Немедленно. Молча. И больше меня не увидишь.
Филипп был потрясен.
— Да я что, с ума сошел? Ты хочешь сказать, что я спал и вдруг проснулся? Что между нами больше никогда ничего не было?
— А может быть, наоборот. Мы должны так поступить именно потому, что между нами что-то было.
— Не понимаю.
Митико склонила голову, волосы падали ей на лицо, струились по деревянной шкатулке-киоки. Она молчала.
Филипп встал и пошел в ванную. Посмотрелся в зеркало и не понял, что он там видит? Чье лицо маячит перед ним? Каких дел натворил этот человек, пока он, Филипп, был далеко? Он не мог ответить. А может, если уж быть совсем точным, не хотел вспоминать. Внезапно ему стало так зябко, что он задрожал.
Из ванной Филипп вышел уже одетым. Дрожь унялась. Митико так и не пошевелилась за все это время. Филипп подошел к столу и взял шкатулку. Она показалась ему легче воздуха.
Он сделал, как просила Митико. Ничего не сказал. И больше не видел ее.
Книга 4
Зеро
Стойкость духа
Наше время, весна
Париж — Токио — Вашингтон Сен-Поль-де-Вонс
Лилиан решила заглянуть в дом моделей Унгаро. Пройдясь по залам, она быстро поняла, что ей здесь не нравится — слишком уж все вычурно и экстравагантно. Лилиан вышла на улицу и направилась к Диору. Чувствовала она себя прекрасно. Вырвавшись из замкнутого круга косной вашингтонской жизни, она жадно вдыхала воздух свободы, воздух Парижа; он кружил ей голову и горячил кровь. Лилиан вздохнула. О, если бы только знать, что Одри в безопасности, что с ней все в порядке! Она тряхнула головой — прочь мрачные мысли.
Диор всегда был ее самым любимым модельером. Его наряды всегда по-настоящему шикарны, но при этом в них нет той вульгарной утрированности, которая так часто проглядывает в моделях других художников. О, эта мягкая элегантность линий Диора, она неизменно находила отклик в душе Лилиан. Дом моделей Диора находился на проспекте Монтеня, в двух шагах от отеля «Плаза». Когда Лилиан разглядывала чудесные платья, на нее вновь нахлынуло острое ощущение свободы. Она тихонько рассмеялась — так приятно сознавать, что темница ее ремесла находится за тысячи километров.
Она не удержалась и купила темное, с искрой, вечернее платье. После того как его подогнали по фигуре, Лилиан попросила отправить покупку в отель. Еще она приобрела скромное, элегантное платье свободного покроя, которое ей удивительно шло. Платье так понравилось Лилиан, что она решила носить его как можно чаще.
Выйдя на проспект Монтеня, она несколько мгновений не могла решить, куда направиться дальше. Сначала решила пройтись по улице Франциска Первого в направлении Кур ла Рен, тянущейся вдоль Сены. Как и ее дети, Лилиан любила воду, и Сена не была исключением. Но тут Лилиан вспомнила, что путь ее будет пролегать мимо причала, где крикливые американские туристы, увешанные фото— и кинокамерами, толпятся на палубах прогулочных катеров. Даже мысль о встрече с соотечественниками была для нее совершенно невыносима. Подавив вздох легкого сожаления, Лилиан отказалась от прогулки по набережной и направилась к Рон-Пуэн.
На Елисейских Полях Лилиан постояла, разглядывая площадь генерала де Голля. Триумфальная арка белым айсбергом возвышалась над площадью. Посреди дневной суеты, бесконечного мелькания автомобилей и человеческого водоворота арка казалась необыкновенно величественной. Лилиан ощутила легкий трепет, как при первой своей встрече с Парижем. Она всегда была влюблена в этот город. Он манил ее к себе, тянул; и у нее не было ни сил, ни желания сопротивляться этой любви. Каждый раз, когда Лилиан попадала в Париж, он казался ей все более прекрасным и желанным.
У каждого большого города есть свое парадное лицо, свой фасад, которым он встречает гостей, заставляя их восхищаться и любоваться собой. Но чем ближе узнаешь город, тем больше он поворачивается к тебе своим истинным лицом. И в конце концов невозможно представить себе город таким, каким ты видел его впервые. Однако в Париже Лилиан никогда не разочаровывалась. Она шла по Елисейским Полям, и их парадная помпезность обещала лишь новые удовольствия. Чем чаще Лилиан бывала в Париже, тем больше восхищалась этим городом.
Вдали показался обелиск, возвышающийся на площади Согласия. Лилиан шла по широкому бульвару; старые каштаны шелестели над головой, воздух Парижа наполнял легкие, от стен зданий веяло ароматом столетий. Этот город был ее городом. На какое-то мгновение Лилиан пронзило ощущение своего единения с Парижем, с его стенами, мостами, с его воздухом. Лилиан даже остановилась на миг — таким острым было это чувство.
Над площадью Согласия повисло синее марево выхлопных газов. Здесь бесконечной шеренгой выстроились туристские автобусы. Их содержимое разгуливало по соседним улицам, наполняя воздух радостными криками и щелчками фотокамер. Лилиан, с опаской взглянув на толпы туристов, постаралась как можно быстрее пройти мимо. Она миновала Оранжери и, немного запыхавшись, вошла в сад Тюильри. На просторной поляне мальчишки играли в шары. Несколько праздных зевак наблюдали за их игрой, косясь на проходящих мимо женщин. Лилиан с гордостью вспомнила, что на ней платье от Диора, и неторопливо прошествовала мимо. В Вашингтоне, где главной ценностью считается власть, искусство одеваться, в сущности, давно уже умерло. Возможно, это стало результатом более грубого образа жизни, именуемого американским.
Как бы там ни было, в Париже в этом отношении все иначе. Здесь одежде, вообще внешнему облику человека придавали первостепенное значение. Здесь царил неподражаемый французский шик. Он определялся не столько счетом в банке, сколько врожденным вкусом парижан. Здесь сложно было заметить разницу в возрасте, все вокруг выглядели молодо. Может быть, именно в этом и заключалась вечная юность Парижа. Люди не стеснялись старости, они попросту не обращали на нее внимания. Стариковская застенчивость, так часто встречающаяся в Америке, здесь вызвала бы лишь недоуменную улыбку.
Лилиан нашла свободную скамейку, удобно устроилась на ней и принялась с интересом наблюдать за мальчишками. Они играли самозабвенно и с огромным азартом. Лилиан нравилась их увлеченность игрой.
Филипп как-то сказал, что его жизнь — игра. Это было очень давно, в Токио, в самом начале их отношений. Она тогда не поняла, что он имеет в виду. Когда же Филипп отказался объяснить эти слова, Лилиан обиделась. Она улыбнулась. Теперь-то ей все ясно. Теперь она понимала не только Филиппа, но и себя. Лилиан всегда считала, что она лишь половина человеческой личности, что цель ее жизни — обрести недостающую половину в лице возлюбленного. Но все оказалось куда сложнее ее девических представлений. Брак выявил в ней самой много нового и неожиданного для нее. Брак определил границы мира, в которых ей отныне следовало жить. Лилиан полагала, что должна быть благодарна за это Филиппу.
Но в отношении самого Филиппа все обстояло совершенно иначе — тут приходилось принимать во внимание очень и очень многое. Как было, например, во время их единственной поездки в Париж. Конечно же, это она настояла на путешествии в Европу. Но ее, помнится, тогда очень удивило нежелание Филиппа посещать ту или иную страну Старого Света, нежелание, словно якорь тянущее вниз их обоих. С точки зрения Филиппа, следовало отправиться не в Париж, а куда-нибудь в Бирму или Гиндукуш.
В свою последнюю ночь в Париже они заказали столик на bateau mouche, небольшом речном трамвайчике, курсирующем по Сене. Филипп все называл его barquette, «лодочка», чем до слез смешил официанта.
Лилиан тогда уже довольно бегло изъяснялась на французском, Филипп же страшно досадовал и злился на свою неспособность овладеть этим языком. Если бы они действительно отправились в Бирму или Гиндукуш, он заговорил бы на любом из бытующих там наречий в течение двух недель. На самом же деле Филипп злился на Лилиан за то, что она уговорила его поехать в Париж. Он без конца твердил, что в Европе невозможно найти настоящую цивилизацию, что европейцы, а французы в особенности, не имеют никакого представления об истинной культуре. При этом он обычно добавлял, что даже японцы, самый цивилизованный народ в мире, неспособны понять, что в Европе царят варварство и дикость.
Лилиан тогда примирительно заметила, что, возможно, французы попросту неспособны постичь собственной дикости. Филипп покраснел, вскочил и отошел к борту. Лилиан осталась сидеть за столиком одна. Ее уже не радовали ни сгущающийся нежно-розовый сумрак, ни проплывающий мимо Париж. Когда показались шпили Нотр-Дам, она встала и отправилась на поиски Филиппа.
* * *
— Ты похож на человека, побывавшего на том свете, — заметила Элиан. — Тебе удалось хоть сколько-нибудь поспать в самолете?
Майкл напряженно смотрел прямо перед собой.
— Поспать? Нет, не удалось. Думал об Одри.
Был поздний вечер, но на шоссе, ведущем из токийского аэропорта Нарита, как обычно, теснились автомобили.
— Как этот ублюдок Удэ мог попасть в «ДС-9»? И как им удалось подняться в воздух без навигационных огней?
Элиан внимательно посмотрела на Майкла.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я в порядке. — Он потянулся, не снимая рук с руля, потом осторожно потрогал забинтованный нос и распухшую верхнюю губу. — Сейчас гораздо лучше. — Майкл замолчал.
Его мысли занимала не только Одри. Он беспокоился о Джоунасе. Его голос во время последнего телефонного разговора звучал подавленно и устало. Майкл не мог припомнить случая, когда бы дядя Сэмми был болен или разбит.
На последний звонок Майкла Джоунас не ответил. Начальник отдела МЭТБ прилетел из Гонолулу специально, чтобы разобраться с разведкой ВМС. Бог мой, сколько же было шуму, — но это его проблемы. Майклу и Элиан необходимо было как можно скорее покинуть Гавайи. Вслед за «ДС-9» с Одри на борту.
Майкл смотрел, как дождь заливает стекло. Дворники старательно сновали вверх-вниз, разгоняя струи воды. Погода была под стать настроению. Майклом владело отчаяние. Он гнал от себя невеселые мысли, но они возвращались вновь и вновь.
— Майкл, ты уверен, что с тобой все в порядке? Я чувствую, что тебе плохо. Не молчи же. Ты не сказал ни слова с тех пор, как мы покинули Мауи.
— Оставь меня в покое. — Майкл дернул плечом. — Не лезь и не пытайся разобраться. Твои мысли и твои чувства сейчас обманчивы.
— Почему ты злишься?
— Я не злюсь. — Майкл прекрасно понимал, что он именно злится, но снова упрямо повторил: — Я не злюсь. Я просто устал от твоей неистребимой веры во всеобщие духовность и благородство. Я устал от святынь.
— Глупо. Ты говоришь ерунду, что лишь подтверждает мои слова.
— Что ты хочешь этим сказать? — Майкл и сам не мог понять, почему он так рассержен на Элиан. Он вдруг осознал, что злился на нее в течение всего полета.
— Все было нормально, когда ты спас мне жизнь в Кахакулоа. Ты ведь мужчина, тебе на роду написаны героические деяния. — Элиан вздохнула. — Но когда возникла обратная ситуация и настала моя очередь спасать тебе жизнь, ты принял это не так спокойно. Оказалось, что тебе трудно смириться с этим фактом, не так ли?
— Какая чушь. — Но Майкл не услышал в своих словах особой убежденности.
Они замолчали. Дворники негромко шуршали, нагоняя сон.
— Прости меня. — Майкл прервал затянувшееся молчание: — Ты права. Но лишь отчасти. Я злюсь не столько на тебя, сколько на себя. В самолете я вел себя как полнейший дилетант. — Он стукнул ладонью по рулю.
— Но, Майкл, — Элиан положила руку ему на колено, — ты и есть любитель. В этом нет ничего плохого. И не надо этого стыдиться.
— Тсуйо, мой учитель, не простил бы мне. Кабы не ты, я был бы уже мертв.
— Нелепо думать о том, чего не произошло, — сказала Элиан, помолчав.
Он кивнул. Майкл никак не мог совладать со смятением, царившим в душе. Удэ мог прикончить его, и лишь вмешательство Элиан спасло ему жизнь. Означает ли это, что она на его стороне? Возможно, да. Но ведь и Масаси он нужен живым, по крайней мере до тех пор, пока не будет раскрыта тайна документа Катей. Если Элиан работает на Масаси, то, спасая Майклу жизнь, она лишь выполняла свою работу. Все очень запутанно. Разве Удэ не работал на Масаси? Почему же он пытался убить меня? Майкл без конца задавал себе эти вопросы, но ответов не находил.
Сквозь пелену дождя ослепительно сверкали огни Токио, разгоняя своим сиянием ночную мглу. Майкл бездумно вел машину. В думах своих он был далек отсюда, от круговорота мыслей уже начинала болеть голова. Он перебирал в уме все происшедшее. Где-то в глубине сознания затаилось подозрение, что он пропустил нечто очень важное. Но что?
— Куда мы едем? — спросила Элиан. — Ты заказал номер в отеле «Окура». Но ведь мы едем не туда?
— В отель мы не поедем, — ответил Майкл. — Масаси, несомненно, послал своих людей следить за мной. Есть надежда, что, обнаружив мой заказ, они на время успокоятся и будут ждать меня в отеле.
Элиан взглянула на Майкла. По его лицу скользили серебристые отсветы проносящихся мимо фонарей.
— Возможно, ты не такой уж и дилетант.
Майкл усмехнулся.
— Дилетант. Но я очень быстро учусь.
* * *
Лилиан отыскала Филиппа. Она увидела, как он разговаривает с высокой, худой японкой с узким благородным лицом. Лилиан не находила ее красивой, впрочем, ей никогда не нравился восточный тип женщин. Однако она не могла не отметить вкрадчивую грацию японки, ее несколько зловещей соблазнительности. В ней было что-то непостижимое. Лилиан кожей ощутила угрозу, исходящую от этой женщины. Она была вне границ своего привычного мира и потому опасна.
Потому-то, подумала Лилиан, он и тянется ко всему этому. Она прекрасно знала о приверженности Филиппа к восточной философии, восточному образу мыслей. Но Лилиан всегда лукавила с собой, делая вид, будто ее это нисколько не задевает, будто Филипп, в сущности, воспринимает все так же, как и она, Лилиан. Она обманывала себя и сознавала это. Филипп никогда не скрывал своей любви к опасности, риску. Это было для него своего рода наркотиком, без которого он не мог жить. Когда речь шла о его работе, все было в порядке — Лилиан не вмешивалась. Но она подозревала, что Филипп способен рисковать не только по долгу службы. Наблюдая за мужем и японкой, она вдруг осознала, что ее опасения были не так уж и беспочвенны. В Лилиан всколыхнулась дремавшая прежде ревность. Филипп и женщина стояли очень близко друг к другу, их тела почти соприкасались. Они не целовались, но чувствовалось, что между ними есть какая-то странная близость. Лилиан стало зябко, хотя вечер выдался на редкость теплым.
Она пристально наблюдала за ними, сама оставаясь в тени. Они не замечали ничего вокруг, полностью поглощенные друг другом. Что связывает двух этих людей? Что объединяет их? Лилиан охватило отчаяние. Она понимала, что вряд ли получит ответы на эти вопросы. Она даже не была уверена, что поймет объяснения, если, паче чаяния, ей их дадут Лилиан чувствовала себя подобно пресловутому французу, встретившему истинно цивилизованного человека. Так, будто ее бросили ради чужого и опасного мира. Лилиан охватило предчувствие неминуемой беды.
Она сдержала слезы. Слезы обиды, как полагала она тогда. Спустя годы, размышляя над причинами своей собственной измены, Лилиан поняла, что это были скорее слезы ярости.
* * *
Масаси и Сийна стояли на деревянной галерее, тянувшейся под потолком вдоль стены обширного склада в Такасибе. Под ними находились подвальные помещения склада, хорошо видные сверху.
— Должен признать, — в темноте голос Масаси звучал приглушенно, — я ошибался в Дзёдзи. Я и предположить не мог, что у него хватит духу бросить мне вызов.
— Я молчал, — откликнулся Сийна, — поскольку ты не искал совета. В конце концов, это ведь твоя семья, а Дзёдзи — твой брат. Мне кажется, что он не смирится с тем, что его лишили наследства.
Они наблюдали, как внизу люди в просторных одеждах, закрывающих их с головы до пят, вкатывают в одну из подвальных секций огромный ящик. Они действовали почти бесшумно. Лишь пощелкивание счетчиков Гейгера отдавалось под сводами огромного помещения.
— Может быть, — сказал сквозь зубы Масаси, — мой братец не так уж и труслив, как я полагал.
— Труслив? Вот уж нет. В бою Дэйдзо всегда отличался отвагой, справиться с ним мог далеко не каждый, но Дзёдзи одолел его.
— Дзёдзи всегда хорошо учился, — в тоне Масаси невольно прозвучали горделивые нотки. — И боевые искусства — не исключение. Моя ошибка оказалась в том, что я не верил в способность Дзёдзи действовать самостоятельно. Я никогда не думал, что, уйдя от Митико, своего главного союзника, он осмелится повести войну против меня сам, в одиночку.
— Ты ошибался. И это ошибка может стоить очень дорого. Масаси раздраженно посмотрел на Сийну:
— Я сумею найти замену Дэйдзо.
— Дело не в этом. А в том, что ты теряешь авторитет в глазах своих же людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Филипп был потрясен.
— Да я что, с ума сошел? Ты хочешь сказать, что я спал и вдруг проснулся? Что между нами больше никогда ничего не было?
— А может быть, наоборот. Мы должны так поступить именно потому, что между нами что-то было.
— Не понимаю.
Митико склонила голову, волосы падали ей на лицо, струились по деревянной шкатулке-киоки. Она молчала.
Филипп встал и пошел в ванную. Посмотрелся в зеркало и не понял, что он там видит? Чье лицо маячит перед ним? Каких дел натворил этот человек, пока он, Филипп, был далеко? Он не мог ответить. А может, если уж быть совсем точным, не хотел вспоминать. Внезапно ему стало так зябко, что он задрожал.
Из ванной Филипп вышел уже одетым. Дрожь унялась. Митико так и не пошевелилась за все это время. Филипп подошел к столу и взял шкатулку. Она показалась ему легче воздуха.
Он сделал, как просила Митико. Ничего не сказал. И больше не видел ее.
Книга 4
Зеро
Стойкость духа
Наше время, весна
Париж — Токио — Вашингтон Сен-Поль-де-Вонс
Лилиан решила заглянуть в дом моделей Унгаро. Пройдясь по залам, она быстро поняла, что ей здесь не нравится — слишком уж все вычурно и экстравагантно. Лилиан вышла на улицу и направилась к Диору. Чувствовала она себя прекрасно. Вырвавшись из замкнутого круга косной вашингтонской жизни, она жадно вдыхала воздух свободы, воздух Парижа; он кружил ей голову и горячил кровь. Лилиан вздохнула. О, если бы только знать, что Одри в безопасности, что с ней все в порядке! Она тряхнула головой — прочь мрачные мысли.
Диор всегда был ее самым любимым модельером. Его наряды всегда по-настоящему шикарны, но при этом в них нет той вульгарной утрированности, которая так часто проглядывает в моделях других художников. О, эта мягкая элегантность линий Диора, она неизменно находила отклик в душе Лилиан. Дом моделей Диора находился на проспекте Монтеня, в двух шагах от отеля «Плаза». Когда Лилиан разглядывала чудесные платья, на нее вновь нахлынуло острое ощущение свободы. Она тихонько рассмеялась — так приятно сознавать, что темница ее ремесла находится за тысячи километров.
Она не удержалась и купила темное, с искрой, вечернее платье. После того как его подогнали по фигуре, Лилиан попросила отправить покупку в отель. Еще она приобрела скромное, элегантное платье свободного покроя, которое ей удивительно шло. Платье так понравилось Лилиан, что она решила носить его как можно чаще.
Выйдя на проспект Монтеня, она несколько мгновений не могла решить, куда направиться дальше. Сначала решила пройтись по улице Франциска Первого в направлении Кур ла Рен, тянущейся вдоль Сены. Как и ее дети, Лилиан любила воду, и Сена не была исключением. Но тут Лилиан вспомнила, что путь ее будет пролегать мимо причала, где крикливые американские туристы, увешанные фото— и кинокамерами, толпятся на палубах прогулочных катеров. Даже мысль о встрече с соотечественниками была для нее совершенно невыносима. Подавив вздох легкого сожаления, Лилиан отказалась от прогулки по набережной и направилась к Рон-Пуэн.
На Елисейских Полях Лилиан постояла, разглядывая площадь генерала де Голля. Триумфальная арка белым айсбергом возвышалась над площадью. Посреди дневной суеты, бесконечного мелькания автомобилей и человеческого водоворота арка казалась необыкновенно величественной. Лилиан ощутила легкий трепет, как при первой своей встрече с Парижем. Она всегда была влюблена в этот город. Он манил ее к себе, тянул; и у нее не было ни сил, ни желания сопротивляться этой любви. Каждый раз, когда Лилиан попадала в Париж, он казался ей все более прекрасным и желанным.
У каждого большого города есть свое парадное лицо, свой фасад, которым он встречает гостей, заставляя их восхищаться и любоваться собой. Но чем ближе узнаешь город, тем больше он поворачивается к тебе своим истинным лицом. И в конце концов невозможно представить себе город таким, каким ты видел его впервые. Однако в Париже Лилиан никогда не разочаровывалась. Она шла по Елисейским Полям, и их парадная помпезность обещала лишь новые удовольствия. Чем чаще Лилиан бывала в Париже, тем больше восхищалась этим городом.
Вдали показался обелиск, возвышающийся на площади Согласия. Лилиан шла по широкому бульвару; старые каштаны шелестели над головой, воздух Парижа наполнял легкие, от стен зданий веяло ароматом столетий. Этот город был ее городом. На какое-то мгновение Лилиан пронзило ощущение своего единения с Парижем, с его стенами, мостами, с его воздухом. Лилиан даже остановилась на миг — таким острым было это чувство.
Над площадью Согласия повисло синее марево выхлопных газов. Здесь бесконечной шеренгой выстроились туристские автобусы. Их содержимое разгуливало по соседним улицам, наполняя воздух радостными криками и щелчками фотокамер. Лилиан, с опаской взглянув на толпы туристов, постаралась как можно быстрее пройти мимо. Она миновала Оранжери и, немного запыхавшись, вошла в сад Тюильри. На просторной поляне мальчишки играли в шары. Несколько праздных зевак наблюдали за их игрой, косясь на проходящих мимо женщин. Лилиан с гордостью вспомнила, что на ней платье от Диора, и неторопливо прошествовала мимо. В Вашингтоне, где главной ценностью считается власть, искусство одеваться, в сущности, давно уже умерло. Возможно, это стало результатом более грубого образа жизни, именуемого американским.
Как бы там ни было, в Париже в этом отношении все иначе. Здесь одежде, вообще внешнему облику человека придавали первостепенное значение. Здесь царил неподражаемый французский шик. Он определялся не столько счетом в банке, сколько врожденным вкусом парижан. Здесь сложно было заметить разницу в возрасте, все вокруг выглядели молодо. Может быть, именно в этом и заключалась вечная юность Парижа. Люди не стеснялись старости, они попросту не обращали на нее внимания. Стариковская застенчивость, так часто встречающаяся в Америке, здесь вызвала бы лишь недоуменную улыбку.
Лилиан нашла свободную скамейку, удобно устроилась на ней и принялась с интересом наблюдать за мальчишками. Они играли самозабвенно и с огромным азартом. Лилиан нравилась их увлеченность игрой.
Филипп как-то сказал, что его жизнь — игра. Это было очень давно, в Токио, в самом начале их отношений. Она тогда не поняла, что он имеет в виду. Когда же Филипп отказался объяснить эти слова, Лилиан обиделась. Она улыбнулась. Теперь-то ей все ясно. Теперь она понимала не только Филиппа, но и себя. Лилиан всегда считала, что она лишь половина человеческой личности, что цель ее жизни — обрести недостающую половину в лице возлюбленного. Но все оказалось куда сложнее ее девических представлений. Брак выявил в ней самой много нового и неожиданного для нее. Брак определил границы мира, в которых ей отныне следовало жить. Лилиан полагала, что должна быть благодарна за это Филиппу.
Но в отношении самого Филиппа все обстояло совершенно иначе — тут приходилось принимать во внимание очень и очень многое. Как было, например, во время их единственной поездки в Париж. Конечно же, это она настояла на путешествии в Европу. Но ее, помнится, тогда очень удивило нежелание Филиппа посещать ту или иную страну Старого Света, нежелание, словно якорь тянущее вниз их обоих. С точки зрения Филиппа, следовало отправиться не в Париж, а куда-нибудь в Бирму или Гиндукуш.
В свою последнюю ночь в Париже они заказали столик на bateau mouche, небольшом речном трамвайчике, курсирующем по Сене. Филипп все называл его barquette, «лодочка», чем до слез смешил официанта.
Лилиан тогда уже довольно бегло изъяснялась на французском, Филипп же страшно досадовал и злился на свою неспособность овладеть этим языком. Если бы они действительно отправились в Бирму или Гиндукуш, он заговорил бы на любом из бытующих там наречий в течение двух недель. На самом же деле Филипп злился на Лилиан за то, что она уговорила его поехать в Париж. Он без конца твердил, что в Европе невозможно найти настоящую цивилизацию, что европейцы, а французы в особенности, не имеют никакого представления об истинной культуре. При этом он обычно добавлял, что даже японцы, самый цивилизованный народ в мире, неспособны понять, что в Европе царят варварство и дикость.
Лилиан тогда примирительно заметила, что, возможно, французы попросту неспособны постичь собственной дикости. Филипп покраснел, вскочил и отошел к борту. Лилиан осталась сидеть за столиком одна. Ее уже не радовали ни сгущающийся нежно-розовый сумрак, ни проплывающий мимо Париж. Когда показались шпили Нотр-Дам, она встала и отправилась на поиски Филиппа.
* * *
— Ты похож на человека, побывавшего на том свете, — заметила Элиан. — Тебе удалось хоть сколько-нибудь поспать в самолете?
Майкл напряженно смотрел прямо перед собой.
— Поспать? Нет, не удалось. Думал об Одри.
Был поздний вечер, но на шоссе, ведущем из токийского аэропорта Нарита, как обычно, теснились автомобили.
— Как этот ублюдок Удэ мог попасть в «ДС-9»? И как им удалось подняться в воздух без навигационных огней?
Элиан внимательно посмотрела на Майкла.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я в порядке. — Он потянулся, не снимая рук с руля, потом осторожно потрогал забинтованный нос и распухшую верхнюю губу. — Сейчас гораздо лучше. — Майкл замолчал.
Его мысли занимала не только Одри. Он беспокоился о Джоунасе. Его голос во время последнего телефонного разговора звучал подавленно и устало. Майкл не мог припомнить случая, когда бы дядя Сэмми был болен или разбит.
На последний звонок Майкла Джоунас не ответил. Начальник отдела МЭТБ прилетел из Гонолулу специально, чтобы разобраться с разведкой ВМС. Бог мой, сколько же было шуму, — но это его проблемы. Майклу и Элиан необходимо было как можно скорее покинуть Гавайи. Вслед за «ДС-9» с Одри на борту.
Майкл смотрел, как дождь заливает стекло. Дворники старательно сновали вверх-вниз, разгоняя струи воды. Погода была под стать настроению. Майклом владело отчаяние. Он гнал от себя невеселые мысли, но они возвращались вновь и вновь.
— Майкл, ты уверен, что с тобой все в порядке? Я чувствую, что тебе плохо. Не молчи же. Ты не сказал ни слова с тех пор, как мы покинули Мауи.
— Оставь меня в покое. — Майкл дернул плечом. — Не лезь и не пытайся разобраться. Твои мысли и твои чувства сейчас обманчивы.
— Почему ты злишься?
— Я не злюсь. — Майкл прекрасно понимал, что он именно злится, но снова упрямо повторил: — Я не злюсь. Я просто устал от твоей неистребимой веры во всеобщие духовность и благородство. Я устал от святынь.
— Глупо. Ты говоришь ерунду, что лишь подтверждает мои слова.
— Что ты хочешь этим сказать? — Майкл и сам не мог понять, почему он так рассержен на Элиан. Он вдруг осознал, что злился на нее в течение всего полета.
— Все было нормально, когда ты спас мне жизнь в Кахакулоа. Ты ведь мужчина, тебе на роду написаны героические деяния. — Элиан вздохнула. — Но когда возникла обратная ситуация и настала моя очередь спасать тебе жизнь, ты принял это не так спокойно. Оказалось, что тебе трудно смириться с этим фактом, не так ли?
— Какая чушь. — Но Майкл не услышал в своих словах особой убежденности.
Они замолчали. Дворники негромко шуршали, нагоняя сон.
— Прости меня. — Майкл прервал затянувшееся молчание: — Ты права. Но лишь отчасти. Я злюсь не столько на тебя, сколько на себя. В самолете я вел себя как полнейший дилетант. — Он стукнул ладонью по рулю.
— Но, Майкл, — Элиан положила руку ему на колено, — ты и есть любитель. В этом нет ничего плохого. И не надо этого стыдиться.
— Тсуйо, мой учитель, не простил бы мне. Кабы не ты, я был бы уже мертв.
— Нелепо думать о том, чего не произошло, — сказала Элиан, помолчав.
Он кивнул. Майкл никак не мог совладать со смятением, царившим в душе. Удэ мог прикончить его, и лишь вмешательство Элиан спасло ему жизнь. Означает ли это, что она на его стороне? Возможно, да. Но ведь и Масаси он нужен живым, по крайней мере до тех пор, пока не будет раскрыта тайна документа Катей. Если Элиан работает на Масаси, то, спасая Майклу жизнь, она лишь выполняла свою работу. Все очень запутанно. Разве Удэ не работал на Масаси? Почему же он пытался убить меня? Майкл без конца задавал себе эти вопросы, но ответов не находил.
Сквозь пелену дождя ослепительно сверкали огни Токио, разгоняя своим сиянием ночную мглу. Майкл бездумно вел машину. В думах своих он был далек отсюда, от круговорота мыслей уже начинала болеть голова. Он перебирал в уме все происшедшее. Где-то в глубине сознания затаилось подозрение, что он пропустил нечто очень важное. Но что?
— Куда мы едем? — спросила Элиан. — Ты заказал номер в отеле «Окура». Но ведь мы едем не туда?
— В отель мы не поедем, — ответил Майкл. — Масаси, несомненно, послал своих людей следить за мной. Есть надежда, что, обнаружив мой заказ, они на время успокоятся и будут ждать меня в отеле.
Элиан взглянула на Майкла. По его лицу скользили серебристые отсветы проносящихся мимо фонарей.
— Возможно, ты не такой уж и дилетант.
Майкл усмехнулся.
— Дилетант. Но я очень быстро учусь.
* * *
Лилиан отыскала Филиппа. Она увидела, как он разговаривает с высокой, худой японкой с узким благородным лицом. Лилиан не находила ее красивой, впрочем, ей никогда не нравился восточный тип женщин. Однако она не могла не отметить вкрадчивую грацию японки, ее несколько зловещей соблазнительности. В ней было что-то непостижимое. Лилиан кожей ощутила угрозу, исходящую от этой женщины. Она была вне границ своего привычного мира и потому опасна.
Потому-то, подумала Лилиан, он и тянется ко всему этому. Она прекрасно знала о приверженности Филиппа к восточной философии, восточному образу мыслей. Но Лилиан всегда лукавила с собой, делая вид, будто ее это нисколько не задевает, будто Филипп, в сущности, воспринимает все так же, как и она, Лилиан. Она обманывала себя и сознавала это. Филипп никогда не скрывал своей любви к опасности, риску. Это было для него своего рода наркотиком, без которого он не мог жить. Когда речь шла о его работе, все было в порядке — Лилиан не вмешивалась. Но она подозревала, что Филипп способен рисковать не только по долгу службы. Наблюдая за мужем и японкой, она вдруг осознала, что ее опасения были не так уж и беспочвенны. В Лилиан всколыхнулась дремавшая прежде ревность. Филипп и женщина стояли очень близко друг к другу, их тела почти соприкасались. Они не целовались, но чувствовалось, что между ними есть какая-то странная близость. Лилиан стало зябко, хотя вечер выдался на редкость теплым.
Она пристально наблюдала за ними, сама оставаясь в тени. Они не замечали ничего вокруг, полностью поглощенные друг другом. Что связывает двух этих людей? Что объединяет их? Лилиан охватило отчаяние. Она понимала, что вряд ли получит ответы на эти вопросы. Она даже не была уверена, что поймет объяснения, если, паче чаяния, ей их дадут Лилиан чувствовала себя подобно пресловутому французу, встретившему истинно цивилизованного человека. Так, будто ее бросили ради чужого и опасного мира. Лилиан охватило предчувствие неминуемой беды.
Она сдержала слезы. Слезы обиды, как полагала она тогда. Спустя годы, размышляя над причинами своей собственной измены, Лилиан поняла, что это были скорее слезы ярости.
* * *
Масаси и Сийна стояли на деревянной галерее, тянувшейся под потолком вдоль стены обширного склада в Такасибе. Под ними находились подвальные помещения склада, хорошо видные сверху.
— Должен признать, — в темноте голос Масаси звучал приглушенно, — я ошибался в Дзёдзи. Я и предположить не мог, что у него хватит духу бросить мне вызов.
— Я молчал, — откликнулся Сийна, — поскольку ты не искал совета. В конце концов, это ведь твоя семья, а Дзёдзи — твой брат. Мне кажется, что он не смирится с тем, что его лишили наследства.
Они наблюдали, как внизу люди в просторных одеждах, закрывающих их с головы до пят, вкатывают в одну из подвальных секций огромный ящик. Они действовали почти бесшумно. Лишь пощелкивание счетчиков Гейгера отдавалось под сводами огромного помещения.
— Может быть, — сказал сквозь зубы Масаси, — мой братец не так уж и труслив, как я полагал.
— Труслив? Вот уж нет. В бою Дэйдзо всегда отличался отвагой, справиться с ним мог далеко не каждый, но Дзёдзи одолел его.
— Дзёдзи всегда хорошо учился, — в тоне Масаси невольно прозвучали горделивые нотки. — И боевые искусства — не исключение. Моя ошибка оказалась в том, что я не верил в способность Дзёдзи действовать самостоятельно. Я никогда не думал, что, уйдя от Митико, своего главного союзника, он осмелится повести войну против меня сам, в одиночку.
— Ты ошибался. И это ошибка может стоить очень дорого. Масаси раздраженно посмотрел на Сийну:
— Я сумею найти замену Дэйдзо.
— Дело не в этом. А в том, что ты теряешь авторитет в глазах своих же людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57