Вы это проделывали с новичками, правильно? Ужасно больно. Лезвия острее крысиных зубов. Это ведь твои слова? «Острее крысиных зубов».
— Да. — Джоунасу казалось, что все это было вчера.
— Если закричишь, если хотя бы пикнешь — все кончено. Ты не прошел испытание. Так ведь?
— Да. — Джоунас допил свой стакан, Филипп снова его наполнил.
— Точно, Джоунас. Это ты любил больше всего. Ночью. В полнолуние. Капюшоны, черные одеяния. Обращения к духу генерала Пикетта. Весь этот юношеский вздор. — Джоунас прикончил свое виски. — А теперь ты сможешь пережить все заново. Что скажешь?
* * *
Ночь. Капли дождя монотонно стучат по деревянному карнизу. Филипп и Джоунас стоят под намокшими колоннами из кедрового дерева.
— Здесь его спальня, — прошептал Джоунас. Спрятавшись от дождя в густой листве криптомерии, жалобно кричит козодои.
— Надень маску, — сказал Филипп, закрывая лицо черной тканью.
Они оба одеты во все черное. Теперь слышится лишь шум дождя. Даже козодой умолк.
— А ты уверен, что в доме больше никого нет? — спросил Джоунас. Он чувствовал себя как вытащенная из воды рыбина и поэтому нервничал. — В донесениях говорится, что раз в неделю Годо отпускает своих навестить родных. Но это будет только через два дня.
— Сегодня восьмое февраля, праздник, — сказал Филипп. — Хари-куйо. Месса по иголкам. В этот день буддисты молятся за все иголки, сломанные за прошедший год. Ты улыбаешься, но ведь без иголки ничего не сошьешь и не заштопаешь. А кроме того, представь, сколько бед может натворить торчащая из татами сломанная иголка. Не беспокойся. Кроме Годо здесь никого нет.
— Кстати, об иголках, — сказал Джоунас. — Ты все взял?
— Вот здесь, — ответил Филипп, похлопав себя по карману. — Все пройдет как по маслу.
Они поднялись на деревянное крыльцо. Замерли, прислушиваясь. Кап, кап, кап. Только шум дождя.
Филипп подошел к сёдзи, опустился на колени. Просунул лезвие ножа между деревянными дверными планками, поднял его вверх, освобождая щеколду. Повернулся, кивнул Джоунасу.
Они осторожно отодвинули дверь в сторону. Дзэн Годо спал на футоне.
Филипп оставил обувь за порогом, прополз по татами. Он чувствовал спиной близость Джоунаса.
Теперь он был совсем рядом со спящим. Вынул коробку. Внутри был стеклянный шприц, содержимое которого должно было сымитировать коронарную эмболию. Его достал Джоунас. Филипп вынул шприц, нажал на поршень, выпуская воздух. И случайно задел фарфоровую чашку для сакэ, оставленную на самом краю низкого столика.
— Черт! — выругался Филипп, произведя больше шума, чем чашка, упавшая на упругую циновку.
Дзэн Годо зашевелился, начал приподниматься. Филипп попытался всадить иглу, но Дзэн Годо выбил шприц у него из рук.
— Черт тебя раздери, — зашипел Джоунас. — Делай же что-нибудь!
Филипп выхватил кусок проволоки с деревянными ручками на концах. Набросил проволоку на шею Дзэн Годо, начал затягивать.
Отчетливо услышал, как отъехала в сторону седзи, ведущая в холл. Повернул голову. Закричал:
— Берегись!
Над головой Джоунаса просвистела катана. Тот отпрыгнул в сторону, перевернувшись в воздухе. Лезвие врезалось в тростниковую циновку.
Филипп затягивал все туже и туже. А Джоунас тем временем делал ложные выпады, нырял, крутился на месте.
Хлынула кровь, теплым потоком заливая Филиппу руки. Наконец-то, подумал он. Высвободил проволоку, нагнулся за шприцем, убрал его в карман. Кинулся к Джоунасу, схватил его, когда тот уже достал пистолет.
— Убью мудака! — сказал Джоунас. Снова просвистела катана. Брызнули кедровые щепки.
Джоунас прицелился, Филипп ударил его по руке.
— Ты что, с ума сошел? — Он потащил Джоунаса к выходу.
Они выбежали на крыльцо. Филипп схватил туфли, свои и Джоунаса, засунул их в карманы куртки. Спрыгнул с крыльца, таща за собой упирающегося напарника.
— Что Годо?
— Мертв, — ответил Филипп. Провел окровавленной рукой по руке Джоунаса, пока дождь не смыл всю кровь. — Еще немного, и проволока совсем перерезала бы ему шею.
— Хорошо, — сказал Джоунас. — Очень хорошо.
Филипп заметил, что тот дрожит.
Уже в машине, несясь по темным улицам, Филипп сказал:
— Ты чуть было такого не натворил...
— Что?
— Пистолет, Джоунас. Твой гребаный пистолет. Он же американский. Армейского образца. Как ты думаешь, каковы были бы результаты баллистической экспертизы, пусти ты его в ход?
— На нас все равно не смогли вы выйти.
— На нас, может, и не вышли бы. Но Силверс наверняка оказался бы в очень неприятном положении. «Полковник Силверс, что делают американские пули военного образца в теле гражданина Японии?» Ты думаешь, он стал бы нас выгораживать?
Джоунас молчал. Свет уличных фонарей придавал его лицу злобное выражение. Дождь барабанил по крыше машины в такт щелканью дворников на ветровом стекле.
— Господи, — произнес через некоторое время Джоунас. — Гнусная была работенка. — Голос его звучал возбужденно, глаза горели. Он повернул голову. Зеленоватый свет фонарей делал его похожим на привидение. — Но кто, черт возьми, размахивал мечом?
— Какая разница, — ответил Филипп. — Годо мертв. А тот, кто там был, все равно не видел наших лиц.
— Да, — Джоунас провел рукой по волосам. — За что тебе большое спасибо, дружище. — Он глубоко вздохнул, расслабляясь. Происшедшее начало забавлять его. — Господи, этот проклятый меч едва не снес мне голову!
* * *
Потом, когда Филипп вспоминал этот день, ему казалось, что он видит фильм, где главный герой смотрится в вереницу зеркал, так что его изображение бесконечно повторяется... Тот день, когда Митико привела его к Дзэну Годо. Когда Дзэн Годо сказал ему: «Я хочу, чтобы вы меня убили». А Филипп спросил: «Почему?»
Но ему нужно было время, чтобы все осознать. Не только саму просьбу, но и то, что должно было случиться. Сомкнув пальцы вокруг фарфоровой чашки, ощущая, как тепло проникает в ладони, он наблюдал за каждым движением Митико во время долгой, изысканной чайной церемонии; несколькими днями позже он умышленно столкнет эту чашку на пол. Пар ленивой дымкой обволакивал его лицо.
Дзэн Годо заговорил только после того, как Филипп допил до дна.
— Я хочу, чтобы вы верно уяснили положение. — Митико, сидевшая сбоку, поставила новую чашку в сложенные ковшом ладони Филиппа. — Моя «смерть» даст мне лишь выигрыш во времени. Власть Дзибана настолько велика, что я вынужден отказаться от своего имени, от своего дела, от самой жизни, которую я вел как Дзэн Годо. Я исчезну с политической арены. Умерев, я потеряю всю свою власть.
Дзэн потягивал чай, Филипп последовал его примеру.
— Следовательно, — продолжал Дзэн Годо, — я должен воскреснуть. Это дело трудное и опасное. В одиночку мне не справиться. А у меня только дочь. Отрезанный от всех моих друзей, я стал очень уязвимым. Если кому-нибудь из членов Дзибана станет известно, что я жив, со мной расправятся в течение нескольких часов. Но сразу я воскреснуть не могу. Поэтому я уеду. На один из южных островов, Кюсю. Там я буду жить среди крестьян, выращивать апельсины, как и они. Я буду работать на земле и ни о чем не думать. Я буду есть, спать. И так скоротаю время. А здесь, в Токио, дочь займется моими делами. У меня много денег, много вкладов. Дел хватает.
Митико подтянула рукав кимоно, подлила им еще чая. Она не смотрела ни на отца, ни на Филиппа. У нее, вспоминал позже Филипп, потрясающая способность сосредоточиваться.
— Но одна она не сможет сделать все, что нужно, — продолжал Дзэн Годо. — Ей нужна помощь. И только вы, Досс-сан, можете эту помощь оказать.
Попивая чай, Филипп дивился тому, как он изменился. Перемены произошли незаметно, подкрались, как вор в ночи. Он вспомнил, каким был раньше, каким и ныне оставался Джоунас. Права моя страна или нет, я исполню приказ, не раздумывая и не колеблясь. Соединенные Штаты превыше всего. Наверное, Джоунас и сейчас так думал.
— Конечно, такая исключительная услуга должна быть вознаграждена. Скажите, Досс-сан, вы верите в будущее? Конечно, верите. Иначе вы не были бы сейчас здесь. В обмен на вашу услугу я предлагаю вам третью часть своих будущих доходов.
— Доходов от чего? — спросил Филипп. Дзэн Годо улыбнулся.
— Я сенсей канриодо. «Путь» чиновника определил всю мою взрослую жизнь. Даже наше поражение в войне ничего не изменило. Не изменит и моя «смерть». Конечно, о работе в одном из министерств не может быть и речи. Как не может быть речи об участии в любом законном предпринимательстве. Слишком велика вероятность того, что я привлеку внимание членов Дзибана. Так что мне остается только одно. Я должен уйти в подполье. Я должен стать членом якудзы.
— Почему якудзы? — спросил Филипп. — Якудза — это гангстеры. Они взяли под свой контроль азартные игры, проституцию, пачинко, они наживаются на слабых и беззащитных. Я не хочу в этом участвовать.
— Жизнь полна неожиданностей, — сказал Дзэн Годо. — Не понимаю, как может такой идеализм уживаться с цинизмом вашей профессии.
— Просто я решил для себя что можно, а что нельзя.
— Говорят, изначально якудза должна была защищать крестьян от бесчисленных банд мародеров. — Дзэн Годо пожал плечами. — Вполне возможно, что это всего лишь легенда. Или выдумка. Кто знает? В любом случае, у меня нет выбора. Если я хочу победить Дзибан, мне нужна власть. Мне нужно управлять действиями чиновников, политиков, финансистов и промышленников. Если вы можете предложить мне любой другой способ, я буду вам очень признателен.
— Не могу, — помолчав, ответил Филипп. — Но я не преступник.
— В якудзе найдется дело и честному человеку, Досс-сан. Я не претендую на роль... как это говорят у вас на Западе? Святого? Да. Человеку святость не свойственна. Я могу принести много пользы своему народу. Если я этого не сделаю — а именно вы, Досс-сан, можете мне помешать, — тогда восторжествует Дзибан и безусловно приведет страну к еще одной мировой войне. Они жаждут нового жизненного пространства. Они считают, что это воля императора и такова судьба Японии. Я не хочу сказать, что все это произойдет на следующей неделе или даже в следующем году, но для Дзибана это не имеет значения. Они терпеливы. Жители Запада не такие. На это-то и рассчитывает Дзибан. Через тридцать, через сорок лет разве сможет кто-нибудь вспомнить, что была такая группа министров? Вряд ли. Вот тогда и придет их время. Если я не буду в силах помешать им.
— Через сорок лет? — Филипп не верил своим ушам.
— Да, Досс-сан. В нашем мире это не более чем вздох. Это ничто. Этому вам еще предстоит научиться.
Филипп долго смотрел на Дзэна Годо. Наконец он произнес:
— Мне не нужны деньги.
— Тогда что же вам нужно? — пытливо спросил Дзэн Годо. Не дождавшись ответа, он сказал:
— Я думаю, вы простите меня, но кое-что вы все-таки хотите, я в этом уверен. Однако совесть заставляет вас отказываться. Поверьте, Досс-сан, незачем принимать решение прямо сейчас.
— Я не хочу этого.
— Но однажды, — сказал Дзэн Годо, — вы захотите.
* * *
Когда Дзэн Годо покинул их, Митико еще долго оставалась с Филиппом.
— Существуют некоторые особые обстоятельства, и отец хочет, чтобы ты во всем разобрался, — сказала она. Под пепельно-серым кимоно у нее было снежно-белое нижнее кимоно. Но цвет был теплым: сквозь ткань пробивался жар ее упругого смуглого тела.
— Не понимаю, — сказал Филипп, когда пепельно-серый шелк скользнул к ее ногам. — Не может быть, чтобы он имел в виду именно это. Ты же замужем.
— Брак с Нобуо Ямамото, старшим из сыновей Ямамото, был нужен отцу, а не мне, — сказала она. Филипп пристально смотрел на нее.
— Он тебя заставил?
— Заставил меня? — Митико не поняла вопроса. — Он подготовил брачный договор. Это расчет. Это сделка. Семья Ямамото создает целую сеть компаний, специализирующихся на тяжелой промышленности. Когда мой отец был главой банка «Ниппон», он начал создавать местный банк, который со временем станет основой концерна Ямамото. Именно так закладывается будущее Японии, считает отец. Правительство указало, какие именно отрасли промышленности должны развиваться в первую очередь. Чтобы оживить производство и заинтересовать промышленников, банк «Ниппон» через свои местные отделения предоставляет займы на очень выгодных условиях. Однако развитие новых отраслей промышленности требует времени. Деньги иссякают слишком быстро. Мой отец понял, что, раз начав ссужать деньгами новые компании, местные отделения банков будут и дальше вынуждены это делать.
— Чрезмерное кредитование, так отец это называет. Потому что в конце концов кредит станет настолько большим, что компания практически будет принадлежать предоставившему его банку. Это произойдет и с компанией Ямамото. С той лишь разницей, что благодаря прозорливости отца банк уже будет принадлежать ей.
Услышать предсказание будущего Японии из уст изысканной полуобнаженной женщины — в этом было что-то от древних мифов. На мгновение Филипп представил себя странствующим мифическим героем, встретившим в конце пути знаменитую прорицательницу. Он вспомнил, как впервые увидел Митико — в тумане на развалинах храма Кэннон. И это лишь усиливало то мрачное мистическое воздействие, которое она оказывала на него. Как будто она сама восстала из пепла храма, как будто она была воплощением душ тех, кто сгорел в огне бомбежки, тех, чьи крики он слышал.
— В конце концов, — с трудом выдавил Филипп, — ты станешь богатой женщиной.
— Деньги, — презрительно сказала Митико. — Если бы деньги не означали власть, они бы меня просто не интересовали.
— У Нобуо Ямамото будет власть, — сказал Филипп.
— Нет, — ответила Митико. Она так непринужденно двигалась в своем снежно-белом нижнем одеянии, что Филипп не мог отвести от нее глаз. — У него будут деньги. Он не понимает, что такое власть. Нобуо не знает ни как приобрести ее, ни что с ней делать, когда она у него будет. Он жаждет денег, чтобы устраивать вечеринки для своих деловых знакомых, чтобы обеспечивать всех девочками, чтобы они могли напиться, а их ласкали, нянчили и баловали, как грудных детей. «Агу-агу, — говорю я Нобуо, когда он возвращается утром с таких вечеринок. — Я обращаюсь к тебе на твоем языке, ты меня понимаешь?»
У нее были такие красивые плечи, такая изящная шея. Под шелком кимоно ее небольшие острые груди вздымались и опадали в такт ее дыханию. У нее была такая тонкая талия, что, казалось, он мог бы обхватить ее пальцами. Раздетая, она выглядела маленькой и беззащитной.
— Приумножение власти, — продолжала Митико, — будет моей заботой. Подозреваю, что отец и не догадывается об этом, но именно он научил меня, как обращаться с властью.
Пугающе желанной.
— Ты хочешь меня? — прошептала Митико. Свет лампы золотой нитью отражался в ее угольно-черных волосах. Филиппу стало трудно говорить.
— Я бы не был мужчиной, если бы не хотел.
— Вот то, что мне нужно, — сказала Митико, вставая. — Мужчина. А не ребенок.
Когда она встала, шелковые складки скользнули вниз. Тени ласкали ее сильные бедра и сгущались у лона, пряча от Филиппа этот сокровенный треугольник.
— Ты должен желать того, что я могу дать, — сказала Митико, идя к нему с врожденной грацией, натуру которой можно было бы определить лишь словом «порочная». — Но и в желании ты должен быть щедрым. — Мгновение, которое Митико стояла над ним, прежде чем склонить колена, тянулось так долго, что Филипп чуть не сошел с ума. — Наверное, мы эгоисты, если остались тут наедине, хотя и ты и я в браке. — Она опустилась перед ним на колени. Свет отражался в ее глазах. — Но мне не нужен еще один эгоист. Я и сама не хочу быть эгоисткой.
Митико расстегнула манжеты и манишку его сорочки, раздвинула полы.
— Скажи мне, Филипп-сан, может ли самозабвение заменить любовь? — Ее ладони скользнули по его плечам, вниз по рукам, вот уже рубашка упала, прикрыв его колени. — Веришь ли ты, как верю я, что это чувство может облагородить вожделение?
— Я верю в то, что мы делаем.
Она хихикнула.
— В самозабвенное стремление моего отца построить лучшую Японию? — Ее пальцы расстегнули пряжку, вытащили ремень, принялись за молнию на брюках. — Или в наше самозабвенное стремление друг к другу?
Митико отодвинула рубашку Филиппа в сторону.
С нею Филипп чувствовал себя, будто пьяный. С той самой ночи, когда он затянул проволоку на шее Дзэна Годо, и его руки обагрились кровью недавно убитого животного, Филипп испытывал ощущение свободы, от которого голова шла кругом.
Он опять ушел в подполье. Перешел из одного подземного коридора в другой. Только теперь по-настоящему начнется та игра, которая уже давно пленяла его, владела его мыслями. Теперь он мог быть одновременно и дичью, и охотником. Это была та уникальная возможность, к которой Филипп стремился всю жизнь.
«Когда я вернусь с Кюсю, — говорил ему отец Митико, — я уже не буду Дзэн Годо. Дзэн Годо мертв, так ведь, Досс-сан? Вы убили его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57