Долго в ночной тишине шуршала грубая бумага писаний фанатика. Пётр внимательно прочитывал и перечитывал некоторые места Он не мог не сознавать, что Талицкий с усердием изувера рылся в старинных книгах. Страницы пестреют ссылками на «Ефрема Сирина об антихристе», на «Апокалипсис», на «Маргерит». Фанатик всеми казуистическими изворотами старается доказать, что ожидаемый антихрист и есть Пётр Алексеевич.
- Что он все твердит об «осьмом» царе? - сам с собой рассуждал Пётр - «Осьмый царь - антихрист… А Пётр осьмый: он и есть антихрист»… По какому же исчислению я осьмой царь? А! От Грозного Царь Иван Грозный, царь Федор, царь Борис Годунов, царь Шуйский, царь Михаил Фёдорович, царь Алексей Михайлович, царь Федор Алексеевич… Да, я осьмей Что ж из сего?
И опять зашуршала бумага, долго шуршала.
- Что за безлепица! И сему бреду пустосвята верят архиереи… О, бородачи! А они - пастыри народа!
И он вспомнил случай с епископом Митрофаном.
Царь приехал в Воронеж для наблюдения за стройкою кораблей для предстоящего похода под Азов.
Архиерей встретил царя с крестом. Народные толпы заняли собою всю площадь у собора. Но внимание народа было, по-видимому, больше сосредоточено на маленьком, худеньком, тщедушном Митрофане.
Наскоро осмотрев корабельные работы, с которыми Пётр очень торопил, чтобы с полой водой двинуться в поход, он, возвратись во дворец, послал Павлушу Ягужинского просить к себе Митрофана для переговоров о том же кораблестроении, так как Митрофан не только жертвовал Петру значительные суммы на постройку кораблей, но сам соорудил, оснастил и вооружил роскошное судно лично для царя.
Когда Ягужинский явился к Митрофану с царским приглашением, Митрофан тотчас же пошёл ко дворцу. Народ, увидав любимого святителя, который кормил бедноту не только Воронежа, но и соседних селений, обступил своего любимца, теснясь к нему под благословение.
Пётр видел из окна, как Митрофан повернул к фасаду и к крыльцу дворца и вдруг не то с испугом, не то с гневом остановился.
Народ тоже как бы с испугом шарахнулся назад.
И Митрофан не вошёл во дворец. Он быстро, насколько позволяли ему старческие силы и слабые ноги, повернул назад. Народ за ним.
- Что случилось? Беги, Павел, узнай, в чём дело?
- Государь! Его преосвященство сказал: «Не войду во дворец православного царя, когда вход в оный дворец оскверняют поставленные там еллинские идолы, и притом обнажённые».
- А!.. Он осмелился ослушаться моего приказа!.. Так поди и скажи сему попу: если он не явится ко мне, то как преступника царской воли его ждёт казнь!
Возвратился Ягужинский бледный, растерянный.
- Что? Скоро явится ослушник?
- Нет, государь… Он сказал: приму смерть, но не оскверню сан архиерея Божия, - с дрожью в голосе отвечал Ягужинский.
- А! Так будет же смерть!
…И там так же, как теперь здесь, в Кремле, глухо простонал соборный колокол. Долго, долго стоит в воздухе медленно затихающий стон меди… За ним другой, более отдалённый, но такой же зловещий, похоронный, доносится от другой церкви… Замер и этот в ночном воздухе… Ему отвечает откуда-то третий… Стонет и этот… Ясно, звонят по мёртвому, только не по простому…
В полумраке сумерек царь видит в окно, что толпы народа, поспешно и видимо тревожно крестясь, стремятся к архиерейскому дому. Слышится смутный говор. По временам доносятся отдельные фразы.
- Ох, Господи! По мёртвому звонят…
- На отход души…
- С чего бы это с ним?.. Давно ли видели его!..
- Архиерей-батюшка помирает…
- Поди умер уж… О, Господи!
Прибежал Ягужинский, растерянный, бледный, дрожащий…
- Что там? Что случилось?
- Он в гробу, государь… в крестовой…
- Кто в гробу?
- Его преосвященство епископ Митрофан.
- Помер? Преставился?
- Нет, государь, жив…
- Как жив! А в гробу?
- В гробу, государь… Говорит: царь изрёк мне смерть, казнь… Слово царёво не мимо идёт… Сейчас буду служить себе отходную, на отход души.
- Подай шляпу и палку.
Сквозь расступившуюся толпу Пётр быстро вошёл в крестовую и невольно остановился, полный изумления и суеверного страха…
Он увидел гроб, мёртвое, бескровное лицо… Простой сосновый гроб… Голова мертвеца покоится на белых сосновых стружках…
Откуда-то слышатся стоны, плач…
Свет от зажжённых свечей и паникадил поразительно отчётливо вырисовывает мёртвое лицо и cложенные на груди бледные худые руки с чётками.
Вдруг мертвец открывает глаза…
- Государь! - силится приподняться в гробу и в изнеможении опять падает на опилки.
Пётр быстро подходит…
- Прости меня, служитель Божий!
Он осторожно берет Митрофана за руку и помогает ему приподняться.
- Прости… Я в сердцах изрёк слово непутное… На сей раз пусть мимо идёт слово царёво. Я каюсь. Благослови меня, святитель…
Все это вспомнил Пётр в уединении и тишине ночи и улыбнулся:
- Переклюкал, переклюкал меня Митрофан.
Он остановился перед подробною картою Швеции и обоих побережий Балтийского моря, внимание его особенно приковали устья Невы.
- Дельта Невы - как дельта Нила… Александр Македонский основал свою новую столицу, Александрию, в дельте Нила, а я свою новую столицу водружу в дельте Невы!
И Пётр стал по карте изучать эту дельту.
- Все острова… А коликое число рукавов!.. Сии все имеют быть дыхательными органами для моей земли.
Затем глаза его остановились на Ниеншанце, шведской крепости, стоявшей на месте нынешней Охты.
- Худо место сие выбрали для крепости... Я не тут её воздвигну…
3
Разоблачения попадьи Степаниды, доведённые Павлушей Ягужинским до сведения царя, возбудили страшное дело в царстве застенка и пыток, в Преображенском приказе, где над жизнью и смертью россиян властвовал наш отечественный Торквемада, свирепый князь-кесарь Ромодановский.
Одновременно с попадьёй к князю-кесарю явился и придворный певчий дьяк Федор Казанец и поведал Ромодановскому то же самое, что попадья поведала Павлуше Ягужинскому, и страшное дело началось.
Не далее как через две недели, приехав в Преображенский приказ, князь-кесарь спросил главного дьяка приказа.
- По делу Гришки Талицкого все ли воры пойманы?
- Все, княже-боярин, - ответил дьяк.
- Вычти, кто имяны, - приказал Ромодановский.
Дьяк принёс «дело» и, перелистывая его, докладывал:
- Книгописец Гришка Талицкий, иконник Ивашка Савин, мещанской слободы церкви Адриана и Наталии пономарь Артамошка Иванов да сын его Ивашко, да Варлаамьевской церкви поп Лука.
- Вишь, все одного болота кулики-пустосвяты, - презрительно пожал плечами князь-кесарь.
- Боярин князь Иван Иванович Хованской, - продолжал докладывать дьяк.
- Ну, это старая боярская отрыжка, из «тараруевцев», - с улыбкой заметил князь-кесарь, - пирог на старых дрожжах… Ну?
- Церкви входа в Иерусалим, в Китай-городе у Троицы на рву, поп Андрей и попадья его Степанида, - вычитывал дьяк.
- Степаниде, по закону, первый бы кнут, да её государь не велел пытать, коли утвердится на том, о чём своею охотой донесла Ягужинскому, - заметил Ромодановский. - Чти дале.
- Кадашевец Феоктистка Константинов, - продолжал дьяк, - племянник Талицкого Мишка Талицкий, садовник Федотка Милюков, человек Стрешнева Андрюшка Семёнов, с Пресни церкви Иоанна Богослова распоп Гришка…
- Кулик мечен - расстрига, - процедил сквозь зубы князь-кесарь. - Ну?
- Хлебного дворца подключник Пашка Иванов…
- Пашку я знавывал. Дале.
- Чудова монастыря чёрный поп Матвей, углицкого Покровского монастыря дьячок Мишка Денисов.
- Опять кулики пошли. Ну?
- Печатного дела батырщик Митька Килиллов да ученик Талицкого Ивашка Савельев.
Дьяк кончил и ждал приказаний.
- Ныне жду я набольшого кулика, Игнашку, тамбовского архиерея… Быть ему на дыбе, - покачал головою Ромодановский.
Епископ Игнатий действительно был привезён из Тамбова в тот же день, но не в Преображенский приказ, а, по духовной подсудности, на патриарший двор.
Патриархом в то время был престарелый Адриан.
Прямо с дороги конвойные ввели тамбовского архиерея в патриаршую молельную келью. Дело было слишком важное, высшей государственной важности: не только хула на великого государя, но - страшно вымолвить! - проповедь о нём как об антихристе. Поэтому и расследование дела производилось с особенной спешностью и строгостью.
Когда Игнатия ввели к патриарху, Адриан встал и сделал несколько шагов к вошедшему.
- Мир святейшему патриарху и дому сему, - тихо сказал Игнатий и сделал земной поклон.
Потом он приблизился к Адриану и смиренно протянул руки под благословение.
- Благослови, отче святый.
- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Патриарх сел. Игнатий продолжал стоять.
- Ведомо ли тебе, архиерей, по какому «государеву слову и делу» привезён ты на Москву? - спросил Адриан.
- Не ведаю за собою, святейший патриарх, никакого государева слова и дела, - отвечал Игнатий.
- А знает ли тебя на Москве книгописец Григорий Талицкий? - снова спросил патриарх.
Вопрос был так неожидан, что Игнатий точно от удара лицо пошатнулся и побледнел. Он сразу понял весь ужас своего положения.
«Антихрист, антихрист», - трепетало в его душе. Патриарх повторил вопрос.
- Книгописца Григория Талицкого я видел, - дрожащим голосом отвечал Игнатий.
- А где?
- На Казанском подворье перед поездом моим с Москвы в Тамбов, в Великий пост.
- А о чём была твоя беседа с ним, Гришкою?
- О божественном и о писании Григорием книг…
- А что тебе, архиерей, говорил Гришка о великом государе? Не возносил ли он хулу на великого государя?
Игнатий ещё больше побледнел.
- От Гришки Талицкого хулы на великого государя я не слыхал, - почти шёпотом проговорил он.
- И ты, Игнатий, на сём утверждаешься? - строго спросил Адриан.
- Утверждаюсь, - ещё тише отвечал допрашиваемый.
Патриарх подошёл к двери, ведшей в приёмную палату, и, отворив её, сказал приставу:
- Привести сюда Гришку Талицкого.
Талицкий был уже доставлен из Преображенского приказа.
Немного погодя послышалось глухое звяканье кандалов, и Талицкий с оковами на руках и ногах предстал пред патриархом.
- Знаем тебе сей инок-епископ? - спросил колодника Адриан, указывая на Игнатия.
- Тамбовский епископ Игнатий мне ведом, - отвечал Талицкий.
- И ты, Григорий, утверждаешься на том, что показал на епископа Игнатия в расспросе с пыток? - был новый вопрос.
- Утверждаюсь.
- И поносные слова на великого государя при нём, епископе, говорил ли?
- Говорил.
Положение архиерея было безвыходным. Запирательство могло ещё более запутать и привести в застенок, на дыбу.
- Каюсь, - сказал он упавшим голосом, - те поносные слова он, Григорий, при мне точно говорил, и те слова я слышал, и к тем его, Григорьевым, словам я говорил: видим-де мы и сами, что худо делается, да что ж мне делать? Я немощен и, окромя тех тетратей, велел ему написать, чтобы мне в том деле истину познать.
Он остановился. Казалось, в груди ему недоставало воздуху. Патриарх молча перебирал чётки. Талицкий стоял невозмутимо, и только в глазах его горел огонёк не то безумия, не то фанатизма.
Архиерей как-то беспомощно поднял глаза к образам, а потом робко перевёл их на патриарха. Адриан ждал.
- И он, Григорий, тетрати мне принёс, - продолжал Игнатий с решимостью отчаяния. - Денег ему за них два рубля я дал, а увидев в тех тетратях написанную хулу на государя, те тетрати сжёг, токмо того сожжения никто у меня не видел.
Патриарх понимал, что дело слишком далеко зашло и без суда всего архиерейского синклита обойтись не может. Признание сделано. Епископ, слышавший хулу на великого государя и не заградивший уста хулителю, не отдавший его в руки правосудия, является уже сообщником хулителя. Мало того, он не только слушает хулу на словах, но велит изложить её на бумаге, а за это ещё даёт деньги тому, кто изрыгает страшную хулу на помазанника Божия.
«Антихрист, великий государь, помазанник Божий, антихрист! Экое страховитое дело, внушённое адом! - содрогается в душе патриарх. - И кто же в сём адовом деле замешан? Архиерей Божий, его ставленник!»
4
Через несколько дней князь-кесарь Ромодановский, проезжая во дворец мимо ворот патриаршей Крестовой палаты, увидел у тех ворот нескольких архиереев и остановился, чтобы спросить, по какому делу собирается синклит высших сановников церкви.
- По делу Гришки Талицкого, книгописца, купно с тамбовским епископом Игнатием, - отвечал один из архиереев.
- Добро, святые отцы, - сказал князь-кесарь, - после вашего праведного суда Игнатью, куда ни поверни, не миновать Преображенского приказу… Архиерей, епископ - на дыбе!
Эти зловещие слова привели в ужас архиереев. Но Ромодановский ничего больше не сказал и поехал во дворец.
Он застал царя и Меншикова над раскрытою картою.
Пётр водил остриём циркуля по дельте Невы. Нева и её дельта стали с некоторого времени преследовать его как кошмар.
- Великому государю здравствовати! - приветствовал царя Ромодановский.
Он видел, что государь в хорошем расположении духа.
- Эх, князюшка! - махнул рукою Пётр. - Моя песенка спета!
- Что так, государь? - притворился удивлённым князь-кесарь.
- Так… Не строить уж мне больше корабликов, не видать мне Невы, как ушей своих, - продолжал Пётр. - Снимут с меня, добра молодца, и шапочку Мономахову, и бармы и наденут на меня гуньку кабацкую да лапотки-босоходы.
- Где ж это птица такова живёт, котора б заклевала нашего орла, что о двух головах? - улыбнулся князь-кесарь.
- Да вот новый Григорий Богослов, а може, и Гришка Отрепьев…
- Что у меня в железах сидит?
- Да, может, и тамбовский, а то и вселенский патриарх Игнатий: они не велят народу ни слушаться меня, ни податей платить… Прости, матушка-Нева со кораблики!
- К слову, государь, - сказал Ромодановский, - в те поры, как я спешил к тебе, к патриаршей Крестовой палате съезжались все архиереи, чтобы судить Игнашку, «вселенского патриарха», как ты изволил молвить.
Глаза царя метнули молнии.
- И обелят пустосвята долгогривые! - гневно сказал царь. - Знаю я их!.. Один токмо Митрофан воронежский другим миром мазан, да те, что из хохлов - Стефан Яворский да Димитрий Туптало, как мне ведомо, это люди со свечой в голове… А те, что из российских, все вспоены кислым молоком от сосцов протопопа Аввакума.
- Не обелят, государь, - уверенно сказал Ромодановский, - повисит он, сей Игнашка, у меня на дыбе! Улики налицо.
- Так, говоришь, судят? - уже спокойно спросил царь.
- Судят, государь.
- Не заслоняй мне Невы, Данилыч, своими лапищами, - сказал Пётр Меншикову, снова наклоняясь над картой.
Над Игнатием действительно совершался архиерейский суд с патриархом во главе.
Адриан и все архиереи сидели на своих местах, по чинам, а перед ними стоял аналой с положенными на нём распятием и Евангелием.
Игнатий стоял, опустив глаза, и дрожащими руками перебирал чётки. Лицо его было мертвенно-бледно, и бледные, посиневшие губы, по-видимому, шептали молитву.
- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, - тихо провозгласил маститый старец, патриарх.
- Аминь, аминь, аминь, - отвечали архиереи.
- Епископ тамбовский Игнатий, - не возвышая голоса, продолжал патриарх, - пред сонмом тебе равных служителей Бога живого, перед святым Евангелием и крестом распятого за ны говори сущую правду, как тебе на Страшном суде явиться лицу Божию.
Игнатий молчал и продолжал только шевелить бескровными губами. Было так тихо в палате, что слышно было, как где-то в углу билась муха в паутине. Где-то далеко прокричал петух…
«Петел возгласи», - бессознательно шептали бескровные губы несчастного.
- Призови на помощь Духа Свята и говори… Он научит тебя говорить, - с видимой жалостью и со вздохом проговорил Адриан.
Дрожащими руками Игнатий поправил клобук.
- Скажу, все скажу, - почти прошептал он. - Против воровских писем Григория Талицкого…
- Гришки, - поправил его патриарх.
- Против воровских писем Гришки, - постоянно запинаясь, повторил подсудимый, - в которых письмах написан от него, Гришки, великий государь с великим руганием и поношением. У меня с ним, Гришкою, совету не было; а есть ли с сего числа впредь по розыскному его, Гришкину, делу явится от кого-нибудь, что я по тем его, Тришкиным, воровским письмам великому государю в тех поносных словах был с кем-нибудь сообщник или кого знаю да укрываю, и за такую мою ложь указал бы великий государь казнить меня смертию.
Пальцы рук его так хрустнули, точно переломились кости.
- И ты, епископ тамбовский Игнатий, на сём утверждаешься? - спросил патриарх.
- Утверждаюсь, - шёпотом произнесли бескровные губы.
- Целуй крест и Евангелие.
Шатаясь, несчастный приблизился к аналою и, наверное, упал бы, если бы не ухватился за него. Перекрестясь, он с тихим стоном приложился к холодному металлу такими же холодными губами.
Тут, по знаку Адриана, патриарший пристав отворил двери, и в палату, гремя цепями, вошёл Талицкий.
Взоры всех архиереев с испугом обратились к вошедшему. Это было светило духовной эрудиции москвичей, великий учёный авторитет старой Руси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93