Вместо этого я очнулся.Мне не сразу удается осознать, где я и что находится у меня перед глазами. Единственным, за что я мог уцепиться в охватившем меня смятении, была мысль о стене.Это замечательная стена. Я строю ее сам, медленно и аккуратно продвигаясь шаг за шагом. Я не спешу, смысл стены в ее сооружении, и она потихоньку растет — ровная, прочная и незыблемая. По окончании работы она будет в два фута толщиной и в десять — высотой и огородит задний двор моего дома сплошной линией с трех сторон, следовательно, туда можно будет попасть только через дом. Я работаю над стеной уже год, с перерывом на самое холодное зимнее время, и сейчас она уже достигает двух футов в высоту по всему периметру. Может показаться, что дело продвигается слишком медленно, а вот мне иногда кажется — слишком быстро, потому что я понимаю — придет день, стена будет закончена, и чем тогда я стану заниматься?Я повернул голову — на уме у меня все еще была стена, — постепенно различая кое-какие детали комнаты, в которой я находился. Но тут ко мне вернулась память, и я вспомнил, где я, почему и все, что со мной случилось, — падение, летящие мне навстречу ступени, сухой хруст в предплечье.Моя рука. Я попытался ею пошевелить, но не смог, казалось, будто к ней привязаны тяжеленные гири. Тогда я приподнял голову и увидел гипс, наложенный почти от самого локтя до середины пальцев. А моя голова — она ныла от противной, одурманивающей мозги боли — была забинтована.Итак, он меня подловил. Не успел я приехать, как получил от него приветствие. А ведь я уже был предупрежден о нем.А он? Может, и его обо мне предупредили? Может, он знал, кто я и зачем приехал в “Мидуэй”? Или несчастный случай не был подстроен именно для меня? Такое казалось более вероятным, во всяком случае, я предпочел в это поверить.Сильно ли мне досталось? Свободной рукой я ощупал голову под бинтами. В двух местах с правой стороны чувствовалась резкая боль, но не было ничего действительно серьезного. Вероятно, просто порезы и кровоподтеки.Рука? Сломана, это ясно. А другие повреждения?Сесть оказалось на удивление легко, но в ту же секунду меня словно окатило волной ослепляющей боли. Я посидел, чуть наклонив голову, полминуты или около того, пока боль не утихла, а затем произвел инвентаризацию собственного тела.На правом колене обозначилась сильная ссадина. С правой стороны болели ребра. А еще голова и рука — вот, кажется, и все мои повреждения."Удивительно, что я не чувствую себя куда хуже, — подумал я, но потом увидел отметину от укола на левом локте. — Ну конечно, меня осматривал врач — об этом говорил наложенный на правую руку гипс, — и он, вероятно, вколол мне снотворное. Во время сна я пошел на поправку”.Сколько же сейчас времени? В комнате горел торшер, а за окном было темно — значит, уже больше девяти вечера, а когда я свалился с лестницы, было около полудня. Часы у меня забрали, всю одежду тоже, и я мог только строить догадки.Хотелось есть. Вопрос о времени напомнил мне о том, что я проголодался. Пустой желудок, а вовсе не чувство долга, заставил меня выбраться из кровати.Все движения отдавались в голове, но, двигаясь медленно и осторожно, я умудрился удержать боль на уровне глубоко упрятанного раздражения. Свесив ноги с кровати — на мне были только пижамные брюки, — я осторожно встал.Ох! А я не так силен, как думал, лежа в кровати. Держаться на ногах — нелегкое дело. Я постоял минуту, прислонившись к стене, пока не прошло легкое головокружение, а потом медленными шажками пересек комнату и подошел к комоду, стоявшему у противоположной стены, — там лежали мои часы.Двадцать минут пятого. Утра? Я поднес часы к уху — они тикали. Я проспал почти семнадцать часов. Не удивительно, что проголодался.Одевался я с большим трудом. И дело не только в том, что при каждом неосторожном движении я вздрагивал от боли, у меня были проблемы с пальцами правой руки, от которых я никак не мог добиться толку. Они выступали из гипсовой повязки, но не хотели меня слушаться. Застегнуть брюки было довольно сложно, справиться со шнурками еще сложнее, так что, когда я ослабил чертовы узлы на ботинках, голова уже разболелась на всю катушку. Я сел на стул у письменного стола и подождал несколько минут, пока не почувствовал себя немного лучше, а затем встал и продолжил одеваться.Надеть рубашку было невозможно, поэтому я влез в пижамную куртку, оставив болтаться пустым правый рукав и неловко застегнув пуговицы левой рукой.Я привез с собой маленький фонарик-карандаш и, прежде чем выйти из комнаты, запихнул его в карман брюк. Когда я наконец открыл дверь, было четверть шестого. Я одевался больше получаса.В коридоре горел свет. Я закрыл за собой дверь и постоял с минуту, прислушиваясь. Поздно ночью эхо стало приглушенным, затаилось, будто маленькая птичка, залетевшая на чердак.На этот раз я легко нашел лестницу. Там было пусто и тихо. Наверху и внизу горели лампы под круглыми стеклянными абажурами. Я вытащил карманный фонарик, включил его, неуклюже уселся на верхнюю ступеньку и тщательно осмотрел плинтус с обеих сторон. Слева я не увидел совсем ничего, а справа с трудом различил маленькое отверстие, где недавно был гвоздь или болт.Итак, мое предположение было верным. Он привязал что-то вроде проволоки или бечевки наверху лестницы, как раз на уровне лодыжек. Я отчетливо помнил, как мою лодыжку что-то держало.Он сильно рисковал. Он поставил ловушку среди бела дня — ее там не было, когда мы с Джерри Кантером поднимались наверх — и ждал, стоя неподалеку, пока кто-нибудь в нее не попадется, чтобы потом убрать улики — проволоку и гвозди.Это была уже пятая ловушка, и он пока ни разу не повторился. Первой был стол, который рухнул в столовой, задев ноги двух сидящих за ним женщин и ошпарив обеих горячим кофе. Вторая сработала, когда один из обитателей дома открыл редко используемую кладовую, и металлическая ось от кровати, длиной шесть футов, которая была прислонена изнутри к двери, ударила его по лицу, рассекла рот и выбила два зуба Третьей ловушкой был балкон, на который выходила комната одной из женщин, — он обрушился, когда она стояла на нем и наблюдала за игрой в футбол внизу на лужайке. В результате женщину отвезли в местную больницу со сломанной шеей и тремя сломанными ребрами, не считая других ушибов. А четвертая — это ступенька стремянки, которая подломилась, когда на ней стоял один из обитателей дома и чинил водосточную трубу. Мужчина упал и сломал ногу.Именно эпизод со стремянкой и подвел злоумышленника: убирая стремянку, другой постоялец заметил, что ступенька подпилена, и сообщил об этом доктору Камерону. Они осмотрели балкон и обнаружили, что к его падению тоже кто-то приложил руку. Доказать, что ось от кровати была умышленно прислонена к двери в опасном положении возможности не было, а рухнувший стол давно выбросили, но улик третьего и четвертого “несчастных случаев” было достаточно, чтобы заставить доктора Камерона что-то предпринять.Он решил обратиться ко мне. С большой неохотой я дал согласие приехать сюда под видом нового постояльца, чтобы выяснить, кто это делает, но тут же сам стал жертвой номер пять.Единственным моим утешением было то, что пока еще никто не становился жертвой дважды. Правда, это было слабым утешением, поскольку большая часть ловушек срабатывала по чистой случайности. Кто угодно мог открыть дверь той кладовой или спускаться по этой лестнице. Полдюжины жильцов вполне могли воспользоваться стремянкой. Тому, кто подстраивал ловушки, видимо, было все равно, кто в них угодит.Легкий шум заставил меня поднять голову Я все еще сидел сгорбившись на верхней ступеньке, держа фонарик, луч которого был направлен на отверстие в плинтусе, — моя бесполезная правая рука находилась под пижамной курткой, — и от этого шума у меня волосы встали дыбом. Меня снова столкнут? Переживу ли я два таких падения за один день?Я увидел черные теннисные туфли, черные хлопчатобумажные рабочие брюки. Мне захотелось вытащить правую руку и ухватиться ею за стену, за ступеньку — за что-нибудь, что могло бы меня поддержать. Чтобы рассмотреть этого человека получше, пришлось бы повернуться и откинуть голову назад, зависнув над зияющей пропастью лестницы, а мне очень не хотелось этого делать.Мягкий голос произнес:— Вы что-то потеряли?Мои ноги опирались о вторую и третью ступени. Я стал поднимать глаза — выше, выше, по вытянутым в коленях черным рабочим брюкам, выцветшей фланелевой рубашке, открытому черному шерстяному кардигану — и, сощурившись, увидел круглое, любопытное лицо с кроличьим выражением. Он носил очки в тонкой металлической оправе, за очками были глаза — белесые и водянистые. Маленькие и мягкие руки безвольно свисали по бокам.— Да, потерял, — ответил я, судорожно соображая, что я мог бы потерять. — Кольцо, — произнес я наконец и поднял левую руку, в которой по-прежнему держал фонарик, — на ней не было кольца. — Я уронил его, когда падал.— Тогда надо искать внизу. — В его голосе не было подозрения, просто любопытство. Идеальный зритель, дружелюбный, в меру заинтересованный, в меру безучастный.— Наверное, да. — Я с трудом встал на ноги — он не предложил мне свою помощь — и поднялся на две ступени вверх, на лестничную площадку, где почувствовал себя в большей безопасности. У меня не было представления о том, кто это может быть. Обнаружив, что подозреваемый убийца семерых человек Джерри Кантер смахивает на шустрого, невысокого подростка, я решил больше не строить догадки на основе досье. Но кем бы он ни был и какой бы располагающей ни была его внешность, он мог оказаться изобретателем ловушек, и в его присутствии я чувствовал себя не в своей тарелке.Кроме того, я понимал, что должен все ему объяснить. Мне не хотелось, чтобы у постояльцев возникли какие-то подозрения. Пока только доктор Камерон, я да еще постоялец, обнаруживший подпиленную ступеньку, знали о том, что несчастные случаи не были случайными.— Я проснулся и почувствовал, что очень проголодался. Вот я и подумал, пойду и поищу... поищу свое кольцо.— Его наверняка кто-нибудь уже нашел, — воскликнул он. — Кольцо отдадут доктору Камерону.— Не припрячут?— Украдут? — Его шокировала сама эта мысль. — Здесь — никогда. Не в “Мидуэе”, нет! Знаете, здесь все совсем не так, как во внешнем мире.— Верю, — сказал я. — Но неужели здесь не бывает мелких краж?— Как можно! Вам следует рассказать об этом на групповой терапии. — Он произнес это как нечто само собой разумеющееся, словно я просто забыл о такой возможности. — К тому же, — продолжал он, — воровство — это признак того, что вы не чувствуете себя в безопасности. А кто не чувствует себя в безопасности, живя в “Мидуэе”?Кто? Я, например. Но этого я не сказал.Однако теперь, прочитав в глазах этого маленького человечка безусловное доверие ко всему, что касалось “Мидуэя”, я наконец понял, почему доктор Камерон так настаивал на соблюдении секретности. “Мидуэй” был раем для людей, которые недавно вышли из лечебниц для душевнобольных и по той или иной причине не чувствовали себя в состоянии сразу же окунуться в водоворот жизни. Слабые и легко ранимые, они нуждались в ощущении собственной безопасности. И “Мидуэй” давал им такое ощущение. Если бы они узнали, что за каждой дверью, под каждым столом, в каждой комнате, быть может, кроется смертельная ловушка, что стало бы с их недавно обретенной психологической стабильностью? Особенно если бы им сказали, что преступник — это один из них и все они в равной мере находятся под подозрением.Поэтому я не стал возражать своему собеседнику, а просто сказал:— Вы и сами рановато поднялись.— О, я сплю очень мало, — отвечал он. — Я как раз спускался в кухню, чтобы перекусить. Можно, я пойду с вами?— Было бы замечательно. Я понятия не имею, где кухня.— А я знаю этот дом вдоль и поперек. Пойдемте, я вас провожу.Я пропустил его вперед, и он стал беспечно спускаться по лестнице, свято веря в безопасность “Мидуэя”. Я приготовился разыграть внизу небольшую сценку, поискав несуществующее кольцо, но он, не задерживаясь, открыл дверь и прошел дальше.Когда мы шли по коридору первого этажа, с его нескончаемыми поворотами, я сказал:— Кстати, меня зовут Митчелл Тобин. Я прибыл только сегодня.— Знаю, вы приехали на такси. Я видел, как вы подъезжали. Тобин, вы сказали?— Да. Пожалуйста, зовите меня Митч.— А меня называют Дьюи. Что-то вроде прозвища.— Очень приятно, Дьюи.Он рассеянно улыбнулся и продолжил путь.Кухня оказалась большой и старомодной, хотя все оборудование было новеньким. Описывая “Мидуэй”, доктор Камерон кое-что рассказал мне о его финансовом устройстве. Люди, живущие здесь, не платили ничего — финансирование осуществлялось за счет инвестиционного фонда плюс небольшая субсидия, предоставляемая в рамках Федеральной программы здравоохранения, образования и социального обеспечения. Фонд был владельцем здания и сдавал его за доллар в год доктору Камерону, которому и принадлежала идея создания этого заведения. Современные — бытовые приборы, без сомнения, были установлены фондом семь лет назад, при покупке этого здания.Дьюи выразил желание приготовить что-нибудь для нас обоих и поинтересовался, чего бы мне хотелось. Время было слишком ранним для завтрака, а для обеда и ужина — и вовсе не подходящим. Я спросил у Дьюи, что он собирается есть, и он ответил — яичницу. Что ж, мне это тоже подойдет, хорошо и то, что наша еда будет приготовлена вместе. У меня не было причин подозревать именно Дьюи — если не принимать во внимание то, что он шатается по дому в пять утра, — да и “несчастные случаи” пока не были связаны с отравлением пищи. Однако само пребывание в этом доме среди бывших душевнобольных заставляло меня соблюдать осторожность, почти граничащую с паранойей.Пока Дьюи суетился на кухне, явно наслаждаясь этим, я наблюдал за ним и пытался вычислить, кем он мог быть. Ни одного из постояльцев не звали так, ни один из них не носил имени, которое легко переделывалось в Дьюи. Были три подходящие кандидатуры — остальных я исключил по признаку пола или возраста, — но, видимо, сузить этот круг еще больше мне не удастся. И конечно же показалось бы странным, если бы я стал настаивать на выяснении его полного имени. В свое время я и так все узнаю.Яичница оказалась вкусной, и кофе тоже. Я ел левой рукой, и мне пришлось позволить Дьюи намазать масло на мои тосты, когда он застенчиво предложил это сделать. Он был рад возможности с кем-то поболтать, но вместе с тем почему-то опасался, что его знаки внимания могут быть неприятны мне. Говоря о “Мидуэе”, он становился разговорчивым и оживленным, но, касаясь других тем, смущался и запинался.Я поддерживал разговор, задавая те вопросы о “Мидуэе”, ответы на которые уже знал от доктора Камерона. Было понятно, что Дьюи любит “Мидуэй”, но когда я спросил, сколько времени он тут живет, последовал неопределенный ответ. Я знал, что правила этого заведения не разрешали никому задерживаться здесь дольше шести месяцев — из-за ограниченного количества мест, а главным образом, для того, чтобы никто из обитателей “Мидуэя” не привязался к нему слишком сильно, так сильно, что потом не смог бы отсюда уехать, — и мне было интересно, когда Дьюи предстоит расставание с “Мидуэем”. Я сомневался, что он легко перенесет отъезд.У меня сложилось впечатление, что ему не долго этого ждать, поскольку он объяснил мне: “Я действительно рад случаю поболтать с новичками, когда они сюда приезжают. Можно сказать, что я здесь старожил, и поэтому я могу ответить на их вопросы, на что у доктора Камерона порой не хватает времени”.Стал бы такой человек, как Дьюи, к концу своего пребывания в “Мидуэе” ревновать к тем, кто будет здесь жить и после того, как он уедет? А что, если он решил наказать их за то, что они могут остаться, а он нет? Я не знал, сколь убедительным показался бы подобный мотив самому Дьюи: он здорово меня озадачивал. Впрочем, мотив преступления наверняка противоречит здравому смыслу — в голове у меня крутилась мысль о каком-то возмездии, — а такие мотивы гораздо труднее устанавливать.Когда с завтраком было покончено, Дьюи заверил меня, что позаботится о посуде. У меня не было иного выбора, как согласиться. Если бы я мог действовать двумя руками, то настоял бы на том, чтобы помочь ему, но при сложившихся обстоятельствах я едва ли мог быть полезен на кухне. Он предложил проводить меня до лестницы, но я ответил, что попытаюсь найти ее самостоятельно. Кроме того, мне было интересно немного побродить по дому. Когда я уходил, он начал мыть посуду.— До встречи, — сказал я.— Я буду здесь, — отозвался он через плечо. Я покинул кухню и прошелся по коридорам, иногда попадая в тупик, но чаще обнаруживая в конце концов, что один коридор переходит в другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19