– А вы разве близко так сошлись?
– Да вот, маленько подальше, как ваше величество стоите передо мною! – наивно ответил раненый, вероятно, удивлённый, что царственный вождь не знает, на каком расстоянии можно получить рану от разрыва ручной гранаты…
– А ты какой губернии?
– Костромской, ваше величество…
– А видел меня, когда я был в Костроме в 1913 году? – не утерпел, задал вопрос Николай.
Вот тяжелораненый, Кузнецов.
– Как ты себя чувствуешь?..
– Теперь легше стало! – ответил Кузнецов. И, видя, что царь не говорит о грозной войне, кипящей там, на фронте, не вспоминает о семье воина, оставшейся где-то в тёмной, задавленной деревенской глуши, сам добавил: – Поживём, опять пойдём сражаться с ерманцами. У нас там, в Расее, братья и отцы осталися…
Николай ничего не нашёлся сказать; одарил медалью Кузнецова, простого пастуха, «ласково посмотрел на раненого, улыбнулся ему и отошёл», как отмечено в «летописи»…
Вот другой, подпрапорщик Кочубей, раненный в боях при реке Сане.
– Большие бои были на Сане? – вдруг задаёт ему вопрос Николай, как будто не знает, что там творилось…
– Так точно, здоровые были бои! – по-солдатски отвечает Кочубей.
– Лезли? – звучит следующий вопрос Николая.
– Здорово лезли! – рапортует подпрапорщик.
– Желаю тебе скорее поправиться! – закончил свою «милостивую беседу» царь и отошёл…
В том же духе проходили и все остальные встречи с ранеными.
Но вот, наконец, 25 сентября – Николай проявил настоящее геройство. Дадим слово генерал-майору Дубенскому: «Государь Император, выехав из Ставки, повелел поезду остановиться и проследовал в крепость Осовец, чтобы лично поблагодарить гарнизон за отражение атаки».
«Таким образом, Его Величество изволили быть вблизи боевой линии».
«Без всяких приготовлений, рано утром 25 сентября Его Величество, оставя свой поезд, в автомобилях, в сопровождении самых близких лиц свиты: военного министра Сухомлинова (ну конечно!! – Л. Ж. ) и др. отправился в Осовец».
«Всё это было так необычно… Так просто, так близко к боевой линии: в 12 верстах в эти минуты шёл бой!» – восторгается придворный летописец.
И за то, что царь не решился ближе двенадцати вёрст подойти или подъехать к линии огня, да за последующие подвиги в таком же роде Николаю Романову был присуждён даже Георгиевский крест, который он принял и носил с гордостью.
В Ивангороде герой, комендант крепости генерал Шварц по-спартански доложил государю:
– Атака крепости трижды отбита и неприятель трижды отражён!..
Генерал говорил царю о «сверхгеройстве» русских ратей, отразивших железный натиск немцев…
Царь улыбался и слушал молча… Слушал и Сухомлинов. И оба они сделали своё дело.
Сухомлинов постарался, чтобы не хватило снарядов… и геройский Осовец и Ивангород попали в руки врагов России… Царь ничего не сделал, чтобы помешать такому беспримерному предательству…
И эти крепости, и ряд других оказались в руках врага! А Николай посещал фронт, гостил в Ставке Верховного Главнокомандующего… Морщил своё отёкшее бледное лицо, слыша, что войска более восторженными кликами встречают Николая Николаевича, чем его самого…
И в конце концов, найдя удобный предлог, племянник сместил неудобного родича… Послал его подальше на Кавказ, вопреки общественному мнению, вопреки голосам союзников (вроде речи Бальфура, прославляющей работу великого князя на фронте)…
Работа в Ставке шла своим чередом, но её нередко тормозил Николай попытками внести нечто от себя в стихийный ход мировой, общечеловеческой борьбы.
Войско, не говоря уже о высшем командном составе, видело, какую пользу приносит общему делу государь, но все молчали, надеясь, что Судьба поможет России…
Но когда широко прокатилась весть о гибельном влиянии немки-царицы и её «святого» Гришки на царя и ведение войны, началось глухое, скрытое брожение и среди войск, и среди командующего состава…
Когда до фронта докатились слухи о неурядицах в тылу, где гниют запасы хлеба и мяса, а жёны и дети воинов мрут от нужды и лишений, мёрзнут часами в очередях за куском хлеба… Когда узнали войска, как нагло мародёрствуют короли-сахарозаводчики, князьки-помещики и грабители-купцы… Как продают врагам родину оптом и в розницу всякие Штюрмеры, Сухомлиновы, Протопоповы, Шитиримы, возглавляемые развратным хлыстом Распутиным… Колыхнулась громада войск, протянувшихся от Балтики до Тигра и Евфрата…
III
НИКОЛАЙ И РОМАНОВЫ
Даже старуха мать Николая, всегда презрительно относившаяся к голосам «русского полудикого общества и русской черни, этой безграмотной, грязной сволочи», – даже она оценила правильно события последних лет и пыталась остеречь сына… Всё напрасно!
Не умея выбирать людей, нужных России на высоких постах министров и верховных советников короны, Николай служил буквально игрушкой людей, его окружающих, достаточно наглых, сильных волей или хитрых настолько, чтобы влиять на эту женственно-безвольную натуру.
И вместе с тем, сделав ошибочный выбор, Николай уже не скоро сдавался… Или сдавался внешне, а про себя, в душе, оставался неколебим и вёл прежнюю линию, хотя бы во вред личным интересам и насущным потребностям народа, во вред своему роду и династии с кровоточивым мальчиком-наследником во главе.
Близкие и дальние родичи, видя, к чему может привести страну и династию такое упрямство, старались лично и при помощи людей, которым, казалось, верил, которых ценил Николай Романов, несколько образумить его… Открыть то, на что он как бы умышленно закрывал глаза, словно страус, прячущий в песок голову во время опасности.
Раньше всех подняла голос старуха мать, вдовствующая государыня. Беззаботно, весело прожившая долгую жизнь, при муже Мария Фёдоровна мало вмешивалась в дела по царству. Да и Александр III был не такой человек, который подчинился бы влиянию жены или любовницы, всё равно. Но когда в последние годы царствования сына особенно резко проявилось пагубное влияние, какое возымела на бесхарактерного Николая «немка-царица», Алиса Гессенская, царица-мать подала голос.
Несомненно, что особой государственной мудростью вдовствующая императрица не отличалась. Но кроме личного раздражения против невестки, занявшей первенствующее положение, мать своим здравым умом поняла, что дело не кончится добром. Особенно это стало ясно старухе после японского разгрома, когда разразилась октябрьская революция 1905 года. И потом, когда началась первая мировая война…
Ещё в 1905 году ни для кого не было тайной, что Мария Фёдоровна находит старшего сына малопригодным для роли Российского императора, царя Польского, великого князя Финляндского и пр., и пр.
Шли усиленные подготовления… Уже войскам и офицерскому составу некоторых гвардейских полков готовились новые шифры с вензелем нового царя, Михаила Александровича.
Но затея сорвалась почти в самом зародыше… Царица-мать долго потом жила в Дании, а вернувшись в Россию, в дни последней войны, приглядевшись к тому, что творится невесткой-царицей и самим Николаем в стенах тихого Александровского дворца, старуха – после нескольких попыток образумить сына – предпочла не видеть и не слышать позора, которым окружена была, в котором купалась царская чета.
Мария Фёдоровна уехала и поселилась в Киеве, где её и застала буря Великой русской революции.
Но ещё до этих священных дней старая царица приглашала к себе киевских депутатов Государственной думы – Б. Я. Демченко, А. И. Савенко, беседовала с ними о положении страны, о ходе военных действий, не стесняясь, осуждала политику и частную деятельность своего царственного сына. Когда ей задавали вопрос: «Почему, ваше величество, не выскажете своих мнений государю?» – старуха прямо заявляла:
– Слова мои никакого значения там не имеют… Я уж пыталась не раз образумить сына… Остеречь его от той опасности, в которую толкают Ники окружающие и особенно его жена. Всё напрасно… Голоса моего там не желают слышать!.. И я сочла за лучшее отойти!..
Великие князья ещё в 1911 году пытались создать нечто вроде союза противодействия тому гибельному влиянию, какое оказывала на мужа Александра Фёдоровна. Военный юрист по образованию, великий князь Андрей Владимирович совместно с другими родственниками даже набросал несколько статей, которые следовало ввести в основные законы империи, в отдел, касающийся царской фамилии, и таким образом оградить себя и династию от печальных последствий слепого доверия, какое питал Николай к своей супруге.
Но последняя, заражая каким-то безумным, мистическим огнём безвольного «полковника», убедила его в необходимости оставить всё по-прежнему, и царь даже не принял Андрея с его проектом.
Живущий в Киеве великий князь Александр Михайлович так обрисовал своё отношение к низложенному царю в беседе с сотрудником одной из крупных московских газет: «То, что сейчас происходит, далеко не является таким неожиданным. Скажу даже более того: неизбежность происшедших событий вполне очевидно определилась уже в конце прошлого года.
Было ясно, что требовались немедленные меры к тому, чтобы коренным образом изменить приёмы управления государственной жизнью путём привлечения к власти элементов, пользующихся доверием страны, и устранения влияния тех тёмных сил, какие окружали трон и произволом которых создавалось действительно невыносимое положение.
В этом направлении и было написано посланное мною бывшему императору письмо с просьбой вникнуть в серьёзность создавшейся обстановки. Об этом же в декабре 1916 года говорил я с Протопоповым. Но он стоял за то, что никакие послабления недопустимы и что запретительные меры относительно работы общественных организаций – земского и городского союзов и военно-промышленного комитета – должны остаться в полной силе. Он указывал на то, что в этих организациях много левых.
Влияние тёмных советников восторжествовало, ибо оно в тысячу раз превышало наше».
Первого ноября того же 1916 года явился к Николаю великий князь Николай Михайлович и долго беседовал со своим безвольным «главою рода» относительно того острого кризиса, который переживает страна. Указывал на опасное положение династии.
Чтобы лучше внедрить в память Николая свои доводы, Николай Михайлович явился с готовой запиской в форме письма.
– Вот, здесь я изложил всё, что считаю долгом сказать! – объявил великий князь. – Во дворце много охраны, верных казаков: можешь приказать им сейчас же арестовать меня. Я готов на всё.
– Боже мой! Неужели это так страшно, что у тебя написано? Ну дай, я прочту…
«Ты неоднократно выражал свою волю «довести войн до победного конца». Уверен ли Ты, что при настоящих тыловых условиях это исполнимо? Осведомлён ли Ты о внутреннем положении не только внутри Империи, но и на окраинах (Сибирь, Туркестан, Кавказ)? Говорят ли Тебе всю правду или многое скрывают? Где кроется корень зла? Разреши в кратких словах разъяснить тебе суть дела.
Пока производимый Тобою выбор министров при том же сотрудничестве Распутина был известен только ограниченному кругу лиц, дела могли ещё идти; но раз способ стал известен всем и каждому и об этих методах распространилось во всех слоях общества, так дальше управлять Россией немыслимо. Неоднократно Ты мне сказывал, что тебе некому верить, что Тебя обманывают. Если это так, то то же явление должно повторяться и с Твоей Супругой, горячо тебя любящей, но заблуждающейся, благодаря злостному, сплошному обману окружающей Её среды. Ты веришь Александре Фёдоровне. Оно и понятно. Но что исходит из Её уст, есть результат ловких подтасовок, а не действительной правды. Если Ты не властен отстранить от Неё эти влияния, то, по крайней мере, огради себя от постоянных систематических вмешательств этих нашёптываний через любимую Тобою Супругу. Если Твои убеждения не действуют, а я уверен, что Ты уже неоднократно боролся с этими влияниями, постарайся изобрести другие способы, чтобы навсегда покончить с этой системой. Твои первые порывы и решения всегда замечательно верны и попадают в точку. Но как только являются другие влияния, Ты начинаешь колебаться и последующие Твои решения уже не те. Если бы Тебе удалось устранить это постоянное вторгательство во все дела тёмных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное Тобою доверие громадного большинства Твоих подданных. Всё последующее быстро наладится само собой, Ты найдёшь людей, которые, при изменившихся условиях, согласятся работать под Твоим личным руководством… Когда время настанет, а оно уже не за горами, Ты сам, с высоты престола, можешь даровать желанную ответственность министров перед Тобою и законодательными учреждениями. Это сделается просто, само собой, без напора извне и не так, как совершился достопамятный акт 17 октября 1905 года. Я долго колебался открыть Тебе истину, но после того, что Твоя матушка и Твои обе сестры меня убедили это сделать, я решился. Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше, накануне эры покушений. Поверь мне, если я так напираю на Твоё собственное освобождение от создавшихся оков, то я это делаю не из личных побуждений, которых у меня нет, в чём Ты уже убедился и Её Величество тоже, а только ради надежды и упования спасти Тебя, Твой престол и нашу дорогую Родину от самых тяжких и непоправимых последствий».
– Кончив читать письмо, царь ничего мне не сказал! – волнуясь, пояснял собеседнику Николай Михайлович. – Молчал и продолжал мило улыбаться! «Знаешь ли, – говорю я, – твоего Протопопова тебе ловко подсунули… У Бадмаева заинтересованные подкупленные лица познакомили его с Распутиным, а тот провёл в министры эту лису.
– Я это знаю! – последовал ответ.
– И находишь это нормальным?!»
Ответа не последовало.
– Вообще! – горячился Николай Михайлович. – Эта манера отмалчиваться отбивала всякую охоту говорить с ним о чём-либо, даже самом важном! И, несмотря на резкость моих выходок, на горечь обличений, царь был очень любезен, до крайности! Во время нашего разговора, когда я бросал одну резкость за другой, у меня несколько раз гасла папироса. Царь любезно подавал мне спички, а я даже забывал его поблагодарить, до того волновался. Любезность и внешнее спокойствие ни на минуту не покидали Николая… Он положительно – charmeur! И я сказал ему как-то, что этим он напоминает мне Александра I. Отпущен я был самым дружелюбным образом… А 31 декабря, в половине двенадцатого ночи, ко мне явился курьер с запиской от царя: «Повелеваю тебе выехать в Грушёвку на два месяца. Николай». И внизу – приписка: «Прошу тебя это исполнить»! «Повелеваю»… и – «прошу»! Вот, поймите его! – кончил свою речь великий князь.
Почти накануне переворота, 11 февраля 1917 года, явился к нему Александр Михайлович и указывал царю на то, что положение слишком серьёзно и что супруга ведёт его в бездну.
С теми же речами наведалась в Царское Село и великая княгиня Виктория Фёдоровна.
Александру Николай Романов ничего не ответил.
А когда Виктория Фёдоровна заговорила о непопулярности царицы, царь возразил:
– Какое отношение к политике имеет Алиса? Она – сестра милосердия и больше ничего! А насчёт её непопулярности – это неверно! Смотри: доказательства у меня под рукой!
Он показал княгине целую стопку благодарственных солдатских писем, присланных из разных лазаретов…
Но княгиня знала, как подделываются эти «голоса народа», эти послания, писанные канцелярскими почерками по одному образцу… Продиктованные теми же придворными прихвостнями и немецкими агентами, которые ютились вокруг царицы…
И княгиня, и сам царь хорошо помнили, что даже в одном из лазаретов для офицеров произведено было покушение на «немку-царицу».
Раненый офицер во время раздачи новогодних подарков бывшей царицей произвёл в неё выстрел… Пуля пролетела мимо. Дело было замято. Офицера объявили сумасшедшим… Но посещения лазаретов прекратились…
И всё-таки ни Николай, ни Алиса не образумились.
Брат родной, Михаил Александрович, не раз пытался лично и письмами указать Николаю на ошибочность его действий. Но недоверчивый Николай, помня о попытке брата занять трон, только хмурился и молчал ему в ответ…
Никакого влияния не оказала и составленная великими князьями записка, подчёркивающая мысль о том, что царица ведёт династию к гибели, что народ считает её немецкой пособницей, шпионкой на пользу Вильгельму и другим врагам России…
Вот что говорил великий князь Павел Александрович, когда к нему явился журналист для беседы:
– Хочется говорить, высказать всему обществу, что накипело на душе. Душно. Задыхаешься в атмосфере лжи и ненависти к себе. Проклятый век, вечное скитание.
Не успел я хорошенько опомниться от всего того, что сделал со мною Николай Романов после моей женитьбы на нынешней жене, графине Палей, после всех мытарств и бедности, перенесённых мною из-за женитьбы на некоронованной особе, как новое горе, новое страдание свалились на мою голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53