Как только бросили якорь, путешественники поспешно сошли на берег, чтобы узнать новости. А новости были устрашающие: три недели тому назад в северной части острова взбунтовались негры. Восстание распространилось повсеместно, и властям до сих пор не удалось справиться с положением. Город был полон спасшихся бегством белых поселенцев. Ходили слухи о том, что их безжалостно убивают, что всюду пылают пожары, что ужасным жестокостям и насилию нет конца. Восставшие рабы вымещали злобу на дочерях своих господ, подвергая их самым неслыханным надругательствам. По всей стране происходили убийства, грабежи, бушевали низменные страсти… Капитан Дек-стер, который должен был оставить часть своего груза в Порт-о-Пренсе, решил задержаться на несколько дней в Сантьяго в ожидании более успокоительных известий. Если беспорядки будут продолжаться, он, не останавливаясь на Гаити, направится прямо в Пуэрто-Рико, а затем в Суринам. Виктор, сильно озабоченный судьбой своего торгового дела, пребывал в нерешительности. Оже, напротив, сохранял спокойствие: рассказы об ужасах, считал он, без сомнения, сильно преувеличены. Восстание не случайно совпало по времени с другими событиями, имевшими всемирное значение, а потому оно не могло быть простым бунтом варваров, одержимых жаждой жечь и насиловать. Ведь в свое время говорили же об обезумевших, опьяненных кровью толпах, вышедших на улицу четырнадцатого июля, Имеется в виду 14 июля 1789 г., день взятия Бастилии и начала Великой Французской революции.

а между тем этот день стал началом преобразования всего мира. Одним из самых видных должностных лиц в колонии был его родной брат Венсан; он, как и сам Оже, воспитывался во Франции, был членом парижского Клуба друзей негров и весьма просвещенным филантропом, – уж если он не помешал восставшим выйти на улицы городов и селений, значит, был убежден, что требования их справедливы. А таких людей, как Венсан, постигших философский смысл вещей и хорошо понимавших нужды времени, теперь немало. Следовало только немного подождать, и в самые ближайшие дни события предстанут в истинном свете. Если же капитан Декстер все-таки не захочет останавливаться в Порт-о-Пренсе, то ведь корабли, укрывшиеся в Сантьяго, вскоре возвратятся туда. На одном из них они без труда доберутся до соседнего острова, и эта поездка покажется всего лишь приятной прогулкой… Но пока что путешественникам приходилось сносить жестокую жару. Жара эта как будто поднималась из кубриков, из трюма, из люков, она, казалось, исходила от всего корпуса «Эрроу», – ведь судно с убранными парусами стояло на якоре в порту, и не в каком-нибудь порту, а в Сантьяго, да к тому же еще в сентябре. Запах теплой смолы заполнял все каюты и переходы, однако он все же не мог заглушить тошнотворные испарения от гниющей картофельной кожуры, от прогорклого жира и помоев, – они проникали из камбуза на палубу. Но ужаснее всего оказалось то, что и на суше нельзя было найти приюта, не приходилось даже мечтать о каком-либо прибежище в городе, так как все постоялые дворы, гостиницы и дома заняли беженцы; люди довольствовались вместо кровати бильярдным столом, а порою проводили ночь прямо в кресле, задвинутом в угол. Некоторые устроились даже на парадных лестницах кафедрального собора, и каждый яростно защищал от других прохладные каменные ступени, служившие ему ложем. Оже и Эстебан спали на палубе корабля; дождавшись рассвета, они прыгали в первую же шлюпку и спешили на берег в надежде найти прохладу на улицах, застроенных розовыми, голубыми и оранжевыми домиками; на окнах этих домов красовались деревянные решетки, а двери были усеяны гвоздями, напоминая о первых днях испанской колонизации, когда Эрнан Кортес, в ту пору еще скромный алькальд, сажал на недавно открытых Антильских островах виноградные лозы, привезенные из метрополии. Эстебан и его спутник завтракали в каком-нибудь кабачке – им приходилось довольствоваться малым, так как уже ощущался недостаток провизии, – а затем искали приюта в живописных балаганах под кровлей из пальмовых листьев: французские комедианты, сумевшие обратить себе на пользу создавшееся положение, устроили возле городских ворот Сантьяго нечто вроде увеселительного парка, который открывался для посетителей после полудня. К величайшему Удивлению Эстебана, ни София, ни Виктор ни разу не пожелали сопровождать его и Оже в прогулках по городу. Юг и София, несмотря на изнурительную жару, предпочитали оставаться на борту корабля, на котором в дни вынужденной стоянки почти не было матросов: моряки при первой же возможности отправлялись на берег в шлюпках и возвращались на судно только поздно вечером или даже ночью, горланя пьяные песни. София объясняла брату, что жара не дает ей уснуть до рассвета и она забывается только на заре, сморенная усталостью, когда другие уже встают. Что касается Виктора, то он, устроившись на баке и поглядывая на город, уже с самого утра писал письма и просматривал пачки бумаг, имевшие отношение к его торговым делам. Так прошло несколько дней; Эстебан и Оже провели их на суше, а София и Виктор – на борту корабля, страдая от дурных запахов, которых их спутники даже не замечали. И вот однажды утром капитан Декстер сказал, что некий североамериканский моряк, прибывший накануне из Порт-о-Пренса, сообщил ему, что восстание там в полном разгаре. Он, Декстер, ждать больше не может; после обеда он снимается с якоря и двинется дальше; в Сен-Доменг он заходить не будет, а пройдет стороной. Собрав свои пожитки, путешественники позавтракали – им подали вестфальскую ветчину и такое теплое пиво, что пена прилипала к краям кружек, – после чего распрощались с капитаном-франкмасоном и экипажем корабля. Усевшись на набережной в крытой галерее, они принялись обсуждать создавшееся положение. Оже слышал, что на следующий день в Порт-о-Пренс отправляется небольшой кубинский парусник, – здешние коммерсанты зафрахтовали его для перевозки беженцев. По его мнению, Софии разумнее всего было остаться в Сантьяго, а он сам, Виктор и Эстебан выйдут в море на этом судне. Если положение в Порт-о-Пренсе не такое, как его описывают, – а мулат настаивал, что разыгравшиеся там события, конечно же, носят гораздо более сложный и возвышенный характер и уж никак не сводятся к простому желанию пограбить, – Эстебан вернется за сестрой на том же паруснике. Помимо всего прочего, Оже глубоко верил в авторитет своего брата Венсана; правда, он уже несколько месяцев не имел от него вестей, но, по его сведениям, Венсан занимал не последнее место в управлении колонией. Что касается Виктора, то у него не было выбора – в Порт-о-Пренсе осталось его торговое дело, дом, имущество. София сначала рассердилась и потребовала, чтобы мужчины взяли ее с собой, она твердила, что не будет им обузой, что ей не нужна отдельная каюта и что она ничего не боится.
– Речь идет не о том, боишься ты или нет, – возразил Эстебан. – Мы не можем подвергать тебя опасности, ты ведь слышала, какая участь постигла там сотни женщин.
Виктор поддержал Эстебана. Если пребывание на острове окажется возможным, они приедут за ней. В противном случае он поручит Оже защиту своих интересов, а сам возвратится в Сантьяго и будет жить там, пока не утихнет буря. Сейчас в городе так много французских беженцев, что никто не станет доискиваться, тот ли это Виктор Юг, которого в Гаване хотели арестовать как франкмасона. В настоящее время в Сантьяго нашли себе приют сотни членов масонских лож из Порт-о-Пренса, Кап-Франсэ и Леогана. Девушке пришлось согласиться с доводами своих спутников; она уселась рядом с Виктором посреди разбросанных вещей, а Оже и Эстебан отправились на поиски подходящего жилища для нее, что было делом нелегким. Возле берега все еще маячил стройный и гордый силуэт «Эрроу» с чуть наклонными мачтами; ванты были натянуты, вымпелы развевались на ветру, по палубе сновали матросы: корабль готовился выйти в море.
На следующий день ветхое кубинское рыболовное судно с залатанными парусами – словом, судно самого жалкого вида – вышло из гавани Сантьяго и заскользило вдоль берега, который становился все более гористым. Могло показаться, что парусник вовсе не продвигается вперед – так часто приходилось ему менять курс, преодолевая встречные течения… Бесконечно тянувшийся день сменился ночью, взошла луна, она светила необычайно ярко, и Эстебану, дремавшему в неловкой позе у подножия мачты, раз двадцать казалось, что уже наступил рассвет. Наконец суденышко вошло в узкую горловину залива Гонаив; и вскоре показались берега острова, где, по словам Оже, были водопады, которые обладали таинственным свойством: искупавшись в их струях, женщины вдруг становились ясновидящими. Вот почему они каждый год совершали паломничество к этому искрящемуся алтарю богини Плодородия и Вод и погружались здесь в пенный поток, ниспадавший с высоких утесов. Тотчас же многие женщины начинали корчиться и вопить, так как вселившийся в них демон властно внушал им предсказания и пророчества, – пророчества эти почти всегда сбывались.
– Самое поразительное, что врач верит в подобные россказни, – заметил Виктор.
– Доктор Месмер чудесным образом исцелил в вашей просвещенной Европе тысячи больных, – саркастически возразил Оже, – подвергая действию магнита воду, налитую в ванны, и приводя таким способом своих пациентов в экстатическое состояние, которое с незапамятных времен знакомо здешним неграм. Но только он брал с них деньги. А боги залива Гонаив не требуют никакой платы. В этом вся разница…
Они плыли между подернутыми дымкой берегами вплоть до наступления сумерек. После скудного ужина, состоявшего из сельди и сухарей, Виктор, которого весь день терзало крайнее нетерпение, забылся тяжелым сном, точно совершенно изнемог от нервного напряжения. Перед самым рассветом Эстебан разбудил его. Суденышко уже приближалось к Порт-о-Пренсу. Весь город был охвачен пламенем. Зарево гигантского пожара окрашивало небо, искры, казалось, долетали до окрестных гор. Виктор потребовал, чтобы немедля на воду спустили шлюпку, и вскоре он уже сошел на рыбачью пристань. В сопровождении Эстебана и Оже он торопливо зашагал по улицам; навстречу им попадались негры – они тащили стенные часы, картины, мебель, спасенную из пламени. Наконец трое путников очутились на каком-то пустыре; тут торчало несколько обугленных столбов, они еще дымились, и пепел, словно чешуя, покрывал их, а вокруг догорали костры и тлели кучи головешек. Негоциант замер как вкопанный, по его телу прошла дрожь, лицо исказилось, на лбу, на висках, на шее выступили крупные капли пота.
– Покорно прошу пожаловать в мой дом, – выговорил он. – Вон там помещалась пекарня; здесь – склад и магазин; а немного дальше – мое жилище. – Он подобрал с земли обугленную дубовую доску и прибавил: – Добрый был прилавок.
Виктор сделал шаг вперед и споткнулся о чашу весов, почерневшую от огня. Потом поднял чашу, долго смотрел на нее и внезапно швырнул на землю; раздался громкий звук, похожий на звук гонга, и хлопья сажи взлетели в воздух.
– Простите, – пробормотал Виктор и разразился рыданиями.
Оже немного помедлил и отправился на поиски своих родственников, живших в городе. Нарождался день. Над городом нависали низкие облака, тяжелые от дыма и будто сдавленные окаймлявшими залив горами. Виктор и Эстебан сидели на хлебопекарной печи – она одна только и уцелела во время пожара – и смотрели на груды развалин, где, однако, продолжалась обычная городская жизнь. К рынку, который уже перестал быть рынком, тянулись крестьяне с фруктами, сырами, кочанами капусты, связками сахарного тростника. По привычке они становились вдоль несуществующих прилавков и торговали под открытым небом, ведя себя точно так же, как и в былые дни. Можно было подумать, что восставшие подожгли город со всех концов, а потом словно бы растворились, исчезли. Повсюду догорали угли, тлели головешки, высились кучи остывшего пепла, земля была покрыта щебнем и обломками досок, и на этом фоне особенно буколически выглядели крестьяне, расхваливавшие молоко своих пятнистых коз, необыкновенный аромат жасмина, отменный вкус меда. Гигант, который стоял на самом краю волнореза и предлагал огромного кальмара, держа его на весу, походил на Персея работы Бенвенуто Челлини. Вдали монахи вытаскивали полусгоревшие леса из недостроенной церкви. Нагруженные ослики шагали по улицам, которые уже перестали быть улицами; животные по привычке шли своей дорогой, сворачивая там, где теперь можно было идти прямо, задерживаясь на воображаемом перекрестке, где хозяин сгоревшего кабачка вновь уставлял бутылями с тростниковой водкой доски, положенные прямо на кирпичи. Виктор не отрываясь смотрел на то место, где прежде находился его магазин; гнев Юга уже утих, и он испытывал теперь странное чувство освобождения – отныне он больше ничем не владел, у него не было теперь никакого имущества, ни мебели, ни контрактов, ни даже книги, ни даже пожелтевшего письма, строки которого могли бы привести в умиление. Жизнь его будто начиналась с нуля, у него не осталось ни обязательств, которые надо выполнить, ни долгов, которые надо уплатить, позади лежало уничтоженное без следа прошлое, впереди – будущее, которое он не мог предугадать… На ближних холмах вспыхнули новые пожары.
– Пусть все, чему суждено сгореть, сгорит сразу, – пробормотал Виктор.
До полудня он просидел, не двигаясь и глядя на ослепительно сиявшие белые облака, которые, точно полотнище, тянулись от одной горы до другой. И тут появился Оже; лицо у мулата было суровое, на лбу залегли морщины, которых Эстебан прежде не замечал.
– Славно горит, – сказал Оже, обводя взглядом пожарище. – Вы лучшего не заслуживаете. – И, посмотрев на недоуменное и разгневанное лицо Виктора, он прибавил: – Мой брат Венсан был казнен на главной площади Кап-Франсэ, ему перебили руки и ноги железными прутьями. Говорят, кости его трещали, как ореховая скорлупа под ударами молотка.
– Кто это сделал? Восставшие? – спросил Виктор.
– Нет. Ваши, – ответил врач, глядя прямо перед собой мрачными невидящими глазами.
И, стоя на пожарище, Оже принялся рассказывать об ужасной судьбе своего младшего брата. Тот был назначен на важный административный пост, но вскоре столкнулся с отказом местных французов подчиняться декрету Национальной ассамблеи, согласно которому негры и мулаты, обладавшие определенным образовательным цензом, получили право отправлять общественные должности в Сен-Доменге. Устав доказывать и требовать, Венсан с оружием в руках выступил во главе отряда недовольных, которые, как и он, были возмущены непримиримостью белых, не желавших подчиняться закону. Вместе с другим мулатом, Жаном-Батистом Шаванном, он повел свой отряд на Кап-Франсэ. Мятежники были разбиты в первой же стычке, а Венсан и Жан-Батист укрылись в испанской части острова. Однако там они были арестованы властями, закованы в кандалы и под надежной охраной доставлены в Кап-Франсэ. Бунтовщиков посадили в клетку на городской площади и выставили на посмешище толпы: одни осыпали их ругательствами и плевали им в лицо, другие обливали помоями и забрасывали нечистотами. Потом осужденных вывели на помост и привязали к позорному столбу, после чего палач, схватив толстый железный прут, перебил им руки, голени, бедра. Когда эта жестокая пытка была закончена, пришел черед топору. А затем отрубленные головы молодых людей насадили на копья и для устрашения негров и мулатов пронесли вдоль дороги, ведущей к Большой реке. Пьяные стражники, останавливавшиеся в каждом трактире, раскачивали в воздухе копьями, а стервятники, летевшие следом, клевали фиолетовые лица замученных, в которых не оставалось уже ничего человеческого, – лица эти походили теперь на окровавленные куски мяса с дырами на месте глаз и рта…
– Тут еще многое надо сжечь, – прохрипел Оже. – Эта ночь будет страшной. Убирайтесь отсюда поскорее!
Все трое направились к пристани: деревянный ее настил во многих местах обгорел, и приходилось идти по сваям, – сваи были из дерева кебрачо и устояли против огня; на поверхности воды плавали трупы, обглоданные крабами. Кубинское рыболовное суденышко, до отказа набитое беженцами, отплыло какой-нибудь час назад, – им сказал об этом старик негр, который так усердно чинил свои изодранные сети, словно дыра в плетеном неводе заботила его больше, чем творившиеся вокруг ужасы. Все корабли уже покинули гавань, за исключением одного, – судно это только недавно бросило тут якорь, и экипаж его с изумлением узнал обо всем, что происходило в Порт-о-Пренсе. То был трехмачтовый фрегат с высокими бортами, и к нему, отчаливая от берега, со всех сторон спешили многочисленные лодки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49