Но вот случилось очень естественное: значение слова привлекло к нему внимание родителей, поставленных перед необходимостью придумывать красивые и многозначительные имена для своих детей.
Слово «Максимус» стало одним из таких имен: каждому приятно, если у него сын наречен «главным», «набольшим»: а вдруг имя и на самом деле принесет ему, славную судьбу?
В течение многих столетий это древнеримское имя, усвоенное и христианской религией, шествовало вместе с ней по миру. В разных языках оно принимало разную форму, ту, которая была свойственна каждому из них, Во Франции оно окончательно получило ударение на втором слоге от начала, после того, как окончание «-ус» по законам французского языка исчезло: «Maxime». В Англии ударение вернулось на первый слог, а звук «а» (который по-латыни был единственно уместным в этом слове, ибо оно ведь являлось там превосходной степенью от прилагательного «магнус» — «большой») заменился, как и следовало ожидать, английским «эй» — «Мэйксим». Немецкий язык произвел от имени «Максимилиан», то есть «Максимушкин», уменьшительную форму «Макс», укоротив разросшееся имя. Русский, наоборот, образуя ласкательные видоизменения для «Максима», со свойственной ему щедростью нарастил на его основу свои выразительные суффиксы: «Максимчик», «Максимушка». Словом, имя жило своей жизнью, как и сотни других таких же имен.
И в этой жизни наступил момент, когда оно из личного имени превратилось в фамильное. Опять-таки разные языки осуществили это превращение по-своему. В славянских языках от слова «Максим» родилось отчество «Максимович», обозначение для потомка Максима, маленького «Максимчика» — «Максимёнок». Западнославянские и украинский языки стали использовать в виде фамилий именно эти формы; появились многочисленные семьи Максимовичей и Максимёнок. Наш язык, русский, идя привычным путем, создал, кроме отчества, еще форму, означающую принадлежность— чей? Максимов!—и именно ей придал значение родового имени — фамилии.
Напротив того, во многих европейских языках в фамилию превратилось никак не изменившееся личное имя. Раньше были «Максимы» — отдельные люди, теперь появилось сколько угодно людей, принадлежащих к фамилиям «Максим».
Я с удовольствием подтвердил бы это рассуждение рядом примеров; к сожалению, носители этой фамилии как-то мало прославились на Западе, — не на кого указывать. Но все-таки одному из них повезло: благодаря ему его родовое имя в буквальном смысле «прогремело» по всей земле. Это американец Хайрем Стивенс Мэксим, один из первых конструкторов пулемета. К десятым годам нашего века многие армии мира приняли на вооружение «пулеметы Максима». Были они на хорошем счету и в русской царской армии: с ними в руках она сражалась и в Восточной Пруссии, и на Карпатах, под их грохот защищала Варшаву, брала Львов и Эрзерум. Всюду, на всех фронтах знакомым каждому стал солдат в папахе, лежавший на земле или на снегу со своим верным «максимом», «максимкой», «Максимушкой». Посмотрите любой фильм, изображающий взятие Зимнего дворца; вы увидите в нем работающие «максимы». Вспомните Анку-пулеметчицу из «Чапаева»: тот же «максим» — верный ее товарищ в бою…
Что я, по недосмотру вдруг стал писать слово «максим» с маленькой, «строчной», буквы? Нет, друзья мои: этим я отметил очень существенный перелом в его жизни. Оно опять перестало быть фамилией, перестало быть именем собственным. Оно стало именем существительным нарицательным, снова сделалось просто словом , каким было в своей юности. Только бывшее прилагательное латинского языка превратилось в существительное языка русского.
Поистине примечательная, поучительная, любопытнейшая биография слова! И поучительная она именно тем, что не составляет никакого исключения. Существуют сотни и тысячи слов, прошедших такой же сложный путь, — от слова до имени и фамилии и обратно к слову. Он очень характерен для всех почти языков. И я хочу на самое короткое время остановить на нем ваше внимание.
Вы читаете фразу: «Этот старый вояка в вечно выгоревшем френче и брюках галифе не боялся ни трескотни белогвардейских максимов, ни разрывов шрапнели». Если я спрошу у вас, сколько в ней упомянуто собственных имен, вы посмотрите на меня с недоумением: ну, в крайнем случае — одно, «максимов», если считать это именем собственным.
А на самом деле здесь четыре фамилии, прожившие примерно такую же жизнь, как и слово «максим». Английское «френч» имеет основное значение — «французский», но название кителя особого покроя произошло не прямо от него. Нужно было, чтобы предварительно это слово, «френч», там же в Англии, стало фамилией, так же, как у нас стали фамилиями слова «Немцов» или «Татаринов». Понадобилось, чтобы среди многочисленных английских мистеров Френчей появился один, Джон Дентон Френч, сделавший в начале этого столетия не по заслугам и не по талантам громкую карьеру: в войну 1914 -1918 годов он оказался главнокомандующим британских войск на тогдашнем Западном фронте. Именно после этого фасон военной куртки, по каким-то причинам излюбленный Френчем, куртки с хлястиком и четырьмя большими карманами, стал модным во всех армиях мира и получил название «френч».
Слово «френч» попало и в русский язык; здесь оно потеряло все свои возможные значения, кроме одного, последнего и самого случайного; спросите у любого мало-мальски бывалого русского человека, есть ли у нас такое слово, он ответит: «Конечно, есть»; а если вы осведомитесь о его значении, он скажет; «Да это такой китель, что ли…» И всё!
Название особо причудливого фасона военных брюк—галифе—обязано своим происхождением некоему маркизу Гастону Галиффе, кавалерийскому генералу, много занимавшемуся в конце XIX века усовершенствованием военной формы. Слово это, став названием покроя одежды, настолько оторвалось от памяти о человеке, что, например, в дни гражданской войны бесчисленные командиры молодой Красной Армии преспокойно шили себе галифе , носили эти галифе , не имея ни малейшего представления, что, употребляя такое слово, они поминают на каждом шагу одного из самых свирепых палачей Парижской коммуны. Впрочем, хорош был и Френч, жестоко расправившийся в начале двадцатых годов с ирландскими патриотами; а ведь френчи тоже носили у нас. Вот вам лучшее свидетельство того, что имена окончательно перестали существовать как имена людей; они сделались самыми обыкновенными нарицательными «словами».
Название пулемета «максим» еще как-то связывается в нашем представлении с именем: такое имя есть и у нас в России. Но почти никто из употребляющих слово «шрапнель», например, представления не имеет об английском офицере Г. Шрапнэл, который в 1803 году изобрел первый разрывной артиллерийский снаряд «картечного действия» и дал ему свое имя. Мало кто связывает слово «наган» с фамилией бельгийского фабриканта оружия Нагана в Льеже, выпустившего, в свое время, удачную конструкцию боевого револьвера новой системы. Слово это настолько вросло в русский язык, что в разговорной обывательской речи давно уже стало обозначать «револьвер вообще», вне всякой зависимости от его устройства; люди невоенные нередко называют так не только револьверы, но даже и автоматические пистолеты: «выхватил наган», «застрелил из нагана»…
Имена собственные с незапамятных времен обладали способностью превращаться в имена нарицательные, так же как и нарицательные—в собственные. Возьмите наше — малоупотребительное, правда, в современном русском языке — слово «монета». Сложные метаморфозы произошли с ним очень давно, еще в Древнем Риме, но и сегодня они представляют интерес.
Еще в IV—III веках до нашей эры в Риме среди других богов и богинь почетом пользовалась супруга Юпитера, Юнона-Монета, то есть Юнона-Советчица. К ее оракулам то есть к предсказаниям, составлявшимся жрецами, прибегали во всех затруднительных случаях государственной жизни. Во время тяжелой войны с эпирским царем Пирром (281—276 гг. до и. э.), говорит предание, смущенные неудачами римляне запросили богиню Монету об исходе войны. Больше всего их волновал вопрос, где добыть денег для защиты государства.
Всеведущая богиня успокоила свой народ, заверив его, что средства найдутся, лишь бы Рим вел борьбу справедливо, угодными богам приемами. В благодарность за такое предсказание (которое к тому же и сбылось) римляне разместили мастерские, чеканившие деньги, на территории храма Юноны-Монеты и стали на выпускаемых денежных знаках выбивать ее изображение. В скором времени благодаря этому металлические кружки с образом Монеты стали сами именоваться «монетами» (как много столетий спустя червонцы с головой Наполеона—«наполеондорами» или царские кредитные билеты с портретами Екатерины II — «катеньками») ; уже в речах Цицерона мы встречаем это слово как в значении «деньги», так и в значении «монетная фабрика», «монетный двор». Видите, что произошло и здесь: слово «советчица» стало значить «богиня Советчица», а затем это собственное имя опять стало нарицательным, но уже с совершенно иным значением.
Такие «приключения слов» повторялись постоянно на протяжении всей истории человечества и у всех народов, но особенно пышным цветом расцвели они с наступлением капиталистического периода в жизни общества, когда все сильнее стали влиять на нее такие силы, как соперничество в торговле — конкуренция, как реклама. Раньше изобретателей и производителей разных товаров мало беспокоило, будут ли люди знать их имена; теперь это стало очень важным условием обогащения. И вот, примерно с середины XVIII века, всевозможные вещи-новинки, носящие имена своих творцов (точнее — их фамилии) посыпались градом.
Вы говорите слово «силуэт», подразумевая под ним очертания того или иного предмета, и вам в голову не приходит, что вы таким образом принимаете участие в веселых издевательствах современников по адресу одного из министров финансов в дореволюционной Франции XVIII столетия. Так сказать — в его «травле».
Между тем это так: финансист Этьен (Стефан) Силуэтт возбудил негодование дворянства своей бережливой скупостью. Он всячески сокращал расходы двора, заменял дорогие товары дешевыми суррогатами, экономил на чем мог. Против него восстали, его свалили и, издеваясь над ним, стали называть его именем все дешевое, недоброкачественное, поддельное. «Силуэттовскими портретами» оказались и те, сделанные в одну черную краску, контуры, профили, которые по тени на стене набрасывали за гроши странствующие художники Парижа, кое-как заполняя легкое очертание тушью. «Если ты беден, вместо дорогого портрета в красках закажи себе портрет а ля Силуэтт, по-силуэттовски…»
Прошли годы; забылись и имя и бурная карьера господина Этьена Силуэтта, а слово осталось, перешло в другие языки, приобрело целый ряд новых значений… И когда вы сейчас говорите: «Силуэт Эльбруса рисовался на освещенном с юго-востока небе», — ни вам и никому в голову не приходит, что это могло бы означать: «На фоне неба рисовался министр финансов Людовика XV».
Петры и Петрушки
Перечень таких своеобразных слов многократного рождения, похожих на насекомых, которые появляются на свет дважды и трижды, рождаясь в виде яйца, вылупляясь из него в форме гусеницы, превращаясь затем в куколку и снова возникая в образе ничуть не похожей на гусеницу бабочки, можно продолжать на страницы и страницы. Такие слова знает и широко пользуется ими наша современная техника: цеппелин, монгольфьер, дизель, ТУ-104 (то есть «Туполев сто четвертый»), Дегтярев (иначе сказать «пулемет Дегтярева»), — мы встречаем их на каждом шагу.
Бесконечное число таких же терминов, рожденных из фамилий, знают торговля и промышленность. Пойдите в любой комиссионный магазин, и вы встретите там мебель «жакоб», мебель «обюссон», — а ведь эти слова были некогда фамилиями владельцев мебельных фирм. Прислушайтесь к разговорам знатоков музыкальных инструментов; «страдиварий» и «амати», — говорят о знаменитых скрипках; сравнивают достоинства «бехштейна» и «рёниша», касаясь прославленных роялей прошлого.
Иногда незнание истории слова влечет за собой преуморительные ошибки; в одном издании произведений Ф. М. Достоевского мне довелось в примечаниях прочесть такую фразу: «Пальмерстон — английский министр, ожесточенный противник России».
Я несколько смутился: не помнилось, чтобы в романе, о котором шла речь, упоминался этот англичанин. Я заглянул на указанную страницу и увидел фразу в таком роде: «Накинув свой пальмерстон, он выбежал на улицу…» Комментатор — объяснитель — позабыл, что фамилия давно уже стала словом: пальмерстонами в середине XIX века по всей Европе называли особого покроя пальто-плащи.
За два или три десятилетия до того существовали другие слова такого же рода. В «Евгении Онегине» упоминаются то «боливар» («Надев широкий боливар, Евгений едет на бульвар»), то «брегет» («И там гуляет на просторе, пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед»). Но ведь «Бреге» (Breguet) —распространенная французская фамилия, в частности принадлежавшая известному в XVIII веке часовых дел мастеру, а Симоном Боливаром звали выдающегося государственного деятеля Латинской Америки, первого президента освободившейся от испанской власти Колумбии. Их фамилии были тогда, на рубеже XVIII и XIX веков, превращены в названия вещей, так или иначе с ними связанных.
С тех времен процесс этот все убыстрялся и расширялся. За прошлый век и половину нашего столетия наука превратила сотни фамилий ученых в свои, утвержденные всемирными конгрессами, термины. Когда теперь мы говорим о лампочке на 120 вольт , о силе тока в 500 ампер , о джоулях, кулонах, ваттах, герцах, омах и прочих единицах измерения, никто из нас не думает об итальянце Вольта, французах Ампере и Кулоне, англичанах Джоуле и Уатте, немцах Герце и Оме и других великих ученых, имена которых стали словами. А между тем об этом стоило бы вспоминать, и по многим причинам: ведь «вольта» по-итальянски — поворот, излучина; «Herz» в немецком языке — сердце.
Даже в бытовом, разговорном языке народов наблюдаются те же самые явления. При этом некоторым именам удивительно «везет»: им удается превратиться в слова дважды или трижды, всё с новыми и новыми значениями.
Латинское слово «викториа» искони означало «победа». Само по себе оно сохранило этот смысл, даже переходя из языка в язык далеко за пределами родной Италии. В XVIII веке и русские люди праздновали не «победы», а «виктории»; по-французски и сегодня «победа»—«виктуар», по-английски—«виктори». Но вот слово стало именем «Виктория»; больше того, ему «повезло»; им назвали при рождении очень заметную личность, королеву Англии, занимавшую английский престол благодаря своему долголетию целых шестьдесят четыре года. За этот долгий срок множество самых различных предметов было названо королевским именем. Во всем мире миллионы людей теперь разводят, продают, покупают садовую ягоду «викторию» или любуются на цветение тропической водяной лилии «виктории регии», даже и не подозревая, что их названия связаны с какой-нибудь исторической фигурой.
Игрушки «ванька-встанька» и «матрешка», кажется, начинают собою, а страшное оружие, прославленная «катюша» завершает длиннейший ряд таких имен-оборотней, испытавших в жизни два превращения— от слова до имени и от имени до слова. И хотя примеры эти относятся скорее к личным именам, чем к фамильным, я хочу обратить ваше внимание еще и на любопытный случай с именем «Пётр».
Греческое слово «петрос» значит «камень»; слово это давно стало именем. В Греции оно так и звучит «Петрос», у нас превратилось в «Пётр». Однако на этом его история у нас кончилась: обратного превращения имени в слово не произошло. Правда, есть в языке ученых близкие слова: «петрография» (наука о камнях), «петроглифы» (древние письмена на скалах), «петролеум» (каменное масло, керосин), но все они произведены не от имени Пётр, а прямо от самого греческого слова «петрос».И все-таки мы постоянно пользуемся целым рядом слов, родившихся из этого имени, «слов-петровичей»; только они прекурьезно произошли от его уменьшительных форм.
Слово «петька» означает у нас птицу — петуха; легко услышать фразу вроде: «Куры бросились в стороны, а петька, взлетев на забор, громко закудахтал». Сочетание слов «черный петька» стало названием карточной игры. Но самое забавное случилось с уменьшительным «Петрушка»: оно превратилось, во-первых, в обозначение куклы-марионетки, Пьеро (Французское «Пьеро»—уменьшительное от Пьер (Пётр) и означает Петруша, Петя.), героя веселых уличных представлений, а затем стало обозначать и весь театр марионеток в совокупности. «Петрушка пришел!» — с восторгом кричали ребята на питерских дворах в дореволюционное время. «Система кукол, носящих общее название „петрушек“, широко применяется в советском кукольном театре», — говорится в Большой Советской Энциклопедии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29