Почти в то же время в отдаленной провинции при поддержке правительства была выдвинута кандидатура нового президента, и весть об этом распространилась повсеместно обычным путем, «с молниеносной быстротой», как восторженно писали дружественные газеты, восхваляя несравненные достоинства кандидата, «представителя молодежи и, следовательно, прогресса, деятельного гражданина, что доказал он, управляя своей провинцией, либерала, чуждого лицемерию и интригам, человека терпимого, который объединит все провинции, общественные круги, религии и партии страны», которого поддержат в будущем, так же как и теперь, «все самые здоровые и жизнеспособные силы, все молодые люди с мужественным сердцем и высокими патриотическими стремлениями».
– Дорогу молодым! – взывали кругом, как некогда взывал в Лос-Сунчосе де ла Эспада.
Буэнос-Айрес – провинция, а не город – отстаивая свою гегемонию, уже почти мифическую, решил противопоставить нам других кандидатов, привлечь на свою сторону общественное мнение, подняв как знамя славные патрицианские имена и среди них имя выдающегося политического деятеля, который мог рассчитывать на голоса внутренних провинций, ибо в момент решающей борьбы принял, подобно многим другим, их сторону против своей собственной провинции и, как выяснилось впоследствии, оказался прав.
Однако же, если все начальники полиции и все власти действовали так же, как я, то бояться было нечего; власть у нас не вырвут ни силой, ни хитростью. В этом я убедился, когда Камино был избран губернатором, а Касиано Корреа, старый друг татиты, – вице-губернатором. Почти все протоколы были, по обыкновению, опротестованы, но выборы прошли без особого сопротивления или, как сейчас говорится, «в установленном порядке». Как же мы этого добились? Да очень просто. Подготовили заблаговременно списки жителей и избирателей, позаботились о том, чтобы счетчиками голосов были наши люди, и договорились с провинциальными и федеральными судьями на случай судебного разбирательства. В то время лишь один-единственный судья осмелился бросить вызов власти, но потерпел полное поражение, хотя теперь все мы считаем его образцом гражданина и многие из нас содействовали тому, чтобы увековечить в мраморе его память.
Надо ли после всего этого говорить, что наш кандидат в президенты одержал победу?
Не буду также рассказывать о настоящем исходе из родной провинции его земляков, которые наводнили столицу республики в полной уверенности, что вместе с ним победили и они. Мне самому хотелось отправиться в столицу, и я бы поехал, принадлежи я к его провинции или его приближенным. «Главное, иметь полезные знакомства», – говаривал татита. Однако необходимо было выждать, я был слишком далек президенту, а никогда не надо торопить судьбу или даже игру, пока не придет подходящий случай. И снова, как всегда, напряженная работа во время выборов сменилась отдохновением и наступила для меня спячка повседневной провинциальной жизни.
Сейчас полезно было предаться безмятежному покою. Разве не пережили мы долгий период волнений, столь бурных, что я совсем не мог посещать дом Бланке едва находил время для встреч со старыми приятельницами и даже вынужден был на время прервать игру в Прогрессивном клубе, отказаться от охоты, пикников и многих других приятных развлечений?… Что ж! Вернемся к прекрасной эпикурейской жизни, пока не пришел час броситься на штурм большой столицы, настоящей и единственной.
Однажды Камино спросил у меня, словно эта мысль неожиданно пришла ему в голову:
– Когда «кончает» Васкес?
– Кажется, через несколько месяцев.
– Надо об этом подумать.
– О чем?
– О выборах. Надо решить, кого выбирать.
– Да того же Васкеса!
Он посмотрел на меня сначала сердито, потом спокойно и наконец с насмешкой:
– Нет… Его в Лос-Сунчосе не любят…
V
Простодушие Васкеса стоило глупости Камино. Пренебрегая театральным эффектом, скажу заранее, что Васкес просидел на своей депутатской скамье не дольше, чем Камино в кресле губернатора. Васкес – потому что этого не хотел Камино, а Камино потому… что станет ясно из последующих строк.
Бывший президент, как проницательный, дальновидный человек и знаток человеческого сердца, принял свои меры, дабы все возможное время и в возможно большей степени сохранять свое влияние, наивно полагая, будто при нашей помощи будет править из-за кулис, а нового президента превратит в свое доверенное лицо. Так или иначе, после первых же попыток он убедился, что инструмент ему не подчиняется, и, поскольку надо «петь хорошо или не петь вовсе», почел за благо на время устраниться от всяких дел. Но некоторые простачки, большие католики, чем сам папа римский, упоенные полученной от него властью, решили, что власть эта принадлежит им неотъемлемо и отменить ее может лишь тот, кто ее даровал; они начали «выбрыкивать» против нового президента, не выполняя с должной покорностью его желаний, как будто ни прямо, ни косвенно от него не зависели, как будто он не мог сбить их с ног одним ударом. Таким дурачком был и мой губернатор, герой знаменитой фразы: «Держитесь поближе к Камино!»
Виной всему была его глупость. Наша провинция постепенно замирялась, и оппозиция, сдерживаемая железной рукой, в конце концов признала свое бессилие и прекратила борьбу, ограничиваясь суровой, но безвредной критикой «официальных властей» в узком кругу, на частных сборищах или же в своих газетах, имевших ничтожное распространение. К тому же тюремная охрана, линейный батальон, сформированный несколько лет назад – кажется, по моему наущению, – а также отряд полицейских и пожарных, – эти уж наверняка организованные и вышколенные мною, ведь мы, креолы, рождаемся военными, – составляли внушительную силу, которая обеспечивала нерушимую устойчивость власти. Следовательно, какая бы то ни было вылазка могла привести лишь к устранению или смене отдельных лиц, но никогда не могла изменить режим. И оружие это было в моих, почти исключительно в моих руках!
Когда я отдал себе в этом отчет, воображение мое нарисовало… Но к чему описывать мечты, которые собственный мой разум отвергал, едва они зарождались. Перейдем к фактам, ибо значение имеют только они.
Губернатор соседней провинции, более строптивый, чем Камино, вызвал недовольство президента, и вскоре нашлись люди, постаравшиеся дать мне понять, как будет он мне благодарен, если я помогу ему изменить обстановку. Мне нетрудно было установить особую близость этих людей к президенту и подлинный источник их предложений; не сомневаясь ни минуты, я организовал отряд из тюремной охраны и полицейских, переодетых в штатское. К сожалению, я не мог командовать ими лично, не нарушая основ «независимости провинций», но один из моих друзей, депутат, бывший редактор «Тьемпос» Улисес Кабраль, мой секундант на дуэли, взялся заменить меня и действовать так, как действовал бы я сам. Желаемая замена губернатора произошла почти без кровопролития, при энергичной поддержке национального правительства, и я узнал, что президент высоко оценил меня и благодарен за сотрудничество, хотя нигде не упоминал о нем.
Теми же путями, весьма конфиденциально, мне сообщили, что губернатор Камино, мой собственный губернатор, уже не персона грата и что в высших сферах с удовольствием увидели бы на его месте вице-губернатора Корреа, которому больше доверяют как горячему патриоту, человеку преданному, способному и, главное, не дискредитировавшему себя в глазах общества. Должен признаться, что Корреа как мыслитель и деятель вряд ли стоил больше Камино. Но мне незачем было притворяться глухим, и я с первого же слова понял, чего от меня ждут: я должен был «поджечь фитиль», то есть найти предлог, чтобы выставить губернатора за дверь, по возможности не нарушая порядка и, во всяком случае, без революции. Небольшое «волнение» было так или иначе необходимо, потому что едва ли Камино просто за здорово живешь откажется от своего поста.
Вскоре он сам дал мне повод открыть военные действия, ибо, по справедливому латинскому выражению, Юпитер ослепляет того, кого хочет погубить. Вот как все это произошло: бездействие оппозиции и кое-какие сильно раздутые проступки моих людей, которых враждебная пресса именовала «преторианской гвардией», привели к тому, что губернатор счел нужным «нормализовать положение». Он потребовал, чтобы я наказал одного комиссара, который надавал пощечин некой известной особе, позволившей себе покритиковать его промах – кажется, бегство пойманного с поличным скотокрада.
– Если мы примемся за такие дела, губернатор, то вскоре останемся без полиции, – ответил я ему очень серьезно.
– Но посмотрите, друг мой, что обо мне пишут в в газетах Буэнос-Айреса. Это несправедливо. Даже друзья нападают на меня.
– Не обращайте внимания. Губернаторам к таким вещам пора привыкнуть. Подумайте сами! Не будь этого предлога, придумали бы другой, и все равно вышло бы то же самое…
– Но я не желаю, чтобы людей избивали… без необходимости.
– Э, не огорчайтесь! Оставим этого комиссара на его посту. Он настоящий тигр и еще может нам пригодиться.
– По крайней мере, переместите его. Пошлите в деревню, пока не утихнет шум.
Я пожал плечами.
– Так дела не делаются. Пусть терпят… Сегодня мы позволим оппозиции выбросить на улицу комиссара, завтра мы не сможем помешать им прогнать губернатора. Нельзя проявлять такую слабость!
Он ничего не ответил, не настаивая больше на наказании мнимого преступника; но мне он не простил – и не столько мое неповиновение, сколько откровенность. Таковы они всегда: человек не смеет забываться, как бы ни был он им полезен! В данном случае плохо пришлось не мне, а ему. Я вел свою игру, внося беспорядок в дела правления, и готовил ему ловушку. Он был настолько слеп, что попался в нее, как дурачок. Некоторые признаки, кое-какие проверки, отдельные фразы, а главное, охлаждение со стороны людей наиболее близких к губернатору явно показывали, что Камино готовит мне замену.
– Ах, так? Ну, мы еще поглядим, чья возьмет!
Теперь я сблизился, причем не таясь, а скорее выставляя это напоказ, с вице-губернатором, доном Касиано Корреа, старым развратником, обжорой, игроком и скупердяем, в чьем хилом, щуплом и ничтожном теле таилась самая тщеславная и порочная душонка. Хотя он и не был полностью посвящен в суть интриги, я решил польстить его тщеславию, намекнув, что слабости Камино уже начинают, по-моему, вредить ему как губернатору и вполне возможно, что сам президент республики вмешается и лишит его поста, на котором он играет столь незавидную роль.
– Он ведет партию нашей провинции к расколу, ослабляет, будоражит ее. Это никуда не годится. Узнай об этом президент, он его живо поставит на место, можете не сомневаться, Корреа.
– Но каким образом? – спросил Корреа, желая, чтобы я высказался до конца.
– Так же просто, как сделал это в других провинциях: произведя в случае необходимости переворот. А разве мы сами не готовы…
– Верно, верно! – прервал он меня. – Теперь все дело в том, чтобы дать знать президенту.
– Можете уведомить его через кого-нибудь из друзей. Если только он сам уже все не узнал…
Я довел Корреа до того, что он спросил, сможет ли на меня рассчитывать «в случае чего».
– Безусловно… Впрочем, с одним условием. Губернатор Камино обещал сделать меня депутатом при ближайшем обновлении конгресса.
Это была неправда, и Корреа мне ничуть не поверил, но все же торжественно обещал, что, «если это будет от него зависеть», я стану депутатом конгресса. Он начал интригу и, надо сказать, провел ее великолепно, добившись, что президент понял необходимость «протянуть руку» вице-губернатору, после того как получил тысячу более или менее правдивых донесений, согласно которым Камино хотел «ссадить его с коня», как говорили в наших местах, и готовился решительно выступить против него в надежде на «возвращение бывшего». Как будто это было возможно! Однако президент оказался легковерен, он боялся даже тени своего предшественника, его окружали продажные царедворцы, и он считал нужным уничтожать не только открытых врагов, но и возможных. Он был помешан на единстве в духе Наполеона III, с которым все его сравнивали. И вот президент стал, к великому удивлению Камино, до той поры не боявшегося притеснений, всячески проявлять свое неудовольствие; то он задерживал нужные Камино финансовые операции под предлогом, что Национальный банк якобы ограничивает расчеты с его личными друзьями, то показывал другими, прямыми или скрытыми, способами, что губернатор утратил милость президента и престижем больше не пользуется.
Поскольку ничто не проходит незамеченным, многие отвернулись от губернатора, подобно тому как отвернулись от меня при первой моей с ним стычке, и начали тянуться ко мне, словно хозяином положения стал я. Дон Касиано Корреа, у которого тоже был свой Двор, себя не помнил от радости и не мог дождаться прихода к власти.
Во всей этой неразберихе Камино так и не нашел мне заместителя. Только самые презираемые и никчемные люди могли принять пост, на котором не продержались бы и нескольких месяцев, настолько всем была ясна воля президента.
Нашелся лишь один достойный человек, который принял бы назначение на известных условиях: Педро Васкес. Об этом я услыхал много позже из его собственных уст. Губернатор предложил ему пост начальника полиции.
– Я согласился бы, если бы вы меня назначили, – сказал Васкес, – но вы меня не назначите.
– Как так не назначу! А кто может мне помешать? Хватит с меня Гомеса Эрреры, и так он уже испортил мне отношения с президентом, а вице-губернатор только поддакивает ему.
– Тогда можете меня назначать, при условии, что вы мне разрешите, во-первых, распустить тюремную охрану, она не нужна и противоречит конституции…
– Вы с ума сошли!.. – воскликнул Камино. – Распустить тюремную охрану! Да это все равно, что предложить мне подать в отставку.
– Я на это смотрю иначе. Для поддержания порядка вполне достаточно полиции, а в армии провинция не нуждается, порядок поддерживают при помощи законности, а не вооруженной силы. Кроме того, такой шаг заметно поднимет авторитет правительства. Что касается других условий…
– Хватит и этого, – прервал его губернатор. – Уж лучше сомневаться, отставит или не отставит меня национальное правительство от власти, чем быть уверенным, что оппозиция вышвырнет меня вон. Нет, вы положительно сошли с ума, друг мой Васкес!
Рассказывая мне об этом, Васкес добавил:
– Я знал, что падение его неизбежно. Самое большее, чего мог добиться Камино, это пасть en beautй, как говорят французы, или «красиво», как говорим мы. Но сейчас о красоте никто не заботится, а «один день жизни – тоже жизнь», по выражению наших земляков. За лишние двадцать четыре часа у кормила многие готовы на осмеяние и позор, не понимая в своем опьянении властью, что такой конец все равно их ожидает.
Пророческие слова Васкеса можно было применить впоследствии ко многим президентам республики. Дети и безумцы глаголят истину…
VI
Интрига, задуманная в верхах государства, энергично поддержанная мною и очень робко вице-губернатором Корреа, вскоре должна была принести плоды, так как президент твердо решил избавиться от губернатора, который не был предан ему всецело. Но неожиданный случай сделал все наши труды ненужными, настолько упростив достижение цели, что мы могли бы, и вовсе бездействуя, получить те же результаты. Единственная разница была в том, что победа, подаренная судьбой, морально обошлась нам значительно дороже, чем наш терпеливо и искусно подготовленный план, о котором незачем рассказывать, поскольку он не был осуществлен. Случай бывает не слишком ловок и обычно разрубает гордиевы узлы, не заботясь о последствиях. Но перейдем к делу.
Однажды вечером я сидел в Прогрессивном клубе, играя в карты с постоянными моими партнерами, когда в гостиной появился помощник губернатора Крус и сообщил мне, что Камино хватил апоплексический удар и, по-видимому, он уже умер. Доктор Орланди, которого вызвали немедленно, не подал никакой надежды – по его мнению, смерть наступила мгновенно.
– Где он? Дома?
– Нет! И в том-то и ужасть!
Верный своим плебейским нравам, Камино встретил смертный час в малопристойном месте.
Не сказав ни слова моим партнерам, я оставил игру, внушил помощнику, чтобы он молчал намертво, и передал дежурному комиссару приказ без промедления ехать следом за мной. Забежав на конюшню, я велел заложить большую коляску и как можно быстрее отвезти меня в северное предместье, в тот дом, где умер губернатор. Когда я приехал, пробило уже час ночи город спал, на улицах, к счастью, не было ни души Два полицейских агента, предусмотрительно вызванные этим дьяволом Крусом, несли охрану квартала сами не зная, что, собственно, произошло;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35