Василиса неожиданно ткнулась кончиком холодного носа в его небритую, колючую щеку и неловко притихла. Они молчали.
Упруго переступая коваными копытами, Ястреб бодро шел веселым, танцующим шагом. А вокруг лежало снежное поле, такое голубое и чистое, что у Василисы остановилось дыхание. Петр Николаевич, глядя на статный круп коня, думал о чем-то своем.
– А писарь, это ваш друг? – грея в варежках начавшие зябнуть руки, спросила Василиса.
– Ну да, друг, – рассеянно ответил Лигостаев.
– Он, наверное, говорил вам обо мне?
– Ишь ты, какая любопытная! – усмехнулся Петр и, перейдя вдруг на простой, отеческий тон, который лучше и короче сближает людей, спросил: – А как тебя зовут?
– Меня зовут Василисой, а по-нашему – Ваской…
– Как это по-вашему?
– Ну, значит, по-рабочему, – охотно пояснила она. – А вы Петр Николаевич. Я давно знаю… Я ведь все про вас знаю, – тихо добавила Василиса.
– Смотри какая всезнайка, – добродушно заметил Петр.
– О-о! Вы известный!
– Чем же? И что ты такое можешь обо мне знать?
– Все… Я дочь вашу много раз видела: и на складе лесном, и на скачках в ауле. Она мне очень понравилась… – наивно и сердечно проговорила она.
– Это могло быть… – раздельно ответил Петр.
– А кто ее не знает? – продолжала Василиса. – Красивая и смелая, а я таких люблю.
– Скажи на милость! И про то, как она от мужа убегла, тоже знаешь? – насмешливо спросил он. Казалось, что позорная история с его дочерью, как злой рок, преследует его на каждом шагу, куда бы он ни ступил и с кем бы ни повстречался.
– Да ведь об этом все знают… Но я скажу одно… – Василиса чуть приподнялась, одернув широкую юбку, и, поудобней усевшись на сене, продолжала: – Я скажу одно: ежели бы меня насильно отдали, я бы на ее месте тоже так сделала, а может, и похуже, – с отчаянной в голосе решимостью проговорила она.
– Хуже уж не бывает, – сказал Петр.
– Нет, бывает, – упрямо и твердо возразила Василиса.
– Ишь ты, какая бойкая!
– Еще не так случается, – продолжала она. – А нашему брату, бабе, тетехой быть, так совсем замордуют и, как букашку, растопчут…
– Если хочешь знать, – все больше удивляясь и волнуясь, говорил Петр, – если ты уж знаешь про дочь, так я тебе скажу, что никто ее не неволил, насильно не выдавал…
– Вы меня простите, может, я не так сказала. Я этого не знала. Все так говорят, ну и я тоже…
– Ее была воля. Сама виновата, – жестко сказал Петр и глубоко вздохнул.
– Это другое дело. Раз вы ее не неволили – значит, вы хороший и добрый отец, – быстро проговорила Василиса и тоже вздохнула.
– А у тебя родители есть?
– Нет. Я сирота.
– Ты, кажется, на каторге была? За что угодила? – спросил он и тут же пожалел об этом. Не хотелось обижать и без того обиженную, а получилось наоборот.
– Долго рассказывать, – скупо ответила Василиса.
– Да и не надо… Так сболтнул, не подумавши. Ты на меня, молодка, не серчай. – Петр откинул на спину тяжелый, заиндевевший воротник тулупа и перебрал в руках ременные вожжи.
– А чего же мне серчать на вас? Ну была и была… Можно и рассказать… Жила у помещика в работницах, совсем еще девчонка – шестнадцати годов… Вот и вздумал он попользоваться… Порешил, что овечка глупенькая… А я его кипятком… – чуть слышно проговорила Василиса и начала торопливо смахивать с темной шубейки летевший от конских копыт снег.
– Эх ты, ядреный корешок!
Петр Николаевич ахнул, сильно натянул вожжи. Ястреб, мотнув сухощавой головой, скорым и ловким перехватом передних ног чутко и плавно перешел на сильную рысь. Вместе с ошметками снега в лицо Василисе резко ударил хлесткий ветер. Казалось, что под конскими копытами вьюжилась и пенисто кипела косматая снежная буря. Она слепила глаза и сладко сжимала замиравшее от быстрой езды сердце.
– Жив остался? – под стук копыт и скрип полозьев, посматривая на попутчицу сбоку, громко крикнул Петр Николаевич.
– Кто? – повернув к нему голову с растрепавшейся на плечах шалью, не поняв его вопроса, спросила Василиса.
– Да тот! Помещик поганый!
– Не знаю! – закрывая лицо пестрой варежкой, ответила она.
– Вилы ему в бок, в харю! А ну айда! – гаркнул Петр и тряхнул вожжами.
Выхлестывая подковами четкую под копытами дробь, Ястреб податливо рванулся вперед. Ветер полыхнул в лицо колючим снежным ураганом и закидал плотными комками всю кошевку. Петр Николаевич придержал коня, уговаривая его самыми ласковыми словами, остановил совсем и вылез из кошевки. Василиса тоже поднялась, отряхнув снег, облегченно вздохнув, проговорила:
– Ох и славно!
Петр Николаевич вытащил из передка кошмовую полость и заботливо укрыл ею ноги Василисы. Он видел ее тугие ноги в жестких чулках, плотно втиснутые в старые, подшитые валенки-обноски, и толстую, из какой-то грубой материи юбку. «На такие ноги-то надо бы, как у Степки, расписные поярковые надеть», – подумал Петр и, глухо кашлянув, снова взялся за вожжи.
– Теперче будет тебе теплее, – сказал он участливым голосом.
– Да вы не беспокойтесь… Я привычная к холоду, – вытирая лицо жиденькой, давно выносившейся варежкой, ответила она, чувствуя, как тревожно колотится ее сердце и жарко пылают исхлестанные снегом щеки. Для нее это была первая в жизни мужская и нетягостная забота. Смущенной, неловкой улыбкой озарилось ее лицо. Из глаз неудержимо полились не видимые в темноте слезы…
– Сколько же тебе лет-то? – опять пустив коня шагом, спросил Петр Николаевич.
– Двадцать пятый пошел… с осени, – дрогнувшим и каким-то усталым голосом ответила она, стараясь унять и не показать слез своих.
– Немного еще… Я тебя старше на целых пятнадцать лет, – сам не понимая, зачем он это говорит, признался Лигостаев.
– Да вы ведь вон какой казак! Для мужчины разве это лета!
– Какой же? – поглядывая на нее сбоку, спросил Петр Николаевич.
– Вы добрый и… и гордый, наверное, – невнятно, запинаясь, проговорила она. Ей хотелось сказать совсем другое, но не повернулся язык.
«Хорош добряк! – подумал Лигостаев. – Сегодня сноху плетью отстегал…»
Над степными буграми тихая, в белых снегах, зимняя ночь. Сквозь редкие бегущие облака сыпались крохотные звезды. Выехали на последний пригорок и увидали шиханские огни. Они то вспыхивали, то гасли в туманной дымке.
«Вот сейчас доедем, вылезу из этой уютной кошевки, и, может быть, никогда больше не свидимся», – с ужасом думала Василиса.
– Так говоришь, добрый я? – после томительного молчания спросил Петр Николаевич. Ему вдруг захотелось ехать все дальше и дальше вот таким ровным, спокойным шагом и слушать ее покорный и ласковый голос.
– Да. Про вас все так говорят, – быстро ответила она.
– Погоди. Кто это все?
– Рабочие, Устя Яранова, Василий Михайлович, например, наш бухгалтер… Вы же их знаете?
– Знаю. Ну что ж, скажу спасибо, раз обо мне так думают…
– Вы к ним едете?
– Нет. Куплю вина и назад вернусь. Водка тут, наверно, есть?
– Этого добра-то везде полно. Вы заезжайте к нам, покормите коня…
– Ну что ж, это дело, – охотно согласился Петр. – А ты со мной выпьешь?
– А если я не пью? – смущенно спросила Василиса. Кровь прилила к ее сердцу горячей волной.
– Ну а маленько? – шутливо пытал Лигостаев. Смущение и растерянность Василисы настраивали его на веселый лад.
– Маленько можно, – сжимая холодными варежками щеки, ответила она.
– Хочешь, прокачу пошибче?
– Ага! – кивнула Василиса.
– А не боишься? – умело и ловко направляя коня на большую рысь, уже задорно и громко спросил Петр.
– Ой нет! Я шибко люблю! – наклонив к нему лицо, выкрикнула она и робко прижалась плечом.
Ястреб шел плавным, широким аллюром. Полозья кошевки, звонко свистя, буйно раскатывались на поворотах, и казалось – вот-вот перевернутся вверх тормашками. Но Петр Николаевич был опытный наездник. Он, где нужно, сдерживал лошадь.
Василиса от восторга закрыла глаза. Все было как во сне, и до прииска докатили в один миг.
Пока Петр Николаевич прибирал коня, Василиса, сбегав в избенку, ожидала его у входа.
– Вы заходите, – когда он подошел к ней, проговорила она. – Называйте меня просто Вассой. – И она смело поглядела ему в глаза.
– Ладно, – согласился Петр. Он растерянно топтался на одном месте, вертел в руках кнут, словно не зная, что с ним делать. – Вот возьми мой тулуп и в избу снеси, а я сейчас приду, – добавил он по-хозяйски и, шумно отряхнувшись, сбросил с плеч шубу. Не успел он оглянуться, как она цепко подхватила тулуп на руки.
– А ты ловкая! – удивленно сказал он.
– Ох и тяжелый! – не придавая его словам значения, проговорила Василиса. – Теплый, наверно?
– Из восьми овчин.
– Целых восемь овец?
– И баран в придачу, – пошутил Петр. – Ну, Васса, я пойду.
– Возвращайтесь. Я самовар поставлю и буду вас ждать. Хорошо? – просительно и нежно сказала она.
– О чем говорить. Чаек не помешает. Раздувай самовар, а я коврижек принесу.
– Ничего не надо… Сами приходите. – Василиса спрятала лицо в ласково-мягкий и теплый ворс овчины.
Лигостаев кивнул головой, повернулся и, скрипя высокими валенками, пошел по притихшему, с низенькими домишками переулку. В окнах мелькали тусклые огоньки. На небе мигали звезды, рассыпая по белому снегу зимний холодный свет.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
С саманной избушке, где жили Василиса и Устя, начался полный переполох. Самовара у молодых хозяек не оказалось. Василисе пришлось бежать за ним к Даше Микешкиной. Вместо чайных чашек нашлось только две треснутые татарские пиалы. Как на грех, и заварка вся кончилась. Василиса носилась по соседям как угорелая. Устя посмеивалась над ее хлопотами, помогая ей, тоже радовалась, сама не зная чему…
– Ты хоть платье-то другое надень, волосы прибери, будешь как настоящая невеста, – весело шутила Устя.
– Ну какая из меня невеста? В судомойки, в батрачки, на тот свет с ним пошла бы! А вы – в невесты!..
– А почему бы нет? – подзадоривала ее Устя. – Ты только особенно не робей. Хочешь, я его сама за тебя посватаю? – в шутку предложила Устя.
– А это можно? – замирая с клетчатой из фланели кофточкой в руках, спросила Василиса.
– Отчего же нельзя?
– Ах господи! Вы только скажите ему, как я его люблю! И больше ничего не надо… Он поверит, я знаю… Пусть не в жены… Пусть в хозяйство… А там что бог пошлет… – надевая единственные, впервые в жизни купленные полусапожки, взволнованно говорила Василиса.
– Это что же, в любовницы? – спросила Устя.
– А это уж как хотите, так и называйте.
В это время в сенях заскрипели половицы, и в комнату вошел и напустил холода Кунта. Появление мальчика было совсем некстати.
– Здравствуй, тетька Уста, и ты, Васка, здравствуй, – поднимая со лба рваную мерлушковую шапку, проговорил Кунта и бесцеремонно сел на табуретку.
– Здравствуй, Кунта, – ответила Устя.
Василиса отвернулась и стала застилать стол чистой скатертью. Кунта, помаргивая косоватыми глазенками, пристально наблюдал за ее быстрыми и ловкими движениями. Вдруг он неожиданно прищелкнул языком, лукаво подмигнул и громко, раскатисто захохотал.
– Что ты, Кунта? – удивленно спросила Устя.
– Ничего! – прохихикал гость.
– Зачем пришел?
– Думал, учиться будем мала-мала… – ответил он и, снова подмигнув в сторону Василисы, многозначительно добавил: – Жана…
– Какая жена? – Устя встала и, косясь на мальчишку, вывернула в лампе фитиль поярче.
– Васка-то, хо-хо! – Кунта, как крыльями, захлопал по коленям длинными рукавами стеганой, сто раз латанной купы и залился пуще прежнего.
– Ты чего хохочешь, косоглазый? – не выдержала Василиса. – Какая я тебе жена? Вот еще приперся!
Василисе очень хотелось побыстрее спровадить нежданного гостя и пригласить на чай Василия Кондрашова.
– Не моя жана, конечно, – возразил Кунта, – а Петьки Лигостаеф…
– Ты чего, дурачок, мелешь? – покраснев до корней волос, крикнула Василиса.
– Какой такой мелешь? Правду я говорю, – вдруг возмутился Кунта. – Думаешь, Кунта не знает, чей там лошадь стоит? Петьки Лигостаеф жеребес, и сам яво стретил… Он мне сказал, что с вином идет, значит, той Свадьба.
будет, а ты меня ругаишь, – обиделся Кунта.
Устя взглянула на Василису и, недоумевая, пожала плечами.
– Ладно, Кунта, не обижайся, – сказала она. – Сегодня учиться не станем. Раз той, пусть будет веселый той!
– Ну что я тибя говорил, а? – показывая Василисе язык, крикнул Кунта. – Обмануть хотела? Хо-хо! Кунту не очень обманешь! Ладно. Я тоже с вами той буду делать… Плясать начну, песни петь. Мала-мала водки выпью… А Васка-то, хо-хо!
Кунта ухмыльнулся и дернул себя за ухо. У него и раньше происходили забавные с Василисой стычки. Если он являлся грязный, она ловила его за воротник, тащила к рукомойнику и почти насильно умывала. Он фыркал и отчаянно повизгивал, а она терла ему мыльной пеной глаза. Иногда заставляла снять рубашку и, пока он, закутавшись в шаль, читал букварь, выпаривала косоворотку и стирала.
Сейчас Кунта своими насмешками окончательно вывел Василису из терпения.
– Да что ты все хохокаешь, чертенок!
– Красивый жана, – не унимался он. – Сколько Петька Лигостаеф тебе калыму дает, а?
– Я тебе, черномазый, покажу такой калым!
– Довольно! – прикрикнула на них Устя. – Опять сцепились? Знаешь, Кунта… Сбегай-ка, друг, к Василию Михайловичу и скажи ему, чтобы он пришел сюда.
– На той позвать, что ли? – спросил Кунта.
– Конечно, – кивнула Устя.
– Ладно, – согласился Кунта. – Сичас побежим и всех зовем. – Кунта нахлобучил свою истрепанную шапчонку и вышел.
Спровадив надоедливого гостя, Устя и Василиса снова принялись хлопотать по хозяйству. Василиса раздобыла у Фарсковых соленых огурцов и капусты, Устя аккуратно нарезала холодного мяса и полную тарелку пшеничного хлеба.
Выйдя из землянки, Кунта столкнулся на улице с Лигостаевым. С мешком на плече, чуть не до половины наполненным покупками, Петр Николаевич возвращался из продовольственной лавки. С неба сыпал мелкий крупитчатый снежок. В белизне приземистых крыш, освещенных фонарями на высоких столбах, поселок казался сонно притихшим. Пахло дымком и мазутом.
– Ты куда бежишь, Кунта? – спросил Петр Николаевич по-казахски.
– Уста сказал, чтобы я Василия Михалыча Кондрашова бегом сюда тащил.
– Это очень хорошо, Кунта, тащи его сюда скорее! – обрадовался Петр.
– Значит, правда, Петька, что той будет? – понизив голос, спросил Кунта.
– Какой той? – насторожился Петр Николаевич.
– Я же видел, как ты ее на Ястребе притащил, потом вон в лавку ходил. Жаны-то у тебя все равно нету, а Васка-то вон какая…
– Погоди, Кунта, что ты! – Петр Николаевич пытался остановить языкастого пастушонка, но куда там!
– Как «что ты»? Правду тебе говорю. Я бы сам на ней жанился, да ругает она меня и за уши таскает маломало…
– Значит, провинился.
– Я Кондрашова притащу и сам на той приду. Можно?
– Ладно, Кунта, приходи. Без Кондрашова не являйся. Понял?
– Сколько раз можно говорить Кунте? Виллаги, биллаги!
…На квартире Кондрашов усадил Кунту за стол и налил чаю. Прасковья Антоновна насыпала перед ним кучу сушек.
– Микешку встретил и ему тоже сказал, – аппетитно похрустывая сушками, говорил Кунта.
– И как ты ему сказал? – спросил Василий.
– Петька, говорю, Лигостаеф приехал на Васке жаниться…
– Ну а он что?
– Ай! Он меня поймал и уши мне снегом натер, насилу убег я…
– Ты, наверно, что-то перепутал, Кунта? – усомнился Василий Михайлович.
– Виллаги, биллаги! Сам Лигостаеф велел тебя тащить и мне самому приходить. Брату своему Мурату тоже сказал. Он уже красную рубаху надел.
– Ну, дружок, ты таким путем весь прииск взбаламутишь! – смеялся Василий.
– Еще только к Фарсковым заходил, денежки за воду получил.
– Сколько денег?
– Два пятака и одну копейку дали.
– Да ты скоро богачом станешь?
– Ишо не скоро… Вот если камень найду золотой, такой, как мой брат выкопал, тогда уж конечно… – вздохнул Кунта.
– И что же ты с ним сделаешь? – Кондрашов знал от Усти о всех мечтаниях Кунты и наблюдал, с каким упорством этот парнишка собирает гроши, развозя воду с утра до ночи.
– Мой брат, конечно, маленько не так сделал…
– Как же сделаешь ты? – допытывался Василий Михайлович.
– Раз я его найду, то, конешно, себе и возьму. Отвезу ночью в город, получу деньги, куплю много товаров, один раз, потом другой раз продам товар на базаре и всю файду Прибыль, польза.
в карман себе спрячу…
– Ну хорошо, накопишь ты много денег, и что же ты будешь с ними делать?
– Купсом стану, – не моргнув глазом, ответил Кунта.
– Нет, погоди, дружок. Ты уже купцом стал…
– Да нет еще, дядя Василий! – протестовал Кунта.
– Раз продавал товары с файдой – значит, ты уже настоящий барышник! А как же с муллой? Ты же хотел учиться на муллу?
– Когда я буду настоящий купес, то за деньги сделают меня младшим муллой.
– Э, брат! Ты еще не только барышник, ты еще хитрый политик. Ты сначала научись читать и писать по-русски. Когда станешь грамотным, прочтешь такие книги, где ясно написано, как купцы и муллы деньги наживают…
– А есть такие книжки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Упруго переступая коваными копытами, Ястреб бодро шел веселым, танцующим шагом. А вокруг лежало снежное поле, такое голубое и чистое, что у Василисы остановилось дыхание. Петр Николаевич, глядя на статный круп коня, думал о чем-то своем.
– А писарь, это ваш друг? – грея в варежках начавшие зябнуть руки, спросила Василиса.
– Ну да, друг, – рассеянно ответил Лигостаев.
– Он, наверное, говорил вам обо мне?
– Ишь ты, какая любопытная! – усмехнулся Петр и, перейдя вдруг на простой, отеческий тон, который лучше и короче сближает людей, спросил: – А как тебя зовут?
– Меня зовут Василисой, а по-нашему – Ваской…
– Как это по-вашему?
– Ну, значит, по-рабочему, – охотно пояснила она. – А вы Петр Николаевич. Я давно знаю… Я ведь все про вас знаю, – тихо добавила Василиса.
– Смотри какая всезнайка, – добродушно заметил Петр.
– О-о! Вы известный!
– Чем же? И что ты такое можешь обо мне знать?
– Все… Я дочь вашу много раз видела: и на складе лесном, и на скачках в ауле. Она мне очень понравилась… – наивно и сердечно проговорила она.
– Это могло быть… – раздельно ответил Петр.
– А кто ее не знает? – продолжала Василиса. – Красивая и смелая, а я таких люблю.
– Скажи на милость! И про то, как она от мужа убегла, тоже знаешь? – насмешливо спросил он. Казалось, что позорная история с его дочерью, как злой рок, преследует его на каждом шагу, куда бы он ни ступил и с кем бы ни повстречался.
– Да ведь об этом все знают… Но я скажу одно… – Василиса чуть приподнялась, одернув широкую юбку, и, поудобней усевшись на сене, продолжала: – Я скажу одно: ежели бы меня насильно отдали, я бы на ее месте тоже так сделала, а может, и похуже, – с отчаянной в голосе решимостью проговорила она.
– Хуже уж не бывает, – сказал Петр.
– Нет, бывает, – упрямо и твердо возразила Василиса.
– Ишь ты, какая бойкая!
– Еще не так случается, – продолжала она. – А нашему брату, бабе, тетехой быть, так совсем замордуют и, как букашку, растопчут…
– Если хочешь знать, – все больше удивляясь и волнуясь, говорил Петр, – если ты уж знаешь про дочь, так я тебе скажу, что никто ее не неволил, насильно не выдавал…
– Вы меня простите, может, я не так сказала. Я этого не знала. Все так говорят, ну и я тоже…
– Ее была воля. Сама виновата, – жестко сказал Петр и глубоко вздохнул.
– Это другое дело. Раз вы ее не неволили – значит, вы хороший и добрый отец, – быстро проговорила Василиса и тоже вздохнула.
– А у тебя родители есть?
– Нет. Я сирота.
– Ты, кажется, на каторге была? За что угодила? – спросил он и тут же пожалел об этом. Не хотелось обижать и без того обиженную, а получилось наоборот.
– Долго рассказывать, – скупо ответила Василиса.
– Да и не надо… Так сболтнул, не подумавши. Ты на меня, молодка, не серчай. – Петр откинул на спину тяжелый, заиндевевший воротник тулупа и перебрал в руках ременные вожжи.
– А чего же мне серчать на вас? Ну была и была… Можно и рассказать… Жила у помещика в работницах, совсем еще девчонка – шестнадцати годов… Вот и вздумал он попользоваться… Порешил, что овечка глупенькая… А я его кипятком… – чуть слышно проговорила Василиса и начала торопливо смахивать с темной шубейки летевший от конских копыт снег.
– Эх ты, ядреный корешок!
Петр Николаевич ахнул, сильно натянул вожжи. Ястреб, мотнув сухощавой головой, скорым и ловким перехватом передних ног чутко и плавно перешел на сильную рысь. Вместе с ошметками снега в лицо Василисе резко ударил хлесткий ветер. Казалось, что под конскими копытами вьюжилась и пенисто кипела косматая снежная буря. Она слепила глаза и сладко сжимала замиравшее от быстрой езды сердце.
– Жив остался? – под стук копыт и скрип полозьев, посматривая на попутчицу сбоку, громко крикнул Петр Николаевич.
– Кто? – повернув к нему голову с растрепавшейся на плечах шалью, не поняв его вопроса, спросила Василиса.
– Да тот! Помещик поганый!
– Не знаю! – закрывая лицо пестрой варежкой, ответила она.
– Вилы ему в бок, в харю! А ну айда! – гаркнул Петр и тряхнул вожжами.
Выхлестывая подковами четкую под копытами дробь, Ястреб податливо рванулся вперед. Ветер полыхнул в лицо колючим снежным ураганом и закидал плотными комками всю кошевку. Петр Николаевич придержал коня, уговаривая его самыми ласковыми словами, остановил совсем и вылез из кошевки. Василиса тоже поднялась, отряхнув снег, облегченно вздохнув, проговорила:
– Ох и славно!
Петр Николаевич вытащил из передка кошмовую полость и заботливо укрыл ею ноги Василисы. Он видел ее тугие ноги в жестких чулках, плотно втиснутые в старые, подшитые валенки-обноски, и толстую, из какой-то грубой материи юбку. «На такие ноги-то надо бы, как у Степки, расписные поярковые надеть», – подумал Петр и, глухо кашлянув, снова взялся за вожжи.
– Теперче будет тебе теплее, – сказал он участливым голосом.
– Да вы не беспокойтесь… Я привычная к холоду, – вытирая лицо жиденькой, давно выносившейся варежкой, ответила она, чувствуя, как тревожно колотится ее сердце и жарко пылают исхлестанные снегом щеки. Для нее это была первая в жизни мужская и нетягостная забота. Смущенной, неловкой улыбкой озарилось ее лицо. Из глаз неудержимо полились не видимые в темноте слезы…
– Сколько же тебе лет-то? – опять пустив коня шагом, спросил Петр Николаевич.
– Двадцать пятый пошел… с осени, – дрогнувшим и каким-то усталым голосом ответила она, стараясь унять и не показать слез своих.
– Немного еще… Я тебя старше на целых пятнадцать лет, – сам не понимая, зачем он это говорит, признался Лигостаев.
– Да вы ведь вон какой казак! Для мужчины разве это лета!
– Какой же? – поглядывая на нее сбоку, спросил Петр Николаевич.
– Вы добрый и… и гордый, наверное, – невнятно, запинаясь, проговорила она. Ей хотелось сказать совсем другое, но не повернулся язык.
«Хорош добряк! – подумал Лигостаев. – Сегодня сноху плетью отстегал…»
Над степными буграми тихая, в белых снегах, зимняя ночь. Сквозь редкие бегущие облака сыпались крохотные звезды. Выехали на последний пригорок и увидали шиханские огни. Они то вспыхивали, то гасли в туманной дымке.
«Вот сейчас доедем, вылезу из этой уютной кошевки, и, может быть, никогда больше не свидимся», – с ужасом думала Василиса.
– Так говоришь, добрый я? – после томительного молчания спросил Петр Николаевич. Ему вдруг захотелось ехать все дальше и дальше вот таким ровным, спокойным шагом и слушать ее покорный и ласковый голос.
– Да. Про вас все так говорят, – быстро ответила она.
– Погоди. Кто это все?
– Рабочие, Устя Яранова, Василий Михайлович, например, наш бухгалтер… Вы же их знаете?
– Знаю. Ну что ж, скажу спасибо, раз обо мне так думают…
– Вы к ним едете?
– Нет. Куплю вина и назад вернусь. Водка тут, наверно, есть?
– Этого добра-то везде полно. Вы заезжайте к нам, покормите коня…
– Ну что ж, это дело, – охотно согласился Петр. – А ты со мной выпьешь?
– А если я не пью? – смущенно спросила Василиса. Кровь прилила к ее сердцу горячей волной.
– Ну а маленько? – шутливо пытал Лигостаев. Смущение и растерянность Василисы настраивали его на веселый лад.
– Маленько можно, – сжимая холодными варежками щеки, ответила она.
– Хочешь, прокачу пошибче?
– Ага! – кивнула Василиса.
– А не боишься? – умело и ловко направляя коня на большую рысь, уже задорно и громко спросил Петр.
– Ой нет! Я шибко люблю! – наклонив к нему лицо, выкрикнула она и робко прижалась плечом.
Ястреб шел плавным, широким аллюром. Полозья кошевки, звонко свистя, буйно раскатывались на поворотах, и казалось – вот-вот перевернутся вверх тормашками. Но Петр Николаевич был опытный наездник. Он, где нужно, сдерживал лошадь.
Василиса от восторга закрыла глаза. Все было как во сне, и до прииска докатили в один миг.
Пока Петр Николаевич прибирал коня, Василиса, сбегав в избенку, ожидала его у входа.
– Вы заходите, – когда он подошел к ней, проговорила она. – Называйте меня просто Вассой. – И она смело поглядела ему в глаза.
– Ладно, – согласился Петр. Он растерянно топтался на одном месте, вертел в руках кнут, словно не зная, что с ним делать. – Вот возьми мой тулуп и в избу снеси, а я сейчас приду, – добавил он по-хозяйски и, шумно отряхнувшись, сбросил с плеч шубу. Не успел он оглянуться, как она цепко подхватила тулуп на руки.
– А ты ловкая! – удивленно сказал он.
– Ох и тяжелый! – не придавая его словам значения, проговорила Василиса. – Теплый, наверно?
– Из восьми овчин.
– Целых восемь овец?
– И баран в придачу, – пошутил Петр. – Ну, Васса, я пойду.
– Возвращайтесь. Я самовар поставлю и буду вас ждать. Хорошо? – просительно и нежно сказала она.
– О чем говорить. Чаек не помешает. Раздувай самовар, а я коврижек принесу.
– Ничего не надо… Сами приходите. – Василиса спрятала лицо в ласково-мягкий и теплый ворс овчины.
Лигостаев кивнул головой, повернулся и, скрипя высокими валенками, пошел по притихшему, с низенькими домишками переулку. В окнах мелькали тусклые огоньки. На небе мигали звезды, рассыпая по белому снегу зимний холодный свет.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
С саманной избушке, где жили Василиса и Устя, начался полный переполох. Самовара у молодых хозяек не оказалось. Василисе пришлось бежать за ним к Даше Микешкиной. Вместо чайных чашек нашлось только две треснутые татарские пиалы. Как на грех, и заварка вся кончилась. Василиса носилась по соседям как угорелая. Устя посмеивалась над ее хлопотами, помогая ей, тоже радовалась, сама не зная чему…
– Ты хоть платье-то другое надень, волосы прибери, будешь как настоящая невеста, – весело шутила Устя.
– Ну какая из меня невеста? В судомойки, в батрачки, на тот свет с ним пошла бы! А вы – в невесты!..
– А почему бы нет? – подзадоривала ее Устя. – Ты только особенно не робей. Хочешь, я его сама за тебя посватаю? – в шутку предложила Устя.
– А это можно? – замирая с клетчатой из фланели кофточкой в руках, спросила Василиса.
– Отчего же нельзя?
– Ах господи! Вы только скажите ему, как я его люблю! И больше ничего не надо… Он поверит, я знаю… Пусть не в жены… Пусть в хозяйство… А там что бог пошлет… – надевая единственные, впервые в жизни купленные полусапожки, взволнованно говорила Василиса.
– Это что же, в любовницы? – спросила Устя.
– А это уж как хотите, так и называйте.
В это время в сенях заскрипели половицы, и в комнату вошел и напустил холода Кунта. Появление мальчика было совсем некстати.
– Здравствуй, тетька Уста, и ты, Васка, здравствуй, – поднимая со лба рваную мерлушковую шапку, проговорил Кунта и бесцеремонно сел на табуретку.
– Здравствуй, Кунта, – ответила Устя.
Василиса отвернулась и стала застилать стол чистой скатертью. Кунта, помаргивая косоватыми глазенками, пристально наблюдал за ее быстрыми и ловкими движениями. Вдруг он неожиданно прищелкнул языком, лукаво подмигнул и громко, раскатисто захохотал.
– Что ты, Кунта? – удивленно спросила Устя.
– Ничего! – прохихикал гость.
– Зачем пришел?
– Думал, учиться будем мала-мала… – ответил он и, снова подмигнув в сторону Василисы, многозначительно добавил: – Жана…
– Какая жена? – Устя встала и, косясь на мальчишку, вывернула в лампе фитиль поярче.
– Васка-то, хо-хо! – Кунта, как крыльями, захлопал по коленям длинными рукавами стеганой, сто раз латанной купы и залился пуще прежнего.
– Ты чего хохочешь, косоглазый? – не выдержала Василиса. – Какая я тебе жена? Вот еще приперся!
Василисе очень хотелось побыстрее спровадить нежданного гостя и пригласить на чай Василия Кондрашова.
– Не моя жана, конечно, – возразил Кунта, – а Петьки Лигостаеф…
– Ты чего, дурачок, мелешь? – покраснев до корней волос, крикнула Василиса.
– Какой такой мелешь? Правду я говорю, – вдруг возмутился Кунта. – Думаешь, Кунта не знает, чей там лошадь стоит? Петьки Лигостаеф жеребес, и сам яво стретил… Он мне сказал, что с вином идет, значит, той Свадьба.
будет, а ты меня ругаишь, – обиделся Кунта.
Устя взглянула на Василису и, недоумевая, пожала плечами.
– Ладно, Кунта, не обижайся, – сказала она. – Сегодня учиться не станем. Раз той, пусть будет веселый той!
– Ну что я тибя говорил, а? – показывая Василисе язык, крикнул Кунта. – Обмануть хотела? Хо-хо! Кунту не очень обманешь! Ладно. Я тоже с вами той буду делать… Плясать начну, песни петь. Мала-мала водки выпью… А Васка-то, хо-хо!
Кунта ухмыльнулся и дернул себя за ухо. У него и раньше происходили забавные с Василисой стычки. Если он являлся грязный, она ловила его за воротник, тащила к рукомойнику и почти насильно умывала. Он фыркал и отчаянно повизгивал, а она терла ему мыльной пеной глаза. Иногда заставляла снять рубашку и, пока он, закутавшись в шаль, читал букварь, выпаривала косоворотку и стирала.
Сейчас Кунта своими насмешками окончательно вывел Василису из терпения.
– Да что ты все хохокаешь, чертенок!
– Красивый жана, – не унимался он. – Сколько Петька Лигостаеф тебе калыму дает, а?
– Я тебе, черномазый, покажу такой калым!
– Довольно! – прикрикнула на них Устя. – Опять сцепились? Знаешь, Кунта… Сбегай-ка, друг, к Василию Михайловичу и скажи ему, чтобы он пришел сюда.
– На той позвать, что ли? – спросил Кунта.
– Конечно, – кивнула Устя.
– Ладно, – согласился Кунта. – Сичас побежим и всех зовем. – Кунта нахлобучил свою истрепанную шапчонку и вышел.
Спровадив надоедливого гостя, Устя и Василиса снова принялись хлопотать по хозяйству. Василиса раздобыла у Фарсковых соленых огурцов и капусты, Устя аккуратно нарезала холодного мяса и полную тарелку пшеничного хлеба.
Выйдя из землянки, Кунта столкнулся на улице с Лигостаевым. С мешком на плече, чуть не до половины наполненным покупками, Петр Николаевич возвращался из продовольственной лавки. С неба сыпал мелкий крупитчатый снежок. В белизне приземистых крыш, освещенных фонарями на высоких столбах, поселок казался сонно притихшим. Пахло дымком и мазутом.
– Ты куда бежишь, Кунта? – спросил Петр Николаевич по-казахски.
– Уста сказал, чтобы я Василия Михалыча Кондрашова бегом сюда тащил.
– Это очень хорошо, Кунта, тащи его сюда скорее! – обрадовался Петр.
– Значит, правда, Петька, что той будет? – понизив голос, спросил Кунта.
– Какой той? – насторожился Петр Николаевич.
– Я же видел, как ты ее на Ястребе притащил, потом вон в лавку ходил. Жаны-то у тебя все равно нету, а Васка-то вон какая…
– Погоди, Кунта, что ты! – Петр Николаевич пытался остановить языкастого пастушонка, но куда там!
– Как «что ты»? Правду тебе говорю. Я бы сам на ней жанился, да ругает она меня и за уши таскает маломало…
– Значит, провинился.
– Я Кондрашова притащу и сам на той приду. Можно?
– Ладно, Кунта, приходи. Без Кондрашова не являйся. Понял?
– Сколько раз можно говорить Кунте? Виллаги, биллаги!
…На квартире Кондрашов усадил Кунту за стол и налил чаю. Прасковья Антоновна насыпала перед ним кучу сушек.
– Микешку встретил и ему тоже сказал, – аппетитно похрустывая сушками, говорил Кунта.
– И как ты ему сказал? – спросил Василий.
– Петька, говорю, Лигостаеф приехал на Васке жаниться…
– Ну а он что?
– Ай! Он меня поймал и уши мне снегом натер, насилу убег я…
– Ты, наверно, что-то перепутал, Кунта? – усомнился Василий Михайлович.
– Виллаги, биллаги! Сам Лигостаеф велел тебя тащить и мне самому приходить. Брату своему Мурату тоже сказал. Он уже красную рубаху надел.
– Ну, дружок, ты таким путем весь прииск взбаламутишь! – смеялся Василий.
– Еще только к Фарсковым заходил, денежки за воду получил.
– Сколько денег?
– Два пятака и одну копейку дали.
– Да ты скоро богачом станешь?
– Ишо не скоро… Вот если камень найду золотой, такой, как мой брат выкопал, тогда уж конечно… – вздохнул Кунта.
– И что же ты с ним сделаешь? – Кондрашов знал от Усти о всех мечтаниях Кунты и наблюдал, с каким упорством этот парнишка собирает гроши, развозя воду с утра до ночи.
– Мой брат, конечно, маленько не так сделал…
– Как же сделаешь ты? – допытывался Василий Михайлович.
– Раз я его найду, то, конешно, себе и возьму. Отвезу ночью в город, получу деньги, куплю много товаров, один раз, потом другой раз продам товар на базаре и всю файду Прибыль, польза.
в карман себе спрячу…
– Ну хорошо, накопишь ты много денег, и что же ты будешь с ними делать?
– Купсом стану, – не моргнув глазом, ответил Кунта.
– Нет, погоди, дружок. Ты уже купцом стал…
– Да нет еще, дядя Василий! – протестовал Кунта.
– Раз продавал товары с файдой – значит, ты уже настоящий барышник! А как же с муллой? Ты же хотел учиться на муллу?
– Когда я буду настоящий купес, то за деньги сделают меня младшим муллой.
– Э, брат! Ты еще не только барышник, ты еще хитрый политик. Ты сначала научись читать и писать по-русски. Когда станешь грамотным, прочтешь такие книги, где ясно написано, как купцы и муллы деньги наживают…
– А есть такие книжки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37