А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

А что, если я найду его вам среди близких родственников?
Она бросила на него выразительный взгляд.
– Я всегда говорила, что это жаба. Я уверена, вы вспомните. И я буду услаждать ваш слух всю дорогу в Уилтшир, внушая вам это.
– Ах, лорд Идеи, леди Мэдлин, – снисходительно проговорил Эльберт, – рад возобновить наше знакомство и весьма опечален, что это происходит при столь грустных обстоятельствах.
Он почтил их своим вниманием, усевшись рядом и почти целый час занимая их превосходной беседой. И Мэдлин, и Доминик завидовали Эллен, сидевшей наверху в детской и успокаивающей своего сына, который неважно перенес поездку.
* * *
Джеймс сидел подле окна в гостиной, время от времени бросая взгляд в темноту. Хотя был уже поздний вечер, занавеси так и не задернули. И еще он смотрел на свой черный костюм и на черные платья матери и тетки, сидевших на другом конце гостиной.
Значит, он умер и похоронен. Все кончено. Соседи Алекс, заполнившие церковь, в большинстве своем вернулись в Эмберли по просьбе графа и разошлись по домам. Они не поскупились на соболезнования. Это были добрые люди. Жаль, что он не сумел вести себя с ними соответственно.
Лорд и леди Иден сидели по обеим сторонам от его матери. Леди Иден держала ее под руку и серьезно беседовала с ней. Добросердечная леди, но ведь ей отлично известно, что значит потерять мужа. Она потеряла его на недавней войне.
Эмберли только что увел Алекс наверх. После напряжения последних дней она валилась с ног.
Джеймс почти не разговаривал с сестрой после своего возвращения из Лондона. О чем тут говорить? Что смерть отца далась ей нелегко, и баз того ясно. И она, конечно же, знала, что он также не остался равнодушным к его смерти.
Вдовствующая графиня только что вышла вместе с сэром Седриком, оставив Мэдлин беседовать с его теткой и кузеном. Он посмотрел на нее – впервые со времени своего возвращения. На ней было платье приглушенного лавандового цвета. Она сидела на своем стуле очень прямо, сложив руки на коленях. Обычный блеск исчез из ее глаз. Мэдлин была бледна и выглядела так, словно не спала несколько ночей. Однако оставалась по-прежнему красивой.
Этот червяк Эльберт строил ей глазки. Мэдлин краснела. Губы ее сжались. Эльберт ухмылялся и говорил ей что-то. Джеймс не расслышал, что именно.
В нем неожиданно вспыхнул гнев. Но она сама сумеет постоять за себя. Он должен оставить ее в покое, не должен делать никаких движений в ее сторону.
Джеймс встал и прошелся по комнате.
– Не хотите ли подышать свежим воздухом, Мэдлин? – спросил он.
Вздрогнув, она посмотрела на него.
– Я считаю, Джеймс, дорогой мой, что свежий воздух пойдет вам на пользу, – поддержала его тетка Деборы. – Разумеется, если вы уверены, что этим вы выкажете вашему отцу приличествующее уважение. Но я не вижу особого неприличия, ведь вы сейчас на земле лорда Эмберли. Джеймс продолжал смотреть на Мэдлин.
– Леди Мэдлин нужна сопровождающая дама, кузен, – сообщил Эльберт. – Не годится в такое время вызывать кривотолки, что вы, без сомнения, сознаете. Теперь вам нужно помнить, что вы уже не просто мистер Джеймс Парнелл. Вы Бэкворт.
– Благодарю вас, – сказала Мэдлин, вставая. – Я только возьму плащ.
Глава 13
Вдовствующая графиня Эмберли и сэр Седрик Харвей прошли по каменному мосту и медленно спустились в долину.
– После похорон всегда испытываешь нечто вроде облегчения, – заметила графиня. – Но для близких членов семьи тогда-то и начинаются настоящие страдания. Пустота, окончательное понимание утраты. Ах, Седрик, как я сочувствую леди Бэкворт! Она ведь любила мужа, да?
– Хотелось бы знать, найдет ли она в себе силы, чтобы справиться с такой потерей, – сказал он. – Конечно, у нее есть Александра и внуки. И сын ее вовремя вернулся, и теперь он, конечно же, больше не поедет в Канаду – во всяком случае, в этом году.
Леди Эмберли вздохнула.
– На свежем воздухе просто замечательно, – проговорила графиня. – Я, Седрик, себя чувствую так, словно сбежала с занятий. Как вы считаете, мне следовало бы остаться?
– Когда мы уходили, Эллен прекрасно управлялась с леди Бэкворт, – заметил сэр Седрик. – У вас не невестка, Луиза, а настоящий бриллиант. И миссис Хардинг-Смайзи готова предложить утешения в любой момент, не сомневайтесь. Расслабьтесь и погуляйте с удовольствием.
– Ах, непременно, – согласилась она. – Я так рада, что вы уезжаете не в этом году. Не знаю, что я делала бы без вас в прошлом месяце. Вы такой здравомыслящий человек.
– В жизни не слышал более странного комплимента. Это действительно комплимент?
– Разумеется, – ответила графиня. – Седрик, я никак не могу не думать о том, что вы сказали недавно. Вы говорили серьезно?
– О том, что я хочу жениться на вас? – спросил он. – Вряд ли я стал бы шутить подобными вещами, Луиза.
– Мне трудно перестать думать о вас как о друге, Седрик. И это глупо, потому что вы хороши собой. Последнее время я смотрела на вас по-новому и поняла это. Но раньше я никогда этого не замечала. Вы были просто Седриком, моим другом.
– У нас есть деревья, река и лунный свет, – сказал он. – Прекрасные декорации для романа. Почему бы нам не произвести испытания? Позвольте мне вас поцеловать.
– Здесь? Теперь? – удивилась графиня. – Как это глупо! Он остановился и повернулся к ней.
– Если окажется, что это глупо, – проговорил он, – мы сохраним это в тайне. Вы же видите, свидетелей здесь нет.
И, опустив голову, Седрик поцеловал ее в губы. Поцелуй был легким, дразнящим.
– Я весьма признательна темноте, – сказала графиня, когда сэр Седрик посмотрел на нее. – Уверена, что я покраснела точно девица. Вы подумаете, Седрик, что я неловкая. Это было так давно…
– Ну что ж, в таком случае мы попробуем поцеловаться как мужчина и женщина, а не как девочка с мальчиком.
Харвей привлек графиню к себе и снова поцеловал, на этот раз в раскрытые губы. Его руки скользнули по ее спине. Ее руки легли ему на плечи.
– Не такая уж вы неловкая, – пробормотал он ей в губы несколько мгновений спустя. – Прекрасно, Луиза.
Она уткнулась лбом в его плечо.
– Прошло четырнадцать лет, – сказала она, – и у меня никого не было, кроме Эдварда. Вы ведь не хранили обет безбрачия после Энни, да? Боюсь, что вы гораздо опытнее меня, Седрик. Вы показали мне это только что. Я не смогу удовлетворить ваши потребности. Я думаю, что будет лучше, если мы останемся просто друзьями.
– Но я не предлагаю вам стать моей любовницей, – возразил он. – Я не нанимаю вас для того, чтобы вы заботились только о моих телесных потребностях. Вы нужны мне как жена, собеседник, друг, возлюбленная. Я знаю, Луиза, что у вас был только Эдвард. Я и не жду, что вы окажетесь опытной куртизанкой. Но если вы полагаете, что не возбудили мою кровь, вы были не очень внимательны за последние пять минут.
– Это так глупо! – запротестовала она. – У меня трое взрослых детей и четверо внуков.
– Вы боитесь, Луиза? – спросил он.
– Да. – Она подняла голову и посмотрела на него. – Понимаете, я считала, что эта сторона моей жизни в прошлом. Я научилась получать удовольствие, наблюдая за жизнью моих детей. И я построила свою собственную жизнь, создала круг добрых друзей. Спокойную жизнь, достойную и утонченную. И вот я вижу, что после всего мне еще доступны чувственные наслаждения. С моим ближайшим другом. Да, я боюсь, Седрик. Боюсь, что все рухнет. Это все равно что выйти в темноту, оставив позади целый мир света и тепла.
– Я всегда считал, что вы знаток в любовных делах, – произнес он. – У вас с Эдвардом был прекрасный брак. И ваши дети способны глубоко любить, и это последствия вашего воспитания и примера.
– Я всегда считала, что смысл моей жизни придает любовь, – подтвердила графиня.
– А теперь вы боитесь любви? Графиня нахмурилась.
– Не любви, – сказала она, – физической страсти.
– Значит, это вещи несовместные? – спросил Седрик. – Неужели вы погубите нашу любовь, которая проявила себя в дружбе, если станете моей женой и разделите со мной ложе? И – Господи, прости – если сделаете это с удовольствием?
– Ах, – ответила Луиза, отворачиваясь и устремляя взгляд на темные речные воды, – теперь я вижу, что вы используете нашу дружбу против меня. Вы всегда были таким разумным человеком – таким здравомыслящим, как я безрассудно заметила всего лишь несколько минут назад, – и я привыкла слушаться вас и думать, будто все, что вы говорите, очень мудро.
– А разве я сказал что-то немудрое? Это из-за Эдварда, Луиза? Это потому, что вы любили его всем сердцем, потеряли его и с тех пор почти потеряли себя? Если бы вы могли вернуться назад, отвергли бы вы его или стали бы держаться поодаль от него, с тем чтобы не так страдать после его ухода?
– Нет, конечно же, нет, – сказала она. – Мне бы не хотелось изменить ни одного мгновения нашей с ним жизни, даже зная, каков будет конец.
– Или это из-за того, что вы не можете освободиться от своей любви к нему, чтобы полюбить еще раз? – спросил он. – Или вы потому боитесь полюбить меня, что когда-нибудь я умру, и может статься, умру раньше вас?
Графиня повернулась к нему и улыбнулась.
– Я согласилась только на поцелуй, – заметила она, – но не на исповедь. Я также согласилась пройтись, а не стоять на берегу реки и подвергаться допросу. Итак, сэр?
– Итак, сударыня, я понял, что вы трусиха. Стыдитесь, Луиза. Так как же, получил ли я определенный ответ? Моя рука отвергнута? Или мне сказали «может быть»?
– Определенно «может быть», Седрик, – подтвердила Луиза. – Вы дадите мне время подумать? Должна признаться, вы смертельно напугали меня. Я надеялась, что когда вы поцелуете меня, мы с вами оба увидим, как глупо изменять природу наших отношений. Но вместо этого я увидела, что в этой идее есть нечто привлекательное. Я просто очень боюсь.
Седрик взял ее за руку и погладил.
– Тогда мы пойдем дальше и поговорим о чем-нибудь другом, – сказал он. – Я пробуду здесь до конца августа, Луиза, если позволите, но потом я должен показаться в своем поместье. Вы скоро едете в Лондон?
– Да, – ответила графиня, – как только жизнь здесь наладится после этого ужасного события. Эдмунд имеет полное право, чтобы его оставили в покое с женой и двумя детьми. Кроме того, меня влечет в мой лондонский дом.
– Я уверен, что смогу приехать в Лондон к концу сентября, – сказал сэр Седрик.
– К тому времени Бэссеты вернутся из поездки по Европе, – сказала графиня. – Нам нужно как-нибудь пригласить их на обед, Седрик. У них, конечно, накопился запас интересных рассказов.
И они возобновили прогулку по долине.
* * *
Когда они вышли из дома, Джеймс свернул направо. Но не пошел по долине в сторону моря, он стал подниматься на холм. Он двинулся не по тропинке, которая могла бы привести их наверх, к утесам, а пошел по холму, не разбирая дороги. Вряд ли, подумала Мэдлин, он понимает, где идет, и вряд ли у него есть какая-то определенная цель.
Его рука, о которую она опиралась, была напряжена. Лицо его было тяжелым и неподвижным, глаза устремлены вперед. Интересно, помнит ли он вообще, что она идет рядом?
Мэдлин не произнесла ни слова. Каждым своим нервом она чувствовала, что нужна ему. И помнит он об этом или нет, сожалеет или нет, он избрал в спутники именно ее. Джеймс показал, что она ему нужна.
Мэдлин не возражала против того, чтобы идти с ним рядом, чтобы утешить его. Может быть, ей больше никогда не представится такая возможность.
Но ему требовалось нечто большее. Мэдлин поняла это, как только он остановился, повернул ее к себе и припал к ее губам. Она поняла и покорилась силе его рук.
Мэдлин понимала, что ему нужна не романтическая ночь любви. Однако у нее и в мыслях не было отказать ему, потому что любовь может только давать. Как только она начинает требовать что-то взамен, даже если это просто обещание, это уже не любовь. И наконец, Мэдлин поняла, что любит его, что он – это весь мир, что он – это жизнь, а все остальное не имеет никакого значения. И не будет иметь.
Ни в его губах, впившихся в ее губы, ни в неистовствующем языке не было нежности. Не было нежности и в его руках, которые сначала притянули ее к нему, а потом принялись бесстыдно изучать ее тело. Она раскрыла губы и поддалась его рукам, шарящим и скользящим по ее телу. И пальцы ее нежно гладили его по волосам.
Когда он повалил ее, земля у нее под спиной оказалась жесткой, несмотря на траву. Но Мэдлин потянулась к нему и снова прижалась к его губами, в то время как его руки грубо срывали с нее одежду и стягивали белье. И когда он опустился на нее, обратила внимание на то, как неудобна жесткая земля, не поддавшаяся под двойной тяжестью их тел. И запустила пальцы ему в волосы.
Потрясение от боли, когда он вошел в нее, заставило ее крепко зажмурить глаза и изо всех сил закусить губу. Но Мэдлин не вскрикнула, и ее дрожащие пальцы по-прежнему нежно прикасались к его голове.
Все слилось для нее в ощущение неудобства и боли: неровная жесткая земля, тяжесть его тела, его отнюдь не нежный прорыв, глубокие настойчивые движения, последовавшие за ним, причем каждый удар прижимал ее к земле еще больше, – и нарастающая боль. Когда Джеймс кончил, она закусила обе губы и усилием воли сосредоточилась на том, чтобы не разрыдаться.
Но расплакаться ей хотелось не только от боли. Гораздо больше ей хотелось плакать потому, что она окончательно осознала, что произошло, что она сделала и каковы могут быть последствия.
Он использовал ее для удовлетворения своих потребностей. Не Мэдлин как таковую, но женское тело. Ему требовалось облегчить свое горе. Когда все кончится, он отведет ее домой. Через несколько дней Джеймс уедет, и она никогда больше его не увидит. И все тщательно составленные планы на будущее окажутся бесполезными. Теперь у нее никогда не будет ничего, даже удобного замужества по расчету. У нее никoгда не будет никого, кроме Джеймса.
И возможно, он оставит ее беременной.
Именно так все и должно было случиться, как бы она ни пыталась обмануть себя. Потому что Джеймс был неотъемлемой частью ее самой.
И после того как он кончил в нее, прижав лицо к ее волосам, Мэдлин не отпрянула от него. Ее рука все еще лежала на его волосах, а другая покоилась на его плечах, и она позволила ему расслабиться и навалиться на нее всей тяжестью. Она могла бы терпеть эту боль всю ночь. Мэдлин закрыла глаза и сосредоточилась, пытаясь запомнить каждое прикосновение его тела. Но Джеймс слишком быстро отодвинулся и лег на спину рядом с ней. Он не прикасался к ней, держа одну руку у себя под головой и глядя на звезды.
– Эльберт был прав, – сказал он невыразительно, – вам нужно было взять с собой сопровождающую даму.
Она не ответила.
– Итак, Мэдлин, – продолжил он после минутного молчания, – вы попались в мои сети. – Он повернул голову и взглянул на нее; лицо у него было напряженное и жесткое, глаза – насмешливые. – В сети дьявола.
Мэдлин тоже посмотрела на него, но ничего не ответили.
– Кажется, у вас не осталось выбора, кроме как выйти замуж за дьявола, – усмехнулся Джеймс. – Вы, без сомнения, будете в восторге. Я уверен, что стать леди Бэкворт – это ваша мечта, которая теперь осуществится. Глупо было не взять с собой сопровождающую даму.
Мэдлин резко села и обхватила колени.
– Я не жалею о том, что случилось. И ни в какие сети я не попалась. Это не было насилием. И вам вовсе нет надобности предлагать мне обвенчаться.
– Храбрая речь, – заметил он. – Вы решитесь выносить моего бастарда?
Она подняла лицо к небу.
– Вам нет надобности предлагать мне венчаться, – повторила она.
– Боюсь, у вас нет выбора, – раздался его спокойный голос. – Я отнял у вас девственность, Мэдлин. Теперь мы обязаны сыграть роли, которых ждет от нас общество. В конце концов, мы ведь не свободны в своих поступках. Вы леди Мэдлин Рейни, сестра графа Эмберли. Я Джеймс Парнелл, лорд Бэкворт. Люди вроде нас не могут поваляться на сене, пожать друг другу руки и разойтись в разные стороны. Они вступают в брак.
– Мы не можем вступить в брак, – сказала она. – Мы будем несчастны вместе.
– Мне кажется, – возразил он, – что мы достаточно несчастны и врозь. Если мы должны решиться на одно из двух несчастий, это с таким же успехом может быть брак. Все равно у нас нет выбора. Выбор мы сделали час тому назад. Мы оба знали, уходя из дома, что должно случиться и что должно последовать потом. Больше говорить не о чем.
Он резко вскочил на ноги и ушел от нее. Она быстро оделась; пальцы у нее дрожали. Потом она пошла следом за ним. Но он ушел недалеко. Он стоял и смотрел вниз, на долину, лицо у него снова стало жестким, глаза суровыми. Она молча встала рядом.
Зубы его были стиснуты так крепко, что казалось, они начнут крошиться. Но он не мог разжать челюсти. Он смотрел вниз, на долину, так, словно был день и он решил пересчитать там каждую травинку. Но он не мог оторвать от нее взгляда. Руки его, опущенные по бокам, были сжаты в кулаки, и ногти больно впились в ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35