.. И все это в ответ на жертвенную любовь к своему родимому краю. Наверное, нет в истории Отечества трагичнее судьбы, чем у Миронова и донских казаков...
А ведь недопустимой тогда была даже мысль, чтоб Советская власть, революционные силы могли заниматься террором в отношении трудящихся, геноцидом в отношении целых социальных групп русского народа. И однако группа лиц во главе со Свердловым и Троцким и их приближенные сумели чудовищно извратить цели социалистических преобразований.
Но Миронов, продолжая верить в идеалы революции, стремится удержать ее завоевания хотя бы в рамках здравого смысла:
«Пенза. Члену Революционного военного Совета Республики гражданину Смилге.
Копия – всему трудовому русскому народу.
От лица подлинной социальной революции заявляю:
1. Не начинайте со мною и корпусом вооруженной борьбы, ибо платформа наша приемлема: вся власть народу в лице подлинных Советов крестьянских, рабочих и казачьих депутатов, избранных на основе свободной социальной агитации всеми трудящимися.
2. Первый выстрел принадлежит Вам, и следовательно, первую каплю крови прольете Вы.
3. Доказательством того, что мы не хотим крови, служит то, что в Саранске остаются все коммунисты на местах.
4. Мною арестованы две недели назад два коммуниста за организацию покушения на мою жизнь – Букатин и Лисин, – но и в этом случае я их освободил бы, если бы не знал, что на совести этих бывших уголовных элементов лежит много невинно пролитой крови населения Михайловки. С первым выстрелом с Вашей стороны они будут расстреляны как элементы, способствовавшие восстанию на Дону и грязнившие партию коммунистов.
5. Все коммунисты по пути в Пензу будут мною арестованы и уничтожены в том случае, если мы не придем к соглашению, и когда Вы, в силу Вашей доктрины, захотите рассматривать меня и корпус как материал для отдаленного будущего.
6. Тогда я оставляю свободу действий за корпусом и буду рассматривать арестованных как материал для удобрения почвы для счастья современного и ближайшего человечества.
7. Опомнитесь и вспомните слова Михайловского, обращенные к марксистам: «Не сталкивайте лбами двух разрядов людей».
8. Если на этих пунктах соглашения возможны, клянусь, что генерал Деникин будет разбит и социальная революция будет спасена. Если нет – погибла она и погибло преждевременное, уродливое явление – коммуна и его вдохновители – коммунисты.
9. Не забывайте, что Парижскую коммуну зарезал мужик.
10. Донской корпус ждет от Вас политической и государственной мудрости, чтобы общими силами разбить Деникина. Но если он доберется до фронта – он сделает это один.
Командующий Донским корпусом гражданин Усть-Медведицкой станицы Ф. Миронов.
24 августа 1919 года, 6 часов, город Саранск».
14 сентября 1919 года Филипп Козьмич Миронов с остатками корпуса был окружен и арестован воинскими частями под командованием Буденного. Эта «честь» выпала на долю 4-й кавдивизии (начальник дивизии О. И. Городовиков. Впоследствии заместитель командующего 2-й Конной Армии, командармом которой, как известно, был Филипп Козьмич Миронов).
Не могу не привести рассказа живого свидетеля тех событий – ординарца командарма Ивана Львовича Миронова: «О нашем пленении помню... Как нынче это было... Когда нас окружили и приказали сдать оружие и коней, вот тут-то и началось... Как это сдать коня?! Да еще такого, как у меня... Ревел, как последняя баба... Как себя вел Филипп Козьмич? Нормально. Только говорит Городовику, давай, выходи во чисто поле – стукнемся на чем хочешь: на шашках, на пиках или на револьверах... И кто одолеет – того и верх. Городовиков не согласился. Побоялся. Ведь молва про Миронова была, что он „заговоренный“... Миронов сидел в одиночке. После суда Филипп Козьмич попросил стражу побыть со всеми вместе. Перед расстрелом. Сидим, носы повесили... Тюрьма над Хопром. Ночь. „Когда расстреливают?“ – „На рассвете...“ Вошел Филипп Козьмич: „Чего сробели? Какие же вы казаки? Умирать надо с честью... Давайте песню сыграем“. – „Какую?“ – „Поехал казак во чужбину на своем добром коне вороном... Ему не вернуться в отеческий дом...“ У казака ведь в песне все – и радость, и горе... Миронов завел, кто-то подхватил, а кто-то кричит... Комбриг Булаткин схватил зубами кожу на руке и вырвал кусок. Полночь. Загремели засовы. „Кто Миронов?“ – „Я“. – „Выходи!“ Увели Филиппа Козьмича. Сидим, слушаем, ждем выстрела. Прошло, может быть, пять, десять... Пятнадцать минут... Не дай бог еще пережить такое...»
Иван Львович откашлялся, хотел закурить, но папиросу не зажег и молча уставился взглядом куда-то в гущину старинного сада, и не было никакой возможности вывести его из этого оцепенения. Пока в его памяти прокручиваются события тех далеких лет, обратимся к документам – они бесстрастные и памятливые свидетели всего, что творилось на белом свете.
Прежде одна немаловажная деталь. Буденный, памятуя, что Миронов объявлен вне закона как изменник и предатель и что всякий, кто поймает его, может убить его как «бешеную собаку», принял решение – расстрелять героя Дона, славу и гордость донского казачества. Был издан приказ-приговор и объявлен перед строем. Миронова вывели на расстрел... Но как раз в это время мимо проезжал «вождь» Троцкий, который приказал отправить Филиппа Козьмича Миронова в город Балашов, где его будет судить Ревтрибунал.
Вскоре в Балашове состоялся суд Чрезвычайного военного трибунала, созданного специально по делу Миронова председателем Реввоенсовета республики «вождем» Львом Троцким.
Вокруг процесса над Мироновым троцкисты, верные своей иезуитской манере, вели закулисную игру. Небезынтересно в этом отношении и поведение самого Троцкого. Он будто действовал заодно с наказным атаманом Всевеликого Войска Донского генералом Красновым, объявившим очередную награду за голову «изменника Дона» и 400 тысяч рублей золотом... и разрешал каждому без суда и следствия убить Миронова, а Троцкий из себя выходил, добиваясь, чтобы Миронова непременно приговорить к расстрелу...
По прямому проводу. Шифром.
«Балашов. Смилге.
Отчет о мироновском процессе наводит на мысль, что дело идет к мягкому приговору. Ввиду поведения Миронова полагаю, что такое решение было, пожалуй, целесообразно. Медленность нашего наступления на Дон требует усиленного политического воздействия и на казачество в целях его раскола.
Для этой миссии, может быть, воспользоваться Мироновым, вызвав его в Москву после приговора к расстрелу и помиловав его через ВЦИК – при его обязательстве направиться в тыл и поднять там восстание. Сообщите ваши соображения по этому поводу.
7 октября 1919 года № 408. Предреввоенсовета Троцкий».
Будто по нотам, подло, исподтишка разыграли судьбу Миронова и всего донского казачества. Ведь действительно Миронова и его соратников приговорили к смертной казни, а потом – помиловали... В этих приказах и шифровках речь шла не об объективном выявлении вины или невиновности Филиппа Козьмича, а о выгодном использовании судебного процесса, чтобы показать мнимую контрреволюционность донских казаков и их предводителя Миронова и хоть в какой-то мере обелить собственные злодеяния во время расказачивания – не зря, мол, казаков физически уничтожали, с этим диким племенем иначе и нельзя поступать...
Конечно же, Филипп Козьмич Миронов не знал гб этих закулисных троцкистских играх, в которых ему и донскому казачеству отводилась роль пешек... Но сейчас он хотел бы поподробнее вспомнить, как проходил суд над ним. Заседание Чрезвычайного революционного трибунала началось 5 октября 1919 года в здании Балашовской гимназии. Местная газета «Красный пахарь»: «Большой зал переполнен. Публика пропускается только по билетам. В 11 часов 40 минут входит суд и вводят арестованных. Впереди всех Миронов. Среднего роста, с черной густой бородой и длинными усами. Высокий и умный лоб, живые, выразительные глаза. Несмотря на свои 47 лет, выглядит бодро. Одет в солдатскую шинель, казачьи шаровары, суконную гимнастерку солдатского покроя. На левой стороне значок красного командира. Держит себя спокойно, с достоинством.
«Живые, выразительные глаза...» Может быть. Но со старых фотографий смотрят глаза, в которых столько мук и боли – до крика... И чтобы не сойти с ума от унижения и обиды, пересохшие губы, кажется, шепчут памятные строки знаменитого писателя-земляка Федора Дмитриевича Крюкова:
О чем шумите вы, казачие знамена?
О чем поется в песнях прежних лучших дней?
О ратных подвигах воинственного Дона,
Про славу витязей донских богатырей.
Былые подвиги... Походы... И победы...
Смирялись гордые и сильные враги.
И, помня прадедов старинные заветы,
На подвиг ратный шли донские казаки.
Донские рыцари! Сыны родного Дона!
Ужель теперь, в годину тяжких бед,
Постыдно дрогнем мы, и рухнет оборона,
И не исполним мы священный свой завет?!
Нет, не бывать тому! Вы, вольные станицы,
Вы, хутора и села – бей в набат!
Мы грудью отстоим казачие станицы.
Скорей к оружию! Вперед и стар и млад!
Как кротко смотрит небо голубое,
Вы слышите протяжный чей-то стон
И в шелесте травы и рокоте прибоя?
То стонет наш отец, седой родимый Дон.
Вперед за Тихий Дон, за Родину святую,
Нам сердце воскресит забытые слова
Вперед, станичники, за волю золотую,
За старые исконные права.
Шумят казачие священные знамена,
И сила грозная на страх врагам растет.
Донские рыцари! Сыны родного Дона!
Великий час настал: за Тихий Дон вперед!
15
Председатель Чрезвычайного революционного трибунала т. ПОЛУЯН оглашает обвинительный акт.
На скамье подсудимых: МИРОНОВ, бывший командир Донского корпуса, и командный состав... Перед нами наличность явного предательства и измены. По материалам допроса бывшего Донского комкорпуса Филиппа Козьмича Миронова и других, обвиняемых в открытом восстании против военной власти Советской Республики, в агитации против государственной власти в лице партии коммунистов, в вооруженном столкновении с советскими войсками, в порче военных телефонных и телеграфных проводов, в расхищении народного имущества.
Миронову предъявляется обвинение в неоднократных выступлениях на митингах в г. Саранске, а также в пути следования из Саранска к месту расположения 23-й дивизии, в открытой агитации против существующей Советской власти, открытыми устными призывами свергнуть Совет Народных Комиссаров. Причем в своей агитации Миронов пользовался разжиганием национальной розни, называя нынешнее правительство «жидо-коммунистическим», употребляя такие же приемы против вождей Красной Армии в лице т. Троцкого...
16
Допрос подсудимых:
Председатель: – Подсудимый Миронов, вы слышали, в чем вы обвиняетесь?
Миронов: – Слышал.
Председатель: – Признаете ли вы себя виновным?
Миронов: – По всем предъявленным пунктам, за исключением некоторых деталей, признаю себя виновным, но прошу во время судебного процесса выслушать мою исповедь, что привело меня к признанию себя виновным, и раскаиваюсь во всем совершенном мною. Я говорю это не для того, чтобы подкупить суд, а чтобы уйти в смерть с определенным взглядом, что я очищен, и только это заставляет меня искренне раскаиваться и сознавать свою вину.
Председатель: – Вы можете воспользоваться данным вам временем. Что можете вы сказать в ваше оправдание? Предупреждаю: быть покороче.
Миронов: – Я человек беспартийный. Октябрьский переворот застал меня в Аккермане, в 32-м Донском казачьем полку. Я во многом не сочувствовал программе большевиков, т. к. не был знаком с ней во всем объеме, а по отрывкам не мог понять ее, но тем не менее я все-таки сочувствовал этой программе и видел для себя один исход после октябрьского переворота – бороться с контрреволюцией в революционных рядах, отсюда ясно и мое дальнейшее поведение. Я всегда выступал в защиту Советской власти, разъяснял платформу коммунистической партии, насколько я сам ее понимал, сперва в полку, а затем на Дону – населению. Ко всему этому я душевно стремился и, как известно Трибуналу, – это сквозит во всех моих речах, вплоть до 22 числа, до того рокового случая в Саранске. Здесь, после того как я был объявлен вне закона, у меня стали проявляться болезненные выступления против отдельных членов Советского правительства, которые своими поступками вредили авторитету партии и служили контрреволюции на руку. Вооруженная борьба, в которую мне пришлось вступить на Дону, началась с 1918 года 12 мая, и с того момента я не выпускал из рук винтовки до первого марта 1919 года, когда мне удалось занять станицу Урюпинскую. Я тогда вел объединенную группу из нескольких дивизий и, везде устраивая митинги, разъяснял истинное значение коммуны, ибо я был убежден, что то поведение, которое наблюдалось у отдельных лиц, могло сильно повредить делу и вызвать нежелательные явления вроде восстания казаков, которых кадеты могли использовать в свою сторону. Я был не против идейного коммунизма, а против отдельных личностей, которые своими действиями подрывали авторитет Советской власти. Я обрисовывал все примеры очень рельефно, называл имена тех, кто совершал те или иные преступления, указывал на примеры и факты там, где они имели место. Я говорил, что если подобные безобразные поступки не прекратятся, то, закончив войну с Красновым, нужно будет оглянуться на коммунистов. И вот эти-то нападки на отдельных личностей приняли за нападки на партию коммунистов. И, судя по газетам, которые мне пришлось читать, я видел, что меня обвиняют в том, в чем я не был виновен и чего я никогда не делал. Прошу трибунал обратить внимание на то, что несчастья мои начались с первого марта. После занятия Урюпинской мне пришлось идти в слободу Михайловскую, причем надо сказать, что в этих боях погибли комиссар Ковалев и заведующий политотделом Чеботарев, и когда мне пришлось оставлять Михайловское, этих политических работников не было, я остался совершенно один. Мне приходилось выводить красноармейские части, уроженцев этого хутора с их женами, детьми.
Был еще один случай, в котором мне приходилось принимать также непосредственное участие при самой тяжелой обстановке. В слободе Михайловке с ее огромным населением был созван митинг по поводу убийства офицера пятого полка. И чтобы сгладить впечатление, произведенное кадетами, предложено было видеть меня. И я, опять повторяю, что в такой тяжелый момент но было ни одного коммуниста, который помог бы мне несколько ослабить сгустившуюся атмосферу. По прибытии своем в Саранск я должен был арестовать всех тех сотрудников, у которых были найдены деньги, взятые из казначейства. Впоследствии это дело было передано в соответствующие инстанции. Затем мною был арестован один немецкий колонист, и впоследствии было доказано, что он принадлежал к 23-й дивизии. Я его отправил в тюрьму, где он был убит.
Председатель: – Прошу вас не вдаваться в такие подробности и касаться мотивов, побудивших вас выступить на фронт.
Миронов: – Итак, я хочу указать на невозможно сложившуюся политическую атмосферу в Саранске вокруг меня. Затем распространился слух, что пал Тамбов. И зная прежнее состояние нашего фронта, мне казалось, что кадеты могут подойти при таком положении к Богоявленску; мне казалось, что деникинские войска вклинятся в наше расположение в направлении Ряжска, тем более что последнее время распространялись слухи об эвакуации Козлова. И я, получив подтверждение от одного довольно солидного железнодорожного служащего об эвакуации Козлова, решил выступить с наличными силами на фронт, убежденный, что я своим выступлением в любом месте остановлю фронт. Вот тот толчок, который заставил меня выступить на фронт, спасать его. Вот моя единственная цель и давно назревшая. В деле имеется мое письмо к Ленину. Это, так сказать, первая моя попытка спасти создавшееся положение. Затем я посылал телеграммы. Наконец, я хотел поехать и лично заявить о необходимости изменения политики на Дону и в казачьих областях. Я полагал, что со мной бы согласились. Главным обвинением против меня выдвигается неисполнение мною приказа Реввоенсовета Республики.
Надо сказать, что когда т. Смилга говорил со мной, первый раз я дал обещание приехать в Пензу. Но еще раз повторяю, что окружающая меня обстановка, вся политическая атмосфера до такой степени действовала на меня, что я тогда уже не был человеком, а был вещью; дав обещание приехать, я все же еще не мог решиться на это. Я метался от аппарата к аппарату, пытался заказывать паровоз, несколько раз приходил на станцию, уходил, снова возвращался. Наконец, 22-го вечером мною была получена записка, где говорилось, чтобы я уклонился от поездки в Пензу, так как могу быть там арестован и дело спасения фронта погибнет. Таким образом, потеряв душевное равновесие, я решил все-таки выступить, и выпустил приказ-воззвание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
А ведь недопустимой тогда была даже мысль, чтоб Советская власть, революционные силы могли заниматься террором в отношении трудящихся, геноцидом в отношении целых социальных групп русского народа. И однако группа лиц во главе со Свердловым и Троцким и их приближенные сумели чудовищно извратить цели социалистических преобразований.
Но Миронов, продолжая верить в идеалы революции, стремится удержать ее завоевания хотя бы в рамках здравого смысла:
«Пенза. Члену Революционного военного Совета Республики гражданину Смилге.
Копия – всему трудовому русскому народу.
От лица подлинной социальной революции заявляю:
1. Не начинайте со мною и корпусом вооруженной борьбы, ибо платформа наша приемлема: вся власть народу в лице подлинных Советов крестьянских, рабочих и казачьих депутатов, избранных на основе свободной социальной агитации всеми трудящимися.
2. Первый выстрел принадлежит Вам, и следовательно, первую каплю крови прольете Вы.
3. Доказательством того, что мы не хотим крови, служит то, что в Саранске остаются все коммунисты на местах.
4. Мною арестованы две недели назад два коммуниста за организацию покушения на мою жизнь – Букатин и Лисин, – но и в этом случае я их освободил бы, если бы не знал, что на совести этих бывших уголовных элементов лежит много невинно пролитой крови населения Михайловки. С первым выстрелом с Вашей стороны они будут расстреляны как элементы, способствовавшие восстанию на Дону и грязнившие партию коммунистов.
5. Все коммунисты по пути в Пензу будут мною арестованы и уничтожены в том случае, если мы не придем к соглашению, и когда Вы, в силу Вашей доктрины, захотите рассматривать меня и корпус как материал для отдаленного будущего.
6. Тогда я оставляю свободу действий за корпусом и буду рассматривать арестованных как материал для удобрения почвы для счастья современного и ближайшего человечества.
7. Опомнитесь и вспомните слова Михайловского, обращенные к марксистам: «Не сталкивайте лбами двух разрядов людей».
8. Если на этих пунктах соглашения возможны, клянусь, что генерал Деникин будет разбит и социальная революция будет спасена. Если нет – погибла она и погибло преждевременное, уродливое явление – коммуна и его вдохновители – коммунисты.
9. Не забывайте, что Парижскую коммуну зарезал мужик.
10. Донской корпус ждет от Вас политической и государственной мудрости, чтобы общими силами разбить Деникина. Но если он доберется до фронта – он сделает это один.
Командующий Донским корпусом гражданин Усть-Медведицкой станицы Ф. Миронов.
24 августа 1919 года, 6 часов, город Саранск».
14 сентября 1919 года Филипп Козьмич Миронов с остатками корпуса был окружен и арестован воинскими частями под командованием Буденного. Эта «честь» выпала на долю 4-й кавдивизии (начальник дивизии О. И. Городовиков. Впоследствии заместитель командующего 2-й Конной Армии, командармом которой, как известно, был Филипп Козьмич Миронов).
Не могу не привести рассказа живого свидетеля тех событий – ординарца командарма Ивана Львовича Миронова: «О нашем пленении помню... Как нынче это было... Когда нас окружили и приказали сдать оружие и коней, вот тут-то и началось... Как это сдать коня?! Да еще такого, как у меня... Ревел, как последняя баба... Как себя вел Филипп Козьмич? Нормально. Только говорит Городовику, давай, выходи во чисто поле – стукнемся на чем хочешь: на шашках, на пиках или на револьверах... И кто одолеет – того и верх. Городовиков не согласился. Побоялся. Ведь молва про Миронова была, что он „заговоренный“... Миронов сидел в одиночке. После суда Филипп Козьмич попросил стражу побыть со всеми вместе. Перед расстрелом. Сидим, носы повесили... Тюрьма над Хопром. Ночь. „Когда расстреливают?“ – „На рассвете...“ Вошел Филипп Козьмич: „Чего сробели? Какие же вы казаки? Умирать надо с честью... Давайте песню сыграем“. – „Какую?“ – „Поехал казак во чужбину на своем добром коне вороном... Ему не вернуться в отеческий дом...“ У казака ведь в песне все – и радость, и горе... Миронов завел, кто-то подхватил, а кто-то кричит... Комбриг Булаткин схватил зубами кожу на руке и вырвал кусок. Полночь. Загремели засовы. „Кто Миронов?“ – „Я“. – „Выходи!“ Увели Филиппа Козьмича. Сидим, слушаем, ждем выстрела. Прошло, может быть, пять, десять... Пятнадцать минут... Не дай бог еще пережить такое...»
Иван Львович откашлялся, хотел закурить, но папиросу не зажег и молча уставился взглядом куда-то в гущину старинного сада, и не было никакой возможности вывести его из этого оцепенения. Пока в его памяти прокручиваются события тех далеких лет, обратимся к документам – они бесстрастные и памятливые свидетели всего, что творилось на белом свете.
Прежде одна немаловажная деталь. Буденный, памятуя, что Миронов объявлен вне закона как изменник и предатель и что всякий, кто поймает его, может убить его как «бешеную собаку», принял решение – расстрелять героя Дона, славу и гордость донского казачества. Был издан приказ-приговор и объявлен перед строем. Миронова вывели на расстрел... Но как раз в это время мимо проезжал «вождь» Троцкий, который приказал отправить Филиппа Козьмича Миронова в город Балашов, где его будет судить Ревтрибунал.
Вскоре в Балашове состоялся суд Чрезвычайного военного трибунала, созданного специально по делу Миронова председателем Реввоенсовета республики «вождем» Львом Троцким.
Вокруг процесса над Мироновым троцкисты, верные своей иезуитской манере, вели закулисную игру. Небезынтересно в этом отношении и поведение самого Троцкого. Он будто действовал заодно с наказным атаманом Всевеликого Войска Донского генералом Красновым, объявившим очередную награду за голову «изменника Дона» и 400 тысяч рублей золотом... и разрешал каждому без суда и следствия убить Миронова, а Троцкий из себя выходил, добиваясь, чтобы Миронова непременно приговорить к расстрелу...
По прямому проводу. Шифром.
«Балашов. Смилге.
Отчет о мироновском процессе наводит на мысль, что дело идет к мягкому приговору. Ввиду поведения Миронова полагаю, что такое решение было, пожалуй, целесообразно. Медленность нашего наступления на Дон требует усиленного политического воздействия и на казачество в целях его раскола.
Для этой миссии, может быть, воспользоваться Мироновым, вызвав его в Москву после приговора к расстрелу и помиловав его через ВЦИК – при его обязательстве направиться в тыл и поднять там восстание. Сообщите ваши соображения по этому поводу.
7 октября 1919 года № 408. Предреввоенсовета Троцкий».
Будто по нотам, подло, исподтишка разыграли судьбу Миронова и всего донского казачества. Ведь действительно Миронова и его соратников приговорили к смертной казни, а потом – помиловали... В этих приказах и шифровках речь шла не об объективном выявлении вины или невиновности Филиппа Козьмича, а о выгодном использовании судебного процесса, чтобы показать мнимую контрреволюционность донских казаков и их предводителя Миронова и хоть в какой-то мере обелить собственные злодеяния во время расказачивания – не зря, мол, казаков физически уничтожали, с этим диким племенем иначе и нельзя поступать...
Конечно же, Филипп Козьмич Миронов не знал гб этих закулисных троцкистских играх, в которых ему и донскому казачеству отводилась роль пешек... Но сейчас он хотел бы поподробнее вспомнить, как проходил суд над ним. Заседание Чрезвычайного революционного трибунала началось 5 октября 1919 года в здании Балашовской гимназии. Местная газета «Красный пахарь»: «Большой зал переполнен. Публика пропускается только по билетам. В 11 часов 40 минут входит суд и вводят арестованных. Впереди всех Миронов. Среднего роста, с черной густой бородой и длинными усами. Высокий и умный лоб, живые, выразительные глаза. Несмотря на свои 47 лет, выглядит бодро. Одет в солдатскую шинель, казачьи шаровары, суконную гимнастерку солдатского покроя. На левой стороне значок красного командира. Держит себя спокойно, с достоинством.
«Живые, выразительные глаза...» Может быть. Но со старых фотографий смотрят глаза, в которых столько мук и боли – до крика... И чтобы не сойти с ума от унижения и обиды, пересохшие губы, кажется, шепчут памятные строки знаменитого писателя-земляка Федора Дмитриевича Крюкова:
О чем шумите вы, казачие знамена?
О чем поется в песнях прежних лучших дней?
О ратных подвигах воинственного Дона,
Про славу витязей донских богатырей.
Былые подвиги... Походы... И победы...
Смирялись гордые и сильные враги.
И, помня прадедов старинные заветы,
На подвиг ратный шли донские казаки.
Донские рыцари! Сыны родного Дона!
Ужель теперь, в годину тяжких бед,
Постыдно дрогнем мы, и рухнет оборона,
И не исполним мы священный свой завет?!
Нет, не бывать тому! Вы, вольные станицы,
Вы, хутора и села – бей в набат!
Мы грудью отстоим казачие станицы.
Скорей к оружию! Вперед и стар и млад!
Как кротко смотрит небо голубое,
Вы слышите протяжный чей-то стон
И в шелесте травы и рокоте прибоя?
То стонет наш отец, седой родимый Дон.
Вперед за Тихий Дон, за Родину святую,
Нам сердце воскресит забытые слова
Вперед, станичники, за волю золотую,
За старые исконные права.
Шумят казачие священные знамена,
И сила грозная на страх врагам растет.
Донские рыцари! Сыны родного Дона!
Великий час настал: за Тихий Дон вперед!
15
Председатель Чрезвычайного революционного трибунала т. ПОЛУЯН оглашает обвинительный акт.
На скамье подсудимых: МИРОНОВ, бывший командир Донского корпуса, и командный состав... Перед нами наличность явного предательства и измены. По материалам допроса бывшего Донского комкорпуса Филиппа Козьмича Миронова и других, обвиняемых в открытом восстании против военной власти Советской Республики, в агитации против государственной власти в лице партии коммунистов, в вооруженном столкновении с советскими войсками, в порче военных телефонных и телеграфных проводов, в расхищении народного имущества.
Миронову предъявляется обвинение в неоднократных выступлениях на митингах в г. Саранске, а также в пути следования из Саранска к месту расположения 23-й дивизии, в открытой агитации против существующей Советской власти, открытыми устными призывами свергнуть Совет Народных Комиссаров. Причем в своей агитации Миронов пользовался разжиганием национальной розни, называя нынешнее правительство «жидо-коммунистическим», употребляя такие же приемы против вождей Красной Армии в лице т. Троцкого...
16
Допрос подсудимых:
Председатель: – Подсудимый Миронов, вы слышали, в чем вы обвиняетесь?
Миронов: – Слышал.
Председатель: – Признаете ли вы себя виновным?
Миронов: – По всем предъявленным пунктам, за исключением некоторых деталей, признаю себя виновным, но прошу во время судебного процесса выслушать мою исповедь, что привело меня к признанию себя виновным, и раскаиваюсь во всем совершенном мною. Я говорю это не для того, чтобы подкупить суд, а чтобы уйти в смерть с определенным взглядом, что я очищен, и только это заставляет меня искренне раскаиваться и сознавать свою вину.
Председатель: – Вы можете воспользоваться данным вам временем. Что можете вы сказать в ваше оправдание? Предупреждаю: быть покороче.
Миронов: – Я человек беспартийный. Октябрьский переворот застал меня в Аккермане, в 32-м Донском казачьем полку. Я во многом не сочувствовал программе большевиков, т. к. не был знаком с ней во всем объеме, а по отрывкам не мог понять ее, но тем не менее я все-таки сочувствовал этой программе и видел для себя один исход после октябрьского переворота – бороться с контрреволюцией в революционных рядах, отсюда ясно и мое дальнейшее поведение. Я всегда выступал в защиту Советской власти, разъяснял платформу коммунистической партии, насколько я сам ее понимал, сперва в полку, а затем на Дону – населению. Ко всему этому я душевно стремился и, как известно Трибуналу, – это сквозит во всех моих речах, вплоть до 22 числа, до того рокового случая в Саранске. Здесь, после того как я был объявлен вне закона, у меня стали проявляться болезненные выступления против отдельных членов Советского правительства, которые своими поступками вредили авторитету партии и служили контрреволюции на руку. Вооруженная борьба, в которую мне пришлось вступить на Дону, началась с 1918 года 12 мая, и с того момента я не выпускал из рук винтовки до первого марта 1919 года, когда мне удалось занять станицу Урюпинскую. Я тогда вел объединенную группу из нескольких дивизий и, везде устраивая митинги, разъяснял истинное значение коммуны, ибо я был убежден, что то поведение, которое наблюдалось у отдельных лиц, могло сильно повредить делу и вызвать нежелательные явления вроде восстания казаков, которых кадеты могли использовать в свою сторону. Я был не против идейного коммунизма, а против отдельных личностей, которые своими действиями подрывали авторитет Советской власти. Я обрисовывал все примеры очень рельефно, называл имена тех, кто совершал те или иные преступления, указывал на примеры и факты там, где они имели место. Я говорил, что если подобные безобразные поступки не прекратятся, то, закончив войну с Красновым, нужно будет оглянуться на коммунистов. И вот эти-то нападки на отдельных личностей приняли за нападки на партию коммунистов. И, судя по газетам, которые мне пришлось читать, я видел, что меня обвиняют в том, в чем я не был виновен и чего я никогда не делал. Прошу трибунал обратить внимание на то, что несчастья мои начались с первого марта. После занятия Урюпинской мне пришлось идти в слободу Михайловскую, причем надо сказать, что в этих боях погибли комиссар Ковалев и заведующий политотделом Чеботарев, и когда мне пришлось оставлять Михайловское, этих политических работников не было, я остался совершенно один. Мне приходилось выводить красноармейские части, уроженцев этого хутора с их женами, детьми.
Был еще один случай, в котором мне приходилось принимать также непосредственное участие при самой тяжелой обстановке. В слободе Михайловке с ее огромным населением был созван митинг по поводу убийства офицера пятого полка. И чтобы сгладить впечатление, произведенное кадетами, предложено было видеть меня. И я, опять повторяю, что в такой тяжелый момент но было ни одного коммуниста, который помог бы мне несколько ослабить сгустившуюся атмосферу. По прибытии своем в Саранск я должен был арестовать всех тех сотрудников, у которых были найдены деньги, взятые из казначейства. Впоследствии это дело было передано в соответствующие инстанции. Затем мною был арестован один немецкий колонист, и впоследствии было доказано, что он принадлежал к 23-й дивизии. Я его отправил в тюрьму, где он был убит.
Председатель: – Прошу вас не вдаваться в такие подробности и касаться мотивов, побудивших вас выступить на фронт.
Миронов: – Итак, я хочу указать на невозможно сложившуюся политическую атмосферу в Саранске вокруг меня. Затем распространился слух, что пал Тамбов. И зная прежнее состояние нашего фронта, мне казалось, что кадеты могут подойти при таком положении к Богоявленску; мне казалось, что деникинские войска вклинятся в наше расположение в направлении Ряжска, тем более что последнее время распространялись слухи об эвакуации Козлова. И я, получив подтверждение от одного довольно солидного железнодорожного служащего об эвакуации Козлова, решил выступить с наличными силами на фронт, убежденный, что я своим выступлением в любом месте остановлю фронт. Вот тот толчок, который заставил меня выступить на фронт, спасать его. Вот моя единственная цель и давно назревшая. В деле имеется мое письмо к Ленину. Это, так сказать, первая моя попытка спасти создавшееся положение. Затем я посылал телеграммы. Наконец, я хотел поехать и лично заявить о необходимости изменения политики на Дону и в казачьих областях. Я полагал, что со мной бы согласились. Главным обвинением против меня выдвигается неисполнение мною приказа Реввоенсовета Республики.
Надо сказать, что когда т. Смилга говорил со мной, первый раз я дал обещание приехать в Пензу. Но еще раз повторяю, что окружающая меня обстановка, вся политическая атмосфера до такой степени действовала на меня, что я тогда уже не был человеком, а был вещью; дав обещание приехать, я все же еще не мог решиться на это. Я метался от аппарата к аппарату, пытался заказывать паровоз, несколько раз приходил на станцию, уходил, снова возвращался. Наконец, 22-го вечером мною была получена записка, где говорилось, чтобы я уклонился от поездки в Пензу, так как могу быть там арестован и дело спасения фронта погибнет. Таким образом, потеряв душевное равновесие, я решил все-таки выступить, и выпустил приказ-воззвание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55