Они боятся света. Они испугались меня, когда я надел белые одежды и сказал: «С вами покончено, старые духи! Я не печален. Смотрите, я надел свой лучший наряд и собираюсь праздновать рождение моего нового маленького хозяина. Вы пришли совсем не туда, куда надо. Уходите отсюда быстрее — здесь никто не умирает». Вот так, мастер Джозеф. Я прошу и вас принарядиться и пройтись со мной по дому — пусть они видят, что у нас все в порядке.Джозеф устало покачал головой.— Не могу. Я же теряю ее, и Гарнета тоже.— Вы так его назвали? Гарнетом?— Священник приобщил его к церкви, потому что он слишком крошечный и, возможно, не выживет. А Гарнет — семейное имя.— Мастер, перестаньте, пожалуйста. — Лицо Черномазого приобрело властное выражение. — Посмотрите, посмотрите скорее, что я для него приготовил… — И он положил на руку Джозефа вырезанную из дерева обезьянку довольно отталкивающего вида.— Это не обычная обезьяна, мастер. Эта обезьяна — бог. Если она однажды защитит Гарнета, он уже никогда не окажется в опасности. Ну же, мастер Джозеф, наденьте свой лучший щегольской наряд и отведите меня к вашему сыну.Джозеф так устал и чувствовал себя настолько несчастным, что ему легче было подчиниться своему рабу, чем спорить с ним. Поэтому через полчаса он, одевшись в мерцающий золотом костюм, прикрепив к воротнику огромный сапфир и повесив на пояс кинжал с рукояткой, тоже украшенной сапфирами, позволил ввести себя в Большую Залу.Камин здесь горел всю ночь, и в зале было тепло и уютно, несмотря на трагические события этого утра.— Оставайся там, где ты есть, — приказал негр чему-то, что присутствовало в комнате. — Не бойтесь, мастер Джозеф. Сейчас я схожу наверх и принесу малыша, а вы подождите здесь.И Черномазый ушел, слившись с темнотой, и только на секунду его белая одежда мелькнула на галерее перед тем, как он совсем скрылся из виду.В полутемной конюшне Гиацинт, услышав цоканье копыт по двору, понял, что Мелиор Мэри вернулась с утренней прогулки, и съежился в своем укрытии. В его жизни наступил момент, когда все зависело от злого рока, все было подвластно ему. И Мэтью ничего не мог с этим поделать, он сам походил на загнанного зверя, который царапается и рычит, готовый убить или быть убитым. Он больше не мог и не хотел быть игрушкой судьбы.Послышались ее легкие быстрые шаги и снова стук копыт, и едва он успел затаить дыхание, как калитка резко распахнулась, и Мелиор Мэри вошла внутрь, ведя за собой лошадь. И тогда Гиацинт вышел из своего убежища и крепко схватил ее за руку.— Вы отвратительны и ничтожны, — бросил он, не давая ей времени даже открыть рот. — попрали все человеческое! Вы оставили умирающую сестру и поехали кататься верхом! Мелиор Мэри Уэстон, мне стыдно, что я когда-то любил вас!Ее огромные глаза стали еще больше, и она закричала:— Отпустите меня сию же минуту! Вы сами все попрали и всем пренебрегли! Здесь, в этих конюшнях, вы предали меня с моей так называемой сестрой. Я видела всю эту грязь. Вы ничего не знаете о преданности и добре.— Да как вы смеете?! То, что произошло между Сибеллой и мной, было совершено в порыве безумия. Это никогда не может повториться.Мелиор Мэри засмеялась ему в лицо, но он так сильно встряхнул ее, даже приподнял над землей, что у нее захватило дух.— Вы смеетесь? О, как мало вы знаете о жизни! Как мало доброты в вашем жестоком сердце, скрытом под маской красоты. Но меня вам не провести… Теперь я понял, какая вы безжалостная гадина.В ответ она взмахнула в воздухе хлыстом. У Мэтью в руках тоже был кнут, и он, только желая выбить хлыст из ее рук, щелкнул своим кнутом и попал ей по щеке. Тоненькая струйка крови потекла по мягкой коже на серебристые волосы.— Я никогда не думал, что смогу поднять на вас руку, но теперь готов убить вас! Вам никогда не приходила в голову мысль о прощении? Почему вы, люди высшего сословия, считаете себя вправе действовать как судья и присяжные в одном лице? Кто вы такая, чтобы выносить приговор?— Но вы же знали, что должны быть неприступны и тверды ради Саттона!— Будь проклят Саттон вместе со всеми вашими дурацкими и безумными идеями! Только ради вашего каприза именно я должен был стать вашим мужем. Вы могли бы сделать прекрасную партию, выйти замуж за дворянина, и все равно ваш чертов замок и все поместье остались бы при вас.Она обожгла его злобным взглядом.— Вы можете говорить плохо обо мне, можете проклинать весь мир, но оставьте в покое замок! Вы же знаете, что я готова утопиться в ведре с водой даже ради одного-единственного кирпичика.Мэтью схватил ее за подбородок и притянул ее лицо к своему.— Тогда слушайте. Я ненавижу его. Саттон сломал, разрушил меня. Я пришел сюда с самыми радужными надеждами на будущее, а этот дом встретил меня молчанием. И еще, в дополнение ко всем моим несчастьям, я влюбился в вас, более того, стал боготворить вас, ценить вас, лелеять вас и ото всех оберегать. А вы втоптали меня в грязь, вы бесчувственная, безнравственная, злобная тварь! Я бы до смерти избил вас!— Ну так что же вы стоите? — Она смело посмотрела ему в глаза. — Сорвите на мне свое раздражение! Я не боюсь!Одно бесконечное мгновение жизни Мелиор Мэри угрожала опасность, потому что кровь отлила от лица Гиацинта и он уже занес свой кнут над головой девушки, но потом, громко зарыдав, оттолкнул ее от себя.— Убирайтесь! Уходите! Я больше никогда не хочу вас видеть!— Вы испугались…— Да, да! — Он закрыл лицо руками. — Я испугался, я не смог, Боже! Потому что я люблю вас, несмотря на вашу жестокость!На душе у него было тяжело, из глаз текли жгучие слезы. Но она все стояла, только отвернулась, чтобы он не видел ее слез.— Уходите, — повторил он.— Никуда я не пойду. Не могу. Когда мы впервые встретились, вы спасли мне жизнь, и я отдала ее вам целиком. Это был не каприз и не детская игра. Я и вправду любила вас, и поэтому возненавидела за то, что вы сделали.Гиацинт опустил руки.— Вы еще любите меня?— Люблю, ненавижу — все вместе, все перемешалось.— Тогда, если вы меня любите, простите Сибеллу.— Это невозможно. — Мелиор Мэри повернулась к нему. В ее глазах бушевала буря эмоций. — Когда-то я говорила вам, что во мне есть черта, мешающая мне жить, какое-то упрямство. Я знаю, что оно не принесет мне счастья. Но если я прощу вас… — Ее голос дрогнул, губы задрожали, а глаза так быстро наполнились слезами, что она не смогла их скрыть. — …Тогда я никогда не сумею простить Сибеллу. Неужели вы не понимаете, что, оправдывая вас, я должна обвинить ее? О, как ужасно быть такой, как я, Мэтью! Клянусь, что только вы и Саттон знаете самые сокровенные уголки моей души.— Но вдруг она умрет?— Значит, так должно быть.— А ребенок? Вы ведь не возненавидите ребенка?Несмотря на все свои страдания, Мелиор Мэри испугалась этого вопроса — не самих слов, а того, как они были произнесены, — вдруг ясно поняв, что Гиацинт не знает правды о том, кто отец Гарнета.— Ну? — торопил он ее, ожидая ответа.Она казалась спокойной, но мысли ее скакали, словно испуганные мыши. Сейчас она могла сломать его, добить до конца и тем самым отплатить за всю боль, которую он ей причинил. Но зачем? Гиацинт должен принадлежать ей, и, как бы ни пришлось за это бороться и как бы ни была велика цена, она сделает его хозяином Саттона. Гораздо лучше, если он никогда не узнает, что этот болезненный младенец — его сын. Пусть обман Сибеллы останется тайной.— Я буду любить его — он мой кузен, — наконец ответила она. — Он пришел в этот мир чистым и невинным.Мелиор Мэри сделала шаг ему навстречу, бледная, но очень решительная.— Гиацинт, я хочу, чтобы в июне, в день моего восемнадцатилетия, вы женились на мне. Мы скроем это ото всех, и пусть весь свет отправляется к чертовой матери! Вы сделаете это?— Но у меня нет семьи…Она топнула ножкой.— Господи Боже! Вы сведете меня с ума! У вас будет семья, когда вы возьмете меня в жены. Так сделаете вы это или нет?Ему было необязательно отвечать. Эта дикая птичка находилась в его объятиях, там, где ей и полагалось быть. Какое удивительное чувство — касаться ее прекрасного тела, такого нежного и такого сильного, видеть серебристый атлас ее волос, ощущать щекочущее прикосновение длинных ресниц к его щеке.— Любимая моя, простите меня!— Мне нечего прощать. Я все забыла.— Ничто и никто больше не станет между нами, Мелиор Мэри, моя любовь, моя радость, моя королева!Поцелуй, казалось, длился всю жизнь и связал их навеки.Пройдя через галерею, вниз по лестнице и через холл, в Большой Зале наконец появилась маленькая процессия. Впереди шел Черномазый, немного пританцовывая на ходу, за ним — миссис Текер, которая держала на руках маленький комочек, завернутый в массу пеленок; на головку новорожденного она надела накрахмаленный гофрированный чепчик, отчего младенец выглядел слегка чопорным. Это был Гарнет Гейдж.— Он жив! — воскликнул Джозеф.— Да, сэр. Он благополучно перенес ночной кризис и теперь смог появиться здесь, чтобы поприветствовать вас. Но только на минутку! Он должен быть в тепле.Крошечное создание поднесли поближе, и Джозеф наклонился, чтобы лучше рассмотреть его. Одним пальцем, на котором переливался опал, он дотронулся до сонного личика ребенка, до его длинных светлых ресничек.— Мой сын, — выдохнул он.— Да, сэр.— У него будет все, что я только смогу ему дать, но более того, у него уже есть моя любовь.— Да, сэр.— Если вы гарантируете мне, что он выживет, я до конца ваших дней буду выплачивать вам пенсию.— Никто не может гарантировать жизнь или смерть, сэр.Джозеф был не в состоянии отвечать — сердце переполнилось древней, инстинктивной любовью к сыну, радость била через край. Мужчина смотрел на своего сына.— Вот пять золотых гиней, миссис…— Текер, сэр.— Хольте его и лелейте, пока он не вырастет до такого размера, чтобы я смог взять его на руки. Я самый гордый отец на земле!Миссис Текер опустила глаза в пол, сделала реверанс и сказала:— О, благодарю вас, сэр.И снова наступил май, всегда такой радостный, но столь печальный для поместья Саттон и его обитателей. Все казни, неудачи, провалы, разорения и смерти предков Уэстонов происходили именно в мае: 17 мая 1520 года в башне казнили графа Букингемского, а в тот же день, но в 1536 году, почти на том же месте был обезглавлен Фрэнсис. Много горя было связано с этим месяцем, и теперь древний злой рок поднимался через века, чтобы снова обрушиться на людей. Со дня смерти новорожденного сына Джона Уэстона человеческих жертв пока больше не было, однако цепь событий не могла не восстановиться.Но никто из них не знал, как они близки к этому, никто не догадывался, что до конца прежней жизни остается всего несколько часов. Только Сибелла не понимала, как ей удалось избежать смерти, и, когда доктор, вернувшийся с лондонской практики, сказал, что она может отправляться домой, почувствовала, что ей не суждено так легко выпутаться из столь щекотливой ситуации.Пока ничто не предвещало беды, Джозеф, счастливый и неимоверно возбужденный, заново отделывал и меблировал их дом на площади Беркли, вкладывал солидные суммы в компании «Южное море» и «Миссисипи», чтобы ребенок, которого он считал своим, получил наследство, достойное принца. Мелиор Мэри, казалось, не особенно радовалась всем этим событиям, хотя, наконец, и нашла в себе силы общаться с Сибеллой. Ее настроение немного улучшилось, благодаря чему разрядилась и вся атмосфера в замке Саттон. Казалось, все члены семьи обрели долгожданный покой.Итак, Сибелла, забыв все свои страхи, поднялась с постели и позволила Докингс надеть на нее дорожное платье. Опираясь на руку Джозефа, потому что еще чувствовала ужасную слабость в ногах, она медленно спустилась по лестнице и вошла в Большую Залу.Вся семья уже была в сборе, все ждали ее. Джон и Елизавета стояли такие довольные и гордые, как будто няня несла на руках ребенка их родной дочери. Сама Мелиор Мэри сидела на стуле рядом с ними и была необыкновенно прекрасна. Гиацинт стоял около двери, ведущей к Главной Лестнице, а Черномазый склонился к Джозефу. Отсутствовал только Митчел, но Сибелле показалось, что она заметила его изуродованное лицо и блестящие глаза в темноте небольшого коридора…Теперь события могли развернуться двумя путями. Сейчас Джозеф и Сибелла, распрощавшись со всеми остальными, положат Гарнета в карету и уедут из Саттона, махнув на прощание рукой. Тогда у них начнется новая жизнь — Сибелла родит еще нескольких детей, Джозеф углубится в свои размышления, и вся жизнь семейства Гейджей потечет совсем в другом русле…Но судьба была в нерешительности, и счастье, такое близкое, повисло на волоске.— Можно я посмотрю на малыша? — Мелиор Мэри спросила просто, в ее словах не было угрозы, они не таили ничего плохого, девушка произнесла их с любовью, забыв о своей старой злости. Потом она сотни раз заново переживала тот момент… Няня повернулась к Сибелле, чтобы спросить разрешения, та кивнула. Джозеф с обожанием смотрел на жену и ребенка, а Джон с Елизаветой снисходительно переглянулись. Возможно, они подумали, что в их своенравной дочери впервые заговорил инстинкт материнства.В руках Мелиор Мэри оказался маленький сверток, и она стала разглядывать крошечное личико. Нос и рот малыша в точности повторяли нос и рот Сибеллы, и даже волосы едва заметно отливали розовым цветом. Но когда младенец открыл глаза, Мелиор Мэри поняла, что ей никогда не доводилось видеть ничего красивее.— Это же самый чудесный ребенок в мире! — воскликнула она. — Мама, ты видела, какого цвета глаза у твоего сына? Голубые, как дикие гиацинты!Она готова была провалиться сквозь землю, отдать все, даже Саттон, чтобы никто никогда не слышал этих слов. Она увидела, как Елизавета хмуро посмотрела на Джона, как страшно побледнела Сибелла, услышала, как за ее спиной у Гиацинта перехватило дыхание. Черномазый обвел всех своим черным взглядом, а Митчел сделал шаг вперед. Но больше всех был потрясен Джозеф. Мелиор Мэри поняла, что ее дядя обо всем догадался. Он посмотрел на Сибеллу, потом на Гарнета, а потом туда, где стоял Гиацинт. Краска сошла с его лица, и в какой-то момент Мелиор Мэри подумала, что Джозеф сейчас упадет. Но он пришел в себя и почти неузнаваемым голосом прошипел: — Убей его.В руках Черномазого сразу же оказался нож, и он бросился вперед, на ходу отталкивая в сторону Джона. Мелиор Мэри вскочила, чтобы помешать ему, но слишком поздно. Негр уже достиг подножия лестницы, и если бы Гиацинт не увернулся и не взбежал наверх, на Длинную Галерею, то ему пришел бы конец.Мелиор Мэри не могла придумать ничего более подходящего и закричала:— Ради Бога, Митчел, спасите его!Она никогда не видела, чтобы события развивались так быстро. Ее голос будто послужил общим сигналом, потому что все сразу же побежали в разных направлениях: Джозеф, Митчел, Джон и она сама — вверх по лестнице, няня с ребенком на руках — прочь из Большой Залы, Сибелла — к Центральному Входу, куда немного медленнее последовала и Елизавета.Гиацинт же кинулся к потайной двери, которая находилась за одним из четырех каминов, но скрыться не успел. Огромная рука Черномазого схватила его за воротник, и в воздухе блеснуло лезвие ножа. Но тут над галереей эхом разнесся вопль и раздался звук выстрела. Громовым голосом Митчел прокричал:— Если кто-нибудь из вас сдвинется с места, я размажу его мозги по стене!В воздухе повисла абсолютная тишина.Сибеллу нашли в колодце святого Эдварда. Джозеф сам спустился на шесть футов, чтобы достать ее оттуда. Ее волосы плавали на поверхности воды, как трава, и открытые глаза смотрели в высокое небо.Всю дорогу до замка Саттон он нес ее на руках и сам уложил на кровать, ту самую, на которой родился Гарнет. И сразу же уехал — забрал ребенка, позвал Черномазого и прыгнул в карету. Он ни слова не сказал Елизавете, ни разу не оглянулся, не предпринял никаких усилий, чтобы отыскать Гиацинта — ничего. Проклятие этого дома отобрало у него все, что он любил и чем гордился. Он никогда больше не приедет сюда. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ В ночь перед тем, как тело Сибеллы должно было навсегда покинуть поместье Саттон, она встала и вышла на улицу. Ее невидящие, глаза, казалось, смотрели на замок, который любил и который уничтожил ее. Сильный дождь лил на платье и превратил волосы в отдельные длинные пряди. Призрачное видение передвигалось по замку и его окрестностям в течение часа, и в это время в окно выглянула Мелиор Мэри. Она издала такой ужасающий вопль, что все, кто слышал его, содрогнулись. А Мэтью Бенистер, гуляя в одиночестве и случайно столкнувшись с призраком, забыл, куда идет, и побежал в неизвестном направлении, снова и снова выкрикивая имя Сибеллы.Его привели домой в полночь, он был почти без сознания, а Митчел, нашедший его у колодца святого Эдварда, сказал, что юноша был очень бледен, весь дрожал и говорил о какой-то женщине, которая корчилась в муках у его ног. Но несмотря на то, что Мэтью, казалось, лишился рассудка, Джон и Елизавета попросили его поговорить с ними наедине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34