– Кто она была? – убитым голосом спрашивает она наконец.– Сестра Джимми Стомы.Стоя на пирсе и наблюдая, как за горизонтом исчезают последние лучи солнца, я вспоминаю тот единственный раз, когда был помолвлен. Ее звали Алисия, и она была, как я обнаружил позже, с большим приветом. Я познакомился с ней, когда выполнял очередное задание для газеты – готовил большую статью про то, как рекламу пива замаскировали под гонки на воздушных шарах между Сент-Августином и Дейтоной. Какой-то парень бросил на пляже свою доску для серфинга, а я случайно ее раздавил на взятой напрокат машине, потому что в этот момент увидел Алисию в ярко-голубом бикини. Владелец доски, как выяснилось, был ее парнем и оставался им еще пять дней, пока она не переехала жить ко мне. Нам обоим было по двадцать четыре. Решение объявить о помолвке было целиком и полностью продиктовано гормонами – иногда это не такое уж и безрассудство, но в нашем случае страсть пошла на убыль задолго до того, как был выплачен кредит за кольцо с бриллиантом. Среди многочисленных симптомов, замеченных мной у Алисии, стоит выделить: отказ от сна, от попыток устроиться на работу, от трезвого образа жизни и от моногамии; к тому же она всегда и всюду опаздывала. Был у нее и один несомненный плюс – по выходным она на добровольных началах помогала в приюте для животных.Вскоре моя квартира наполнилась больными дворняжками, которых Алисия спасала от усыпления, подговорив одного из ветеринаров приюта, который (как она позже призналась) подло воспользовался ее слабостью к кетамину и веселящему газу. Наше расставание не было гладким, в основном из-за мешавшихся под ногами псин, хотя сейчас мне приятно вспоминать, как после этого я некоторое время изображал из себя брошенного жениха. Через пару недель я снова стал заигрывать с официантками, медсестрами и секретаршами – этот контингент с радостью общается с журналистами, не задирая носа. Так я и жил, пока не встретил Анну, которая работала в книжном магазине. Когда мы заговорили в первый раз, она умудрилась так авторитетно разнести Джейн Остин, что я был сражен наповал. Что она нашла во мне, я так и не понял.Наши отношения с Анной не сошли на нет и не перегорели, как случалось в большинстве моих предыдущих романов. Мы то сходились, то расходились – так и бегали туда-сюда, как приливы и отливы. Конец нашим отношениям положила моя ссылка в отдел некрологов и последовавшая за ней нездоровая озабоченность смертью. Анна не хотела слушать про людей, которые умерли в нашем возрасте, – будь то Скотт Фиццжеральд или мой приятель из Колорадо, чья лодка перевернулась, когда он вытаскивал из воды десятидюймовую форель. И выслушивать мрачные полуночные разглагольствования о кончине моего давно слинявшего из семьи отца тоже не было мечтой ее жизни, хотя она великодушно позволяла мне болтать часами. Однажды она просто попрощалась со мной и уехала. На этот раз я точно знал, что она не вернется, потому что она забрала с собой свой любимый роман Набокова, который всегда «забывала» раньше, и томик сонетов Джона Донна в кожаном переплете (надо заметить, написал он их в почтенном и зрелом возрасте двадцати пяти лет). И после всего этого она собирается замуж за дрянного писаку, кропающего шпионские романы. Вот вам выдержка из «Любовницы сокольничего»:
Девушка просунула руки под шубу Дюкейна, но отпрянула, нащупав под его одеждой зловещий бугор. Это была кобура.– Теперь ты знаешь, кто я, – сказал он, притянув ее к себе. Она смотрела в его серые глаза со смесью страха и возбуждения. – Если хочешь, я уйду, – добавил он.Она покачала головой.– На улице холодно, – прошептали ее губы.Он улыбнулся:– Это же Прага. Здесь всегда холодно.Затем он ее поцеловал.
Господь всемогущий, да за такое убивать надо! И ни один суд присяжных не признает меня виновным. Я пометил эту страницу как «вещественное доказательство № 1» и, прихватив с собой книжку, направляюсь домой к Анне. Я верю, что это облегчит задачу убойному отделу.Но когда Анна открывает мне дверь, все мысли об убийстве ее жениха улетучиваются из головы. Она выглядит потрясающе, и она абсолютно счастлива. Карла была права.Анна приглашает меня войти и, не успеваю я задать вопрос, сообщает, что Дерек в библиотеке, читает про советские атомные подлодки.– А, в «Джейне»? «Военные суда Джейна» – авторитетный ежегодный справочник, издается в Великобритании с 1898 г.
– спрашиваю я с видом всезнайки.– Где?– В «Джейне». Там можно найти описание любого корабля в мире. Даже шестикласснику под силу.Анна смиренно вздыхает.– Карла предупредила меня, что ты плохо воспринял эту новость. Что у тебя там? – Она кивает на книгу Дерека, в которую я вцепился, как в горячую кастрюлю. – Джек, если ты пришел сюда читать мне нотации, то ты зря теряешь время.– Ладно, уговорила. Но его писанина непростительно позорна. Ты, разумеется, это понимаешь. – Да, это не самый приятный момент в моей жизни. Анна вправе сейчас же выставить меня за дверь. Но она приносит мне водку с тоником, велит сесть и в кои-то веки выслушать ее.– Во-первых, – начинает она, – все мои любимые романисты давно умерли, поэтому ни за кого из них я выйти замуж не могу. А во-вторых, Дерек хороший человек. Мне с ним весело, он любит меня и не относится к жизни чересчур серьезно…– Ты описываешь бигля, а не мужа, – подаю голос я. – И, для протокола, я серьезно отношусь к смерти, а не к жизни.– Джек, перестань. Прошу тебя.– Скажи мне, что ты познакомилась с ним не во время его встречи с читателями. Скажи мне, что вы встретились в «Старбаксе» или на концерте Янни. Янни Хрисомаллис (р. 1954) – американский мультиинструменталист и композитор греческого происхождения, исполнитель музыки нью-эйдж.
С этим я еще могу смириться.– Он выступал в нашем магазине с публичным чтением, – говорит Анна.– Он читал это вслух? Да, храбрый мужик, не поспоришь.– Прекрати!– А ты знаешь, что его настоящее имя не Дерек Гренобль. Его зовут…– Разумеется, знаю.– И ты хочешь заставить меня поверить, что ты действительно продралась сквозь… это? – Я взмахиваю «Любовницей сокольничего».Анна смеется:– Да, книжка ужасная. Но я все равно его люблю. Безумно.– Ему не сорок четыре. А он говорил тебе, что ему столько?– Нет, не говорил, – возражает она. – Это я велела Карле назвать тебе эту цифру.– Мило. Так сколько же ему на самом деле?– Я не знаю и знать не хочу.– Что ж, зато я знаю. Я нарыл на него кое-что любопытное.– Ну и держи рот на замке, – резко говорит Анна. – Ты что, не слышал, что я тебе сказала? Мне с ним хорошо. И знаешь еще что? Он первый признаётся в том, что ему просто повезло с этими глупыми шпионскими романами. Он не изображает из себя Джона Ле Kappe.– Мудро с его стороны, – замечаю я.Анна, которая ходила туда-сюда по комнате, садится рядом со мной. На ней майка на бретельках с эмблемой Университета Стетсона и белые спортивные шорты. В них ее ноги смотрятся изумительно, как, впрочем, в любом наряде, и пахнет от нее жасмином. Она берет меня за руку и говорит:– Я жалею только об одном, горячая ты голова. Я абсолютно забыла, что в эту субботу у тебя день рождения. Дерек назначил день свадьбы, я согласилась, и только потом по меня дошло. Но было уже поздно что-то менять.– Да. Он улетел в Ирландию.– Мне очень жаль. Прости.Пока все идет не так ужасно, как я боялся. Естественно, я хочу повалить Анну на пол и сорвать с нее одежду, но это желание, похоже, будет преследовать меня всю жизнь. Однако боль в сердце вполне терпима. Этот феномен я объясняю двумя отвлекающими факторами: во-первых, объятие Эммы (когда мы вернулись в мою квартиру) и, во-вторых, новый поворот в истории Джимми Стомы. Исчезновение его сестры не дает мне полностью сконцентрироваться на том, как бы вернуть утраченную любовь.И все же, некультурно отхлебнув своей водки с тоником, я делаю еще одну попытку:– Можно мне замолвить за себя словечко? Мне уже намного лучше, Анна, клянусь. Я больше не помешан на всей этой мистической дряни. Просто мой сорок шестой год не был, как бы это сказать, сахарным, а тут еще Кеннеди и Оруэлл и, как ты справедливо заметила, Оскар Уайльд…– Очень неосмотрительно с моей стороны, – признается она.– Дело в том, что у меня выдались очень непростые двенадцать месяцев, много всего свалилось. Но год заканчивается удачно, я работаю над крупным материалом – очень серьезной статьей, с ней я смогу вырваться из раздела Смертей и круто изменить свою карьеру. К лучшему, я надеюсь.Анна смотрит на меня с сочувственной улыбкой – так смотрели посетители на животных в приюте, где работала Алисия; так улыбаются, глядя на собачонок, приговоренных к смерти за то, что не были достаточно сообразительными или симпатичными, чтобы устроиться в этой жизни.– Мне звонила твоя мать, Джек. Она очень беспокоится.– Прекрасно.– Не злись, – просит Анна.– Думаю, сейчас мою мать заботят только две вещи: я и толстая кишка Дэйва.– А что с толстой кишкой Дэйва?– Нет, серьезно, ты не веришь, что мне стало лучше?– Да, милый, сейчас тебе лучше. Но все начнется по новой, как всегда. Навязчивые идеи, кошмары, полуночные монологи…Она великодушно не упоминает о том, как однажды я вывесил на дверь шкафчика в ванной статистику смертности.– Надеюсь, что я ошибаюсь, – продолжает она, – но боюсь, все это вновь обрушится на тебя в субботу, когда тебе исполнится сорок семь. В этом году был Кеннеди, в следующем ты найдешь себе кого-нибудь новенького.Мой позвоночник превращается в сосульку.– Кого, например?Анна качает головой:– Остановись, Джек.– Ну, говори! Кто умер в сорок семь из тех, на ком меня может заклинить?Она в гневе отталкивает мою руку, словно это горячий уголь:– Снова здорово! Эта твоя проклятая работа…– Ты надо мной издеваешься, – говорю я, нарываясь на неприятности. – Несешь чушь. Ты не можешь назвать ни одного имени, ведь так? Ни одного!Она хватает пустой бокал из-под водки и убегает на кухню.– Анна!– Джек Керуак, – бросает она через плечо.И я бормочу себе под нос:– Святые угодники… 19 Прошлой ночью я не мог заснуть, поэтому отправился обратно в Беккервилль. Было два часа ночи, и дождь лил как из ведра. «Миата» Дженет, припаркованная у тротуара, медленно, но верно наполнялась водой, а дом выглядел в точности так, как мы с Эммой его оставили. Невероятно: копы так и не приезжали. Я было снова дернулся позвонить 911, но потом передумал.Теперь я сижу за своим столом в редакции, смотрю на фотографию Джека Керуака, найденную в Интернете. Он стоит на фоне пустынного шоссе, ссутулившись, засунув руки в карманы. Биография, приведенная слева от фото, гласит, что английский был его вторым языком и что он написал «На дороге» за три недели. Этих сведений достаточно, чтобы ввергнуть меня в пучину безутешной зависти. Я читаю дальше и убеждаюсь, что Анна была права: он выбыл из игры в сорок семь. Я припоминаю (и биография подтверждает этот факт), что он много пил – это и привело его к свиданию с Костлявой. За этот факт я и буду цепляться следующие двенадцать месяцев, стану успокаивать себя тем, что данный конкретный Джек не был случайной жертвой, подкошенной смертью, – он сам выбрал себе такой конец. Его не застрелил сумасшедший фанат, не сбил украденный трейлер, не укусил техасский рогатый гремучник. Он допился до смерти, а мне вряд ли светит повторить его судьбу, ибо я впадаю в летаргический сон уже после трех рюмок дешевой водки.Так-то вот.Из угла до меня доносится знакомое туберкулезное покашливание: Гриффин, полицейский репортер выходного дня, курит украдкой. Обычно он так поздно на работе не задерживается.– Три бытовухи, – объясняет он; в его голосе неизбывная скука. – Ножевое, огнестрел и молотком по черепушке. По два абзаца на каждый случай. А ты какого черта здесь торчишь?Гриффин уважает одиночество. А еще у него особый способ разговаривать по телефону. Повинуясь внезапному порыву, я спрашиваю:– У тебя есть кто-нибудь стоящий в участке Беккервилля?– А как же! – Он многозначительно помешивает карандашом черный кофе. – Есть у меня там один сержант в ночной смене. Со мной он разговаривает.Это следует понимать так: источник мой, и даже не проси меня назвать имя.– У тебя есть время на один звонок?– Так сразу и не скажешь, Джек.Я стараюсь выдать старине Гриффину как можно меньше информации. После того как мой рассказ окончен, Гриффин прищуривается и говорит:– Над чем это ты работаешь? Я думал, ты все еще копошишься в некрологах.– К сожалению.– А кто этот Эван Ричардс, который стал мелькать в газете?– Просто стажер, – заверяю я его. Гриффин всегда настороженно относится к новым подписям под статьями.– «Лига плюща», «Лига плюща» – ассоциация восьми старейших и наиболее престижных университетов и колледжей США: Гарвард, Принстон, Йель, Браун, Коламбия, Корнелл, Дартмут и Пенсильвания.
верно? Где еще найдешь парня по имени Эван? Полагаю, Коламбия или Йель?– В точку! – подтверждаю я. Гриффин настоящий профи. – Парень помогает Эмме, пока я разбираюсь с этой историей.– Должно быть, серьезная история. Раз она выпустила тебя на вольные хлеба.– Я хотел бы рассказать больше, но не могу.Гриффин воспринимает это спокойно – после двадцати лет в криминальной хронике он привык к секретам.– Итак, ты хочешь узнать, что случилось с этой Дженет Т-Р-А-Ш? На конце «ш», да? Дату рождения знаешь?– Нет, но вот ее адрес. Звонок по 911 перевели в офис шерифа, но не похоже, что они отправили кого-то к ней домой.– Ленивые ублюдки. – Гриффин выдергивает у меня из руки листок с адресом Дженет. – Я дам тебе знать.
За следующие несколько часов я совершаю четыре подхода к автоматам с шоколадками и кофе и набиваю семь жалких дюймов о жизни Макартура Полка для его будущего некролога.Мой мозг, похоже, совсем заболотился. Полк учился газетному делу у своего отца, Форда, который в 1931 году основал еженедельник «Юнион-Реджистер». Заголовок первой полосы в дебютном номере звучал так: «Пляж Силвер-Бич закрыт из-за нашествия медуз».По мере того как росло население Флориды, увеличивался тираж «Юнион-Реджистер». Менялись и приоритеты издания. В туристический сезон января 1938 года начался выпуск двух номеров в неделю, а к зиме 1940-го газета стала ежедневной. «Самые яркие новости под солнцем» – гласил девиз под шапкой газеты.Форд Полк не делал никаких поблажек своему единственному сыну: Макартур начал работать в редакции клерком на телефоне и постепенно поднялся до главного редактора. Когда его отец неожиданно отошел от дел, чтобы заняться разведением карликовых норок, Макартур Полк встал во главе «Юнион-Реджистер».Это случилось в 1959 году, а десять лет спустя число подписчиков возросло вдвое. Его формула успеха была проста, вспоминал впоследствии Полк. Серьезные читатели получали море местных новостей, а все остальные – цветные комиксы.– Мы сделали из нашей газеты первоклассное издание, – сказал Полк в откровенном интервью за… недель до смерти. – Я всегда верил, что она должна быть совестью нашего общества.Но в мае 1997 года совесть и качество пали жертвами всепоглощающей жадности: Полк продал «Юнион-Реджистер» компании «Издательская Группа Мэггад-Фист» за 47 миллионов долларов. Практически сразу после этого газета погрузилась в дерьмо…
Я слышу за спиной шумный вздох и разворачиваюсь на стуле. Это молодой Эван Ричардс, наша ранняя пташка.– Джек, разве так можно писать в газете? «Погрузилась в дерьмо»?– Последний стажер, который совал нос в мои статьи, теперь сочиняет рекламу гомеопатических средств для увеличения пениса.Эван робко улыбается:– Друг, ты выглядишь так, словно торчал здесь всю ночь.– Знаешь, кто такая Клио Рио?– Ага, девица, которая поет «Я».– Точно.– И выставляет свой лобок на всеобщее обозрение по телику. Горячая штучка.– Мне жаль тебя разочаровывать, Эван. Но в клипе показывают лобок дублерши.– Кончай заливать! – говорит он, выпучив глаза.– Поверь мне.– Ну уж нет!– Как смотришь на то, чтобы встретиться с ней? – интересуюсь я. – Что-то типа свидания, а?– Клево! Ты не шутишь? С Клио Рио?– Собственной персоной.
Чарлз Чикл, эсквайр, уверяет, что ждал моего звонка, – это меня озадачивает. Неужели Дженет Траш сказала ему, что я расследую смерть ее брата? Может, ему уже известно, что с ней случилось?Мы разговариваем в его конторе, где на стене соседствуют Пикассо и чучело громадного окуня. У Чарли Чикла редеющие седые волосы, румяное лицо и хитрые голубые глаза. Одет он в дорогой серый костюм и бордовый шелковый галстук, а на толстом пальце красуется кольцо выпускника Флоридского университета. В углу стола под стеклом выставлен оранжево-синий мяч с автографом Стива Спаррьера – значит, Чикл болеет за «Флоридских Аллигаторов». Это объясняет его таинственные связи в политических кругах.– Итак, – говорит он, – вы навещали в больнице нашего общего друга Мака?– Мистера Полка?– Именно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Девушка просунула руки под шубу Дюкейна, но отпрянула, нащупав под его одеждой зловещий бугор. Это была кобура.– Теперь ты знаешь, кто я, – сказал он, притянув ее к себе. Она смотрела в его серые глаза со смесью страха и возбуждения. – Если хочешь, я уйду, – добавил он.Она покачала головой.– На улице холодно, – прошептали ее губы.Он улыбнулся:– Это же Прага. Здесь всегда холодно.Затем он ее поцеловал.
Господь всемогущий, да за такое убивать надо! И ни один суд присяжных не признает меня виновным. Я пометил эту страницу как «вещественное доказательство № 1» и, прихватив с собой книжку, направляюсь домой к Анне. Я верю, что это облегчит задачу убойному отделу.Но когда Анна открывает мне дверь, все мысли об убийстве ее жениха улетучиваются из головы. Она выглядит потрясающе, и она абсолютно счастлива. Карла была права.Анна приглашает меня войти и, не успеваю я задать вопрос, сообщает, что Дерек в библиотеке, читает про советские атомные подлодки.– А, в «Джейне»? «Военные суда Джейна» – авторитетный ежегодный справочник, издается в Великобритании с 1898 г.
– спрашиваю я с видом всезнайки.– Где?– В «Джейне». Там можно найти описание любого корабля в мире. Даже шестикласснику под силу.Анна смиренно вздыхает.– Карла предупредила меня, что ты плохо воспринял эту новость. Что у тебя там? – Она кивает на книгу Дерека, в которую я вцепился, как в горячую кастрюлю. – Джек, если ты пришел сюда читать мне нотации, то ты зря теряешь время.– Ладно, уговорила. Но его писанина непростительно позорна. Ты, разумеется, это понимаешь. – Да, это не самый приятный момент в моей жизни. Анна вправе сейчас же выставить меня за дверь. Но она приносит мне водку с тоником, велит сесть и в кои-то веки выслушать ее.– Во-первых, – начинает она, – все мои любимые романисты давно умерли, поэтому ни за кого из них я выйти замуж не могу. А во-вторых, Дерек хороший человек. Мне с ним весело, он любит меня и не относится к жизни чересчур серьезно…– Ты описываешь бигля, а не мужа, – подаю голос я. – И, для протокола, я серьезно отношусь к смерти, а не к жизни.– Джек, перестань. Прошу тебя.– Скажи мне, что ты познакомилась с ним не во время его встречи с читателями. Скажи мне, что вы встретились в «Старбаксе» или на концерте Янни. Янни Хрисомаллис (р. 1954) – американский мультиинструменталист и композитор греческого происхождения, исполнитель музыки нью-эйдж.
С этим я еще могу смириться.– Он выступал в нашем магазине с публичным чтением, – говорит Анна.– Он читал это вслух? Да, храбрый мужик, не поспоришь.– Прекрати!– А ты знаешь, что его настоящее имя не Дерек Гренобль. Его зовут…– Разумеется, знаю.– И ты хочешь заставить меня поверить, что ты действительно продралась сквозь… это? – Я взмахиваю «Любовницей сокольничего».Анна смеется:– Да, книжка ужасная. Но я все равно его люблю. Безумно.– Ему не сорок четыре. А он говорил тебе, что ему столько?– Нет, не говорил, – возражает она. – Это я велела Карле назвать тебе эту цифру.– Мило. Так сколько же ему на самом деле?– Я не знаю и знать не хочу.– Что ж, зато я знаю. Я нарыл на него кое-что любопытное.– Ну и держи рот на замке, – резко говорит Анна. – Ты что, не слышал, что я тебе сказала? Мне с ним хорошо. И знаешь еще что? Он первый признаётся в том, что ему просто повезло с этими глупыми шпионскими романами. Он не изображает из себя Джона Ле Kappe.– Мудро с его стороны, – замечаю я.Анна, которая ходила туда-сюда по комнате, садится рядом со мной. На ней майка на бретельках с эмблемой Университета Стетсона и белые спортивные шорты. В них ее ноги смотрятся изумительно, как, впрочем, в любом наряде, и пахнет от нее жасмином. Она берет меня за руку и говорит:– Я жалею только об одном, горячая ты голова. Я абсолютно забыла, что в эту субботу у тебя день рождения. Дерек назначил день свадьбы, я согласилась, и только потом по меня дошло. Но было уже поздно что-то менять.– Да. Он улетел в Ирландию.– Мне очень жаль. Прости.Пока все идет не так ужасно, как я боялся. Естественно, я хочу повалить Анну на пол и сорвать с нее одежду, но это желание, похоже, будет преследовать меня всю жизнь. Однако боль в сердце вполне терпима. Этот феномен я объясняю двумя отвлекающими факторами: во-первых, объятие Эммы (когда мы вернулись в мою квартиру) и, во-вторых, новый поворот в истории Джимми Стомы. Исчезновение его сестры не дает мне полностью сконцентрироваться на том, как бы вернуть утраченную любовь.И все же, некультурно отхлебнув своей водки с тоником, я делаю еще одну попытку:– Можно мне замолвить за себя словечко? Мне уже намного лучше, Анна, клянусь. Я больше не помешан на всей этой мистической дряни. Просто мой сорок шестой год не был, как бы это сказать, сахарным, а тут еще Кеннеди и Оруэлл и, как ты справедливо заметила, Оскар Уайльд…– Очень неосмотрительно с моей стороны, – признается она.– Дело в том, что у меня выдались очень непростые двенадцать месяцев, много всего свалилось. Но год заканчивается удачно, я работаю над крупным материалом – очень серьезной статьей, с ней я смогу вырваться из раздела Смертей и круто изменить свою карьеру. К лучшему, я надеюсь.Анна смотрит на меня с сочувственной улыбкой – так смотрели посетители на животных в приюте, где работала Алисия; так улыбаются, глядя на собачонок, приговоренных к смерти за то, что не были достаточно сообразительными или симпатичными, чтобы устроиться в этой жизни.– Мне звонила твоя мать, Джек. Она очень беспокоится.– Прекрасно.– Не злись, – просит Анна.– Думаю, сейчас мою мать заботят только две вещи: я и толстая кишка Дэйва.– А что с толстой кишкой Дэйва?– Нет, серьезно, ты не веришь, что мне стало лучше?– Да, милый, сейчас тебе лучше. Но все начнется по новой, как всегда. Навязчивые идеи, кошмары, полуночные монологи…Она великодушно не упоминает о том, как однажды я вывесил на дверь шкафчика в ванной статистику смертности.– Надеюсь, что я ошибаюсь, – продолжает она, – но боюсь, все это вновь обрушится на тебя в субботу, когда тебе исполнится сорок семь. В этом году был Кеннеди, в следующем ты найдешь себе кого-нибудь новенького.Мой позвоночник превращается в сосульку.– Кого, например?Анна качает головой:– Остановись, Джек.– Ну, говори! Кто умер в сорок семь из тех, на ком меня может заклинить?Она в гневе отталкивает мою руку, словно это горячий уголь:– Снова здорово! Эта твоя проклятая работа…– Ты надо мной издеваешься, – говорю я, нарываясь на неприятности. – Несешь чушь. Ты не можешь назвать ни одного имени, ведь так? Ни одного!Она хватает пустой бокал из-под водки и убегает на кухню.– Анна!– Джек Керуак, – бросает она через плечо.И я бормочу себе под нос:– Святые угодники… 19 Прошлой ночью я не мог заснуть, поэтому отправился обратно в Беккервилль. Было два часа ночи, и дождь лил как из ведра. «Миата» Дженет, припаркованная у тротуара, медленно, но верно наполнялась водой, а дом выглядел в точности так, как мы с Эммой его оставили. Невероятно: копы так и не приезжали. Я было снова дернулся позвонить 911, но потом передумал.Теперь я сижу за своим столом в редакции, смотрю на фотографию Джека Керуака, найденную в Интернете. Он стоит на фоне пустынного шоссе, ссутулившись, засунув руки в карманы. Биография, приведенная слева от фото, гласит, что английский был его вторым языком и что он написал «На дороге» за три недели. Этих сведений достаточно, чтобы ввергнуть меня в пучину безутешной зависти. Я читаю дальше и убеждаюсь, что Анна была права: он выбыл из игры в сорок семь. Я припоминаю (и биография подтверждает этот факт), что он много пил – это и привело его к свиданию с Костлявой. За этот факт я и буду цепляться следующие двенадцать месяцев, стану успокаивать себя тем, что данный конкретный Джек не был случайной жертвой, подкошенной смертью, – он сам выбрал себе такой конец. Его не застрелил сумасшедший фанат, не сбил украденный трейлер, не укусил техасский рогатый гремучник. Он допился до смерти, а мне вряд ли светит повторить его судьбу, ибо я впадаю в летаргический сон уже после трех рюмок дешевой водки.Так-то вот.Из угла до меня доносится знакомое туберкулезное покашливание: Гриффин, полицейский репортер выходного дня, курит украдкой. Обычно он так поздно на работе не задерживается.– Три бытовухи, – объясняет он; в его голосе неизбывная скука. – Ножевое, огнестрел и молотком по черепушке. По два абзаца на каждый случай. А ты какого черта здесь торчишь?Гриффин уважает одиночество. А еще у него особый способ разговаривать по телефону. Повинуясь внезапному порыву, я спрашиваю:– У тебя есть кто-нибудь стоящий в участке Беккервилля?– А как же! – Он многозначительно помешивает карандашом черный кофе. – Есть у меня там один сержант в ночной смене. Со мной он разговаривает.Это следует понимать так: источник мой, и даже не проси меня назвать имя.– У тебя есть время на один звонок?– Так сразу и не скажешь, Джек.Я стараюсь выдать старине Гриффину как можно меньше информации. После того как мой рассказ окончен, Гриффин прищуривается и говорит:– Над чем это ты работаешь? Я думал, ты все еще копошишься в некрологах.– К сожалению.– А кто этот Эван Ричардс, который стал мелькать в газете?– Просто стажер, – заверяю я его. Гриффин всегда настороженно относится к новым подписям под статьями.– «Лига плюща», «Лига плюща» – ассоциация восьми старейших и наиболее престижных университетов и колледжей США: Гарвард, Принстон, Йель, Браун, Коламбия, Корнелл, Дартмут и Пенсильвания.
верно? Где еще найдешь парня по имени Эван? Полагаю, Коламбия или Йель?– В точку! – подтверждаю я. Гриффин настоящий профи. – Парень помогает Эмме, пока я разбираюсь с этой историей.– Должно быть, серьезная история. Раз она выпустила тебя на вольные хлеба.– Я хотел бы рассказать больше, но не могу.Гриффин воспринимает это спокойно – после двадцати лет в криминальной хронике он привык к секретам.– Итак, ты хочешь узнать, что случилось с этой Дженет Т-Р-А-Ш? На конце «ш», да? Дату рождения знаешь?– Нет, но вот ее адрес. Звонок по 911 перевели в офис шерифа, но не похоже, что они отправили кого-то к ней домой.– Ленивые ублюдки. – Гриффин выдергивает у меня из руки листок с адресом Дженет. – Я дам тебе знать.
За следующие несколько часов я совершаю четыре подхода к автоматам с шоколадками и кофе и набиваю семь жалких дюймов о жизни Макартура Полка для его будущего некролога.Мой мозг, похоже, совсем заболотился. Полк учился газетному делу у своего отца, Форда, который в 1931 году основал еженедельник «Юнион-Реджистер». Заголовок первой полосы в дебютном номере звучал так: «Пляж Силвер-Бич закрыт из-за нашествия медуз».По мере того как росло население Флориды, увеличивался тираж «Юнион-Реджистер». Менялись и приоритеты издания. В туристический сезон января 1938 года начался выпуск двух номеров в неделю, а к зиме 1940-го газета стала ежедневной. «Самые яркие новости под солнцем» – гласил девиз под шапкой газеты.Форд Полк не делал никаких поблажек своему единственному сыну: Макартур начал работать в редакции клерком на телефоне и постепенно поднялся до главного редактора. Когда его отец неожиданно отошел от дел, чтобы заняться разведением карликовых норок, Макартур Полк встал во главе «Юнион-Реджистер».Это случилось в 1959 году, а десять лет спустя число подписчиков возросло вдвое. Его формула успеха была проста, вспоминал впоследствии Полк. Серьезные читатели получали море местных новостей, а все остальные – цветные комиксы.– Мы сделали из нашей газеты первоклассное издание, – сказал Полк в откровенном интервью за… недель до смерти. – Я всегда верил, что она должна быть совестью нашего общества.Но в мае 1997 года совесть и качество пали жертвами всепоглощающей жадности: Полк продал «Юнион-Реджистер» компании «Издательская Группа Мэггад-Фист» за 47 миллионов долларов. Практически сразу после этого газета погрузилась в дерьмо…
Я слышу за спиной шумный вздох и разворачиваюсь на стуле. Это молодой Эван Ричардс, наша ранняя пташка.– Джек, разве так можно писать в газете? «Погрузилась в дерьмо»?– Последний стажер, который совал нос в мои статьи, теперь сочиняет рекламу гомеопатических средств для увеличения пениса.Эван робко улыбается:– Друг, ты выглядишь так, словно торчал здесь всю ночь.– Знаешь, кто такая Клио Рио?– Ага, девица, которая поет «Я».– Точно.– И выставляет свой лобок на всеобщее обозрение по телику. Горячая штучка.– Мне жаль тебя разочаровывать, Эван. Но в клипе показывают лобок дублерши.– Кончай заливать! – говорит он, выпучив глаза.– Поверь мне.– Ну уж нет!– Как смотришь на то, чтобы встретиться с ней? – интересуюсь я. – Что-то типа свидания, а?– Клево! Ты не шутишь? С Клио Рио?– Собственной персоной.
Чарлз Чикл, эсквайр, уверяет, что ждал моего звонка, – это меня озадачивает. Неужели Дженет Траш сказала ему, что я расследую смерть ее брата? Может, ему уже известно, что с ней случилось?Мы разговариваем в его конторе, где на стене соседствуют Пикассо и чучело громадного окуня. У Чарли Чикла редеющие седые волосы, румяное лицо и хитрые голубые глаза. Одет он в дорогой серый костюм и бордовый шелковый галстук, а на толстом пальце красуется кольцо выпускника Флоридского университета. В углу стола под стеклом выставлен оранжево-синий мяч с автографом Стива Спаррьера – значит, Чикл болеет за «Флоридских Аллигаторов». Это объясняет его таинственные связи в политических кругах.– Итак, – говорит он, – вы навещали в больнице нашего общего друга Мака?– Мистера Полка?– Именно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37