А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

— Конечно, пойдет, дурья твоя голова. Разве ты не знаешь, что, когда наша хозяйка справляет Рождество, всегда идет снег и я должен хорошенько подметать двор, чтобы могли пройти лошади? А ты каждый год твердишь одно и то же. Убирайся-ка лучше отсюда, идиот!Сэм уже сжал кулаки и приготовился драться, но потом передумал и повернул к кухне — посмотреть, не приготовила ли ему мать что-нибудь поесть. Бриджет было уже за шестьдесят, но она до сих пор сохранила живость, а потому надрала ему уши и потребовала не мешать под ногами, потому что только она могла помочь поварам готовиться к грандиозному приему, который сегодня вечером устраивала мисс Мелиор Мэри. Ворча что-то себе под нос и на какое-то мгновение став очень похожим на Джона, Сэм поплелся к конюшням, где у него было припрятано немного пива — там он мог посидеть и вспомнить старые времена, когда здесь еще жил Мэтью Бенистер. Да, золотые были деньки, но прошли.Дом был празднично украшен, так как в соответствии с вековой традицией на Рождество в Большой Зале готовились принимать гостей. Более двухсот лет назад сэр Ричард Уэстон возглавлял такое же торжество, глядя на толпящихся в дверях слуг, которые тоже хотели поучаствовать в празднике. А теперь его преемница, хозяйка этого дома, тоже смотрела взглядом собственницы на расставленные карточные столы и стулья, купленные у Чиппендейлов, отца и сына. Она заботилась о том, чтобы гостям было удобно играть в вист, пикет и даже в фаро — опасную игру, увлекшись которой, человек может за ночь проиграть все свое состояние.Если кому-то надоест играть, он может побродить по Длинной Галерее и послушать игру музыкантов, а для ощутивших жажду или голод в столовой был накрыт праздничный стол. Все знали, что в двенадцать рождественских дней Мелиор Мэри устраивала самые интересные развлечения, поэтому тем, кто добирался издалека, следовало выехать рано утром — остановить приглашенного на такой вечер мог только сильный снегопад. И, завидев на небе угрожающие тучи, кучера как можно сильнее и настойчивее понукали своих лошадей, чтобы опередить погоду.Когда в воздухе закружились первые снежинки, Мелиор Мэри тоже забеспокоилась. В тот день 1752 года вся ее усадьба быстро принимала облик обманчивого рая.Этим летом Мелиор Мэри минуло сорок девять лет, но миром правит молодость, поэтому ей следовало выглядеть такой же юной и прекрасной, как всегда. Прежде всего она надела платье из тонкой серебристой ткани, а затем проследила, чтобы парикмахер вплел ей в волосы сиреневые ленты и чтобы на увешанные бриллиантами плечи непременно свисали длинные пушистые перья «а-ля Уэстон». Теперь она смогла занять свое место в небольшом холле, где приветствовала прибывающих гостей.Митчел, ставший к тому времени таким же седым, как его хозяйка, стоял за дверью спальни и, когда она выходила, подал ей руку. Он по-прежнему любил ее, хотя со дня похорон Джона Уэстона ни разу больше на заговорил об этом, и его уродливое суровое лицо не выразило ничего, когда он в очередной раз увидел ее неувядающую красоту.— Ну как? — спросила она.— Очень хорошо, мисси. Говорят, вы занимаетесь черной магией и открыли секрет вечной молодости.— Может быть.Митчел искоса взглянул на нее.— Я ничему не удивлюсь, глядя на вас.Мелиор Мэри засмеялась.— Вы просто несчастный шотландец, и мне хочется вас уволить.— Вы пытаетесь сделать это уже на протяжении последних тридцати лет. Ступайте к своим гостям и перестаньте болтать чепуху.Они спустились по лестнице в абсолютном молчании, но даже это не вызывало у них неловкости — так давно они знали друг друга. Мелиор Мэри, пребывая в блаженном неведении, постепенно стала во всем зависеть от него, и Митчел был уверен, что в случае его смерти ее воинственный дух ослабеет.Прием удался на славу. Огонь ярко освещал Большую Залу, музыканты играли сладостные мелодии, приукрашивая тишину, и в этих переливчатых звуках свободно текла беседа. Затихал и возобновлялся хрустальный смех и болтовня, по мере того как картежники сосредоточивались на игре или, наоборот, расслаблялись. Среди всего этого великолепия царила Мелиор Мэри, блистательная и холодная, как драгоценный камень. В мерцающем свете свечей ей нельзя было дать больше двадцати пяти, и за ее спиной ходили разные сплетни и слухи, передававшиеся под прикрытием вееров или шелковых носовых платков. Почему она никогда не была замужем? Сколько ей лет на самом деле, девственница ли она? Правда ли, что ей предлагали руку и сердце самые уважаемые мужчины страны, а она всем отказывала? Какую тайну хранят эти прекрасные глаза? У кого был ключик к сердцу Мелиор Мэри Уэстон? Все эти вопросы очень волновали общество.Но она ничего не слышала и спокойно села играть в карты, радостная и беззаботная, как девчонка. Шампанское и комплименты слегка вскружили ей голову. Напротив сидел вечно сердитый лорд Барраклоу; он смотрел на свои руки так, словно имел дело с самим дьяволом, а рядом с ней пристроился маркиз из Бата, который то и дело поднимал свой монокль и разглядывал нежный изгиб ее шеи.— Если снегопад усилится, нам придется остаться на ночь, — сказал маркиз, в то время как его престарелая жена с невероятно заостренным книзу лицом злобно рассматривала ее.— Черт подери, надеюсь, этого не случится, — ответил Барраклоу. — Не могу спать в незнакомой постели. Я должен знать постель, чтобы лечь в нее, и во время французских войн всюду возил с собой кровать. Проклятые французишки спалили ее. Никогда им этого не прощу. Я уж лучше разделю постель с язычником, чем пущу туда француза.Лорд Бат оглушительно расхохотался, а леди Бат сурово нахмурилась. Мелиор Мэри же смеялась так, как смеялась только в юности.Барраклоу продолжал ворчать:— Я это говорю не в обиду вам, моя дорогая мисс Уэстон. Ваша кровать наверняка была бы для меня весьма удобной. — Таким образом он попытался извиниться, совершенно не отдавая себе отчета в двусмысленности своих слов и продолжая в том же духе, хотя Бат сотрясался от хохота. — По правде говоря, если бы мне пришлось выбирать между разными кроватями, я бы, скорее всего, предпочел вашу, но факт остается фактом, и, даже если снегопад усилится, я все равно уеду. Поэтому, Бат, будьте так добры, сообщите мне, если увидите, что погода ухудшается.Но Барраклоу не предполагал, как могут обернуться его слова, и продолжал играть в карты, внимательно разглядывая их и не обращая никакого внимания на то, что маркиз уже плакал от смеха, а его жена нервно сглатывала слюну. А когда старик выкрикнул: «Играйте же, маркиз, играйте!» — Бат чуть не захлебнулся вином, а маркиза уже собралась выйти из-за стола, как вдруг Мелиор Мэри увидела нечто, заставившее ее даже немного привстать со стула.Она сидела рядом с камином, и ее столик был таким же, как и остальные двадцать три, но из-за этого столика было видно, что происходит в холле, примыкающем к Большой Зале. Звон колокольчика оповестил о прибытии запоздалого гостя, но она лишь подняла глаза, зная, что у двери в холл дежурят двое лакеев и Митчел. В тот вечер Центральный Вход, ведущий прямо в Большую Залу, был закрыт.Мелиор Мэри посмотрела на Митчела, который стоял в дверях, одетый во все черное и сверкая черными глазами. Он был немного насторожен, как будто ожидал чего-то плохого от человека, подходившего в этот поздний час к дому его хозяйки. Было одиннадцать вечера. И все же Мелиор Мэри смотрела на него как-то отстраненно, пока не увидела, что происходит событие из ряда вон выходящее: герой Нитсдейла вдруг опустился на одно колено и склонил голову. Он постоял так какое-то время, а потом согнулся в чрезвычайно почтительном поклоне.Мелиор Мэри с удивлением наблюдала за ним и увидела руку, протянутую к нему, сухощавую сильную руку с изящными пальцами и красивыми ухоженными ногтями. Когда Митчел подносил эту руку к своим губам, на ней сверкнуло кольцо с темно-красным камнем. Она снова приподнялась на стуле, чтобы получше разглядеть гостя, но человек отступил в темноту. Пришлось ей выйти из залы и удовлетворить свое любопытство. Но, сделав несколько шагов, Мелиор Мэри почувствовала внезапную слабость в ногах, встревожилась, даже испугалась — судьба предлагала ей, Снежной Королеве, большую игру.После первого зимнего снегопада в церкви монастыря Инглвуд было очень холодно. За час до полуночи в ней в одиночестве стоял на коленях монах, предпочитая лучше молиться, чем лежать, содрогаясь от холода, в своей крошечной тесной келье. Его пальцы замерзали, перебирая четки, и, произнося слова молитвы, он видел свое клубящееся дыхание.Он не знал, почему его называют Маленьким Монахом, а некоторые — Молодым Монахом. Он вовсе не был маленького роста, как и не был старым или сумасшедшим. Этот человек средних лет, совершенно безобидный, как цветок, уже забыл, давно ли он живет здесь, потому что каждый следующий год был похож на предыдущий. Но ему казалось, что он так же молился на Рождество по крайней мере раз тридцать. После молитвы он поднимался с колен и год за годом совершал один и тот же ритуал — выходил на улицу, в темноту, убивал дюжину гусей, приносил их на кухню, ощипывал и очищал, чтобы на следующее утро братья могли позавтракать.Но самому ему не нравилось есть этих гусей, и он отдавал свою порцию брату Аугустусу, который сидел в трапезной слева от него. Маленький Монах не ел гусей, так как очень любил их и всех знал по именам. Отнять жизнь хотя бы у одного было для него равносильно убийству ребенка. Но он все же выполнял свою тяжелую обязанность и никогда не уклонялся от нее, потому что был единственным человеком, пасшим гусей и коз. Он также ухаживал за шестью коровами, которые ежедневно отдавали монастырю свое молоко.Маленький Монах всегда любил животных, и когда много лет назад он пришел в монастырь голодный и слабый, почти в бреду, его вернула к жизни лошадь аббата, у которой на ноге образовалась какая-то язва. Тогда он не знал, ни кто он, ни откуда пришел, и, как ни выспрашивали его монахи, ничего не мог им ответить. Но в его памяти что-то шевельнулось, он смешал разные травы и цветы и смазал рану животного. Когда нога лошади снова стала сильной и здоровой, его оставили в монастыре — было очевидно, что, пока за ним никто не приедет, он должен жить там и вступить в священный орден. После всего случившегося обитатели монастыря не смогли выгнать его на улицу.Он очень понравился аббату, и, когда его принимали в братство, тот дал ему особое имя. Но сейчас Маленького Монаха уже никто так не называл, кроме нового высокого и худого аббата, который оказался нехорошим и жестоким человеком.Что могло быть лучше, чем спокойно сидеть у мельницы и из-под широкополой соломенной шляпы смотреть на воду, текущую на колесо и превращающуюся в пену?— Брат мой, брат мой! Чем ты занят? — обычно грубо прерывали его уединение.Но у Маленького Монаха не было объяснения, почему его так тянуло смотреть на воду, на копошащихся маленьких гусят… Приходилось снова вставать на ноги, возвращаться в монастырь и заниматься дойкой коров, уборкой двора и всеми теми тысячами дел, которые заполняли его тихие и ничего не значащие дни.И даже сейчас, в свое свободное время, неслышно совершая молитву, он иногда оглядывался, проверяя, не хочет ли его и здесь кто-нибудь побеспокоить, дать какое-нибудь поручение или просто занять другим делом. Но все было спокойно. Монастырь спал, молчаливо распростершись в беспросветной темноте. Однако он был прав — даже в этот час в церкви кто-то был. Маленький Монах обернулся, чтобы получше рассмотреть присутствующего, и его очки с толстыми стеклами отразили пламя свечи.— Святой отец?— Нет, это я, брат Аугустус. Что ты делаешь, Маленький Монах?— Молюсь… и думаю.В темноте послышался тихий смех.— Думаешь, брат мой? О чем же ты думаешь?— Не знаю, — вздохнул он в ответ. — О том времени, которое не могу хорошо вспомнить. Ты не поймешь.— Ты так полагаешь?Когда-то, в то страшное время, когда произошло восстание 1715 года, брат Аугустус был якобитом. Он боролся самозабвенно и готов был вцепиться в горло всякому, кто пошел бы против него, а когда его имя попало в списки разыскиваемых, укрылся здесь, в тиши романтичного монастыря в Беркшире, стал набожным и толстым, и оба эти обстоятельства помогли всему миру забыть о нем.— Ты считаешь, я не пойму, брат мой?Но монах уже поднялся с колен, бормоча что-то себе и всемогущему Господу. Пришло время убивать гусей. Брат Аугустус вдруг с нежностью посмотрел на него. Безобидный, приятный человек…— Ты не знаешь, что значит убивать по-настоящему, — сказал брат Аугустус почти шепотом.— О нет, знаю, — неожиданно ответил монах.— Что ты знаешь?— Это я виноват в том, что она утопилась в колодце. Дин-дон, моя бедная девочка! Но я не могу вспомнить, кто она. Брат Аугустус, я не могу вспомнить, кто она.И толстяк остался стоять, глядя вслед Маленькому Монаху, который отправился резать гусей.Даже для английского климата Рождество выдалось холодным. И Джозефу, хотя и довольно сильно опирающемуся на свою трость, поручили собственноручно принести апельсинов для празднования Крещения.— Ты старый? — спросила его внучка Пернел.— Конечно, черт возьми! Разве не видно?— И да, и нет. Ты замечательно выглядишь в своем наряде.Она была такой, что лучшего и желать нельзя. Смышленой, потому что рождена дочерью Тэмсин Миссет, Сары, — Гарнет женился на дочери одной из самых старых и знаменитых семей якобитов, — красивой, потому что унаследовала чистые глаза Сибеллы и темные роскошные волосы миссис Миссет, преданной, поскольку в ее груди билось честное сердце Мэтью Бенистера, а в жилах текла смелая кровь Майкла Миссета, и таинственной — в девочке было что-то и от рода Фитсховардов с их темной мистикой.— Ты говоришь, как взрослая. Что ты знаешь о тех далеких днях и о великом щеголе Джозефе Гейдже?Идя рядом с внучкой, он положил руку на ее густые черные волосы, мечтая о том, чтобы она запомнила его, мечтая воссоздать для нее свой прежний образ, предстать перед ней таким, каким был в глазах всего модного лондонского общества.— Я знаю только то, что рассказывали мама и папа. Что ты был самым ловким обманщиком в Европе, мог принять любой облик, как угодно изменить свою внешность. А еще я знаю, как ты и бабушка Тэмсин участвовали в самом увлекательном похищении всех времен. Это было ночью, шел сильный снег, и вы вызволили из монастыря заключенную там принцессу Клементину ее и переправили к королю Джеймсу.Ее глаза горели, когда она рассказывала ему эти истории о его же собственных похождениях, которые с каждым разом все больше приукрашивались и обрастали новыми подробностями.— Дедушка?— Что, моя маленькая мышка?— А это все и вправду с тобой случалось?— Да, и не только это. Ты слышала историю о том, как я уехал из Англии без гроша в кармане и как твой отец, Черномазый и я сам жили на хлебе и воде во время всего нашего пути в Испанию?— Да, и о том, что ты понравился королю за свою храбрость, а королеве — за свою обходительность так сильно, что они подарили тебе серебряный рудник, и ты стал самым богатым человеком в Испании.Джозеф улыбнулся. Да, удивительной была его жизнь! И все-таки даже теперь приходится кое за что расплачиваться. Его жена умерла в неполные девятнадцать лет, отцом его ребенка был Мэтью Бенистер. Но Джозеф держал это в тайне — Гарнет ни мгновения не сомневался в том, что он настоящий Гейдж. А когда в семье подшучивали над его глубокими голубыми глазами и вьющимися волосами, Джозеф улыбался и говорил, что эти черты сын унаследовал от Фитсховардов, чей род начался от колдуна, известного под именем доктора Захария. Да ведь это, в конце концов, было правдой.— Ты опять мечтаешь, — обиделась на него внучка. — В твоих больших кошачьих глазах появилось какое-то далекое выражение.Девочка подпрыгнула и попыталась поцеловать деда в щеку. Она любила его больше всех на свете — больше родителей, больше своих младших братьев-близнецов. Мальчики были так похожи, что только Сара Гейдж могла различать их. Она любила его даже больше Черномазого, который сейчас дремал на солнышке, похожий на большую старую собаку.Изящная рука, украшенная сверкающим изумрудом, слегка шлепнула ее, и Джозеф воскликнул:— Проклятие, ты же помяла мой галстук! Глупенькая!Но он хотел сказать вовсе не это и взял ее на руки.— Я люблю тебя, дедушка, — шумно выдохнула она ему в ухо. — Ты ведь еще не собираешься умирать, правда?— Скорее всего, нет, — ответил Джозеф, разбудил негра и передал ему, еще зевающему, девочку. — Я слишком стар, чтобы носить детей на руках. — Он пытался казаться сердитым, но не смог сохранить серьезность, когда Пернел добавила:— Да и вообще, знаменитым щеголям негоже появляться на улице в обществе сопливых детей. Это портит их репутацию.И все трое разразились оглушительным смехом.Мелиор Мэри не верила своим глазам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34