Так, на Пасху 1663 года на Английском дворе, где содержались пленные поляки, немцы и «черкасы», по царскому повелению устроили изрядное угощение: мясо жареное и вареное, всякие каши, пироги, калачи, вино, мед и прочее. Пленные поляки (четыреста семьдесят пять человек) помимо того получили купленные в рядах чекмени и холсты на рубашки (чекмень стоил дорого — один рубль сорок копеек), холста пошло более четырех тысяч аршин. По праздникам пленные имели существенную прибавку к их содержанию. Так, полковникам вручали поистине царское жалованье — сорок рублей, рядовым — один — два рубля.
Встречаются сведения о том, что Алексей Михайлович раздавал деньги «без щоту» во время выходов в московские церкви, иногда по его велению подаяние распределялось у Лобного места. В один из дней февраля 1665 года для этой Цели из царской казны поступила тысяча рублей. Не столь уж редко Алексей Михайлович платил долги за своих подданных. Он мог, встретив на улице бедняка, распорядиться о покупке для него приличной одежды и обуви. Запись от 31 марта 1667 года в расходных книгах гласит: «Куплено неимущему Ефиму: кафтан теплый… (3 р. 50 коп.), шапка с околом собольим (1 р. 50 коп.), сапоги красные, сафьянные (45 коп.), чулки да стельки (12 коп.), две рубашки да двои портки (79 коп.), два полотенца (25 коп.), коробка (15 коп.), башмаки (22 коп.)». Вдовы, жены и дети стрельцов совсем нередко пользовались казенными выдачами денег и продуктов по царским распоряжениям. В апреле 1669 года вдовам и сиротам стрелецким двум тысячам двумстам тридцати семи человекам на поминовение Марии Ильиничны разослали более ста пятидесяти двух «полтей" ветчины.
Благотворительность Алексея Михайловича была широко известна в России. Но знали и о том, что не без его ведома посылали на плаху множество людей. Жестокий век с его нравами давал себя знать, создавая противоречивую картину повседневной действительности.
В семейной жизни Алексея Михайловича конца 60-х — начала 70-х годов XVII века произошли большие и в основном печальные перемены. Один за другим ушли из жизни сыновья Симеон и Алексей (17 января 1670 года). Тяжкие удары судьбы усугубились кончиной дочери Евдокии (28 февраля 1669 года) и Марии Ильиничны (3 марта 1669 года). Царицу погребли в Вознесенском девичьем монастыре. Панихиды, большие раздачи милостыни (в богодельни и нищим посылали в те дни осетрину) сопровождались отправкой в епархии денег для нищих. Более сотни этого люда провожало гроб царицы. Еще раньше в малолетнем возрасте скончались дочь Анна и сын Дмитрий. Создается впечатление, что именно потеря жены отозвалась самой жгучей болью в сердце государя, если об этом можно судить по длительности и многочисленности поминальных служб в церквах. Наследником престола царь определил среднего сына Федора. Его, как водится, торжественно представили народу и иностранным послам, которые тогда находились в Москве.
Два года вдовел Алексей Михайлович. И наконец решился на второй брак. Его избранницей стала юная дворянка Наталья Кирилловна Нарышкина, воспитанием которой занимался А.С. Матвеев. Девушка имела представление о культуре и быте европейских стран и не знала обычного в старомосковских порядках женского затворничества. Царь Алексей имел от молодой жены сына Петра (30 мая 1672 года) и двух дочерей — Наталью и Феодору.
Рождение Петра отметили особо торжественно. По этому случаю была выбита медаль. Крестили Петра в Чудовом монастыре. Крестным отцом был брат царевич Федор, а крестной матерью старшая сестра государя Ирина Михайловна.
Алексей Михаилович до конца своих дней остался прекрасным семьянином, и его новое супружество было вполне благополучным. При жизни царя (а оставалось до роковой черты совсем немного) не возникало серьезных проблем в придворной жизни. Однако подспудно зрел конфликт между родственниками первой и второй жены государя. Алексей (Михайлович, видимо, не изменил своего отношения к Милославским (его тестя И.Д. Милославского уже не было в живых), но, естественно, в гору пошли представители рода Нарышкиных. Главная схватка соперничавших кланов была еще впереди.
Как и раньше, Алексей Михайлович заботился о сестрах. Ирину Михайловну он почитал особо, в письмах называя ее матерью. Имя Ирины всегда в царских письмах семье стояло на первом месте. Чувствами любви, нежности и заботы наполнено последнее по времени письмо государя из Троице-Сергиева монастыря (1674-1675). В отличие от более ранних писем, тут на первом плане все дочери и Наталья Кирилловна, затем сестры и, наконец, сыновья. Примечательно и то, что после женитьбы на Наталье Кирилловне не прекратились панихиды по Марии Ильиничне. Государь был верен своим привязанностям.
В круг интересов и увлечений Алексея Михайловича, безусловно, входила охота. Он предавался ей с азартом и не жалел средств на содержание сокольников, ловчих и других слуг, которые обеспечивали царю «потеху», а также на уход за птицами. Одних сокольников у Алексея Михайловича считалось до двухсот человек. Соколов, кречетов, ястребов надо было кормить свежим мясом — для этого держали многие тысячи голубей. Выезд царя на охоту представлял собой красочное зрелище. В окрестностях Москвы пернатые хищники имели возможность показать свои способности, доставляя удовольствие венценосному охотнику. Алексей Михайлович делился своими впечатлениями о «потехе» с ловчим Матюшкиным, которому писал эмоциональные письма, рассказывая об охотничьих эпизодах. Наиболее удачливых соколов царь знал по именам и строго наказывал их беречь. В одном из писем царя своим приближенным говорилось: «А будет вашим небрежением Адар, Мурат, Лихач, Стреляй или Салтан умрут, и вы меня не встречайте, а сокольников всех велю перепороть, а если убережете, и вас милостиво пожалую, и сокольников тоже». Отличившимся на охоте Алексей Михайлович выдавал денежные награды. Так, во время одной «потехи» за держание сокола было пожаловано пять рублей, «кречет добыл ворона» — один рубль, за «гарканье» — пять рублей. Во имя царских охотничьих утех содержали в Измаилове, Чертанове и Хорошеве «волчьи дворы», где помещали мясо для приманки. На реке Яузе диким гусям и уткам построили для зимовки две избы. Согласно царскому повелению, в Москву надлежало доставить пять — шесть живых лосей. Но соколы не только служили ловцами дичи. Оказывается, к их услугам царь прибегал и в иных случаях. Как известно, тогда одним из способов лечения считалось кровопускание. Сохранилось такое свидетельство: «Великий государь лехчился, бил у руки жилу сокол».
Можно полагать, что государь не чурался игры в шахматы. Однажды по его заказу искусные холмогорские косторезы должны были изготовить десять комплектов шахмат.
Среди слуг упоминаются «дурак» (вероятно, шут) и «карла». Алексей Михайлович любил слушать рассказы столетних стариков о прошлых временах. Особый интерес он проявлял к Ивану Грозному и его царствованию. В числе собеседников Алексея Михайловича вполне могли быть современники этого страшного монарха, которого Тишайший весьма чтил.
«Дневальные записки» Приказа Тайных дел зафиксировали необычное времяпрепровождение царя Алексея. В одну из весен несколько дней он ходил в Набережную избу смотреть, как протекает ледоход на Москве-реке. Вероятно, тот год был в этом отношении необычным.
Судя по письму Алексея Михайловича А. И. Матюшкину, царю доставляло удовольствие купать поутру в пруду стольников, опоздавших на смотр. После водных процедур провинившихся усаживали за стол и подавали горячительное с доброй закуской. Сметливые нарочно опаздывали, чтобы таким способом попасть в поле зрения государя.
Современники весьма согласно рисуют привлекательный внешний облик Алексея Михайловича. Царь был достаточно высокого роста, белолицый, румяный, русоволосый. Голубые глаза смотрели внимательно и нередко кротко. Вероятно, у государя были свои доморощенные «парикмахеры». Двадцать первого января 1675 года по царскому указу было дано стремянному конюху Михаилу Ерофееву пятнадцать рублей за то, что он «в навечерии Рождества Христова у великого государя власы легчил против прежнего». Государь держался величаво, но не производил впечатления недоступного для общения. Вспыльчивость и быструю отходчивость Алексея Михайловича приписывают доброте его нрава.
Довольно устойчиво в исторической литературе Алексею Михайловичу ставят в вину слабохарактерность, податливость на влияния его окружения. Сначала все определял Б.И. Морозов, затем Никон, А.Л. Ордин-Нащокин и, наконец, А.С. Матвеев. Не отрицая роли этих выдающихся государственных деятелей в принятии важных решений царя, можно заметить и нечто иное. Алексей Михайлович позволял собой «руководить» не по слабости характера или недостатку ума, а лишь тогда, когда это влияние соответствовало его внутренним побуждениям и представлениям. Без доверенных помощников не обходился ни одни даже самый «абсолютный монарх.
В последние годы жизни Алексей Михайлович заметно дряхлел. Его тучность не позволяла садиться на коня, все чаше государь "шел в карете». За месяц до кончины для царя в Тележном ряду куплена "избушка, обита кожею». Это был, видимо последний "поход» царя в село Преображенское.
Алексей Михайлович предчувствовал приближение смерти и встретил ее спокойно, как веление свыше. Двадцать девятого января 1676 года царя не стало. Удар Большого колокола Успенского собора известил об этом Москву. Перед смертью Алексей Михайлович благословил на царство четырнадцатилетнего сына Федора, распорядился выпустить узников из тюрем, вернуть сосланных, простить все казенные долги и заплатить за должников по частным искам.
В истории Отечества царь Алексей Михаилович оставил заметный след. Его преемники продолжили намеченные в царствование Тишайшего пути внутренней и внешней политики. Конечно, есть все основания говорить, что Алексеи Михайлович был прямым предшественником своего великого сына. Однако и независимо от этого он имеет право на самостоятельное место в нашем прошлом.
А. БОГДАНОВ
ФЕДОР АЛЕКСЕЕВИЧ

Юноша на троне
В январе на Руси темнеет рано. Вечером 29 января 1676 года на четвертом часу после захода солнца, закатилось солнце русского самодержавного православного государства, отошел к Господу царь Алексей Михайлович, уподобленный дневному светилу чуть ранее своего современника и соперника Людовика XIV. Большой колокол известил Московское государство о наступлении всемирной печали — но без промедления должна была наступить и всемирная радость.
Полагаю, что, когда сраженный простудой Алексей Михайлович исповедовался и причащался из рук святейшего патриарха Иоакима, придворное ведомство клана Хитрово уже приготовило царское облачение на его старшего сына Федора — превосходившего отца ростом, но более узкоплечего юношу, вступившего в пятнадцатое лето своего жития. С первым ударом колокола толпа думных и близких царских людей ввалилась в покои царевича.
Тело отца еще не успело остыть, как Федор Алексеевич был совлечен из теремов вниз, в Грановитую палату, обряжен в царское облачение и усажен на принесенный по приказу Хитрово из казны парадный трон. Весь вечер, всю ночь и утро в полыхающем огнями всех светильников царском дворце присягали новому государю придворные, духовенство, офицеры и приказные, дворцовые служители и выборные дворяне.
К тому времени, как высшие чины в основном закончили крестоцелование и церемония присяги переместилась из дворца на площади Кремля, в приходские церкви города и стрелецких слобод, а в приказах застрочили крестоцеловальные грамоты для всей необъятной страны (они рассылались по 10 февраля), слабый здоровьем царевич был совершенно измучен. Ноги его так опухли, что днем 30 января, на похоронах отца, он совершил краткий путь до Архангельского собора на носилках.
Синдром Смуты заставлял придворных спешить, хотя, казалось бы, не могло быть никаких сомнений в наследовании трона царевичем, еще 1 сентября 1674 года торжественно «объявленным» Церкви, двору и народу в качестве преемника отцовского самодержавия. Богатые пожалования дворянству и разосланная по сему случаю объявительная грамота помогали запомнить это выражение воли Алексея Михайловича.
Мысль о пустующем хотя бы несколько минут престоле нервировала публику, и даже присяга Федору Алексеевичу не внесла должного успокоения в умы. Публично объявлялось, что царь Алексей завещал царство старшему сыну, но ползли слухи, что первый министр боярин канцлер Артамон Сергеевич Матвеев пытался посадить на престол малолетнего царевича Петра Алексеевича.
В этом была логика — мать младшего царевича и ее родственники Нарышкины были креатурами Матвеева, который мог бы сделаться при царе Петре всемогущим регентом. Говорили, что канцлер убеждал умирающего царя и бояр, что Федор Алексеевич очень болен, даже «мало надежи на его жизнь». Второй сын Алексея — Иван — тоже не способен править, тогда как Петр на диво здоров.
И в этих разговорах был смысл: состояние здоровья Федора вызывало острое беспокойство, передавали, что сестры и тетки его по матери (Милославской) постоянно находились у постели нового царя. Они питали самое черное недоверие к Аптекарскому приказу, с 1672 года возглавлявшемуся А.С. Матвеевым. Уже 1 февраля 1676 года Матвеев был удален с этой должности, а восьмого числа царскую медицину возглавил представитель высшей родовой знати, пользовавшийся всеобщим доверием, — боярин Никита Иванович Одоевский. Через неделю новый глава Аптеки созвал консилиум шести ведущих медиков страны.
Обследование Федора Алексеевича и изучение анализов показали, что «ево государская болезнь не от внешнего случая и ни от какой порчи (так!), но от его царскаго величества природы… та-де цинга была отца ево государева… в персоне». Хроническая болезнь дает сезонные обострения, — заявили доктора, лекари и фармацевты, — которые купируются с помощью внутренних и внешних укрепляющих средств, «сухой ванны», мазей на царские «ношки». Полное излечение возможно «только исподволь, а не скорым времянем».
Бояре вздохнули с облегчением — болезнь при соответствующем уходе была несмертельна, в конце концов, Алексей Михайлович жил с ней и царствовал десятки лет, был любителем охоты с ловчими птицами и борзыми, а в случаях душевной тоски ходил с рогатиной на медведя. Юноша Федор Алексеевич был, конечно, похлипче, но воспитан на физических упражнениях, как истинный царевич дома Романовых.
Федору исполнился год от роду, когда «дядьки», взяв его из рук мамок, посадили на игрушечного деревянного коня (этот символический конь стоял в хоромах царевича по крайней мере до его одиннадцатилетия). С детства страсть к лошадям вошла в кровь царевича, который, вступив на престол, проявил себя как фанатик коннозаводства. Он полностью сменил руководство Конюшенным приказом, беспрецедентно приблизив к себе конюшего И.Т. Кондырева с его родней, коннозаводчика В.Д. Долгорукова; выписывал производителей из Западной Европы и не стеснялся даже выменивать коней у иноземных послов!
«Как отец сего государя, — писал о Федоре В. Н. Татищев, — великой был (охотник) до ловель зверей и птиц, так сей государь до лошадей великой был охотник. И не токмо предорогих и дивных лошадей в своей конюшне содержал, розным поступкам оных обучал и великие заводы конские по удобным местам завел, но и шляхетство к тому возбуждал. Чрез что в его время всяк наиболее о том прилежал к ничим более, как лошадьми, не хвалилися!»
Характерен случай, который несведущие люди считали причиной болезненности Федора Алексеевича: он, «будучи на тринадцатом году, однажды собирался в пригороды прогуливаться со своими тетками и сестрами в санях. Им подведена была ретивая лошадь; Федор сел на нее, хотя быть возницею у своих теток и сестер. На сани насело их так много, что лошадь не могла тронуться с места, но скакала на дыбы, сшибла с себя седока и сбила его под сани. Тут сани всею своею тяжестью проехали по спине лежащего на земле Федора и измяли у него грудь, от чего он и теперь (в 1676 году. — А. В.) чувствует беспрерывную боль в груди и спине».
Пользительные для здоровья поездки по Подмосковью верхом царь практиковал постоянно, исключая моменты приступов цинги. Не забывал он и увлечение отца, проявляя большую заботу об увеличении числа и улучшении породы ловчих птиц, которые по его указам доставляли даже из Сибири; причем строго следил за сохранением поголовья соколов, кречетов и т. п. в местах обитания.
Наряду с лошадьми с раннего детства Федор Алексеевич увлекался стрельбой из лука. Это был настоящий спорт со своими правилами и детально разработанным инвентарем. Документы рассказывают, что для царевича Федора и четырнадцати-семнадцати его товарищей-стольников изготовлялись десятки луков разных типов и многие сотни стрел нескольких разновидностей, мишени для комнатной и полевой стрельбы, с подставками и «влет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86