А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Он был в числе первой сотни первопроходцев капитализма в России и, что было гораздо более важно, оказался в числе той от силы десятки из них, которой удалось выжить, зачастую в прямом смысле этого слова.
В своей второй жизни он стал совсем другим человеком – далеко не таким образованным и тонким, энциклопедические знания как-то растворились в потоке коммерческой и политической информации, которую ему приходилось переваривать ежедневно, довольно замкнутым и неулыбчивым, не склонным к шуткам, но и склонность к депрессиям и меланхолии также покинула его вместе с любовью к сухому белому вину и бардовским песням. Он абсолютно органично вписался в свою новую жизнь, как говорят еще, вошел в нее как нож в масло.
Его первая жена этого так и не сумела сделать. Их уже официально причисляли к самым богатым людям России, в ее распоряжении был роскошный «БМВ» с водителем и охранником – но на нем она колесила по оптовым рынкам Москвы, разыскивая продукты подешевле. Она так и не полюбила дорогие вещи и украшения и не научилась их носить. Она упорно игнорировала косметические салоны, услуги стилистов и парикмахеров, продолжая неотвратимо стариться. Она прятала от прислуги и сама стирала свое белье. Она предлагала гостям «чего-нибудь попить» и после утвердительного ответа приносила поднос, уставленный картонными пакетами сока «Вимбильдан» и жестянками «Кока-колы». Она была последним, что напоминало ему о прошлой жизни. Дочь уже несколько лет училась в Англии, и он молил Бога, чтобы там из нее быстрее и без остатка выветрилось все, что было заложено и усвоено в детстве, как запах нафталина выдувают из пальто, освобожденного из летнего плена, пронизывающие осенние ветры.
Встреча с двадцативосьмилетней Зоей, еще довольно популярной, но достаточно умной, чтобы решиться завершить карьеру, фотомоделью, оказалась для него скорее просто вовремя подвернувшейся под руку, нежели судьбоносной. Он не без угрызений совести и некоторого самоедства сделал то, к чему был, в сущности, готов уже очень много лет, – оставил жену. Дверь в прошлую жизнь захлопнулась наглухо.
Впрочем, судьбоносной эта встреча все-таки была.
Зоя Янишевская родилась в маленьком городке на юге России. На счастье свое, родилась девочкой очень красивой и, на беду, как думали ее мама и бабушка, очень умной. Папы у Зои не было, мама была медсестрой в одном из многочисленных в том краю санаториев, и Зоиным отцом, надо полагать, стал один из отдыхающих. Это был, безусловно, позор, который остро переживали и мама, и бабушка, и многочисленная родня, состоящая в основном из вдовствующих тетушек и засидевшихся в девичестве кузин. Зою поэтому с младенчества воспитывали так, чтобы она ни в коем случае не повторила материнского греха и, более того, постаралась его искупить. Единственно возможным в этих условиях для нее будущим было раннее замужество, степень успешности определялась лишь количеством комнат в квартире избранника и наличием той или иной модели «Жигулей», а затем – долгая-долгая и скучная-скучная жизнь, вехами в которой стали бы рождения детей и смерть родственников. Такого будущего Зоя не хотела категорически. Была середина восьмидесятых – товарно-денежные отношения уже господствовали безраздельно, и умная Зоя хорошо понимала, что единственный ее товар – это красота, товар, впрочем, скоропортящийся и требующий особых условий хранения и роскошной упаковки. Все это следовало незамедлительно достать. Зоя уехала, почти сбежала в Москву. Там ей, можно сказать, повезло. Так все и говорили и писали в многочисленных, посвященных ей материалах, сама же она говорить на эту тему не любила и вспоминать, как завоевывала она Москву, даже наедине с собой избегала, а когда воспоминания невольно и очень уж сильно захлестывали, глотала антидепрессанты или напивалась в стельку в компании многочисленных друзей. Но, как бы там ни было, в свои двадцать пять она была одной из самых успешных и опытных, а потому дорогих российских фотомоделей. Она купила себе двухкомнатную квартиру в престижном московском районе и потратила очень много денег на ее обустройство, жилище было роскошным даже по московским меркам, ее гардероб и коллекция украшений вызывали зависть даже у эстрадных примадонн и новых русских дам, на банковском счету скопилось несколько сотен тысяч долларов.
Это было абсолютной реальностью, но такой же реальностью было и то, что последние полгода Зоя жила в состоянии постоянной тревоги и мрачной тяжелой тоски: момент завершения карьеры приближался неумолимо и стремительно. Она как никто понимала, что роскошной ее квартира будет оставаться без постоянных вложений максимум лет пять, гардероб требует полного ежесезонного обновления, а с появлением новых коллекций дорогущие вещи из предыдущих стоят не дороже поношенных джинсов, что же до банковских сбережений – при ее образе жизни их хватит на год, максимум полтора. Картинки завтрашнего дня преследовали ее ночами, лишая сна, бессонные ночи и стресс разъедали внешность, отшлифованную изнурительной работой и баснословно дорогими процедурами. Выход, конечно, был – отказаться от привычного образа жизни, вернее сказать, отказаться от собственно жизни – и тогда оставшихся денег хватит лет на пять или, может, даже больше, если существовать уж совсем скромно, если же вернуться домой к дряхлым родственникам, то может хватить и им и ей на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, слово жизнь в этом контексте она никогда не смогла бы употребить.
«Зачем? – спрашивала она себя бессонными ночами, глядя напряженными невидящими глазами в темный квадрат окна и почти физически ощущая, как разъедают кожу, расползаясь по лицу невидимые до поры морщины, – зачем было покупать за тридцать тысяч долларов костюм „от кутюр“ у Шанель и платить двенадцать тысяч за сумочку от „Картье“ с застежками восемнадцатикаратного золота…»
«Зачем? – возражала она себе. – А вспомни, что ты почувствовала, когда в костюме только что с парижского подиума ты появилась на московской тусовке, вспомни, как все они притихли и смотрели на тебя, вспомни, как заискивали перед тобой те, кто еще несколько лет назад не видел тебя в упор и, не замечая даже того, оскорблял больно и памятно».
«Подожди немного, – продолжала она изнурительный спор, – совсем немного, и времена эти вернутся, только уже навсегда. И стоило тратить так много, чтобы привыкнуть к свежим бретонским устрицам в парижском „Каскаде“, чтобы забывать о них, давясь плавленым сырком…»
Ей шел двадцать шестой год. Она так и не удосужилась получить хоть какое-то образование, хотя дважды начинала учиться в очень престижных институтах, она так и не смогла заставить себя притвориться глупее, чем она была на самом деле, и выгодно выйти замуж, она не справилась со своей гордыней, на долгое время скрученной в бараний рог, но просочившейся на волю и ставшей там самостоятельной силой, и не заставила себя жить за счет многочисленных своих мужчин, ей нравилось дразнить обладателей платиновых кредиток, расплачиваясь за себя самостоятельно, она не поклонилась вовремя сильным мира сего и не просочилась в какой-либо доходный бизнес, она любила и помнила почти наизусть Булгакова, а он учил: «Никогда ничего не просите, никогда и ничего, особенно у тех, кто сильнее вас…» Ей шел двадцать шестой год – и все чаще она склонялась к мысли, что это последний год ее жизни.
Если бы кто-нибудь спросил ее, на что же она рассчитывала, так мотовски разменивая свою удачу, так неразумно транжиря время и деньги, она бы не смогла ответить, и в этом не было лукавства. Потому что то, на что она рассчитывала в действительности, было глубоко запрятано в ее подсознании еще в далеком безрадостном детстве, когда она запоем читала все подряд, в том числе и всякую романтическую муть. Спасти ее должен был конечно же прекрасный принц, который непременно появится в самую трагическую минуту и непременно под алыми парусами.
Самое смешное в этой истории было то, что так все и произошло. Прекрасным принцем стал Игорь Лозовский, сорокадвухлетний миллионер, имеющий репутацию человека-компьютера, просчитывающего с точки зрения собственной выгоды все и вся.
В этом смысле их встреча была безусловно судьбоносной.

Большая стрелка каминных часов вплотную приблизилась к римской цифре один. За окнами теперь творилось нечто невообразимое, ветер уже не шумел глухо в кронах деревьев – он громко и тоскливо выл, и голос его несравним был с голосами зверей, звук был ни на что не похожий, странный и оттого даже страшный, в окна барабанили и взбесившийся дождь, и ветви кустов и деревьев, и еще не пойми кто или что, но стекла отзывались на этот стук жалобным дребезжанием. За всей этой какофонией они вначале и не расслышали глухой нарастающий гул, напоминающий отдаленно ворчание огромного зверя, ожившего где-то в недрах вселенной или в ее небесных высотах, однако гул нарастал и нарастал, заполняя собой все пространство.
– Что это? – почти испуганно спросила Зоя, поднимая глаза к потолку. Ответить ей никто не успел – громыхнуло так, что звякнули жалобно хрустальные подвески на люстре и бра-близнецах, и даже стрелки на каминных часах дрогнули, рванулись едва заметно вперед, словно пытаясь обогнать время.
Заговорили все одновременно:
– Гроза? Бывают разве грозы осенью?
– Снег же сегодня уже выпал.
– Мистика какая-то.
– И правда, Господи помилуй. Мы ведь так и не собрались освятить дом.
– Ну-у-у. Как не стыдно, кто-то недавно парапсихологов обличал…
– Я обличала шарлатанов.
– А кстати, Маша, парапсихология – это что?
– Это все то, что ученые психологи еще не изучили как следует, – за жену ответил Сазонов, ласково и снисходительно одновременно.
– А вы спросите его, Зоюшка, что такое «джаз», к примеру, а я отвечу: это то, чего не умеют делать академические музыканты.
– Неправда ваша, матушка. – Сазонов легко поднялся с кресла с бокалом в руках, пересек гостиную и присел к кабинетному бекеровскому роялю. – Джаз, кстати, не «делают», а «лабают». Извольте.
Пальцы его полетели по клавишам, и оттуда вспорхнула легкая, но затейливая одновременно мелодия. Ярче вспыхнули дрова в камине, веселей заискрился хрусталь, и бесстрастный обычно Лозовский, наполняя бокалы дам, исполнил вдруг, обходя стол, некоторое подобие танцевального па и даже прищелкнул пальцами в такт. Показалось вдруг – именно этой музыкальной поддержки им и не хватало сегодняшним странным весьма и мрачным даже вечером, словно горстка нот перетянула в их пользу чашу каких-то невидимых весов.
Но следующий ход, выходило, был за тем, кто, невидимый и неведомый, несколько дней кряду злобствовал и бесновался в небесах и на земле, завладев ими, казалось, безраздельно, и он не остался в долгу.
Это была странная симфония звуков: раскаты грома, барабанный стук дождя, завывание ветра, шум деревьев – снаружи, а в доме разошедшийся маэстро совсем не академически колотил по клавишам, отец-основатель российского бизнеса отбивал такт мелодии ножом и вилкой по серебряному ведерку со льдом, дамы довольно складно, на два голоса подпевали им и уже собирались пуститься в пляс. Еще один посторонний звук вначале не услышал никто, но он усиливался, он был совсем рядом с ними – кто-то громко и настойчиво стучал в окно гостиной. И это был не дождь, не ветер и не мокрые листья деревьев.
Наблюдай кто эту сцену со стороны, могло показаться – вдруг выключили звук и поставили изображение на «стоп», – они замолчали все одновременно и на несколько секунд застыли на месте. В наступившей тишине стук повторился снова, еще громче и настойчивей.
– Черт побери. – Голос Марии прозвучал громко и резко. Она ближе всех была к высокому окну, задернутому плотной шторой, хватило одного стремительного шага – тяжелая ткань рывком отлетела в сторону. Потом все происходило одновременно – Маша коротко вскрикнула и отпрянула от окна, взвизгнула и закрыла лицо руками Зоя, мужчины же, напротив, рванулись в сторону окна. Игорь при этом ловко подхватил каминные щипцы и перехватил их обеими руками как бейсбольную биту. За окном между тем не происходило ничего ужасного – почти вплотную прижавшись к стеклу, снаружи стоял вполне обычного вида молодой мужчина и, как козырьком, заслоняя лицо одной рукой, другой настойчиво стучал в окно…

– Очень забавно, правда, как в каком-нибудь плохом триллере. Дождь со снегом, мерзость какая-то с неба валится, машина сидит глухо на пузе, вокруг темень. Где дорога? Где дома? Где заборы, где деревья? Ощущение такое, что не ближайшее Подмосковье, а какие-то дикие степи Забайкалья. Шлепаю по колено в грязи, куда – не знаю, мобильный не цепляет…
– Здесь плохой прием, низина, – согласно кивнул маэстро.
– Ну да, плетусь неведомо куда, но плетусь. И вдруг – огонек во тьме. Ломанулся, как сохатый сквозь кусты, налетел на вашу ограду. Слава Богу, думаю, люди попались европейские, не огородили свой замок трехметровым кирпичным забором, дом виден, огни светятся. Орал, орал – тишина. Полез через забор. Заборчик у вас, надо сказать, изящный, но труднопреодолимый…
– Однако преодолели, – сухо заметила Маша. Ей гость не глянулся с первого взгляда через стекло. Она слушала его легкий и очень изящный, надо сказать, рассказ вполуха. Эта неприязнь разбудила в ней профессиональное любопытство, и она стала искать ее истоки – тембр голоса, что-то во внешности, одежде, похож на кого-то… Истоки не находились, и от этого она раздражалась еще больше.
– Ценой собственных брюк преодолел, – он на секунду задержал на ней взгляд, – прошу прощения за пикантную подробность. Ну вот, я преодолел вашу ограду, проник к дому – один шаг, и я спасен. Однако… Стучал, кричал, снова стучал, снова кричал. Вот тут я испугался. Нет, честно, у вас был шанс найти утром у порога бездыханное тело. На последнем уже воздыхании побрел вокруг дома и набрел на окно. Представьте – светится огромное окно, слышатся звуки рояля, женские голоса поют. Приникаю к щелочке, как сирота из рождественской сказочки, и наблюдаю совершенно рождественскую картинку – пылающий камин, стол, уставленный яствами и напитками, – он со смаком отхлебнул коньяк, – фантастические женщины, элегантные мужчины – одним словом, праздник жизни. А я грязный, мокрый, в порванных штанах умираю на улице под проливным снегом. Ха, ничего я сказал? – проливной снег, надо будет запомнить. Удивляюсь, как я не вышиб ваше окно.
– По логике триллера, однако, мы должны были оказаться шайкой гангстеров, – усмехнулся Сазонов.
– Нет уж, если по логике триллера, то семейкой вампиров, – подхватила Зоя и протянула вперед растопыренные пальцы с длинными кроваво-красными ногтями.
– Похоже, – он одарил ее обворожительной улыбкой, – но ведь это не ваше амплуа, несравненная госпожа Янишевская, вы ведь – «вечная невеста»?
– Господи, – вздохнула Зоя, – вы думаете, это приятно, когда в тебя все тычут пальцами?
– Думаю, да, – он смотрел на нее ласково, – иначе к чему такие жертвы?
– Жертвы? – лениво удивился Лозовский. Он совершенно спокойно относился к отголоскам Зоиной популярности – ее кто-нибудь узнавал почти всегда и везде. Однако раздражала происходящая вокруг нежданного гостя возня – он не любил новых людей рядом с собой, тем более когда знакомство не было им санкционировано. И еще одно обстоятельство нарушало сейчас привычное состояние его души – состояние отстраненного внимания: его не оставляло ощущение, что с нежданным гостем они где-то раньше пересекались, но, где и по какому поводу, вспомнить не мог, а ведь действительно был человеком-компьютером и не только все всегда просчитывал, но и ничего никогда не забывал.
– Жертвы? – про себя повторила Зоя и почувствовала, как ужас сначала сжал ее сердце стальной клешней, а потом швырнул его вниз что есть силы – и оно, несчастное, еще живое, трепещущее, покатилось вниз, увлекая за собой всю ее жизнь.
– Жертвы, конечно, а что же еще? Все эти диеты, воздержания, нагрузки. А сплетни, интриги, проклятые папарацци – сплошные стрессы и психологические потрясения. Я прав, Мария Андреевна?
Маша держала паузу, демонстративно прищурясь и в упор вызывающе разглядывая гостя, держала паузу долго, как того требовал ритуал – была брошена перчатка, так прочитала она его поведение, и теперь она ее поднимала. Потом она улыбнулась, обескураживающе дружелюбно и почти весело:
– Вы у меня консультировались?
– Не-а-а. – Он был само кокетство, просто расшалившееся любимое дитя. Однако она готова была спорить на что угодно – он все понял и сейчас наносил ей ответный удар в их безмолвной дуэли.
Теперь что-то почувствовал и Сазонов, до этого пребывавший в состоянии какого-то странного куража, но гость предупредил его вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9