Этот парадокс не мог убедить большинства его товарищей по партии, но присутствовавшие в этот вечер Аджемов, Винавер, Добровольский и В.Д. Набоков поддержали его 21-25 сентября кадеты, составившие к этому времени группу, ищущую «разумного мира» – Нольде, Аджемов, Винавер, Набоков, – собрались у Г. Трубецкого. В этот вечер к ним, видимо, примкнул и Коновалов. 1 октября они составили и послали письмо Терещенко, за подписью Трубецкого.
. Они считали, как и он, что «пора свернуть с путей классического империализма», – к этому их привело семимесячное скольжение Временного правительства вниз. Формула Нольде в последний трагический месяц России была: «или разумный мир, или торжество Ленина». Но дороги к разумному миру не было, и не было сделано ни шага в этом направлении.
Нольде принадлежал к удивительной породе русских людей, говорю «русских», потому что в мое время в России (и потом в эмиграции) главным фактором, которым определялась национальность человека, был язык. Не религия, как в Индии, не происхождение, как в США, а язык, и ни европейски образованные балтийские бароны, ни евреи, праздновавшие свои праздники, ни армяне, ходившие в свою церковь (Невский пр., против Гостиного двора – там теперь склад мебели), ни другие «меньшинства», как их называют в Западном мире, родившиеся в России, не сомневались, что они прежде всего русские, – в этом вовсе не было ложного или ненужного патриотизма, – скорее это относилось к языку и к паспорту, который давался русским подданным.
Удивительной в Нольде была какая-то особенно прочная связь культуры и цивилизации (тогда эти два понятия значили разные вещи), – знание шести языков, юридическое образование (Петербургский университет), дипломатическая карьера, интерес к музыке, литературе, живописи, и его ощущение, в любой гостиной, в любом городе, свободы и собственного достоинства.
В эти последние недели перед Октябрем Нольде бывал на собраниях и у Г.Н. Трубецкого, и у бывшего тов. министра Нератова, и у Родзянко – Москва и Петроград как-то сблизились в хаосе происходящего, поезда летали туда и сюда, в вагоне-ресторане засиживались до полуночи, просыпались в Клину. В Петербурге встречались все те же, – Набоков, Терещенко, ген. Алексеев, вернувшийся в к.-д. партию и не имевший в эти месяцы должности в правительстве Керенского, и Коновалов, живший теперь в Петербурге, и даже Маклаков перед тем как уехать на свою новую должность в Париж.
До войны Нольде был выучеником Сазонова, – это была серьезная школа; в марте 1917 г. он заменил Половцева (делавшего военную карьеру), как тов. министра иностранных дел. Позже, в эмиграции, Нольде написал свои воспоминания и книги о франко-русских отношениях, и в одной из них он, несмотря на свою принадлежность к тайному обществу и 33°, писал:
«Уход Милюкова из состава Временного правительства 30 апреля 1917 г. обнаружил глубокий кризис: этот уход был вызван совместными усилиями Керенского и Альбера Тома»
(«Далекое и близкое», с. 139-155).
Был ли Нольде радиирован, или сам ушел из масонства, узнать из документов Парижского архива мне не удалось.
Петр Александрович Половцев из дипломатов попал весной 1917г. на должность комиссара Петроградского военного округа, при командующем ген. Корнилове, которого он очень скоро заменил на этом высоком посту, когда сам был произведен в генерал-майоры. Он был масоном 33°, членом Верховного Совета Народов России, Досточтимым Мастером в «Северном Сиянии». Он начал свою карьеру в дипломатии благодаря родственным связям. В 1905 г. он вступил в должность помощника военного атташе при русском посольстве в Лондоне (послом был тогда А.К. Бенкендорф).
Попав в ложу, Половцев немедленно начал называть братьев-масонов «младотурками», тем самым не нарушая клятвы, но играя на пороге ее нарушения. Он оказался в окружении масонов «Северного Сияния» и Военной ложи: Якубовича, Туманова, Энгельгардта, Пальчинского и других, примкнувших в марте 1917 г. к Керенскому. До этого, пишет Половцев в своих воспоминаниях, он «не знал разницу между с.-р. и с.-д.» Младотурки все были «за Алексеева» и «против Брусилова». Верховский тоже считал себя младотурком – никто против этого не возражал. Все они делали быструю карьеру, с мая они образовали вокруг Керенского кольцо, которое постепенно начало распадаться в августе.
После июльских дней Половцев отдыхал в своем имении, а затем вернулся в Петроград. Хотя он и был доволен тем фактом, что «младотурки воцарились повсюду», но что-то в настроении столицы не понравилось ему. Он критиковал Керенского за слабость в подавлении июльского восстания, хотя сам отпустил на волю арестованного Каменева и других большевиков, боясь что Петроградский Совет с ним, Половцевым, «расправится». Со своего высокого поста он был смещен, положение на фронте ему тоже не нравилось; 16 сентября он уехал на Кавказ и после многих недель скитаний, гражданской и партизанской войны, стал начальником штаба Дикой дивизии, – так называлась теперь Кавказская туземная конная дивизия, объединившая кабардинцев, дагестанцев, чеченцев, ингушей и татар.
В 1918 г. он начал искать выход для себя. Выход был один – бежать за границу. Это оказалось сложнее, чем он предполагал, но в конце концов, спустя много месяцев, он оказался в Афинах. В Париже у него были крепкие родственные, масонские и дипломатические связи. Он приехал в Париж 1 декабря 1920 г. и напечатал в популярной тогда газете «Эко де Пари» статью, где рассказал сенсационные, но совершенно неверные вещи о Керенском, младотурках и самом себе, и спутал Керенского с Черновым. А затем уехал на постоянное жительство в Монакское княжество. Ему в это время было 46 лет.
Блестящая военная карьера была и у Петра Акимовича Пальчинского, но, в отличие от Половцева, у него не было высокой масонской степени: в Военной ложе он не успел до нее дойти. Глядя на кривую восхождений этих молодых полковников, а потом – генералов, невольно думаешь о судьбе этой группы людей, молодых, энергичных, честолюбивых, у которых не оказалось в конце концов ни карьеры – длившейся всего несколько месяцев, – ни каких-либо реальных достижений. Они оказались вне русской реальности, взлетели, как метеоры и погасли, не успев покрасоваться перед публикой и краткий срок, со всеми своими чинами, повышениями и отличиями.
По образованию Пальчинский был горный инженер, в марте его выбрали в Исполком Петроградского Совета.
Затем он был назначен помощником генерал-губернатора Петрограда, кадета Кишкина, до того – министра торговли и промышленности во второй коалиции. После того, как Пальчинский был начальником связи между Исполкомом и ген. Корниловым, приказом Временного правительства он был назначен председателем Специального Совещания Совета Обороны. После дела Корнилова, в сентябре, Керенский назначил его военным губернатором Петрограда.
Как член Специального Совещания, он был со всеми вместе арестован в Зимнем дворце в ночь на 26 октября и просидел в крепости несколько дней. Судя по книге Солженицына «Архипелаг Гулаг» (т. 1, с. 308), он был расстрелян в лагере в 1929 г.
Пальчинский был внешностью похож на Керенского, как впрочем, и Верховский. Этот последний в своей книге воспоминаний пишет об одном вечере в ресторане Кюба, где Гучков требовал себе для заговора «твердых людей». Пальчинского в этой сцене Верховский называет «Сухотиным». Он прошептал на ухо Верховскому: «Во главе с Крымовым, Гучковым и Терещенко!». Этот факт остается загадочным, но этого недостаточно, чтобы причислить Верховского к масонству и включить его имя в список масонов 1917 г. Тем не менее, об этом человеке необходимо сказать несколько слов.
Верховский в самом прямом смысле слова «бежал из правительства». Половцев причисляет его к «младотуркам», Верховский сам говорил в интимном кругу о масонстве (когда он объяснял нежелание ген. Алексеева ехать в Англию и Францию тем, что Алексеев «боится тамошних масонов»). Все говорит за то, что он состоял в ложах, но в архивах Франции и США нет следа этого. Возможно, что он был радиирован именно за бегство из правительства, как некоторые из тех, которые в начале октября 1917 г. искали возможности сепаратного мира.
В сентябре – октябре он был назначен военным министром. До этого он командовал Московским военным округом. Он, как и ген. Маниковский, был лишен всякой инициативы. В июле 1917 г., во время первого выступления большевиков, он, будучи комиссаром Балтфлота, отказался послать четыре миноносца в Петроград, по распоряжению Временного правительства. Он как будто бы одно время сочувствовал Гучкову, а затем – Корнилову. 28 августа он был выставлен Петроградским Советом кандидатом на пост военного министра.
Подробности его выхода из Временного правительства, его драматическое выступление на последнем заседании (после которого он был отправлен в отпуск «по болезни»), глубоко поняты и прекрасно освещены в интересной книге Рекса Уэйда. Уэйд напоминает, что в конце сентября – начале октября не только Нольде и другие кадеты уже сомневались в необходимости и возможности продолжения войны, но даже Терещенко, видимо, переживал глубокий кризис в этом вопросе, и пришел к заключению, противоречащему его прежним просоюзническим настроениям. Верховский уехал в отпуск, и газета Бурцева «Общее дело», где об этом было напечатано, была на время закрыта. (Wade. «The Russian Search…», с. 121-141).
Офицер Генерального Штаба, учившийся до этого в Пажеском корпусе, Верховский в начале 1917 г. был в Крыму и был близок с Колчаком. «Фразер, любящий крикливые эффекты», – писал позже о нем Н. Кришевский (Архив русской революции, кн. 13). Мельгунов считал его «подозрительным авантюристом, который пробирается в Наполеоны» («Воспоминания и дневники», с. 226). 24 октября по Петрограду разнесся слух, что Верховский провозгласил себя диктатором, а Троцкий – военным министром (там же, с. 228). После Петропавловской крепости Верховский постепенно стал делать карьеру, оставшись в Советской России. В 1919 г. он поступил в Красную армию, стал профессором Военной академии, а впоследствии написал ряд книг, мемуарных и по военному делу.
Среди этих военных, занятых больше своей карьерой, чем будущим страны, выделяется человек их поколения и их положения, который не позволял называть себя «младотурком», хотя и был масоном. В начале своей карьеры Владимир Бенедиктович Станкевич был членом народно-социалистической партии (которая позже называлась народно-трудовой), к которой принадлежал и сам Керенский, и подавляющее большинство членов «Северной Звезды» (Устава Великого Востока). Как и Пальчинский, он оказался с первых дней Февральской революции в Исполкоме Петроградского Совета, до последнего дня, т.е. до 25 октября, состоял в нем и был верен Керенскому. Он был литовцем и полонизировал свое имя, а выехав из России, стал Владко Станка. Он никогда не был пораженцем, в отличие от большинства членов Исполкома, но уже 22 марта 1917 г. он на заседании Исполкома говорил о необходимости искать пути к миру. 28 марта он там же поддерживал идею обороноспособности русской армии. Его отношение к Временному правительству было иногда двусмысленно, но всегда ответственно.
Как весь Петроградский Совет (за ничтожными исключениями), он требовал коалиционного министерства. Образованный, владеющий языками, он в начале революции был в чине поручика и был повышен, когда Керенский назначил его в мае комиссаром ставки Главковерха. Скоро он шагнул еще выше, став комиссаром Северного фронта.
Бывший член III Гос. Думы и секретарь ее трудовой фракции, он до 1917 г. редактировал, вместе с Н. Сухановым, «Современник». В своих «Воспоминаниях» он писал:
«Какого-нибудь участия в заговорщицких кругах того времени я не принимал. Лишь в конце января 1917 г. мне пришлось в очень интимном кружке встретиться с А.Ф. Керенским» (с. 64). Летом он был две недели начполитотдела в кабинете военмора.
Он, несомненно, был в Петроградском Совете правой рукой (ухом и глазом) Керенского. Он сопровождал Главковерха на фронт в июне, Войтинский и Филоненко были его помощниками. Он называет четырех лиц, «игравших главную роль» во время дела Корнилова – Керенский, Савинков, Некрасов и Филоненко, – все четверо были масонами одной и той же ложи.
В тех же воспоминаниях, написанных умно и талантливо, описывает Станкевич тяжелое впечатление, которое на него произвел уход из правительства Верховского: он «ушел по болезни, – пишет Станкевич, – 19-21 октября 1917 г.», а «Терещенко остался на своем месте», и тогда он, Станкевич, «окончательно понял, что России нужен мир».
Отъезд Керенского в Гатчину накануне Октябрьского переворота имел под собой основание: В Гатчине в это время находились: Станкевич, Гоц, Войтинский, Барановский и Данилевич. Эсер Кузьмин, помощник Полковникова, приехал вместе с Керенским.
он предполагал соединиться с войсками, идущими в помощь Временному правительству в Петроград. Командовал этой частью ген. Владимир Андреевич Черемисов, который в последние часы 25 октября сговорился в Гатчине с большевиками. Он уже летом проявлял свои симпатии к ним, когда менял распоряжения Керенского Корнилову. Тем не менее, и вероятно потому, что Петроградский Совет в своем большинстве поддерживал его, он не был смещен – факт отчасти загадочный, и несомненно роковой. Так он и оставался главкомом Северного фронта. Его роль в Октябрьском перевороте темна и нуждается в расследовании. Кто и когда ввел его в Военную ложу, не установлено. С одной стороны, он говорил, что немцы отходят, и что «наша армия жаждет наступления», с другой – не повиновался Керенскому и тем самым помогал Ленину.
Прошлое его было не совсем обычно: в 1915 г. ген. Черемисов был ген. квартирмейстер Пятой армии (Двинск), и за «неприятности» был отстранен от должности. Видимо, его репутация от этого не пострадала: ген. Алексеев, когда уходил, рекомендовал ген. Черемисова (а также Духонина и ген. Головина) Керенскому, вместо себя. Это рассказывал многим В.В. Вырубов, который хорошо знал Черемисова и одно время служил под его началом. «Он всегда был левым генералом», писал о Черемисове Станкевич («Воспоминания», с. 224). Он был также кандидатом на пост главнокомандующего в корниловские дни (август 1917), и только Бурцев открыто обвинял его в левизне, в то время как Коновалов старался провести его на пост начальника штаба Верховного главнокомандующего (т.е. Керенского). Об этом также пишут и Мельгунов, и Маргулиес. Этот последний, который вообще точен в своих мемуарах, сообщает:
«Гатчина была взята обратно у Юденича (через два года, в 1919 г., во время гражданской войны) большевиками. Операциями против нас руководил ген. Черемисов». (Том 3, с. 73). И далее: «На гатчинском направлении маневрирование большевиков под командованием ген. Черемисова было очень удачно»
(там же, с. 104) Это именно тот случай, о котором было упомянуто в конце Предисловия: три косвенных, доказательства масонства ген. Черемисова и несколько намеков на этот факт. Первое косвенное доказательство: строчки о генералах Верховного командования и других в 1915-1917 гг. в «Воспоминаниях» вел. кн. Александра Михайловича: «все были генералы-изменники». Второе: запись в Дневнике Альбера Тома от 28 апреля 1917 г.: «Вел. кн. Ник. Мих. считает, что русские генералы многому научились во французских ложах». И третье: Алексеев, уезжая по болезни в отпуск, настойчиво советовал Керенскому назначить ген. Черемисова на его, Алексеева, место, т.е. на место Верховного Главнокомандующего, того Черемисова, который позже, 25-26 октября 1917 г., полностью предал Керенского.
.
Можно предположить, что в 1919 г. его вернули в Красную армию, когда Юденич угрожал Петрограду, а до этого некоторое время он был не у дел: – вскоре после Октябрьского переворота, как сообщает советская история, Н.В. Крыленко сместил его. (Архив русской революции, т. 14, с. 146-147).
Князь Григорий Николаевич Трубецкой, младший брат Сергея и Евгения и дядя известного пражского лингвиста Николая Сергеевича, был московским масоном еще задолго до первой войны. Его брат, ректор Московского университета, был другом Ковалевского Предок Григория Трубецкого, Н.Н. Трубецкой, состоял в ложе «Гармония» (18 век).
. В начале своей карьеры Григорий Трубецкой был «мирнообновленцем», т.е. членом партии, к которой принадлежал Ковалевский. В 1917 г. Трубецкой стал директором канцелярии при ставке Верховного главнокомандующего при министре иностранных дел, т.е. связывал две различные сферы российского правительства. Таким образом он оказался близким сотрудником и Керенского, и Терещенко, иначе говоря – представителем этого последнего при Керенском. Он, видимо, был большим идеалистом, в традиции Трубецких, и считал, что возможен союз между Керенским и Корниловым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
. Они считали, как и он, что «пора свернуть с путей классического империализма», – к этому их привело семимесячное скольжение Временного правительства вниз. Формула Нольде в последний трагический месяц России была: «или разумный мир, или торжество Ленина». Но дороги к разумному миру не было, и не было сделано ни шага в этом направлении.
Нольде принадлежал к удивительной породе русских людей, говорю «русских», потому что в мое время в России (и потом в эмиграции) главным фактором, которым определялась национальность человека, был язык. Не религия, как в Индии, не происхождение, как в США, а язык, и ни европейски образованные балтийские бароны, ни евреи, праздновавшие свои праздники, ни армяне, ходившие в свою церковь (Невский пр., против Гостиного двора – там теперь склад мебели), ни другие «меньшинства», как их называют в Западном мире, родившиеся в России, не сомневались, что они прежде всего русские, – в этом вовсе не было ложного или ненужного патриотизма, – скорее это относилось к языку и к паспорту, который давался русским подданным.
Удивительной в Нольде была какая-то особенно прочная связь культуры и цивилизации (тогда эти два понятия значили разные вещи), – знание шести языков, юридическое образование (Петербургский университет), дипломатическая карьера, интерес к музыке, литературе, живописи, и его ощущение, в любой гостиной, в любом городе, свободы и собственного достоинства.
В эти последние недели перед Октябрем Нольде бывал на собраниях и у Г.Н. Трубецкого, и у бывшего тов. министра Нератова, и у Родзянко – Москва и Петроград как-то сблизились в хаосе происходящего, поезда летали туда и сюда, в вагоне-ресторане засиживались до полуночи, просыпались в Клину. В Петербурге встречались все те же, – Набоков, Терещенко, ген. Алексеев, вернувшийся в к.-д. партию и не имевший в эти месяцы должности в правительстве Керенского, и Коновалов, живший теперь в Петербурге, и даже Маклаков перед тем как уехать на свою новую должность в Париж.
До войны Нольде был выучеником Сазонова, – это была серьезная школа; в марте 1917 г. он заменил Половцева (делавшего военную карьеру), как тов. министра иностранных дел. Позже, в эмиграции, Нольде написал свои воспоминания и книги о франко-русских отношениях, и в одной из них он, несмотря на свою принадлежность к тайному обществу и 33°, писал:
«Уход Милюкова из состава Временного правительства 30 апреля 1917 г. обнаружил глубокий кризис: этот уход был вызван совместными усилиями Керенского и Альбера Тома»
(«Далекое и близкое», с. 139-155).
Был ли Нольде радиирован, или сам ушел из масонства, узнать из документов Парижского архива мне не удалось.
Петр Александрович Половцев из дипломатов попал весной 1917г. на должность комиссара Петроградского военного округа, при командующем ген. Корнилове, которого он очень скоро заменил на этом высоком посту, когда сам был произведен в генерал-майоры. Он был масоном 33°, членом Верховного Совета Народов России, Досточтимым Мастером в «Северном Сиянии». Он начал свою карьеру в дипломатии благодаря родственным связям. В 1905 г. он вступил в должность помощника военного атташе при русском посольстве в Лондоне (послом был тогда А.К. Бенкендорф).
Попав в ложу, Половцев немедленно начал называть братьев-масонов «младотурками», тем самым не нарушая клятвы, но играя на пороге ее нарушения. Он оказался в окружении масонов «Северного Сияния» и Военной ложи: Якубовича, Туманова, Энгельгардта, Пальчинского и других, примкнувших в марте 1917 г. к Керенскому. До этого, пишет Половцев в своих воспоминаниях, он «не знал разницу между с.-р. и с.-д.» Младотурки все были «за Алексеева» и «против Брусилова». Верховский тоже считал себя младотурком – никто против этого не возражал. Все они делали быструю карьеру, с мая они образовали вокруг Керенского кольцо, которое постепенно начало распадаться в августе.
После июльских дней Половцев отдыхал в своем имении, а затем вернулся в Петроград. Хотя он и был доволен тем фактом, что «младотурки воцарились повсюду», но что-то в настроении столицы не понравилось ему. Он критиковал Керенского за слабость в подавлении июльского восстания, хотя сам отпустил на волю арестованного Каменева и других большевиков, боясь что Петроградский Совет с ним, Половцевым, «расправится». Со своего высокого поста он был смещен, положение на фронте ему тоже не нравилось; 16 сентября он уехал на Кавказ и после многих недель скитаний, гражданской и партизанской войны, стал начальником штаба Дикой дивизии, – так называлась теперь Кавказская туземная конная дивизия, объединившая кабардинцев, дагестанцев, чеченцев, ингушей и татар.
В 1918 г. он начал искать выход для себя. Выход был один – бежать за границу. Это оказалось сложнее, чем он предполагал, но в конце концов, спустя много месяцев, он оказался в Афинах. В Париже у него были крепкие родственные, масонские и дипломатические связи. Он приехал в Париж 1 декабря 1920 г. и напечатал в популярной тогда газете «Эко де Пари» статью, где рассказал сенсационные, но совершенно неверные вещи о Керенском, младотурках и самом себе, и спутал Керенского с Черновым. А затем уехал на постоянное жительство в Монакское княжество. Ему в это время было 46 лет.
Блестящая военная карьера была и у Петра Акимовича Пальчинского, но, в отличие от Половцева, у него не было высокой масонской степени: в Военной ложе он не успел до нее дойти. Глядя на кривую восхождений этих молодых полковников, а потом – генералов, невольно думаешь о судьбе этой группы людей, молодых, энергичных, честолюбивых, у которых не оказалось в конце концов ни карьеры – длившейся всего несколько месяцев, – ни каких-либо реальных достижений. Они оказались вне русской реальности, взлетели, как метеоры и погасли, не успев покрасоваться перед публикой и краткий срок, со всеми своими чинами, повышениями и отличиями.
По образованию Пальчинский был горный инженер, в марте его выбрали в Исполком Петроградского Совета.
Затем он был назначен помощником генерал-губернатора Петрограда, кадета Кишкина, до того – министра торговли и промышленности во второй коалиции. После того, как Пальчинский был начальником связи между Исполкомом и ген. Корниловым, приказом Временного правительства он был назначен председателем Специального Совещания Совета Обороны. После дела Корнилова, в сентябре, Керенский назначил его военным губернатором Петрограда.
Как член Специального Совещания, он был со всеми вместе арестован в Зимнем дворце в ночь на 26 октября и просидел в крепости несколько дней. Судя по книге Солженицына «Архипелаг Гулаг» (т. 1, с. 308), он был расстрелян в лагере в 1929 г.
Пальчинский был внешностью похож на Керенского, как впрочем, и Верховский. Этот последний в своей книге воспоминаний пишет об одном вечере в ресторане Кюба, где Гучков требовал себе для заговора «твердых людей». Пальчинского в этой сцене Верховский называет «Сухотиным». Он прошептал на ухо Верховскому: «Во главе с Крымовым, Гучковым и Терещенко!». Этот факт остается загадочным, но этого недостаточно, чтобы причислить Верховского к масонству и включить его имя в список масонов 1917 г. Тем не менее, об этом человеке необходимо сказать несколько слов.
Верховский в самом прямом смысле слова «бежал из правительства». Половцев причисляет его к «младотуркам», Верховский сам говорил в интимном кругу о масонстве (когда он объяснял нежелание ген. Алексеева ехать в Англию и Францию тем, что Алексеев «боится тамошних масонов»). Все говорит за то, что он состоял в ложах, но в архивах Франции и США нет следа этого. Возможно, что он был радиирован именно за бегство из правительства, как некоторые из тех, которые в начале октября 1917 г. искали возможности сепаратного мира.
В сентябре – октябре он был назначен военным министром. До этого он командовал Московским военным округом. Он, как и ген. Маниковский, был лишен всякой инициативы. В июле 1917 г., во время первого выступления большевиков, он, будучи комиссаром Балтфлота, отказался послать четыре миноносца в Петроград, по распоряжению Временного правительства. Он как будто бы одно время сочувствовал Гучкову, а затем – Корнилову. 28 августа он был выставлен Петроградским Советом кандидатом на пост военного министра.
Подробности его выхода из Временного правительства, его драматическое выступление на последнем заседании (после которого он был отправлен в отпуск «по болезни»), глубоко поняты и прекрасно освещены в интересной книге Рекса Уэйда. Уэйд напоминает, что в конце сентября – начале октября не только Нольде и другие кадеты уже сомневались в необходимости и возможности продолжения войны, но даже Терещенко, видимо, переживал глубокий кризис в этом вопросе, и пришел к заключению, противоречащему его прежним просоюзническим настроениям. Верховский уехал в отпуск, и газета Бурцева «Общее дело», где об этом было напечатано, была на время закрыта. (Wade. «The Russian Search…», с. 121-141).
Офицер Генерального Штаба, учившийся до этого в Пажеском корпусе, Верховский в начале 1917 г. был в Крыму и был близок с Колчаком. «Фразер, любящий крикливые эффекты», – писал позже о нем Н. Кришевский (Архив русской революции, кн. 13). Мельгунов считал его «подозрительным авантюристом, который пробирается в Наполеоны» («Воспоминания и дневники», с. 226). 24 октября по Петрограду разнесся слух, что Верховский провозгласил себя диктатором, а Троцкий – военным министром (там же, с. 228). После Петропавловской крепости Верховский постепенно стал делать карьеру, оставшись в Советской России. В 1919 г. он поступил в Красную армию, стал профессором Военной академии, а впоследствии написал ряд книг, мемуарных и по военному делу.
Среди этих военных, занятых больше своей карьерой, чем будущим страны, выделяется человек их поколения и их положения, который не позволял называть себя «младотурком», хотя и был масоном. В начале своей карьеры Владимир Бенедиктович Станкевич был членом народно-социалистической партии (которая позже называлась народно-трудовой), к которой принадлежал и сам Керенский, и подавляющее большинство членов «Северной Звезды» (Устава Великого Востока). Как и Пальчинский, он оказался с первых дней Февральской революции в Исполкоме Петроградского Совета, до последнего дня, т.е. до 25 октября, состоял в нем и был верен Керенскому. Он был литовцем и полонизировал свое имя, а выехав из России, стал Владко Станка. Он никогда не был пораженцем, в отличие от большинства членов Исполкома, но уже 22 марта 1917 г. он на заседании Исполкома говорил о необходимости искать пути к миру. 28 марта он там же поддерживал идею обороноспособности русской армии. Его отношение к Временному правительству было иногда двусмысленно, но всегда ответственно.
Как весь Петроградский Совет (за ничтожными исключениями), он требовал коалиционного министерства. Образованный, владеющий языками, он в начале революции был в чине поручика и был повышен, когда Керенский назначил его в мае комиссаром ставки Главковерха. Скоро он шагнул еще выше, став комиссаром Северного фронта.
Бывший член III Гос. Думы и секретарь ее трудовой фракции, он до 1917 г. редактировал, вместе с Н. Сухановым, «Современник». В своих «Воспоминаниях» он писал:
«Какого-нибудь участия в заговорщицких кругах того времени я не принимал. Лишь в конце января 1917 г. мне пришлось в очень интимном кружке встретиться с А.Ф. Керенским» (с. 64). Летом он был две недели начполитотдела в кабинете военмора.
Он, несомненно, был в Петроградском Совете правой рукой (ухом и глазом) Керенского. Он сопровождал Главковерха на фронт в июне, Войтинский и Филоненко были его помощниками. Он называет четырех лиц, «игравших главную роль» во время дела Корнилова – Керенский, Савинков, Некрасов и Филоненко, – все четверо были масонами одной и той же ложи.
В тех же воспоминаниях, написанных умно и талантливо, описывает Станкевич тяжелое впечатление, которое на него произвел уход из правительства Верховского: он «ушел по болезни, – пишет Станкевич, – 19-21 октября 1917 г.», а «Терещенко остался на своем месте», и тогда он, Станкевич, «окончательно понял, что России нужен мир».
Отъезд Керенского в Гатчину накануне Октябрьского переворота имел под собой основание: В Гатчине в это время находились: Станкевич, Гоц, Войтинский, Барановский и Данилевич. Эсер Кузьмин, помощник Полковникова, приехал вместе с Керенским.
он предполагал соединиться с войсками, идущими в помощь Временному правительству в Петроград. Командовал этой частью ген. Владимир Андреевич Черемисов, который в последние часы 25 октября сговорился в Гатчине с большевиками. Он уже летом проявлял свои симпатии к ним, когда менял распоряжения Керенского Корнилову. Тем не менее, и вероятно потому, что Петроградский Совет в своем большинстве поддерживал его, он не был смещен – факт отчасти загадочный, и несомненно роковой. Так он и оставался главкомом Северного фронта. Его роль в Октябрьском перевороте темна и нуждается в расследовании. Кто и когда ввел его в Военную ложу, не установлено. С одной стороны, он говорил, что немцы отходят, и что «наша армия жаждет наступления», с другой – не повиновался Керенскому и тем самым помогал Ленину.
Прошлое его было не совсем обычно: в 1915 г. ген. Черемисов был ген. квартирмейстер Пятой армии (Двинск), и за «неприятности» был отстранен от должности. Видимо, его репутация от этого не пострадала: ген. Алексеев, когда уходил, рекомендовал ген. Черемисова (а также Духонина и ген. Головина) Керенскому, вместо себя. Это рассказывал многим В.В. Вырубов, который хорошо знал Черемисова и одно время служил под его началом. «Он всегда был левым генералом», писал о Черемисове Станкевич («Воспоминания», с. 224). Он был также кандидатом на пост главнокомандующего в корниловские дни (август 1917), и только Бурцев открыто обвинял его в левизне, в то время как Коновалов старался провести его на пост начальника штаба Верховного главнокомандующего (т.е. Керенского). Об этом также пишут и Мельгунов, и Маргулиес. Этот последний, который вообще точен в своих мемуарах, сообщает:
«Гатчина была взята обратно у Юденича (через два года, в 1919 г., во время гражданской войны) большевиками. Операциями против нас руководил ген. Черемисов». (Том 3, с. 73). И далее: «На гатчинском направлении маневрирование большевиков под командованием ген. Черемисова было очень удачно»
(там же, с. 104) Это именно тот случай, о котором было упомянуто в конце Предисловия: три косвенных, доказательства масонства ген. Черемисова и несколько намеков на этот факт. Первое косвенное доказательство: строчки о генералах Верховного командования и других в 1915-1917 гг. в «Воспоминаниях» вел. кн. Александра Михайловича: «все были генералы-изменники». Второе: запись в Дневнике Альбера Тома от 28 апреля 1917 г.: «Вел. кн. Ник. Мих. считает, что русские генералы многому научились во французских ложах». И третье: Алексеев, уезжая по болезни в отпуск, настойчиво советовал Керенскому назначить ген. Черемисова на его, Алексеева, место, т.е. на место Верховного Главнокомандующего, того Черемисова, который позже, 25-26 октября 1917 г., полностью предал Керенского.
.
Можно предположить, что в 1919 г. его вернули в Красную армию, когда Юденич угрожал Петрограду, а до этого некоторое время он был не у дел: – вскоре после Октябрьского переворота, как сообщает советская история, Н.В. Крыленко сместил его. (Архив русской революции, т. 14, с. 146-147).
Князь Григорий Николаевич Трубецкой, младший брат Сергея и Евгения и дядя известного пражского лингвиста Николая Сергеевича, был московским масоном еще задолго до первой войны. Его брат, ректор Московского университета, был другом Ковалевского Предок Григория Трубецкого, Н.Н. Трубецкой, состоял в ложе «Гармония» (18 век).
. В начале своей карьеры Григорий Трубецкой был «мирнообновленцем», т.е. членом партии, к которой принадлежал Ковалевский. В 1917 г. Трубецкой стал директором канцелярии при ставке Верховного главнокомандующего при министре иностранных дел, т.е. связывал две различные сферы российского правительства. Таким образом он оказался близким сотрудником и Керенского, и Терещенко, иначе говоря – представителем этого последнего при Керенском. Он, видимо, был большим идеалистом, в традиции Трубецких, и считал, что возможен союз между Керенским и Корниловым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40