Он имел колоссальный авторитет в элите уголовного мира. Анатолий Семенов по кличке Рэмбо (позднее следствие обвинит в убийстве Рэмбо других людей) был соратником Длугача и также принадлежал к бауманскому сообществу. Владислав Виннер по кличке Бабур – продолжатель дела Глобуса. Виктор Никифоров – вор в законе под кличкой Калина. Ходило очень много слухов о том, что Калина является чуть ли не приемным сыном самого Япончика – Вячеслава Иванькова. Николай Причистин был лидером ишимской группировки из Тюмени. Это были крупнейшие люди из элиты преступного мира. И, конечно, определенные проблемы и опасности со стороны «кровников» в отношении моего клиента, а может быть, и в отношении меня могли быть достаточно реальны.
Оперативник продолжал:
– Кроме того, ваш клиент совершил два побега – один из зала суда, при вынесении первого приговора, а другой – из колонии. Учитывая все это, я могу вам сказать доверительно – да вы и сами это понимаете, – что ему грозит смертная казнь. Никто ему убийства трех милиционеров не простит. Поэтому вашему клиенту терять нечего, и он может решиться даже на то, чтобы захватить кого-либо в заложники, и мне бы очень не хотелось, чтобы этим заложником оказались вы. Этот человек, как вы понимаете, может пойти на что угодно. Впрочем, – добавил оперативник, – решать вам. Никто из нас не будет на вас влиять. Но имейте в виду, что разрушить это дело или направить его на доследование вам никто не позволит – вы должны знать это совершенно четко. Поэтому решайте сами: хотите работать с ним – работайте. И еще: он сидит в специальной тюрьме, СИЗО № 4.
Я знал, что СИЗО № 4 – это специальный блок, расположенный в Матросской Тишине. До недавнего времени там сидели знаменитые члены ГКЧП. Практически это была тюрьма в тюрьме.
Когда я покинул здание Московской прокуратуры, вышел на Новокузнецкую улицу и сел в свой автомобиль, всю дорогу в Матросскую Тишину думал только об опасности попасть в категорию заложников. Перед моими глазами вставали картины, недавно увиденные в криминальной хронике, когда в колонии уголовники берут в заложники медсестер, работников охраны, посетителей комнат свиданий, куда к ним приходят. Мне виделось, как ОМОН или СОБР, вызываемые на освобождение заложников, расстреливали не только похитителей, но и жертв. С такими неприятными ощущениями я ехал и думал: у моего клиента – конечно, я его еще не видел и не знаю, что это за человек, – возможно, никаких шансов практически нет. Нетрудно было догадаться, что перед ним три приговора: будущий приговор судебных органов, который ему, скорее всего, гарантирует смертную казнь; приговор, который ему могут вынести работники милиции и убрать его даже в следственном изоляторе – а такие случаи были, я их знал; и наконец, это месть воров в законе и уголовных авторитетов, которые тоже наверняка не простят ему убийства своих коллег.
С такими мрачными и ужасными мыслями я подъехал к следственному изолятору Матросская Тишина. Я уже представлял заранее, как громадный детина, коротко стриженный, со зловещим лицом, весь в татуировках, схватит меня, приставит заточку или нож к горлу и возьмет меня в заложники. Только эта картина и стояла перед моими глазами. Я даже остановился у какого-то киоска и купил баллончик со слезоточивым газом и положил его в карман. Конечно, я не в первый раз видел людей, обвиняемых в убийстве, даже в какой-то мере привык к ним и рассматривал их как обычных людей, поскольку адвокат не дает моральной оценки своего клиента. Он видит человека как объект юридического дела, в котором ему нужно решить определенную юридическую задачу. А здесь меня охватили совершенно противоположные чувства. Я видел определенную угрозу, которая может быть направлена против меня. С таким чувством страха я вошел в здание следственного изолятора № 1, известного как изолятор Матросская Тишина.
Я поднялся на второй этаж, предъявил свое удостоверение и взял для заполнения карточку вызова клиента. В тот день я решил вызвать двух клиентов, причем двух новых. Первый был Рафик А., который также принадлежал к какой-то бандитской группировке и обвинялся в убийстве другого бандита в кафе. Я заполнил карточку на Рафика А. и на Александра Солоника и протянул эти карточки женщине, сидящей в картотеке. Она молча взяла мои карточки, достала из картотеки листок и стала сверять все данные в моей карточке с данными, записанными в картотеке. Когда она все это сделала, она взяла красный карандаш и ткнула им в листок вызова, где был записан Александр Солоник. Я прекрасно знал, что значит перечеркивание красным карандашом – что человек является особо опасным и склонен к побегу. Кроме того, она взяла ручку и написала: «Обязательно наручники!»
Чувство страха у меня еще больше усилилось.
– Поднимайтесь на 4-й этаж в 70-й кабинет, – сказала работница изолятора.
Я поднялся на четвертый этаж в указанный мне кабинет и стал ждать своего клиента.
Неожиданно дверь следственного кабинета открылась и вошел конвоир, держащий в руках листок. Я узнал свой почерк. Обратившись ко мне, он спросил:
– Солоника на допрос вы вызывали?
Я поправил конвоира:
– Не на допрос, а на беседу. Я адвокат. (Допросы проводят следователи, адвокаты – беседы.)
– Ну да, на беседу, – поправился конвоир, взглянув еще раз на листок.
– Я.
Дверь открылась, и в кабинет вошел человек в спортивном костюме и в наручниках.
Конвоиры дали возможность Солонику сесть на стул и тут же ловким движением пристегнули наручник к металлической ножке стула. Я пробовал протестовать, сказал:
– Снимите хотя бы наручники!
Конвоиры ответили:
– Не положено! – и вышли из кабинета.
Я взглянул на своего нового клиента. Александру Солонику было тридцать два – тридцать три года, невысокого роста – не больше 165 сантиметров, крепкого телосложения, с русыми волосами и голубыми глазами. Он смотрел на меня и улыбался. Молчание продолжалось несколько минут. Я немножко успокоился: хоть не громила, не зверское лицо, улыбается – уже хорошо! Я вытащил из кармана взятый накануне у Наташи брелок в качестве условного знака и пароля и положил его на стол. Хотел было сказать, что я от Наташи, но он, опередив меня, кивнул головой и сказал:
– Я ждал вас завтра. – И тут же, взяв свободной рукой брелок, улыбнулся и спросил: – Ну, как она там? Небось гоняет на машине с большой скоростью?
Для меня было странным, почему он знал, что я приду завтра, почему сразу узнал, что я являюсь его адвокатом.
Он продолжал улыбаться, осматривал кабинет, где мы должны были с ним беседовать. Я представился, назвал свою фамилию и имя, сказал, что я адвокат. Он выслушал это улыбаясь и неожиданно спросил:
– Как там, на воле-то? Как погода?
И тут я увидел, как он, оглянувшись, как бы осматривая кабинет, вытащил из кармана спортивных брюк шпильку и ловким движением расстегнул свой наручник. Я оторопел. Он встал, разминая ноги, и направился в мою сторону, к окну. Мне показалось, что сейчас он сделает резкое движение, схватит меня за горло и возьмет в заложники. У меня даже руки онемели. Я положил левую руку в карман пиджака, где у меня лежал баллончик с газом. Но Александр дошел до окна, посмотрел на улицу, в тюремный двор, взглянул наверх, увидел, что стоит ясная погода, прошелся немного по кабинету и вновь сел за стол.
Я продолжал молчать. Александр спросил:
– Вы в курсе, что вам необходимо ходить ко мне каждый день?
– Да, – ответил я, – меня об этом предупреждали. Но, честно говоря, я не вижу такой необходимости.
– Необходимость есть, – сказал Александр. – Дело в том, что моей жизни угрожает опасность и я вынужден был разработать систему собственной безопасности. Так вот, ваши ежедневные визиты ко мне являются элементом этой безопасности. По крайней мере, будете знать, жив ли я, здоров, не случилось ли со мной чего.
Нельзя было сказать, что Александр преувеличивал. Опасность для его жизни была вполне реальной – это безусловно. Я понимал, что частые посещения адвоката могут повлиять на тех, кто задумал в отношении него какую-либо провокацию.
– К тому же, – сказал Солоник, – тут рядом сидит Сергей Мавроди, так к нему адвокат каждый день ходит и сидит с ним с утра до вечера.
Предугадывая дальнейшие слова, я сразу сказал, что у меня нет возможности сидеть в кабинете с ним целый день, так как у меня есть и другие клиенты. Тогда Александр сказал:
– Давайте вы от них освободитесь. Вам будут больше платить.
Я сказал, что не могу, дело не в деньгах. Я не могу бросить людей – ведь решается их судьба.
– Это верно, – сказал Александр. – Хорошо, пусть вы пока будете ко мне ходить каждый день на какой-то промежуток времени. И еще. Если вы увидите Наташу, передайте ей, пожалуйста, что я написал заявление о предоставлении мне в камеру телевизора. Путь она купит нормальный, японский телевизор с небольшим экраном и обязательно с пультом. Остальное я ей все написал.
У меня сразу мелькнула мысль: «Значит, он имеет с ней какую-то связь!»
Я спросил у него:
– А кто с тобой в камере сидит?
– Я сижу в одиночной камере. Вообще-то она рассчитана на четверых, там четыре шконки, но сижу я один. Одному сидеть неплохо, – добавил он, улыбаясь, – поэтому я составил список, что мне нужно принести: кофеварку, телевизор, холодильник. Пусть все приготовит и через прием передач все передаст.
Я спросил:
– Может быть, принести что-нибудь из еды?
– Нет, ничего не нужно. Я здесь нормально питаюсь.
– В каком смысле нормально? Тюремной пищей, что ли?
– Нет. Тюремной пищи я не трогаю вообще. Мне пищу доставляют другим путем, достаточно хорошую, с этим проблем нет, только холодильник нужен.
– Не волнуйся, я все передам, – сказал я.
– Тогда, пожалуй, все. До завтра.
– До завтра. Завтра мы опять с тобой встретимся.
– В какое примерно время вас ждать?
– Здесь очень трудно проходить. Я должен разработать определенную систему, поскольку большая очередь из адвокатов и следователей.
На этом мы расстались. Я вызвал конвоиров, расписался в листке, и Александра увели.
Через несколько минут я покинул следственный изолятор Матросская Тишина. Выйдя за порог, я с облегчением вздохнул. Главная опасность, или страх неизвестности, миновала. Конечно, по-прежнему определенная опасность существует, и я это понимал.
Я прошел несколько шагов до своей машины, сел, завел мотор и отъехал. Я повернул было в переулок, но тут меня догнал темно-зеленый джип «Чероки». Окошко открылось, и я увидел сидевшую за рулем Наташу. Она делала мне знаки, чтобы я остановился.
Я остановил машину. Наташа также заглушила мотор, вышла и обратилась ко мне:
– Ну как, вы его видели?
– Конечно, видел. Все нормально, – постарался приободрить ее я. Коротко рассказал ей о своих впечатлениях.
– Как он вам?
– Да все нормально. Он просил передать вам про телевизор…
– Я знаю, знаю. Он список прислал.
У меня опять возник вопрос: «Откуда между ними существует связь?»
– Когда вы собираетесь к нему снова? – спросила Наташа.
– Завтра.
– В какое время?
– Я еще не знаю. Это очень трудно рассчитать. Ведь у нас в каждом изоляторе открывается доступ для следователей и адвокатов в девять утра. Но на самом деле люди приезжают в шесть-семь часов утра, заранее записываясь в очередь, поскольку в каждом изоляторе ограниченное количество кабинетов, а желающих гораздо больше. Поэтому и получается – кто раньше приехал, у того и больше гарантий на посещение. Мне нужно разработать какую-то систему, чтобы попадать к нему каждый день как можно раньше – в первой или во второй группе, чтобы меньше тратить времени, потому что можно простоять в этой очереди полдня.
Вскоре система прохода в следственный изолятор в первой группе была мной разработана. Я не могу раскрывать свои тайны, как я делал это, но практически каждый день я приходил к Александру. В девять утра я уже был в кабинете и вызывал Солоника для очередной беседы. После первой встречи последовала вторая, третья, четвертая… Посещал я его практически каждый день, кроме выходных.
Мы заметно привыкли друг к другу.
Конвоиров, которые выводили Солоника, было трое, менявшихся в зависимости от смены. Я заметил, что они относятся к Александру сочувственно и с достаточным уважением. Они понимали значимость его фигуры. Ведь значимость и авторитет того или иного подозреваемого, находящегося в следственном изоляторе, обычно складывались из многих понятий: в какой камере он находится, принадлежит ли эта камера к так называемому спецблоку, то есть к элитному, по какой статье он сидит, как он одет, дорогой ли на нем спортивный костюм с кроссовками, как оборудована его камера, есть ли там телевизор, электробытовые приборы, и самое главное – как часто к нему ходит адвокат. Это определяет значимость любого клиента. Чем чаще к нему ходит адвокат, тем более богатый и более солидный подследственный находится в данном следственном изоляторе, поэтому, конечно, к Солонику было достаточно высокое уважение со стороны конвоиров.
Надо сказать, что Солоник отвечал им взаимностью. Он приветливо к ним относился, выполнял их требования – он мне потом рассказывал об этом, – никогда не нарушал правил внутреннего распорядка за все время пребывания в следственном изоляторе. Поэтому за это время – почти девять месяцев – к нему никакие меры воздействия не применялись, чего нельзя сказать о других обитателях Матросской Тишины.
Что касается наших разговоров, то на темы, связанные с подготовкой дела, мы не разговаривали, поскольку не было еще главной экспертизы – ни баллистической, ни криминалистической, и соответственно обсуждать и готовиться было не к чему.
Солоник был оптимистом. Вначале, по крайней мере, в первый период своего пребывания в изоляторе, он успокоился, иногда даже говорил, что тут хорошо, тихо и спокойно, никто тебя не беспокоит и не напрягает. Часто мы с ним обсуждали всевозможные события, например, связанные с выходом того или иного кинофильма, часто обсуждали и криминальные новости, которые он узнавал из телепередач или читал в газетах, которые получал. Из его рассказов было ясно, что он знал многих из представителей криминального мира.
Как-то даже был момент, когда мы с ним обсуждали достаточно интересный боевик, который показали по телевидению. И вот тогда Солоник сказал, что в принципе он бы мог про себя снять еще более крутой боевик или написать книгу. Тогда я как бы с усмешкой спросил его:
– А что тебе мешает сделать это? Давай я договорюсь с режиссерами, с редакторами – опубликуем твою книгу.
Солоник в какой-то степени увлекся идеей и стал этим заниматься, но через несколько дней, когда я спросил у него, как дела на литературном поприще, пишет ли он книгу, он ответил:
– Да, конечно, все это можно написать, но, к сожалению, не при моей жизни, так как если я это напишу и издам, то мне после этого жить не придется. Поэтому если я что-то напишу, то публиковать это можно будет только после моей смерти.
Этот разговор я отчетливо вспомнил после его гибели, а также после телефонного звонка из Греции, который был накануне его смерти.
Из бесед с Солоником я узнал, что он вел активную переписку через так называемые «малявы» (тюремные записки), переправляемые из одной камеры в другую, со многими обитателями соседних камер. Он даже списался с вором в законе, который сидел над ним, – с Якутенком, достаточно авторитетным вором. Впоследствии он говорил мне, что он переправлял через Якутенка определенные суммы в «общак» – кажется, тысячу долларов.
Часто мы говорили и об оружии. Я обратил внимание, что Солоник был к нему очень неравнодушен. Иногда он, просматривая тот или иной журнал, которые я ему приносил, подолгу засматривался на рекламу какого-нибудь пистолета и потом высказывал свое мнение. Я понимал, что, безусловно, он хорошо знает оружейную технику.
Иногда мы с ним заводили разговор про лагерь, в котором, скорее всего, он будет отбывать срок. Солоник был уверен, что не получит высшую меру наказания. Об этом говорило и то, что Россию должны были принять в Совет Европы, а одним из условий принятия была отмена смертной казни. По мнению Солоника, он должен был быть отправлен в знаменитый Белый Лебедь, так как это колония строгого режима для особо опасных преступников-рецидивистов.
За все время нашего общения с лица Солоника не сходила улыбка. Его поведение было достаточно ровным, и ничто не предвещало изменений. Однако такое событие произошло.
Громом среди ясного неба были две статьи. Первая – в газете «Известия», которая появилась 10 января 1996 года, автором ее являлся некий Алексей Тарасов.
1 2 3 4 5 6 7