Библиотека казалась мне уютной — спокойные светло-серые стены, никаких иллюминаторов или обзорных окон, только стеллажи с кристаллами и проекторы с креслами. Я занимал дальнее кресло и читал целый день. Когда уставали глаза, я слонялся по комплексу, который пустел с наступлением выходных: все стремились проводить свои уик-энды (хорошее слово, Чарли бы понравилось) в парках отдыха — герметичных куполах, внутри которых создавался искусственный земной ландшафт. В Оазисе (самом большом куполе Луны) было даже маленькое море с множеством пляжей и ветрами, которые создавались огромными скрытыми вентиляторами. Я несколько раз ездил на экскурсию в Оазис вместе с нашей группой. Мне очень понравилось то, что люди смогли создать подобный райский уголок, а не понравилось то, что Оазис напомнил мне о доме.Дом я вспоминал часто, чаще чем хотелось бы. Насчет своих снов я врал доктору в своих письмах. Сны снились мне часто, часто эти сны были плохими, очень плохими. Снился Замок над Морем, снился океан. Снился Фритаун и то, как я бегу по его улицам. В этих снах, где я бежал, я знал, что завтра мне придется просыпаться и идти на занятия — это знание во сне доводило меня до отчаяния. Иногда, когда я уже не воспринимал того, что говорили нам инструкторы, я закрывал глаза и мне казалось, что я сижу на одной из площадей Фритауна, вокруг — голоса людей, шум улицы, цоканье подков по булыжной мостовой, где-то позади, на грани восприятия — шум волн океана. Потом я открывал глаза — те же стены тренировочного центра. Еще мне снились мои братья и сестры, но чаще мне снилась Рива. В этих снах мне не хотелось просыпаться, а когда я просыпался — то не хотелось засыпать.Моих заработков мне хватало на то, чтобы раз в неделю отправлять письмо доктору и изредка купить бутылку водки. Я пил в субботу вечером, сам, сидя в своей комнате. Я медленно пил и в моей голове нарастал шум голосов моего города. Я слышал, как разговаривают на улицах люди, как шумит ветер, слышал, как зазывают народ в балаганы на ярмарке, слышал, как шумят листья деревьев, пригибающихся от ветра. Я слышал, как разговаривают Артур и Чарли в общем зале, слышал, как девушки на кухне готовят обед, слышал властный и такой далекий голос Марты. Слышал, как тихо напевает свои песенки Любо. Как Арчер точит нож и как он говорит мне: «Пора». Я видел, как спит Рива, видел, как за окнами нашей комнаты загорается рассвет.Я включал музыку, чтобы заглушить эти голоса, эти звуки, но голоса становились еще громче. Они кричали мне, звали меня к себе, целый город голосов, целый город призраков, которые живы только в моей голове, они живы, пока я жив.Наверное, это страшно было видеть со стороны: сидит на полу человек в рабочем комбинезоне, расстегнутом на груди. На полу рядом с ним — бутылка и стакан. Глаза у человека закрыты. Не глядя, он берет бутылку и отпивает водку, забыв о стакане. Если бы кто-нибудь мог услышать многотысячный, многоголосый нестройный хор голосов, который не оставляет в покое, сводит с ума, кричит от боли, шепчет, скулит, плачет. Если бы кто-нибудь знал, почему этот человек не может открыть глаза. Если бы кто-нибудь знал, почему этот человек боится открыть свои глаза. Он боится открыть глаза только потому, что знает, что когда он откроет глаза — то вокруг будут только тесные стены его новой комнаты без окон. Что единственный свет, который он увидит — будет светом газоразрядных ламп, а не светом его родного солнца. Что единственный ветер, который он сможет почувствовать — будет потоком воздуха из вентиляционных решеток жилого уровня. Он боится открыть глаза потому, что хор голосов в его голове от этого не умолкнет, не прекратится, не пройдет. Человек рывком снова глотает из бутылки и хриплый сумасшедший смех вырывается из его сжатых, как лезвия ножниц, губ. Человеку кажется, что на его голове следует повесить табличку: «Осторожно! В голове живет город! Триста тысяч людей не желают понять, что их больше нет!»Этот человек в рабочем комбинезоне, иступлено молотящий сжатыми белыми кулаками по стене за собой — это я. Человек в рабочем комбинезоне, из-под сжатых век текут слезы, горячие, как кислота — это я. Человек, засыпающий на полу своей тесной комнаты рядом с пустеющей бутылкой — это я...В конце первого курса мы сдаем экзамен по планетным видам транспорта. Мы можем водить грузовые ракеты, вездеходы и десантные катера. Мы терпим запредельные перегрузки, взлетая с обоженных ракетными выхлопами стартовых площадок. Мы летаем в невесомости, используя ракетные ранцы наших скафандров. Мы можем чинить любые двигатели, можем следить за циклом регенерации воздуха и воды. Мы можем ухаживать за гидропонными плантациями сине-зеленых водорослей. Три сумасшедших дня мы устанавливаем и налаживаем системы связи. Мы знаем наизусть все таблицы аварийных кодов связи и аварийной сигнализации. Нас доводят до исступления противоречивые команды бортовых компьютеров и наших инструкторов. Мы валимся от изнеможения и нам снится поверхность Луны, залитая ослепительным солнечным светом, слабо отфильтрованным поцарапанными стеклами светофильтров наших гермошлемов. Мы просыпаемся за минуту до звонка будильника и кричим: «Восемнадцать, девяносто два!» По-людски это значит: «Понял вас! Конец связи!» Мы наизусть знаем навигационные карты, которые невозможно запомнить нормальному человеку. Мы знаем трассы внутренних линий грузовых, почтовых и пассажирских ракет. Мы знаем все типы кораблей, когда-либо выпущенных с земных верфей. С завязанными глазами мы пробираемся через узкие щели гермолюков, на ощупь запускаем двигатели, вслепую отрываемся от поверхности. Звонки алярмов (здесь никто не говорит слово — «тревога», в наших словарях этого слова нет, оно существует только в нормативных актах и инструкциях, которые мы тоже знаем, но вряд ли когда-нибудь применим на практике) заставляют нас вздрагивать и мчаться на их переполошенный зов. «Пробой корпуса, потеря мощности, утечка кислорода, внешний корпус негерметичен» — эти слова заставляют нас покрываться холодным потом и лихорадочно, в спешке, искать и устранять неисправность. Тех, кто думал, что все это — просто какая-то сумасшедшая игра — уже нет. Десять процентов отчислено без возврата.«Чьи это ходовые огни? Силовая установка типа Грэйнджера Г-28СП применяется на ракетах... Выберите из списка за двадцать секунд. Десять стадий проверки работоспособности системы навигации... Плоскость эклиптики... Эксцентриситет... Гравитационное поле земли столько-то, ускорение свободного падения, скорость сближения, отказ второго основного двигателя... Считай, считай быстро, в уме, быстрее, быстрее... Это же так просто!»Еще десять процентов курсантов — долой, на Землю! «Мы тратим на вас время и силы. Те, кто не способен на большее — пускай живут на дне уютной земной атмосферы. Нам не нужны такие!»Отчисленные пакуют вещи, за год вещи имеют свойство накапливаться и загромождать всё свободное пространство. Отчисленные пакуют вещи и какая-то часть моего мозга завидует им, несколько секунд на жалость к себе — снова все по новой.«Орбита спутника, перигей, сближение две сотых. Рассчитать курс сближения и стыковки. Астероид справа по курсу! Скорость сближения — тридцать два! Двигатели — форсаж, нагрузка правого ниже расчетной!» Нудный голос автомата: «Столкновение, столкновение, столкновение!» Ты — в кабине тренажера, ты уже не думаешь сам по себе, ты думаешь автоматически, твои руки все выполняют без твоего вмешательства. Какая-то часть сознания смотрит на себя со стороны, удивленно бормоча: «Неужели это я? Да, это я». Инструктор бубнит: «Да не так, чайник! Давай правее!» Нам говорят, что нужно слушать инструкторов, но на экзаменах они могут специально сбивать тебя с толку, это часть испытаний, это называется «вмешательство посторонних факторов». Сам решай, слушать инструктора или нет. Часто я их не слушаю, а отупело и инстинктивно действую сам, примеряясь к обстановке.Нас натренировали, как собак. «К ноге, фас, лежать, сидеть, умри». Ошарашенные, потные, не выспавшиеся, очумелые и отупевшие мы проходим практические испытания. Мы — автоматы с руками, ногами и головой, мы совершаем стыковки и разгерметизации, взлетаем и садимся, мчимся на поверхностью или ползем по ней, сжимая ручки управления, глазами, полными тумана, нашариваем показатели на экране радара и сигнальные огоньки приборной панели, считываем строчки с компьютерных экранов и, хоть мы и не математики, считаем, вычисляем, анализируем и принимаем решения. Не один раз — два, три, десять раз подряд. Мы выполняем команды, как собаки, и только в конце успешно пройденных тестов мы слышим хозяйское: «Все, молодец»...Полторы недели отдыха. Я сплю по восемь, а то и по десять часов. Ем и сплю. Сплю и ем. Зима... Здесь не бывает зимы, хоть и толкотня в магазинах за подарками, и покупка синтетических елочек и новогодних украшений, и радостные дети, и взрослые, на минуту превращающиеся в детей — все это есть. В книгах я читал, что зимой на Земле идет снег. Я его никогда не видел, только лед в морозильных камерах. «У меня дома зимой идут дожди, ветра срывают пожелтевшую листву с деревьев и сбивают пену с вздыбленных волн», повторяю я про себя. Чтобы не забыть...Второй курс — планеты солнечной системы, термоядерные реакции звезд и корабельных реакторов, радиация, ионизация, фотоны, кванты, силовые поля, гибернация (так и хотелось крикнуть: «Я знаю о гибернации всё — я проспал сто лет в стальном гробу!»), корабли, которые никогда не покидают планетную систему, в которой были построены. Технология постройки планетолетов, сверхлегкие сплавы, замкнутый жизненный цикл, снова невесомость, учебный полет в солнечную корону. Изучение транспорта «горячих» планет, планет с активной сейсмикой — бронированные танки и вездеходы в термальных панцирях. Термоэлементы, солнечные батареи, влагопоглотители, переходные шлюзы. Мы учимся летать в пространстве, уже никаких тренажеров — все корабли, хоть и старые, но все на ходу. Учебный корабль «Галилей», полгода в невесомости, ритм занятий не изменился, а стал еще плотнее.С этой невесомостью — много курьезов. Любимые шутки в кубрике — отстегнуть привязные ремни у кого-нибудь спящего на койке. Результат — отстегнутый медленно пролетает мимо корчащихся от смеха курсантюг по направлению к вентиляционным фильтрам и дико орет, просыпаясь от холодящей струи. Некоторые не просыпаются до подъема и удивленно обнаруживают себя в коридоре (просто в этом случае им заботливо открывают дверь и вежливо веером направляют из кубрика). Незакрепленные предметы имеют особенность улетать в неизвестном направлении, после чего их практически невозможно найти. Я как-то опоздал в душевую и мне пришлось мыться последнему. Скажу вам: душ в невесомости, это — пытка водяными шариками, если вы понимаете, о чем я. Выплывая из сушки, я не обнаруживаю из одежды ничего, кроме нашего «шуточного веера». Понятно, кто-то из коллег-"калек" постарался! Пришлось ждать отбоя и, рискуя нарваться на коменданта Горыныча, прикрываясь веером, пробираться в кубрик, отталкиваясь от транспортных скоб и подтягиваясь на ремнях одной свободной рукой. Перед входом в кубрик — толпа курсантюг, несмотря на поздний час, кое-кто с видеопроекторами — запечатлеть пролет Алекса Арчера в неглиже, с веером на причинном месте, из душевой верхнего (!) уровня в кубрик. Уровень освещения — максимальный, кто-то постарался и притащил два мощных фонаря, их лучи скрещиваются на мне, как столбы света прожекторов ПВО на вражеском бомбардировщике из фильмов про древнюю войну. Играет военный марш, который обычно играют, когда корабль возвращается из долгого тяжелого похода на базу. В общем, картинка еще та!По опыту знаю, что драка в невесомости невозможна — сила действия равна силе противодействия. Хотя, конечно, убил бы гадов! Хохот до небес, приветствия, пожелания всякие, восторги от увиденного зрелища. Им — смешно, мне — холодно, короче. Вот ведь сволочи! Отбрасываю веер, (надо же давать спектакль по полной программе), показываю два отставленных средних пальца (это дети меня на Земле научили в первый же день) и максимально гордо проплываю в кубрик. Смех, аплодисменты, овация, крики «Браво, бис!» Подплываю к своей коечке, а там — мой костюм и нижнее белье заботливо разложены, ремнями пристегнуты и записка булавкой приколота, «Где же ты так долго был, что про нас совсем забыл?» И тут меня, помимо злости, веселье охватывает. Ну, что делать, хохочу я, смеюсь. Шутки такие курсантские, на шутки на транспорте обижаться нечего. Такие дела. Хорошо еще, что на корабле женщин нет, учебный это корабль.В конце года как экзамен — полет к поясу астероидов и к Урану. Никаких подсказок, всю работу выполняем сами. Пятеро инструкторов только проверяют наши действия. Инструкторы — только на крайний случай, на случай непредусмотренной аварии. Значит, надо думать, что будет парочка аварий предусмотренных и запланированных. Нам придется с ними справиться.Уходим с лунной орбиты, в первый раз покидаем изученное нами пространство, уходим от солнечного света, от проторенных трасс. Чтобы облегчить свою участь, двое постоянно и неназойливо следят за инструкторами, чтобы знать, где, когда и какую пакость они нам устроят. Снова тесты, некоторые — повторение старого и множество новых (издевательств). Нас постоянно меняют местами, мы несем вахты в машинном отделении, на мостике, в навигаторской кабине. Нас приучают к тому, что нет ничего постоянного. Кухонные автоматы отключены, так что кормим мы себя сами. Когда надоедают консервы, я дежурю по камбузу и вспоминаю уроки Марты и Ривы. После моей стряпни команда подносит мне торжественно украденный поварской комбинезон и белый колпак. На нем — кустарно изготовленная в мастерских бирка — "Лучшему коку «Галилея».Стряпня в невесомости — это тема для целой книги, жаль, что писать про кухню я не мастер. Этому нас не учили, этому мы учимся сами.Первая авария — из строя выходит первый навигационный компьютер. Это дело рук инструкторов, наша слежка за ними провалилась. Мы пользуемся запасным компьютером, но через два дня до нас доходит, что он выдает нам неверные данные. Три сумасшедших дня мы копаемся в электронных внутренностях кибермозга. Там, среди электронных схем, спрута проводов и кабелей, больших информационных кристаллов и процессоров даже дышать надо с умом, чтобы влага не оседала на платах и токопроводящих дорожках. Программа автоматической проверки не работает или работает, выводя потрясающие сообщения типа: «Все в порядке. Неисправностей нет». Мы проверяем все вручную и находим повреждение.Оказалось, что мы отклонились от заданной траектории. Вводим поправки, рассчитываем новый курс, уточняем расход топлива. Четыре дня работы в аврале и инструкторы дают нам разрешение на праздничный обед. По такому торжественному случаю включается гравиторная установка и мы готовим пир. Я целый день стою возле плиты и к началу обеда уже смотреть не могу на еду — настолько я всего напробовался, что и есть уже не могу. Время подходит к десерту, вносим огромный торт со взбитыми сливками. В этот момент отключается гравиторная установка и мы повисаем в невесомости. Бешеными глазами мы смотрим на инструкторов, а они, как овечки невинные, чистосердечно не знают, в чем дело. Снова алярм: «Неполадки в реакторе». Дело — дрянь. Мы несемся к своим скафандрам и я успеваю заметить, как все инструкторы бережно несут наш торт на камбуз. Слышу краем уха обрывок разговора:— Чаек заварили?— Конечно.— Липтоновский?— Ага.— Ох, отпад, — сыто вздыхают инструкторы.Матерясь про себя, я занимаю свое место по аварийному расписанию.После восьми часов проверок мы переводим реактор в щадящий режим. Усталые, перепсиховавшие, мы возвращаемся на камбуз, мечтая о торте с чаем. Возле плиты — пустое блюдо из-под торта, с крошками, на нем записка: «Помыть!»Кто-то вздыхает:— Ни фига себе, целый торт умяли.— Сколько в нем было то?— Килограмма три, — пожимаю я плечами.— Ничего себе.— Ага, ничего себе — все другим, — говорю я и принимаюсь мыть посуду.Мы возвращаемся в свои кубрики и, проходя мимо капитанской кают-компании, видим всех наших инструкторов. Они мирно спят, пристегнувшись ремнями к своим мягким диванам. Прямо как дети после обильного десерта...Полет к поясу астероидов прошел без помех. Мы дозаправились на автоматической станции и проложили курс до Урана. Скучать нам не давали — весь перелет мы отрабатывали учебные тревоги. «Разгерметизация корпуса, пробоина в корпусе, радиационная опасность, маневрирование в астероидном поле», в общем, обычная рутина.На орбиту Урана мы вышли без проблем. Последняя задача — провести экстренную эвакуацию персонала орбитального комплекса связи «Гермес-8».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39