Я тебя включу в перечень охотно, и столько поставлю, сколько требуется, а ты обо мне вспомяни при Самой…– Сколько же ты поставишь?– Сколько велишь… Дворов и не просите, а гаков, понеже в Риге Григорью Петровичу гаки больше с руки в аренду сдавать за хорошую оплату, – можно гаков от двадцати до двадцати пяти получить…– А больше нельзя?– Спервоначалу не советую… Тем паче в общий перечень. Урезывать будут непременно ведь. Двадцать пять запишу, ну, двадцать и дадут. А это по малости тысячи полторы с походцем в год сойдёт… и при неурожае…– Смотри же, поставь… А я тебя попрошу назначить к воспитанию цесаревича Петра Алексеевича.– Не назначат… Князь Остермана прочит, учёного… И куда нашему брату такую обузу на себя брать! Довольно с меня и в совете успевать да кабинет держать. За прочее благодарствую.– Ну а Толстой как на Остермана глядит? – спросила Авдотья Ивановна.– Тот ещё не думает о цесаревиче. Ближе: норовит с муженьком цесаревниным ладить… в нём опора у противников светлейшего… Им… норовя цесаревне, незачем прилаживаться к внучатам. Их следует, полагаю я, поудерживать подальше…– Да Сама-то теперь к ним не такова… Стало быть, Толстой промахнулся, приставая к Голштинскому С ним не много дела поделаешь. У него своих немцев не оберёшься, и те немцы нашим хода не дадут ни за что. Нужно без немцев нашим стараться делать дело.– Немцы нужны… Их не обойдёшь. А только своих дать немцев. Конечно, Остерман хоша тоже немец, да с тою разницей, что наш и в руках светлейшего будет только выполнять его приказы…– А голштинские немцы потребуют у своего герцога каждый себе по местишку! И коли их герцогу дадут делами заправлять, как хочется Толстому, наших они ототрут дальше. Помни же, что тебе норовить следует скорее внучатам государыниным да незамужней цесаревне… а замужняя – отрезанный ломоть…– А что же ты с девочкой-то поделаешь? Не много она, по ветрености своей, и понять-то может, а не только что сделать, – возражал Авдотье Ивановне Макаров. – Князь уж всё сообразил… Видит, что Бассевич только под свой ноготь норовит, он его холодно теперь и принимает. А ты, видно, думаешь только Сапегину руку держать? Смотри, не промахнись сама… Может он скоро и свихнуться…– Я на него больших надежд не имею. Есть на примете ещё ухарь. И заслугу оказал памятную. И любим многими… и признателен… И на его руку гнёт княгиня Аграфена Волконская. А она баба зоркая и очертя голову не сунется.– Кто же бы это такой был? – подхватил заинтересованный намёками Макаров.– Вот как увижу в тебе полную искренность, тогда скажу. А теперь, покуда, поломай голову да попотей. Авось и сам усмотришь, коли ловок да находчив.– А ты не пустую загадку загадываешь?– Не загадку, а дело как есть подходящее.– Ну, коли теперь не хочешь открыть… не настаиваю. Убедишься в моей правоте – без загадок будешь говорить. Поймёшь, что Алексей прямой человек и никогда и никого не подводил.– Я и хочу по первым твоим делам видеть – каков ты?– Увидишь… бояться нечего… Одно скажи: не из немецкой нации?– Нет… наш, русский…– Русский, так отчего не назвать? Не может быть тайною…– Нет… до времени тайна… Особенно от таких прытких, как ты да Ягужинский.– Стало быть, ты точно завела околесицу, чтобы ему не назвать нужного теперь самой тебе человечка?– Неужели же я такая дура, что сама себя предам тебе либо ему?– Я и сам узнаю. Не допытываюсь. А насчёт союза будь спокойна. Свою и своих руку крепко держу… без продажи… без всякой… начистоту!..– Ладно, ладно. Увидим.– А ты не разумеешь ни Левенвольдов, ни Сапегу?– Опять же нет… На кой прах оба… Один не сегодня-завтра свернётся… А другому и поглядеть не дадут.– Одначе знаем мы кое-что на этот счёт, с чем трудно будет согласить слова-то твои… Сдаётся, что, коли свернётся Сапега, за Левенвольдом очередь?– Оттого, что вам этак кажется, вас дураками и ставят наши сестры.– Не во всём! Давай хоть ударимся об заклад, что я тебя проведу!– Утешайся же этим, а я буду делать своё дело. Вот оно и покажет, кто останется в дураках.И оба, глядя друг на друга, засмеялись. У каждого из партнёров была в запасе такая стратегема, с помощью которой они думали поворотить дело в свою сторону и приклеить нос противнику.Смеясь Макаров поднялся с места. Авдотья Ивановна сделала то же, промолвив:– Давно пора спать. С тобой я опять заболталась было чуть не до света.– Спать так спать, я и на то согласен… – И, простившись с хозяйкой, Макаров отправился в переднюю.Надев здесь шубу, он отворил двери в сени, из которых пахнуло холодом. В это время потушили последнюю свечу, оставив запоздалого гостя в совершенном мраке.Кое-как добрался он до саней и молча сел, толкнув кучера, тронувшего вожжами. Съехали со двора на Неву, и сквозь лёгкую изморозь замелькал огонёк за рекой. Чем ближе к тому берегу, тем яснее.– Это ведь у светлейшего? – не утерпел Макаров.– Так точно, – глухо отозвался кучер.– Стукнемся и мы… авось…Кучер только вздохнул, вероятно оттого, что потерял надежду на немедленный отдых. Сани подъехали к меньшиковскому дворцу, крыльцо которого было наглухо закрыто, а в углу флигеля, в окне второго этажа, лились на снег яркие лучи света.Макаров вышел из саней и подошёл к главным дверям, но, видя, что они замкнуты, обошёл дом и с заднего крыльца прошёл прямо во второй этаж. Не найдя никого в передней и в соседней с нею парадной приёмной, Макаров услышал где-то вдали голоса и, идя на них по коридорчику, очутился в ореховой комнате, в которую из соседней, сквозь отверстие замка, падало на пол яркое пятно света и громко раздавался голос светлейшего:– Вот она как теперь нос подняла… Нас и знать не хочет, а требует на поклон, что ли?– Видно, что так, – ответил другой голос, по которому Макаров тотчас узнал Ягужинского.– Хороша воспитательница, нечего сказать! – отозвался голос Варвары Михайловны.– Так как же, как же… меня оттереть, а самой пуститься во всё… судить и рядить, мутить и концы прятать… Недурно! Только не рано ли так ей всем распоряжать да руководить? Надолго ли хватит теперешнего расположения? Не пришлось бы у нас же подпоры искать да за нами же ухаживать…– Она надеется, что надёжно забрала в руки, – ехидно сострил Ягужинский и сам засмеялся.Макаров, выслушав это, не счёл за благо долго таиться в неизвестности, пошарил у дверей ручку и, повернув её, раскрыл дверь и очутился на пороге.– А-а… вот и ты пришёл! – со смехом сказал князь и, указывая на пустой стул около себя, промолвил: – Садись! Отдохни до отправления нашего… Там будет не до отдыха… может быть.Алексей Васильевич почесал затылок, не понимая слов светлейшего, тогда как выражение лица его было далеко от шуток или от насмешки.– Так, ваша светлость, таки поджидали его? – с какою-то насмешливостью молвил Ягужинский.– Ещё бы! Ты явился очень кстати и непрошеный, а с ним мы условились и, спасибо ему, не заставил ждать, поспевши во самое время.Макаров закусил губу, чтобы скрыть своё смятение. А у Ягужинского изобразилось на лице нечто вроде любопытства, скоро перешедшего в явное смущение. Желая скрыть его насколько можно, Ягужинский, вопросительно взглянув на Макарова, с усмешкою обратился к нему, подмигивая на князя:– То-то ты и поторопился завалиться спать у Чернышихи, чтобы вовремя явиться сюда молодцом…– Я всегда знаю, что и как мне следует делать, – очевидно сердясь, но вполне совладав с собою, обрезал его Алексей Васильевич, и вполголоса сказал Меньшикову:– Попросил бы я вашу светлость отойти в горницу, в рабочую вашу, подписать кое-что…– Прежде докончим ужин, а потом, на полчасика, пожалуй, уйдём туда поработать вдвоём с тобой. – И сам подал ему блюдо с почками под кислым соусом.Алексей Васильевич хорошо понял теперь, как ему держаться при Ягужинском. Да вместе с тем и заключил очень верно, что Павел Иванович, должно быть, сейчас не в великом авантаже у светлейшего.Поняв, в чём дело, Алексей Васильевич прикинулся беззаботным, принявшись усердно есть и пить, чокнувшись с княгиней и Варварой Михайловной. А та не удержалась, чтобы не кольнуть в свою очередь Ягужинского, сострив как бы над Макаровым:– Вишь, сердечный, как лакомо угощала тебя Чернышиха…– Как бы не так; по совести сказать, матушка Варвара Михайловна, нашему-то брату ничего не пришлось… а всё за себя поставили Павел Иваныч с хозяйкою. Ужина их, признаться, мне, грешному, и повидать не удалось, затем что проспал я под столом… А их милости, чтобы мне не мешать, ушли и дверь притворили… и огонь унесли… И что уж там у них, после обильной трапезы, происходило, один на один, Бог один ведает да стены, что всё слышат да из избы сора не выносят…Меньшиковы и девица Арсеньева залились дружным смехом, а Павел Иванович сперва было надулся, да скоро спохватился и тоже вызвал на уста свои что-то вроде улыбки, не переставая метать на Макарова молниеносные взгляды, которых тот как бы не замечал, продолжая усердно есть и пить. Вот он встал и серьёзно сказал, обращаясь к хозяйке:– За хлеб за соль приносим благодарение. – И с поклоном прибавил князю:– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в рабочую?– Идём, – сказал князь и, подав руку Ягужинскому, сказал. – До свидания… чаю, не увидимся несколько дней…Тот стал раскланиваться с дамами и скоро удалился, негодуя на всех за неудачный исход прошедшего вечера и ночи.Когда князь с Макаровым пришли в рабочую, Алексей Васильевич спросил:– Неужто и впрямь, ваша светлость, изволите ехать куда?– Да не только я сам хочу… и тебя думал захватить в провожатые, чтобы совет дурацкий назавтра не состоялся…– Не извольте, ваша светлость, осмелюсь доложить, этого делать… Тогда меня исключат и назначат кого другого, к явной невыгоде вашей… а пока я, Алёшка, тут – не извольте ни в чём сумневаться… всё, что бы они ни вздумали учинить, благовременно будет отстранено… и жаловаться будет не на что… Ни отказа прямого не будет, ни решения такого, как желалося бы им, не последует. А насчёт вашего отъезда… так внезапно… одно бы я позволил себе указать на благорассуждение ваше, неравно, коли потребуется инструкция вашей светлости в Митаве? Ино надобно бы заготовить умненько и контрасигнировать её величеству, то есть её высочеству за маменьку дать бы благовременно, а совету доложить для сведения, а то…– Никакой инструкции не надо, и я в Митаву ещё не теперь поеду, а нужно мне, под видом якобы осмотреть крепости на рубеже, скатать, неведомо никому, в наши новгородсеверские вотчины да в Почеп – поочистить, что может быть зацепкой по навету Лярского, подлеца… Пусть господа Сенат дают на нас ход его навождениям, ино – на его же голову всё и выльется. Только синодским не забудь напамятовать, что Лярский веру изменил… и за то известно что следует! Рано ещё хвалился, что у его-де, Меньшикова, в вотчине такой-то и такой-то кроются: и книги переписные, и универсалы королевские – поступные акты Синявского. Толстой да Матвеев и разлакомились, написали в сенатскую контору, в Москву, произвести якобы межевой дозор по почепскому дележу у нас… тихомолком, без огласки… А вот я им усы и утру… Пока они сбираются послать, а я сам побываю и посмотрю. Ведь тёртый калач, знаешь ты меня. Дамся я какому ни на есть Петрушке либо Андрюшке за посмех?! Держите, братцы, карман! А Павлушке я спел песнку другую… едем-де гаки поверять в Лифлянды… по жалобам… и Самой намекнул об этом, да прибавил, что ворогов чужестранных буду ждать, нужно весь рубеж осмотреть от Польши. Она нашла, разумеется, что теперь это в самую в пору. Стало, коли после что и узнают, что бы они ни принялись петь, там не будут слушать. А ты впрямь что приготовил для нашего подписанья? Если есть – давай.– Я, ваша светлость, подумал было указец изобрести: раздать, по благоусмотрению вашей светлости, кому соблаговолите и найдёте достойным, свободные гаки, да дворы, да землицы из отписных. Этим самым, ваша светлость, тотчас на свою сторону перетянете из толстовской шайки, может, и очень многих…Меньшиков задумался на минуту и мгновенно сообразил полезность дальновидного плана Макарова.– Давай! Ладно… Молодец… придумано толковито.– Извольте, сейчас накатаем. Я ведь не знал о вашем ночном отъезде и думал предварительно спросить теперь, а утром, коли разрешите, накатать докладец. А коли теперь же уезжаете, мы сей момент изготовим.И он принялся искать чистой бумаги на столе князя. Поднял одну тетрадку, вынул лист и хотел сесть строчить, как князь, попридержав его за руку, подумав несколько мгновений, решил:– После напишешь. Долго будет, неравно. Дай, я и на чистом листе подпись выведу, только укажи где? Ты парень верный, я знаю… не Павлушке чета…, общему предателю… Чего только он от меня хочет, так теперь увиваясь около нас?Макаров, отсчитав пальцами количество строк, приложил палец к бумаге и молвил:– Отсель начните.И лист украсился каракулями светлейшего.– Я завтра подам, ваша светлость, её величеству, от вашего имени и с вашим якобы прошением, докладец и указ по оному о дворах и гаках…– Ну… и тотчас мне пришли перечень. Куда бы, дай срок, сообразить? Через неделю пошлёшь коли – в Смоленске, я думаю, меня встретят. Через десять дней – во Пскове; побывавши в Риге уже… и через две недели, вечерком, заверни сюда – нас встретить… нужно будет с тобой с первым перемолвиться… Слышишь, Алёша?– Будет всё в точности выполнено, ваша светлость А кого, позвольте спросить, послать до вас с указом и с переченью?– Попроси у её величества слугу Ивана Балакирева и сам ему растолкуй, как и что. Дело требует осторожки и толкового посылыцика… мне верного наипаче… Он такой-то самый и есть.– Слушаю, ваша светлость. А здесь что прикажете говорить насчёт вашей поездки, коли спрашивать кто станет? Ведь Ягужинский разблаговестит, что изволили брать меня на проводы.– Правда, правда! Нужно даже, для отвода глаз, говорить то же, что я Самой поведал. Крепости да оборону граничной черты осматривать пустился, мол.– Слушаю. А насчёт Павла Иваныча как прикажете держаться?– Тебя нечего учить как… Знай одно, что я ему не верю, не верил и верить никогда не могу.– Довольно тогда с меня. Я что узнаю – светлейшей княгине своевременно перескажу. А про здешнее ни про что не извольте сумнения иметь…– Мы и то спокойны, на тебя полагался, как видишь, во всём.Обнял его тут светлейший, после жены, у лестницы, сошёл вместе с Макаровым вниз, и оба покатили рядом по городу в ночном мраке.Проводив светлейшего до Красного Села, Алексей Васильевич воротился домой, когда уже брезжил рассвет зимнего петербургского дня. III БОРЬБА Было одиннадцать часов утра. В приёмной её величества перед заботливым Балакиревым вырос, как мы знаем, не спавший эту ночь Алексей Васильевич Макаров.– Ещё не было колокольчика?– Нет ещё…– А долго за полночь были гости?– Да не очень, кажись. Когда Сапегу спровадили, не могу только верно сказать.– Значит, до полудня не изволят проснуться? – про себя молвил Макаров и, присев на табурет, стал из сумки вынимать какие-то бумаги.– Вот что, – молвил он в раздумье Ване – Я у тебя оставлю вот эти две бумажки… Ты мне их ухорони так, чтобы никто не видал. Я их спрошу, как ужо приду. А теперь я пойду: нужно справиться, что будет с советом у нас. – И поспешно вышел по коридорчику, в сторону дворцовой канцелярии.Через несколько минут вышла из опочивальни княжна Марья Фёдоровна Толстая, спрашивая:– Кто был?– Алексей Васильич. Да он потом пожалует.– Если граф Толстой, или Ягужинский, или граф Матвеев, или барон Шафиров, или княгиня Аграфена Петровна Волконская толкнутся, – прямо отказывать, не докладывая. О прочих докладывать мне сперва, я в первой приёмной буду Бутурлина пропустить без опроса, прямо, а если князь Сапега, скажите, что больна её величество и здесь дамы одни. Никак не может принять государыня, а когда освободиться изволит от своего недуга – повестку пошлёт к его сиятельству на дом.– А если Авдотья Ивановна приедет? – задал в свою очередь вопрос Балакирев.– Скажите, что я тут, и пустите её ко мне.– А Антон Мануилович Дивиер со срочным рапортом?– Доложить.– А об Алексее Васильевиче вы сами доложите?–Да.– А если княгиня светлейшая?– Разве хотела?– Слышал я вчера, как прощалась с нею государыня, то приглашала сегодня завтракать.– Спасибо, что сказал. Я сейчас спрошу, как быть с нею. – И ушла в опочивальню.Только она удалилась – звонок. Балакирев поспешил отворить и в коридорчике увидел герцога Голштинского с графом Толстым, Бассевичем и старшим Левенвольдом.– Ваше высочество! – смело сказал Балакирев, став в дверях и не давая войти. – Её величество недомогать изволит… всю ночь метались и стонали и только с час назад изволили забыться сном. Сон перервать будет – врач говорит – вредно для августейшего здравия её императорского величества. А если сон будет хороший, может, болезненный припадок минует и совсем счастливо, не причинит ущерба дражайшему спокойствию всевысочайшей фамилии вашей…– Да нам нужно бы повидать государыню, – начал граф Пётр Андреевич Толстой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95