечение, которое эффекта не дало. В 1964 году Виноградов умер. А сердце у Сергея Павловича продолжало болеть. В последние годы все чаще и чаще. И не всегда уже помогала мятная лепешечка валидола. 11 февраля 1964 года Королев проводит совещание в своем кабинете в Подлипках, когда его настигает сердечный приступ.
Запись в дневнике М.К. Тихонравова 3 ноября 1964 года: «КБ. Вечером виделись с СП... Низкое давление. Плохо с сердцем».
Партийный работник В.И. Ламкин вспоминает: «В середине 1965 года проходил актив областной партийной организации, на который пригласили и Сергея Павловича. В те дни он себя плохо чувствовал, но на актив приехал. Прослушав доклад и часть прений, подошел в перерыве ко мне:
– Владимир Ильич, как ты думаешь, если я поеду домой и лягу в постель? Нездоровится. Еле-еле сижу. Задачу свою понял, а выступать, наверное, нет необходимости. Разрешаешь?
Я обнял его и хотел сказать, что доложу в президиум, а ехать домой подлечиться, конечно, надо. Взглянул в лицо – оно было покрыто бисеринками пота...»
Не меньше сердечных хворей беспокоят его кишечные кровотечения.
Началось это давно, еще летом 1962 года – сразу после полета Николаева и Поповича, со страшного ночного приступа желудочно-кишечных болей, когда «скорая» увезла его в больницу. На следующий день знаменитый профессор Маят осматривал его, мял живот, все время спрашивал:
– Тут болит? А тут? А тут?
– Нигде не болит, – робко отвечал Сергей Павлович.
Диагноз: изъязвление сфинктера.
После пресс-конференции новых космонавтов в актовом зале МГУ на Ленинских горах в больницу к Королеву приехали Келдыш, Смирнов и Ветошкин, что никакого впечатления на медперсонал не произвело. Другое дело, когда пожаловали Гагарин и только что ставший Героем Николаев. Опережая их, по коридорам катился восторженный шепоток: «Космонавты!..» К кому, почему – не суть важно.
– Небольшая палата, койка, тумбочка с телефоном и книгами и стол, – вспоминал Николаев. – Из окна видна осенняя Москва. Сергей Павлович сидит в кресле и о чем-то беседует с женой Ниной Ивановной. У Сергея Павловича на коленях лежит заложенная бумажкой книга» Этюды об Эйнштейне», рядом газета «Правда». Когда мы вошли в палату, вначале увидели Нину Ивановну. «Кажется, мы не вовремя», – шепнул мне Юра. И мы в нерешительности замялись в небольшом коридорчике, ведущем в палату. Но Сергей Павлович уже заметил нас:
– Входите, входите, места всем хватит...
Андриян и Юра рассказывали о новостях Звездного городка, плане будущих тренировок, подготовке к новым полетам. Гагарин, всегда тонко чувствовавший всякую неловкость, человек от природы очень тактичный, мельком взглянул на часы, потом на Андрияна. Королев моментально перехватил его взгляд:
– Торопитесь? – и обернулся к жене: – Нина, а мои часы остановились. Знаешь, принеси мне завтра другие часы...
Гагарин встрепенулся, быстро содрал с руки часы:
– Возьмите мои, Сергей Павлович!
Порыв его был так искренен, что Королев растрогался, но поначалу пробовал отказаться:
– Нет, нет, а ты как же?
– Я вас очень прошу, пусть это будет моим вам маленьким подарком, – мягко сказал Гагарин.
Королев сразу надел часы на руку. Улыбаясь, обернулся к Нине:
– Все-таки от первого космонавта!..
Тогда дело до операции не дошло. Но и потом часто наваливались на него волны слабости и дурноты. Ну, переутомился. Надо отдохнуть, и все пройдет. Летом 1965 года они с Ниной снова в Крыму, в Ореанде. Съездили в Алупку на дачу к Андрею Юмашеву. Снова погружался Королев в прошлое, в жаркое марево Узун-Сырта, где летали они с Андреем на планерах. Юмашев был уже военлетом, он на пять лет старше – тогда это была большая разница: 27 и 22! А в тридцать пять Андрей перелетел с Громовым через полюс и стал Героем... Дача своя в Крыму... Он увлекался живописью, подарил свою картину. Фотографировались. Эх, этот бы фотоаппарат, да на Узун-Сырт тогда...
Осенью опять стало плохо. После неудачного пуска «Луны-8» он ложится в больницу. Три дня был на обследовании. Через неделю Королев на юбилейном вечере в честь 60-летия Павла Владимировича Цыбина. «Все было как всегда, – вспоминает М.Л. Галлай, – речи, шутки, вольные комментарии ораторов по поводу характера Главного и немыслимых страданий, которые сей характер приносит дорогому юбиляру. Как всегда... То есть это нам тогда казалось, что как всегда. На самом деле все было далеко не как всегда: СП вел вечер в последний раз.
А потом, после обязательной «художественной» части, когда все было исправно съедено и выпито, он вышел со всей компанией на улицу, рассаживал веселых (существенно более веселых, чем они были, когда приступали к «художественной» части) гостей по автобусам, бросался снежками и получал снежки в ответ...
Так и запомнилась та ночь: густо валящий снег, яркий свет автомобильных фар, запах мороза, смех, галдеж и среди всего этого – СП, радующийся, веселящийся, очень свой среди своих...»
Через три дня вместе с Ниной Ивановной поехали в Звездный. И опять было весело, непринужденно: встречались по-семейному, с женами, гуляли, купались в бассейне, обедали, – снова свой среди своих. И со своей бедой.
Встречать новый 1966 год Королевых пригласил к себе на дачу секретарь ЦК КПСС Борис Николаевич Пономарев. Сергей Павлович хорошо знал его брата Александра Николаевича – доктора технических наук, генерал-полковника-инженера, который ближе других в ВВС был к космической технике. Дружбы не было, но оба брата испытывали приязнь к Королеву и, кажется, взаимную.
Компания была довольно разношерстная: председатель ВЦСПС В.В. Гришин, главный архитектор Москвы М.В. Посохин, президент Академии наук М.В. Келдыш. Здесь Королев не был своим среди своих. По обыкновению держался чуть поодаль: «душой компании» он не был никогда. После ужина отвел Келдыша в уголок, сказал доверительно:
– Знаешь, вот опять ложусь в больницу, и какое-то у меня плохое предчувствие, не знаю – выйду ль оттуда...
Чуть хмельной Келдыш начал говорить какие-то ненужные, неуклюжие утешительные слова, которые все мы говорим в таких случаях.
В кинозале крутили «Королеву Шантеклера», еще не дублированную на русский язык. Мужчины не могли оторвать взглядов от осиной талии Сарры Монтьель, перечеркивающей все доступные им реалии мира: «Это же черт знает что такое! Какие, оказывается, женщины бывают!..» Сюжет мало кого волновал, но Александр Пономарев упорно стремился переводить фильм, запутался, над ним дружно смеялись...
В общем, все было так, как и полагается тому быть в эту ночь: провожали старый год, встречали новый. Об уходе 65-го Королев не жалел: трудный был год, нервный, больной. Наступает 66-й, авось посчастливей будет...
Никакого года впереди не было. Через две недели – смерть.
Когда в начале декабря я был у Королева, мы говорили не только о «Луне-8», но и о моей повести «Кузнецы грома», экранизация которой планировалась на Мосфильме. Сергей Павлович был «крестным отцом» этой повести – если бы не он, ее бы не напечатали. И с экранизацией он тоже помогал: Михаила Клавдиевича Тихонравова назначил главным консультантом, обещал подумать об организации съемок на космодроме и в цехе общей сборки. Тогда, в декабре, я говорил Королеву, что с ним хочет встретиться постановщик будущего фильма Владимир Михайлович Петров.
– Хороший режиссер? – быстро спросил Королев.
– Народный артист СССР, четыре Сталинские премии...
– Это ничего не значит...
– «Гроза», «Петр I», «Сталинградская битва», «Поединок», «Русский лес», – отчеканил я голосом отличника. – Понимаете, Сергей Павлович, от Островского, Алексея Толстого и Леонова он естественно перешел ко мне...
Королеву нехитрая эта шутка понравилась, он улыбнулся и сказал:
– Встретиться, конечно, надо. Вот кончится «Луна-8», там уже Новый год... Позвоните мне в первых числах января...
Я позвонил Сергей Павловичу днем 4 января 1966 года по «кремлевке» из кабинета главного редактора «Комсомольской правды». Напомнил о Петрове. Разговор наш был очень короткий.
– Давайте так договоримся. Я завтра ложусь в больницу... Нет, ничего серьезного. Надо сделать кое-какие обследования. Сразу приглашать Петрова к нам на предприятие вряд ли надо. Организуем встречу в президиуме Академии наук. Где-нибудь в конце января-начале февраля...
– Выздоравливайте, Сергей Павлович...
– Спасибо...
Все!
Потом я говорил с очень многими людьми, которые рассказывали мне, что встречались с Королевым и разговаривали с ним по телефону тоже именно 4 января, накануне его отъезда в больницу. Что это? Всем нам показалось? Но я тогда точно записал: 4 января. А может быть, он «закрывал дела»?
Королев уехал в больницу утром 5 января. Нина Ивановна собрала ему маленький мягкий голубой чемоданчик на «молнии» со всем необходимым. Сергей Павлович был грустен и сосредоточен. Долго рылся в карманах пиджака, искал заветные две копеечки по копеечке, не нашел и расстроился.
Незадолго перед этим Сергей Павлович был с Ниной Ивановной в гостях. Когда возвращались домой, он вдруг остановился.
– Я хочу с тобой поговорить.
– Вот придем домой и поговорим...
– Нет, нет, это разговор тяжелый и для меня, и для тебя... Если со мной что случится, прошу тебя – ты не живи в этом доме...
– Сережа! Ну о чем ты!..
– Я все сказал, – резко перебил он.
Разглядывая последние недели его жизни, все время натыкаешься на какие-то неясные, зыбкие предчувствия, которые владели им и иногда вдруг вырывались наружу, побеждая волю этого, очень сдержанного, человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157