А насчёт того, что неразговорчив я, то спервоначалу человек к вашим порядкам не пригляделся: как что у вас ведётся… И мы будем делать такожде…
- Мы вот с тётушкой истинно тебя как родного полюбили и так напредки будем всякую приязнь оказывать… Ты же, баишь, здесь в одиночестве… Чай, только по товарищам по полковым сегодня удосужился наведаться… как часок вышел свободный?.. - И сама устремила пытливый взор.
Сердце её сильно забилось почему-то, и вся кровь прилила к нему, наведя на лицо девушки смертельную бледность.
Мгновения показались ей веками, а Балакирев не торопился ответом. Дуня не выдержала и, вся зардевшись пламенем, повторила вопрос: - Что же, по товарищам ходить изволил сегодня до вечера?
- Нет… был у знакомого батюшки отца Егора в посадской слободе, за рекой… А своих видел одного бывшего своего дядьку Семена Агафонова…
- Что ж он, обрадовался, чай, тебе?..
- Как же. Поговорили всласть. Сказал ему, где я… и какую должность мне дали…
- А поп-то вам давнишний знакомец… из вашей стороны, что ли?..
- Нет, здесь…
- И большое семейство у попа?
- Так себе, ребятки есть подростки, есть мелюзга…- И остановился, опустив голову.
У Дуни отлегло от сердца. Ваня не думал лгать, но про Дашу с кем-нибудь заговорить у него не хватало духу. Дуня же была вполне довольна ответами Вани и совсем повеселела. Она в эту минуту готова была обнять всякого встречного. Бросилась бы на шею к Балакиреву, если бы не удерживала девичья стыдливость. А что она чувствовала в эту минуту - трудно пересказать словами. Рукам её почему-то хотелось прыгать, бить такт; делать из пальцев козу рогатую - на маленьких ребяток… Шаловливые пальцы, прыгая, задели без спроса своей обладательницы за грушу, которая потеряла равновесие и скатилась из рассольника на блюдечко морошки, разбрызнув варенье. Несколько брызг попало на белый кружевной парадный галстук Вани, и он полез в карман за платком. Виноватая Дуня поспешила поправить сколько-нибудь свою проказу и, намочив ширинку в воде, принялась смывать морошку. Для большего удобства она взяла Балакирева за плечо одной рукой, а другой принялась тереть кружева, ещё больше смачивая их.
Пришлось в конце концов распустить узел и платок совсем снять с шеи. Дуня принялась поспешно застирывать на кружевах пятна от сиропа, когда вошла тётка и очень благоволительно расхохоталась.
- Вот уж, батюшка Ванюшка, и прачка своя! Добрый знак… Видно, нам тебя и впрямь к своим близким… причислить?
Балакирев поклонился, и поклон этот был принят за чистую монету. Вопрос о причислении к своим молодого лакея царицы - казалось Ильиничне - развивался сам собою, чуть не по щучьему веленью. Самолюбие - великий сводитель концов в такой именно узел, который мы рассчитываем завязать всего удобнее. В мыслях выходит это неизменным и непреложным; на деле бывает иначе. Тётка и племянница обе были в этот вечер в таком настроении, которое не допускало возможности решить дело о Балакиреве не так, как им казалось. Замыванье шейного платка нужно было окончить вполне теперь же, не откладывая до утра. Утром уже лакей обязан был с раннего часа быть начеку, дожидаясь посылок. Поэтому Ваня в комнате Ильиничны дождался, пока затопили печку и виноватая Дуня, встряхивая перед огнём, высушивала кружева да руками сплоила их.
Ваня Балакирев вернулся в свою каютку уже далеко за полночь. Раздевшись, он думал заснуть, но сон не приходил на зов молодого человека. Только на заре уже задремал он и видит себя в воеводской избе в Муроме. Бабушка упрашивает непреклонного солдата, чтобы взял он назад свою явку А он хохочет:
- Ни за что! - говорит.
- Отпусти, голубчик мой! - упрашивает бабушка.
- Сказал: не будет этого - и не будет!
- Проси, Ванечка, служивого! Может, сжалится на твою юность да неумелость… пощадит.
- Пощади! - говорит Ваня за бабушкой.
- Так нет же! - закричал сердитый солдат визгливым голосом Авдотьи Ильиничны. Ваня вглядывается и видит - что не солдат, а сама Ильинична крепко схватила его за руку. Вместо же бабушки стоит Даша поповская и слёзно плачет: «Не оставляй меня, Иван Алексеич… Не переживу я твоего оставленья…»
- Не оставлю, - утвердительно говорит Ваня и чувствует, что его трясут за плечи. Сквозь сон слышит он слова:
- Ишь как заспался, провал те возьми!.. В какую вышь усудобили лентяя, а он и рад дрыхнуть до вечерен, - благо некому будить.
Очнулся Балакирев. Будит его сам Пётр Иваныч Мешков.
- Зачем я вам потребовался? - не без удивления, сев на своё ложе, спросил Ваня грозного интенданта.
- Ещё спрашиваешь, негодяй!.. Видно, нужен, коли вскарабкаться мне, старику, сюда довелось… Ты мне-то скажи, куда девал епанчу свою?.. Новая епанча, с иголочки.
- Сюда, должно, занесли и повесили по приказу Авдотьи Ильиничны где-то… Я ещё недосмотрел.
- То-то, недосмотрел… не прогулял ли ты её, смотри у меня… Лакостов, проклятый, взбудоражил, вишь… Пришёл. «У нас, - говорит, - из передней епанча Балакирева унесена… не видно…» Как, думаю, так? Кто унёс, коли сам не спустил? Хоша стар человек, а коли о добре государевом речь, поплетусь-ка, думаю, да разыщу… Свой глаз всего вернее.
- Спросите у Авдотьи Ильиничны, я сюда переведён по собственному приказанию её царского величества.
- Ладно, ладно, спрошу… Теперь ещё спят, а ты, коли разбудил я тебя, вставал бы да поискал епанчу… За тобой слуг-от нет…
И сам поплёлся из коридорчика к лестнице, оставив разбуженного Балакирева в досаде - очень понятной.
- Вот бестолочь! - плюнув со злостью, прошептал несчастный. - Хорош будет, видно, денёк, коли так начинается.
Пробовал заснуть - не удалось. Встал, делать нечего. Оделся. Слышит - заходили внизу. Сошёл. Сел в коридорчике совсем готовый. Вышел в переднюю - Лакосты нет; хотя обыкновенно и рано приходил старик. Балакирев догадался, что шут, взбудоражив интенданта, намерен сухим из воды выйти. Для того и не приходит… умышленно.
Ваня почувствовал скверное желание отомстить за неприятности, но развитию гнева помешал выход Ильиничны, сунувшей ему в руку записку, залепленную сургучом.
- Снеси к Монсову, к Вилиму Иванычу, и попроси ответ, да поскорее! А придёшь - никому, опричь меня, ответа не отдавай… Знаешь, где найти его?
- Здесь близко, кажется?
- Не знаю, как тебе сказать. Готов ли дом, что наискосок дворца, через дорогу… А не то - и на Городской остров скатай, только скорейча же. Выходила от Самой Анисья Кирилловна и сказала, чтоб наспех ответ принести.
- Бегом слетаю… Да, кстати: куда убрали мою епанчу из передней, с гвоздя? Индентант спать мне не дал - пристал, куда я девал епанчу… «Прогулял», - говорит, - и все тут.
Ильинична спросила у посыльной своей. Епанча, конечно, оказалась прибранной, и место указано, где вешать её. Пошёл молодец и нарочно завернул в подклеть к интенданту - показаться в епанче.
- Ну, ин ладно… Ужо я напою старому черту, шуту проклятому… Нельзя не искать, коли наврал, что пропала у тебя… Ты на меня не серчай, и сам, коли в чём в ответе, искать примешься… коли говорят, утерялася. Юрок ты, сам царь говорит, ужо буду знать, что исправен… Ступай же, брат! И мне, и тебе некогда пустословить.
Вот и все оправдание за кутерьму. Пришёл к Монсу.
- Цидулу велено передать и ответ получить, - объясняет Ваня худощавому юркому молодцу, в передней палате что-то писавшему.
- Давай. Прочтём и ответим.
- Тебе не дам… Самому господину должен в руки…
- Да он спит ещё…
- Разбудите!.. Коли от государыни - встанет и примет.
- Много чести. Станет Вилим Иваныч вставать раньше времени! Отдай мне, всё равно. Встанет - предоставлю.
- Мне велено самому в руки, и никому больше.
- Ну… мне, значит, все едино…
- Ничего тут нет и похожего на дело, не только не едино. Холоп останется холопом, а барин - барином! Всяк сверчок знай свой шесток…
- Я не холоп вовсе, а секретарь… От холопа разница. Все бумаги и челобитья к Вилиму Иванычу - ко мне идут.
- Ну, пусть идут… окромя этой цидулы. Её отдам только самому.
- И мне отдашь, коли добра хочешь да толк смыслишь в делах… А не хочешь давать мне - пошёл вон!..
- Гнать ты меня не смеешь, коли, говорят, за делом послали… А тебе не отдам и заставлю идти… разбудить барина.
- Ну… это старуха надвое сказала… Хоша и вставши бы был, да не выходил из опочивальни, к нему не пойду.
- Покажи мне, где эта опочивальня… Я и без тебя дело справлю.
- Ловок ты, я вижу…
- Смекаю, что ловчей тебя… Знаю, как дело справлять, а ты не даёшь… Скажи на милость-, что ты за птица?! - начиная терять терпение и возвышая голос, говорил Ваня.
- Вот какая я птица, что не ори, а ступай вон честью, коли не даёшь цидулы!
- Я тебе говорю: не пойду, пока сам не отдам, как велено. Послан я наспех. Грубияна встретил - жалобу принесу своим чередом, а… медлить больше не могу.
Говоря эти слова, во всём, в чём был, ражий Балакирев сделал шаг от дверей в внутренние комнаты, заметив слева притворённые двери.
Писавший вскочил и заслонил собою эти двери. Ваня сдвинул его с места, повернув как перо. Но сбитый с позиции ухватился за силящегося войти. Произошла борьба.
- Что там у вас за возня! - раздался сердитый голос из внутренних покоев.
- Меня не пускает ваш человек, Вилим Иваныч, а велели мне наспех цидулу отдать и ответ принести! - крикнул Балакирев.
Боровшийся с ним побежал, должно быть, оправдываться.
- Подожди, я позову, оденусь! - раздался через несколько мгновений голос Монса, и вслед за тем показался присмиревший секретарь. Балакирев бросил на него взгляд победителя.
- Постой же, шельма, я проучу тебя, коли поперёк пошёл! - с угрозой прошептал смирившийся. - Будешь помнить Егорку.
- Хоть Егорок сотню поставь - не испугаешь! - отозвался Балакирев на бессильную угрозу врага.
Продолжать перебранку было некогда, потому что раздались шаги и приказ:
- Войди сюда!
Балакирев отмахнул притворённую дверь и очутился перед нахмурившимся Монсом, сидевшим в креслах в шлафроке и в надетом кое-как парике.
Почтительно подойдя и вручая цидулку, Ваня повторил данный ему наказ и заявил жалобу на препятствовавшего спешной передаче.
- Все так, да ломиться в чужой дом не годится… потише можно тоже сделать.
- Я ничего другого не мог при отказе вам доложить… Никому другому, кроме собственных рук, отдавать не приказано.
Монс не возражал, уже разломив сургуч и читая. По мере чтения лицо его прояснялось, и, кончив чтение, он подарил верного переносчика взглядом благосклонности и прибавил:
- Ты прав, мой друг… Всегда так поступай… Егор! Когда он придёт - не задерживать и дурачеств не начинать впредь. Ты виноват, он - прав кругом. Нужно было действительно… Я сейчас напишу ответ. Проси, Егор, у него извинения. Помиритесь, и чтобы не было между вами тени распри! Приходить должен он часто ко мне. В первый и последний раз тебе спускаю вину… Не то смотри… За заносчивость может быть тяжела расплата.
Пока писал барин, недавний противник счёл за благо послушаться наказа высшей власти.
- Коли погрешил я от усердия, где не нужно, не гневись. Я, Егорка Столетов, за провинность готов услугой отплатить. Скажи, как звать тебя, и будь покоен: знавши, не прогневлю.
- Иван Балакирев я. Коли смирился, Бог простит. Быль молодцу не укор… Коли бы не наспех, чудак этакой, чего бы мне тебя не слушать! Да есть власть повыше нас с тобой; в силу этой власти я и настаивал… Егором, молвил, прозываешься, а по отчеству как?
- Михайлов, Столетов… А вас как честят по батюшке?
- Алексей Гаврилов батька, а моё имя Иван, я сказал.
- Из каких вы?
- Дворянин. Солдат был в Невском полку, а недели полторы - государь взял во дворец и лакеем я… у государыни.
- А я подьячий, из писчиков, секретарь Вилима Иваныча; невдомёк мне давеча, - кафтан-от твой, думал, княжеский… а там люди что собаки: завсегда огрызаются.
Вилим Иваныч позвал Балакирева и тихо сказал, подавая цидулу:
- Ильиничне одной. А я тебя помнить буду. Вижу, исправный малый. Коли что потребуется, можешь обратиться ко мне - не ошибёшься и не напрасно просить будешь… Ты мне полюбился заправду.
Ваня кланялся, пятясь задом к дверям, и, отвесив в самых дверях последний поклон, повернулся и вышел в переднюю. У дверей он по-приятельски простился с новым знакомцем Столетовым, внутренне смеясь возникшему казусу.
Войдя ещё в коридор перед комнатою младших царевен, Ваня услыхал вверху у себя знакомый голос, и при звуках его сильно забилось сердце молодого человека. Ноги как бы приросли к полу, а самому хотелось перелететь пространство, отделявшее от места, где слышался хорошо известный ему говор.
- Никак, бабушка здесь!
Балакирев летит и видит подлинно свою бабушку, усаженную Ильиничной в кресла и ведущею с нею беседу такую дружелюбную, как бы век жили душа в душу. Помещица, сидя задом к дверям, не вдруг увидела внука, а увидев - зашаталась и только произнесла: «Ванечка!»
Оправившись несколько, она усадила перед собою внука и смотрела на него, молча любуясь статностью юноши, которому очень шёл ливрейный кафтан придворный.
- Истинно, матушка, сокровище тебе Господь Бог дал в потешенье на старость Ивана Алексеича! - с одушевлением высказала Ильинична, вторя в том чувству бабушки, не помнившей себя от радости.
- На нашу сиротскую долю Господь дал и царю-то, государю, спознать Ванечку… позаприметил, видно, коли и к себе-то во дворец взял… Красный кафтан дал и эти, прости Господи, брыжжи непутные.
Бабушка, охорашивая внука, почему-то невзлюбила кружевных концов его шейного белого платка, с которым произошёл вечером грех.
- А матушка что? - сам осмелился спросить Ваня бабушку, замолкшую вдруг под впечатлением такой перемены в судьбе внука.
- Все здоровы. Бабка рюхинская благословение посылает. Все добрые люди, окромя твоего ворога-отца непутного… Ништо взял злодей с меня… сберегла и отстояла я, Ванечка, твой достаточек. Отец твой гриб съел, а ещё у царя суда на мать просил.
Ильинична, как ни желалось ей все разом выслушать, что говорить будет бабка с внуком, должна была удалиться с ответом, принесённым Ванею.
Часть II. МСТИТЕЛИ
Глава I. НА РАСПУТЬЕ
Авдотья Ильинична удалилась, обещаясь скоро прийти.
Счастливый Ваня, оставшись один на один с бабушкою, не замедлил посвятить её в тайну своего сердца, но бабушка слушала как-то рассеянно.
- Вот ужо я отпрошусь и тебя, родная, сведу к батюшке… увидишь моё счастье…
- Какое там счастье: связаться с поповной без алтына денег, да роднища, вишь… робятищи… Не такая тебе нужна жена… А чтоб поддержка через родню её была… Чтобы по рангу твоему, из своей братьи, вокруг государыни… Чего морду воротить от Авдотьи Ильиничны?.. Случайный человек… приветливая, умная, разумная, учтивая… Поддержка прямая, крепка надёжа…
- Я и сам, даст Бог, эту надёжу в себе сыщу… службою дорогу найду к милостям, не хуже других…
- Конечно, коли сам не будешь хорош, Ванечка, никто тебя не поддержит, спору нет… Да при поддержке и твой талан да сноровистость приметят; а без замолвки доброго слова, хоть семи пядей будь - не больно-то оценят… Я человек старый… всего навидалась… могу дать тебе один добрый совет… ведь ты у меня один… Стало, то пойми, что добра желаючи, тебе говорю - не погуби себя… неразумьем!.. Благо любят тебя здесь… Авдотья Ильинична баила, что души в тебе не слышит… Смотрит как на родного уж… и должен ты, это самое, на ус намотать… Не искать по задворкам, коли счастье на завалине сидит да тебя ждёт.
- Нет, бабушка, то не счастье, что приголубить задумали, когда съесть, чего доброго, не удалось - сам зубы показал да нос наклеил бездельным помыкателям… Теперь лебезить вздумали, как в них не нуждаются. А то счастье, родная, где душа - не расчёты и сердце отозвалось сердцу… как у нас с Дашей. Менять Дашу на приязнь Ильиничны и племянницы её - плохой расчёт, хоша бы и сердце не говорило другого… А тут не властен я забыть Дашу… Не корю Авдотьюшку - приглядная девушка, невеста хоть куда, только… не нам.
- И нам будет с руки, коли дурить перестанешь да взглянешь на дело разумно и толково: самохвальства не забираючи да своё досужество не представляючи. Ильиничну, коли теперь и впрямь благоволить к тебе стала, раздражать не рука; а ковать железо, пока горячо, - самая осторожность напредки требует. Времена переходчивы. Раз сошло ладно твоё невежество - что коня отпряг у княгини там какой-то - да, правду сказать, и самому батюшке показалось впрямь твоё дело правое… и слава Создателю!.. Только ведай, Иван, недаром пословица искон ведётся: близ царя - близ смерти! И угодить подлинно будешь стараться, да не покажется - и прогнали за посмех…
- Не та пора, бабушка! Не такие люди и порядки не те, да и сам государь невинного не обидит упрёком, не только взыскивать не станет за небывалую вину. Сам себя знаешь. К службе усердствуешь. Знаем стал повыше Ильиничны кому - так её гнева не боюсь… А буде мстить станет, по своенравию, что не сделаю, как ей хочется, - даст Бог милости, отделаемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
- Мы вот с тётушкой истинно тебя как родного полюбили и так напредки будем всякую приязнь оказывать… Ты же, баишь, здесь в одиночестве… Чай, только по товарищам по полковым сегодня удосужился наведаться… как часок вышел свободный?.. - И сама устремила пытливый взор.
Сердце её сильно забилось почему-то, и вся кровь прилила к нему, наведя на лицо девушки смертельную бледность.
Мгновения показались ей веками, а Балакирев не торопился ответом. Дуня не выдержала и, вся зардевшись пламенем, повторила вопрос: - Что же, по товарищам ходить изволил сегодня до вечера?
- Нет… был у знакомого батюшки отца Егора в посадской слободе, за рекой… А своих видел одного бывшего своего дядьку Семена Агафонова…
- Что ж он, обрадовался, чай, тебе?..
- Как же. Поговорили всласть. Сказал ему, где я… и какую должность мне дали…
- А поп-то вам давнишний знакомец… из вашей стороны, что ли?..
- Нет, здесь…
- И большое семейство у попа?
- Так себе, ребятки есть подростки, есть мелюзга…- И остановился, опустив голову.
У Дуни отлегло от сердца. Ваня не думал лгать, но про Дашу с кем-нибудь заговорить у него не хватало духу. Дуня же была вполне довольна ответами Вани и совсем повеселела. Она в эту минуту готова была обнять всякого встречного. Бросилась бы на шею к Балакиреву, если бы не удерживала девичья стыдливость. А что она чувствовала в эту минуту - трудно пересказать словами. Рукам её почему-то хотелось прыгать, бить такт; делать из пальцев козу рогатую - на маленьких ребяток… Шаловливые пальцы, прыгая, задели без спроса своей обладательницы за грушу, которая потеряла равновесие и скатилась из рассольника на блюдечко морошки, разбрызнув варенье. Несколько брызг попало на белый кружевной парадный галстук Вани, и он полез в карман за платком. Виноватая Дуня поспешила поправить сколько-нибудь свою проказу и, намочив ширинку в воде, принялась смывать морошку. Для большего удобства она взяла Балакирева за плечо одной рукой, а другой принялась тереть кружева, ещё больше смачивая их.
Пришлось в конце концов распустить узел и платок совсем снять с шеи. Дуня принялась поспешно застирывать на кружевах пятна от сиропа, когда вошла тётка и очень благоволительно расхохоталась.
- Вот уж, батюшка Ванюшка, и прачка своя! Добрый знак… Видно, нам тебя и впрямь к своим близким… причислить?
Балакирев поклонился, и поклон этот был принят за чистую монету. Вопрос о причислении к своим молодого лакея царицы - казалось Ильиничне - развивался сам собою, чуть не по щучьему веленью. Самолюбие - великий сводитель концов в такой именно узел, который мы рассчитываем завязать всего удобнее. В мыслях выходит это неизменным и непреложным; на деле бывает иначе. Тётка и племянница обе были в этот вечер в таком настроении, которое не допускало возможности решить дело о Балакиреве не так, как им казалось. Замыванье шейного платка нужно было окончить вполне теперь же, не откладывая до утра. Утром уже лакей обязан был с раннего часа быть начеку, дожидаясь посылок. Поэтому Ваня в комнате Ильиничны дождался, пока затопили печку и виноватая Дуня, встряхивая перед огнём, высушивала кружева да руками сплоила их.
Ваня Балакирев вернулся в свою каютку уже далеко за полночь. Раздевшись, он думал заснуть, но сон не приходил на зов молодого человека. Только на заре уже задремал он и видит себя в воеводской избе в Муроме. Бабушка упрашивает непреклонного солдата, чтобы взял он назад свою явку А он хохочет:
- Ни за что! - говорит.
- Отпусти, голубчик мой! - упрашивает бабушка.
- Сказал: не будет этого - и не будет!
- Проси, Ванечка, служивого! Может, сжалится на твою юность да неумелость… пощадит.
- Пощади! - говорит Ваня за бабушкой.
- Так нет же! - закричал сердитый солдат визгливым голосом Авдотьи Ильиничны. Ваня вглядывается и видит - что не солдат, а сама Ильинична крепко схватила его за руку. Вместо же бабушки стоит Даша поповская и слёзно плачет: «Не оставляй меня, Иван Алексеич… Не переживу я твоего оставленья…»
- Не оставлю, - утвердительно говорит Ваня и чувствует, что его трясут за плечи. Сквозь сон слышит он слова:
- Ишь как заспался, провал те возьми!.. В какую вышь усудобили лентяя, а он и рад дрыхнуть до вечерен, - благо некому будить.
Очнулся Балакирев. Будит его сам Пётр Иваныч Мешков.
- Зачем я вам потребовался? - не без удивления, сев на своё ложе, спросил Ваня грозного интенданта.
- Ещё спрашиваешь, негодяй!.. Видно, нужен, коли вскарабкаться мне, старику, сюда довелось… Ты мне-то скажи, куда девал епанчу свою?.. Новая епанча, с иголочки.
- Сюда, должно, занесли и повесили по приказу Авдотьи Ильиничны где-то… Я ещё недосмотрел.
- То-то, недосмотрел… не прогулял ли ты её, смотри у меня… Лакостов, проклятый, взбудоражил, вишь… Пришёл. «У нас, - говорит, - из передней епанча Балакирева унесена… не видно…» Как, думаю, так? Кто унёс, коли сам не спустил? Хоша стар человек, а коли о добре государевом речь, поплетусь-ка, думаю, да разыщу… Свой глаз всего вернее.
- Спросите у Авдотьи Ильиничны, я сюда переведён по собственному приказанию её царского величества.
- Ладно, ладно, спрошу… Теперь ещё спят, а ты, коли разбудил я тебя, вставал бы да поискал епанчу… За тобой слуг-от нет…
И сам поплёлся из коридорчика к лестнице, оставив разбуженного Балакирева в досаде - очень понятной.
- Вот бестолочь! - плюнув со злостью, прошептал несчастный. - Хорош будет, видно, денёк, коли так начинается.
Пробовал заснуть - не удалось. Встал, делать нечего. Оделся. Слышит - заходили внизу. Сошёл. Сел в коридорчике совсем готовый. Вышел в переднюю - Лакосты нет; хотя обыкновенно и рано приходил старик. Балакирев догадался, что шут, взбудоражив интенданта, намерен сухим из воды выйти. Для того и не приходит… умышленно.
Ваня почувствовал скверное желание отомстить за неприятности, но развитию гнева помешал выход Ильиничны, сунувшей ему в руку записку, залепленную сургучом.
- Снеси к Монсову, к Вилиму Иванычу, и попроси ответ, да поскорее! А придёшь - никому, опричь меня, ответа не отдавай… Знаешь, где найти его?
- Здесь близко, кажется?
- Не знаю, как тебе сказать. Готов ли дом, что наискосок дворца, через дорогу… А не то - и на Городской остров скатай, только скорейча же. Выходила от Самой Анисья Кирилловна и сказала, чтоб наспех ответ принести.
- Бегом слетаю… Да, кстати: куда убрали мою епанчу из передней, с гвоздя? Индентант спать мне не дал - пристал, куда я девал епанчу… «Прогулял», - говорит, - и все тут.
Ильинична спросила у посыльной своей. Епанча, конечно, оказалась прибранной, и место указано, где вешать её. Пошёл молодец и нарочно завернул в подклеть к интенданту - показаться в епанче.
- Ну, ин ладно… Ужо я напою старому черту, шуту проклятому… Нельзя не искать, коли наврал, что пропала у тебя… Ты на меня не серчай, и сам, коли в чём в ответе, искать примешься… коли говорят, утерялася. Юрок ты, сам царь говорит, ужо буду знать, что исправен… Ступай же, брат! И мне, и тебе некогда пустословить.
Вот и все оправдание за кутерьму. Пришёл к Монсу.
- Цидулу велено передать и ответ получить, - объясняет Ваня худощавому юркому молодцу, в передней палате что-то писавшему.
- Давай. Прочтём и ответим.
- Тебе не дам… Самому господину должен в руки…
- Да он спит ещё…
- Разбудите!.. Коли от государыни - встанет и примет.
- Много чести. Станет Вилим Иваныч вставать раньше времени! Отдай мне, всё равно. Встанет - предоставлю.
- Мне велено самому в руки, и никому больше.
- Ну… мне, значит, все едино…
- Ничего тут нет и похожего на дело, не только не едино. Холоп останется холопом, а барин - барином! Всяк сверчок знай свой шесток…
- Я не холоп вовсе, а секретарь… От холопа разница. Все бумаги и челобитья к Вилиму Иванычу - ко мне идут.
- Ну, пусть идут… окромя этой цидулы. Её отдам только самому.
- И мне отдашь, коли добра хочешь да толк смыслишь в делах… А не хочешь давать мне - пошёл вон!..
- Гнать ты меня не смеешь, коли, говорят, за делом послали… А тебе не отдам и заставлю идти… разбудить барина.
- Ну… это старуха надвое сказала… Хоша и вставши бы был, да не выходил из опочивальни, к нему не пойду.
- Покажи мне, где эта опочивальня… Я и без тебя дело справлю.
- Ловок ты, я вижу…
- Смекаю, что ловчей тебя… Знаю, как дело справлять, а ты не даёшь… Скажи на милость-, что ты за птица?! - начиная терять терпение и возвышая голос, говорил Ваня.
- Вот какая я птица, что не ори, а ступай вон честью, коли не даёшь цидулы!
- Я тебе говорю: не пойду, пока сам не отдам, как велено. Послан я наспех. Грубияна встретил - жалобу принесу своим чередом, а… медлить больше не могу.
Говоря эти слова, во всём, в чём был, ражий Балакирев сделал шаг от дверей в внутренние комнаты, заметив слева притворённые двери.
Писавший вскочил и заслонил собою эти двери. Ваня сдвинул его с места, повернув как перо. Но сбитый с позиции ухватился за силящегося войти. Произошла борьба.
- Что там у вас за возня! - раздался сердитый голос из внутренних покоев.
- Меня не пускает ваш человек, Вилим Иваныч, а велели мне наспех цидулу отдать и ответ принести! - крикнул Балакирев.
Боровшийся с ним побежал, должно быть, оправдываться.
- Подожди, я позову, оденусь! - раздался через несколько мгновений голос Монса, и вслед за тем показался присмиревший секретарь. Балакирев бросил на него взгляд победителя.
- Постой же, шельма, я проучу тебя, коли поперёк пошёл! - с угрозой прошептал смирившийся. - Будешь помнить Егорку.
- Хоть Егорок сотню поставь - не испугаешь! - отозвался Балакирев на бессильную угрозу врага.
Продолжать перебранку было некогда, потому что раздались шаги и приказ:
- Войди сюда!
Балакирев отмахнул притворённую дверь и очутился перед нахмурившимся Монсом, сидевшим в креслах в шлафроке и в надетом кое-как парике.
Почтительно подойдя и вручая цидулку, Ваня повторил данный ему наказ и заявил жалобу на препятствовавшего спешной передаче.
- Все так, да ломиться в чужой дом не годится… потише можно тоже сделать.
- Я ничего другого не мог при отказе вам доложить… Никому другому, кроме собственных рук, отдавать не приказано.
Монс не возражал, уже разломив сургуч и читая. По мере чтения лицо его прояснялось, и, кончив чтение, он подарил верного переносчика взглядом благосклонности и прибавил:
- Ты прав, мой друг… Всегда так поступай… Егор! Когда он придёт - не задерживать и дурачеств не начинать впредь. Ты виноват, он - прав кругом. Нужно было действительно… Я сейчас напишу ответ. Проси, Егор, у него извинения. Помиритесь, и чтобы не было между вами тени распри! Приходить должен он часто ко мне. В первый и последний раз тебе спускаю вину… Не то смотри… За заносчивость может быть тяжела расплата.
Пока писал барин, недавний противник счёл за благо послушаться наказа высшей власти.
- Коли погрешил я от усердия, где не нужно, не гневись. Я, Егорка Столетов, за провинность готов услугой отплатить. Скажи, как звать тебя, и будь покоен: знавши, не прогневлю.
- Иван Балакирев я. Коли смирился, Бог простит. Быль молодцу не укор… Коли бы не наспех, чудак этакой, чего бы мне тебя не слушать! Да есть власть повыше нас с тобой; в силу этой власти я и настаивал… Егором, молвил, прозываешься, а по отчеству как?
- Михайлов, Столетов… А вас как честят по батюшке?
- Алексей Гаврилов батька, а моё имя Иван, я сказал.
- Из каких вы?
- Дворянин. Солдат был в Невском полку, а недели полторы - государь взял во дворец и лакеем я… у государыни.
- А я подьячий, из писчиков, секретарь Вилима Иваныча; невдомёк мне давеча, - кафтан-от твой, думал, княжеский… а там люди что собаки: завсегда огрызаются.
Вилим Иваныч позвал Балакирева и тихо сказал, подавая цидулу:
- Ильиничне одной. А я тебя помнить буду. Вижу, исправный малый. Коли что потребуется, можешь обратиться ко мне - не ошибёшься и не напрасно просить будешь… Ты мне полюбился заправду.
Ваня кланялся, пятясь задом к дверям, и, отвесив в самых дверях последний поклон, повернулся и вышел в переднюю. У дверей он по-приятельски простился с новым знакомцем Столетовым, внутренне смеясь возникшему казусу.
Войдя ещё в коридор перед комнатою младших царевен, Ваня услыхал вверху у себя знакомый голос, и при звуках его сильно забилось сердце молодого человека. Ноги как бы приросли к полу, а самому хотелось перелететь пространство, отделявшее от места, где слышался хорошо известный ему говор.
- Никак, бабушка здесь!
Балакирев летит и видит подлинно свою бабушку, усаженную Ильиничной в кресла и ведущею с нею беседу такую дружелюбную, как бы век жили душа в душу. Помещица, сидя задом к дверям, не вдруг увидела внука, а увидев - зашаталась и только произнесла: «Ванечка!»
Оправившись несколько, она усадила перед собою внука и смотрела на него, молча любуясь статностью юноши, которому очень шёл ливрейный кафтан придворный.
- Истинно, матушка, сокровище тебе Господь Бог дал в потешенье на старость Ивана Алексеича! - с одушевлением высказала Ильинична, вторя в том чувству бабушки, не помнившей себя от радости.
- На нашу сиротскую долю Господь дал и царю-то, государю, спознать Ванечку… позаприметил, видно, коли и к себе-то во дворец взял… Красный кафтан дал и эти, прости Господи, брыжжи непутные.
Бабушка, охорашивая внука, почему-то невзлюбила кружевных концов его шейного белого платка, с которым произошёл вечером грех.
- А матушка что? - сам осмелился спросить Ваня бабушку, замолкшую вдруг под впечатлением такой перемены в судьбе внука.
- Все здоровы. Бабка рюхинская благословение посылает. Все добрые люди, окромя твоего ворога-отца непутного… Ништо взял злодей с меня… сберегла и отстояла я, Ванечка, твой достаточек. Отец твой гриб съел, а ещё у царя суда на мать просил.
Ильинична, как ни желалось ей все разом выслушать, что говорить будет бабка с внуком, должна была удалиться с ответом, принесённым Ванею.
Часть II. МСТИТЕЛИ
Глава I. НА РАСПУТЬЕ
Авдотья Ильинична удалилась, обещаясь скоро прийти.
Счастливый Ваня, оставшись один на один с бабушкою, не замедлил посвятить её в тайну своего сердца, но бабушка слушала как-то рассеянно.
- Вот ужо я отпрошусь и тебя, родная, сведу к батюшке… увидишь моё счастье…
- Какое там счастье: связаться с поповной без алтына денег, да роднища, вишь… робятищи… Не такая тебе нужна жена… А чтоб поддержка через родню её была… Чтобы по рангу твоему, из своей братьи, вокруг государыни… Чего морду воротить от Авдотьи Ильиничны?.. Случайный человек… приветливая, умная, разумная, учтивая… Поддержка прямая, крепка надёжа…
- Я и сам, даст Бог, эту надёжу в себе сыщу… службою дорогу найду к милостям, не хуже других…
- Конечно, коли сам не будешь хорош, Ванечка, никто тебя не поддержит, спору нет… Да при поддержке и твой талан да сноровистость приметят; а без замолвки доброго слова, хоть семи пядей будь - не больно-то оценят… Я человек старый… всего навидалась… могу дать тебе один добрый совет… ведь ты у меня один… Стало, то пойми, что добра желаючи, тебе говорю - не погуби себя… неразумьем!.. Благо любят тебя здесь… Авдотья Ильинична баила, что души в тебе не слышит… Смотрит как на родного уж… и должен ты, это самое, на ус намотать… Не искать по задворкам, коли счастье на завалине сидит да тебя ждёт.
- Нет, бабушка, то не счастье, что приголубить задумали, когда съесть, чего доброго, не удалось - сам зубы показал да нос наклеил бездельным помыкателям… Теперь лебезить вздумали, как в них не нуждаются. А то счастье, родная, где душа - не расчёты и сердце отозвалось сердцу… как у нас с Дашей. Менять Дашу на приязнь Ильиничны и племянницы её - плохой расчёт, хоша бы и сердце не говорило другого… А тут не властен я забыть Дашу… Не корю Авдотьюшку - приглядная девушка, невеста хоть куда, только… не нам.
- И нам будет с руки, коли дурить перестанешь да взглянешь на дело разумно и толково: самохвальства не забираючи да своё досужество не представляючи. Ильиничну, коли теперь и впрямь благоволить к тебе стала, раздражать не рука; а ковать железо, пока горячо, - самая осторожность напредки требует. Времена переходчивы. Раз сошло ладно твоё невежество - что коня отпряг у княгини там какой-то - да, правду сказать, и самому батюшке показалось впрямь твоё дело правое… и слава Создателю!.. Только ведай, Иван, недаром пословица искон ведётся: близ царя - близ смерти! И угодить подлинно будешь стараться, да не покажется - и прогнали за посмех…
- Не та пора, бабушка! Не такие люди и порядки не те, да и сам государь невинного не обидит упрёком, не только взыскивать не станет за небывалую вину. Сам себя знаешь. К службе усердствуешь. Знаем стал повыше Ильиничны кому - так её гнева не боюсь… А буде мстить станет, по своенравию, что не сделаю, как ей хочется, - даст Бог милости, отделаемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93