Ему помогал старый киргиз, напевая свою бесконечную песню. На берегу густо сверкал рубиновыми листьями молодой краснотал. Переехав Урал, Маринка попросила старого киргиза довезти ее до Турумского аула.
– Зачем тебе нужно в этот аул? – спросил киргиз.
– Там у меня знакомые есть, – ответила Маринка.
– Кто твой знакомый?
– Тулеген-бабай…
– Знаем такого, живет, хоть и старый, еще сто лет будет жить и песни петь, хорошие люди всегда долго живут…
– Нет, не всегда, – возразила Марина.
– Может быть, – согласился старик и тут же добавил: – Это уж как бог скажет…
Маринка промолчала.
В аул приехали под вечер. На пожелтевшем лугу около лимана, как и два года назад, раскинулись юрты. В стороне паслись коровы и овцы. То тут, то там дымили костры.
– Вон и юрта твоего знакомого, а рядом с ним его друга Куленшака, а та белая, с другой стороны… – Старик закашлялся и остановил лошадь, чтобы высадить женщину. Прикручивая к наклеске вожжи, добавил: – Белая юрта хозяина ждет.
Опустив голову, Маринка стала торопливо развязывать на платке узелок. Сунув палец в рот, Василек вертел головой по сторонам.
– Не надо денег… – сказал старик и тронул лошадь. Арба заскрипела и покатила дальше.
Пересадив ребенка на другую руку, Маринка огляделась. Прижимаясь к малышу мокрой щекой, тихо сказала:
– Вот мы и приехали, Василечек мой…
Там, поодаль, к костру склонились две женщины. Запахло вечерним варевом. В степи ужин всегда вкусно пахнет.
Медленными, усталыми шагами Маринка направилась к ним. В это время дверь ближней юрты открылась, показался Тулеген-бабай в лисьем малахае. Он посмотрел на Маринку и подался вперед.
– Ый, бай! – Руки старика безвольно повисли вдоль тела. – Камшат! – вдруг закричал он. – Камшат!
Согнувшиеся у дымящихся котлов женщины подняли головы.
– Ну что ты так кричишь, старый? – Камшат приложила ладонь к глазам и увидела, как Тулеген-бабай стащил с головы свой малахай и что-то бормочет по-русски. Перед ним стояла женщина с ребенком на руках. Темное, худое лицо ее освещало вечернее солнце.
– Это он, да? – тыча в направлении мальчика длинным пальцем, спрашивал Тулеген. Голос у старика был напряженно-тихий.
Мальчик вдруг цепко ухватился за протянутый палец.
– У-у! Его сын, Кодара! – Тулеген размашисто качал обнаженной головой и, не стирая слез с морщинистых щек, взял малыша на руки.
– Охо-хо! – Камшат бросила засаленный половник в большую деревянную чашку и пошла к кинувшейся ей навстречу Маринке. – Пусть сам бог увидит, я все свои седины отдаю за этот миг. Здравствуй, Маринка, здравствуй, сноха родная!
– Тетка Камшат! – едва выговорила Маринка и повисла у нее на плече.
Тонкий выкрик резанул по сердцу щемящей тоской. Со всех концов кочевья к белой юрте стекались люди. Среди них шел овдовевший Микешка. Бережно прижимая малыша к груди, Тулеген-бабай вошел в юрту. Сверху, в открытую полость, заглядывал кусок чистого неба. В углу на кошмовой подстилке сидел молодой горбоносый беркут с кожаными на глазах колпачками.
– Вот ты и дома, – сажая мальчика на кошму, проговорил Тулеген.
На застывший очаг падала яркая полоса света. По стенам свисали тяжелые ковры, когда-то сработанные рукою Кодара. Вдруг в открытую дверь камнем влетел воробей, а за ним бойко и шустро вкатился пестрый комочек. Взъерошенный, испуганный воробьишка, взмахнув слегка поврежденным крылом, стрельнул в открытую полость и словно врезался в клочок синего неба. Одураченный щенок, пронзительно гавкнув, высоко подпрыгнул, шлепнулся на кошму и в ужасе замер перед крючконосым степным царем.
Василек засмеялся, и белая юрта снова обрела жизнь.
Москва – Малеевка
1955–1965
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Зачем тебе нужно в этот аул? – спросил киргиз.
– Там у меня знакомые есть, – ответила Маринка.
– Кто твой знакомый?
– Тулеген-бабай…
– Знаем такого, живет, хоть и старый, еще сто лет будет жить и песни петь, хорошие люди всегда долго живут…
– Нет, не всегда, – возразила Марина.
– Может быть, – согласился старик и тут же добавил: – Это уж как бог скажет…
Маринка промолчала.
В аул приехали под вечер. На пожелтевшем лугу около лимана, как и два года назад, раскинулись юрты. В стороне паслись коровы и овцы. То тут, то там дымили костры.
– Вон и юрта твоего знакомого, а рядом с ним его друга Куленшака, а та белая, с другой стороны… – Старик закашлялся и остановил лошадь, чтобы высадить женщину. Прикручивая к наклеске вожжи, добавил: – Белая юрта хозяина ждет.
Опустив голову, Маринка стала торопливо развязывать на платке узелок. Сунув палец в рот, Василек вертел головой по сторонам.
– Не надо денег… – сказал старик и тронул лошадь. Арба заскрипела и покатила дальше.
Пересадив ребенка на другую руку, Маринка огляделась. Прижимаясь к малышу мокрой щекой, тихо сказала:
– Вот мы и приехали, Василечек мой…
Там, поодаль, к костру склонились две женщины. Запахло вечерним варевом. В степи ужин всегда вкусно пахнет.
Медленными, усталыми шагами Маринка направилась к ним. В это время дверь ближней юрты открылась, показался Тулеген-бабай в лисьем малахае. Он посмотрел на Маринку и подался вперед.
– Ый, бай! – Руки старика безвольно повисли вдоль тела. – Камшат! – вдруг закричал он. – Камшат!
Согнувшиеся у дымящихся котлов женщины подняли головы.
– Ну что ты так кричишь, старый? – Камшат приложила ладонь к глазам и увидела, как Тулеген-бабай стащил с головы свой малахай и что-то бормочет по-русски. Перед ним стояла женщина с ребенком на руках. Темное, худое лицо ее освещало вечернее солнце.
– Это он, да? – тыча в направлении мальчика длинным пальцем, спрашивал Тулеген. Голос у старика был напряженно-тихий.
Мальчик вдруг цепко ухватился за протянутый палец.
– У-у! Его сын, Кодара! – Тулеген размашисто качал обнаженной головой и, не стирая слез с морщинистых щек, взял малыша на руки.
– Охо-хо! – Камшат бросила засаленный половник в большую деревянную чашку и пошла к кинувшейся ей навстречу Маринке. – Пусть сам бог увидит, я все свои седины отдаю за этот миг. Здравствуй, Маринка, здравствуй, сноха родная!
– Тетка Камшат! – едва выговорила Маринка и повисла у нее на плече.
Тонкий выкрик резанул по сердцу щемящей тоской. Со всех концов кочевья к белой юрте стекались люди. Среди них шел овдовевший Микешка. Бережно прижимая малыша к груди, Тулеген-бабай вошел в юрту. Сверху, в открытую полость, заглядывал кусок чистого неба. В углу на кошмовой подстилке сидел молодой горбоносый беркут с кожаными на глазах колпачками.
– Вот ты и дома, – сажая мальчика на кошму, проговорил Тулеген.
На застывший очаг падала яркая полоса света. По стенам свисали тяжелые ковры, когда-то сработанные рукою Кодара. Вдруг в открытую дверь камнем влетел воробей, а за ним бойко и шустро вкатился пестрый комочек. Взъерошенный, испуганный воробьишка, взмахнув слегка поврежденным крылом, стрельнул в открытую полость и словно врезался в клочок синего неба. Одураченный щенок, пронзительно гавкнув, высоко подпрыгнул, шлепнулся на кошму и в ужасе замер перед крючконосым степным царем.
Василек засмеялся, и белая юрта снова обрела жизнь.
Москва – Малеевка
1955–1965
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37