Выпорхнув из закусочной, она, сопровождаемая взглядами четырех футбольных букмекеров, берущих четыре шиллинга с каждого фунта, быстрым шагом направилась в Тибурнию, где находилась квартира ее деда по отцу, Виллоуби Келли. Она ничего не скрывала от своего деда, ничего, если не считать того, что могло бы причинить ему душевную боль, а это значит, что она рассказывала почти все.
Между прочим, она уехала из Ирландии, когда ей было всего четыре года.
Лицо у господина Келли было узкое и изборожденное обильными складками и морщинами, порожденными тусклым, скаредным бездельным существованием. По мере того как всякая надежда на нечто лучшее все более терялась, верхняя часть головы освобождалась от волосяного покрова, обнажая прекрасной формы голый череп. Казалось, еще немного и соотношение между весом и объемом мозга и весом тела упало бы до уровня, наблюдаемого лишь у маленьких птичек. Келли лежал в постели и ровным счетом ничем не занимался, если, конечно, не называть занятием подергивание время от времени одеяла.
– Кроме тебя у меня на всем белом свете никого нет, – сообщила деду Силия.
Келли устроился поудобнее на кровати.
– Никого-никого, кроме тебя, ну и, возможно, Мерфи.
Это сообщение произвело на старика Келли какое-то странное впечатление. Глаза его не могли, как говорится, вылезти из орбит, настолько глубоко они сидели в глазницах, но они могли открываться, и именно это они и сделали.
– Я тебе ничего не говорила про Мерфи, – пояснила Силия, – просто боялась, что это тебе может быть неприятно. Я не хотела причинять тебе боль.
– Боль? Видал я в заднице боль! – буркнул Келли.
Келли откинулся на подушку, и в тот момент, когда его голова коснулась ее, глаза его закрылись, точно у куклы, укладываемой в постельку. Ему бы очень хотелось, чтобы Силия куда-нибудь уселась, а не шагала из угла в угол, нервно сцепляя и разъединяя руки, как это она обычно делала. Крепкая дружба двух рук.
Рассказ Силии, приглаженный, сокращенный, украшательный и сжатый, о том, почему ей пришлось говорить о Мерфи, сводится к нижеследующему.
Когда родители Силии погибли – он в теплых объятиях своей любовницы, а она соответственно своего любовника – на борту судна «Замок Морро», совершавшего злосчастный рейс, Силия, бывшая единственным ребенком, осталась без средств к существованию и ей пришлось пойти, так сказать, на панель. Хотя Виллоуби Келли и не считал возможным приветствовать такое решение, однако и переубеждать Силию он не стал. Силия хорошая девочка, говаривал он, она не пропадет.
А Мерфи она повстречала во время одной из своих прогулок год назад, вечером, завершающим день летнего солнцестояния, когда Солнце находилось в раке. Она свернула от Эдис Гроув на Креморн Роуд, намереваясь пройтись по участку Риич, идущему вдоль Темзы, и несколько освежиться миазмами реки, а потом двинуться по Лоте Роуд, однако случайно глянув направо, она увидела одинокого мужчину, стоявшего в самом начале улицы Стадионной и бросавшего взгляды то на небо, то на свою газетку. Тем мужчиной и был Мерфи.
– Молю тебя, – воззвал к Силии старик Келли, – не надо всех этих подробностей! Мне совершенно все равно, где ты его повстречала, на Стадионной ли улице, на Креморн Роуд или где-нибудь еще. Рассказывай об этом человеке.
Силия запнулась.
– Ну давай же, не томи! – по-стариковски вскричал Келли.
И Силия продолжила рассказ. Она остановилась в таком месте, чтобы взгляд этого мужчины, проделывающий путь от небес к газетке, неизбежно бы чиркнул по ней. Когда же его голова безвольно опустилась подбородком на грудь, произошло это столь быстро, что взгляд его прошелся по Силии, но тут же ушел в сторону. Он не сразу поднял его на тот уровень, на котором он мог бы с удобством рассмотреть Силию, и посвятил некоторое время своей газетке. А вот если при движении взгляда назад к небесам, к горней вечности, Силия будет находиться на том же самом месте, то имелась вероятность того, что он попросит взгляд свой остановиться и оглядеть ее более внимательно и оценочно.
– А откуда ты все это знаешь? – спросил старик Келли.
– Что именно?
– Ну, все эти дурацкие подробности про взгляд и все такое прочее.
– Он мне все рассказывает, – пояснила Силия.
– Избавь меня от подробностей, – сердился Келли. – Рассказывай о своем мужчине.
Так вот, после того как Мерфи некоторое время водил взглядом по странице своей газетки, он наконец поднял его и отправил в путешествие к небу. Судя по всему, это стоило ему немалых усилий. Вздымаемый взгляд был остановлен на полпути, и, явно благодарный за передышку, он устремился на Силию. Минуты две она терпеливо позволяла этому взгляду ползать по себе, а затем, расставив руки в стороны, начала медленно кружиться на одном месте. «Брава» (именно так, с явным «а» в конце слова), – произнес старик Келли, чем-то напоминающий манекен Русселя, что на улице Регентской. Завершив полный оборот, она обнаружила (как, собственно, и надеялась), что взгляд Мерфи, не скрывшийся под веками, все еще устремлен на нее. Но в следующее мгновение глаза его закрылись, словно не выдержав чрезмерного напряжения, челюсти крепко сомкнулись, подбородок ушел вперед, рот приоткрылся, голова слегка откинулась назад. Мерфи изготовлялся вернуться к созерцанию сияющего закатным светом небесного свода.
Силии более всего хотелось броситься… куда?… В воду. Соблазн войти в нее был очень силен, но она переборола его. И этому придет свое время. Силия двинулась вдоль Темзы и на полпути между мостами Альберта и Баттерси остановилась и уселась на скамейку, вклинившись между каким-то челсийским пенсионером и продавцом мороженого «Эльдорадо», который, поставив в сторонку свой лоток с мороженым, позволил себе немножко передохнуть. Райское дело – отдых. А по набережной прогуливались всякого рода творческие личности: писатели, писаки, «невидимки», пишущие для других, безымянные «негры», творящие, но нигде не поименованные, журналисты, музыканты, поэты-лирики, органисты, художники, декораторы, скульпторы, создающие произведения малых и больших форм, бродячие псы, критики и обозреватели, неизвестные и знаменитые, совершеннолетние и несовершеннолетние, самцы и самки, пьяные и трезвые, смеющиеся и плачущие, стайками и по одному. У другого берега виднелась целая флотилия барж, нагруженных пестро-цветной макулатурой, стоящих на якоре или просто уткнувшихся в прибрежный ил. Высокая дымовая труба, говоря метафорически, снимала перед мостом Баттерси шляпу. На воде буксир грудью весело толкал баржу, пенившую реку. Эльдорадовый мороженщик заснул и обмяк, приличный пенсионер теребил свою невероятного красного цвета гимнастерку и приговаривал: «Черт бы побрал эту погоду, как она меня достала!» Часы на башне Челсийской Старой Церкви неохотно пробили десять. Силия поднялась и отправилась назад, по тому же самому пути, по которому и пришла. Но вместо того, чтобы побыстрее добраться на Лоте Роуд, как ей того хотелось, она совершенно неожиданно для себя оказалась на Креморн Роуд. А тот мужчина по-прежнему стоял в устье Стадионной улицы, хотя уже и в несколько иной позе.
– Черт бы побрал эту твою историю, – ворчал старик Келли. – Я уже совсем запутался.
А Мерфи стоял, засунув руки в карманы и скрестив ноги; газетка валялась перед ним, а сам он смотрел прямо перед собой. Вот тогда Силия уже безо всяких обиняков сама подошла к нему («Развратная девица!» – возмутился старик Келли), а потом они рука об руку пошли себе прочь, а газетка с гороскопом на июнь так и осталась лежать в придорожной канаве.
– Темно уже, включи-ка свет, – попросил старик Келли.
Силия включила свет и поправила старику подушки.
И начиная с этого момента, они, Мерфи и Силия, сделались неразлучными и незаменимыми друг для друга.
– Подожди, подожди! – вскричал старик. – Не так быстро! Ты многое пропустила! Вернись к тому, как вы пошли себе рука об руку. Ну а дальше что было?
Силия влюбилась в Мерфи, а Мерфи влюбился в Силию, то была любовь с первого взгляда, поразительный случай разделенной любви. Да, все началось именно с того первого долгого взгляда, которым они обменялись, стоя в самом начале Стадионной улицы, а не с того момента, когда они уже шли рука об руку, или с какого-нибудь более позднего события. В том, как они двинулись прочь со Стадионной, все уже и обозначилось. Мерфи много раз ей потом об этом говорил, когда они сиживали в «Барбаре», «Бакарди», «Барокко»… а вот, правда, в «Брамантипе» они никогда не бывали… Всякий раз, когда они расставались, время в разлуке казалось ей бессмысленной вечностью; нечто подобное испытывал и Мерфи, и выражал он свое настроение, возможно, еще более решительно, чем Силия, в таких словах: «Что такое моя жизнь теперь без Силии?»
А в следующее воскресенье, когда луна пребывала в конъюнкции, он сделал ей предложение в крытом саду субтропических растений в Парке Баттерси, сразу после того, как прозвенел звонок, предупреждающий посетителей, что сад закрывается и пора уходить…
Старик Келли простонал:
– Ну и?…
Силия приняла предложение.
– Вот дурочка! – воскликнул старик Келли. – Просто архидура!
Мерфи, почерпнув кое-какие идеи из «Города Солнца» Кампанеллы, заявил, что им следует пожениться, причем обязательно, несмотря ни на какие препятствия, еще до того, как луна попадет в оппозицию. Стоял сентябрь, солнце снова находилось в Деве, их отношения еще не были, так сказать, узаконены.
Старик Келли не мог более сдерживаться, он даже привскочил на своей кровати, отчего у него открылись глаза – а он так и предполагал, что от такого движения глаза его обязательно раскроются, – и потребовал, чтобы ему немедленно сообщили все подробности: кто, как, что, где, каким образом, почему, каким способом и когда. Слегка копнуть – и почти в каждом старике обнаружится оратор, не хуже самого Квинтилиана.
– Так все-таки, кто же такой этот твой Мерфи, ради которого, насколько я понимаю, ты и работу свою забросила!? Что он из себя представляет? Откуда он взялся? Из какой он семьи? Чем он занимается? Есть ли у него деньги? Имеются ли у него какие-нибудь виды на будущее? У него вообще за душой что-нибудь есть?
Силия начала отвечать на вопросы старика в том же порядке, в каком он их задавал. Мерфи – это Мерфи. Продолжая давать ответы, она сообщила, что у него нет никакой определенной профессии и никакого определенного занятия; прибыл он из Дублина… («Боже мой, какой ужас!» – воскликнул тут Келли)…у него, насколько известно Силии, имеется один дядя, некий Квинси, преуспевающий бездельник, живущий в Голландии; Мерфи пытался вести с ним переписку; Мерфи, насколько она может судить, нигде и никогда не работал; иногда у него заводились кой-какие деньжата, достаточные для того, чтобы купить билет в турецкие бани; Мерфи считал, что его ожидает великое будущее; и никогда он в разговорах не возвращался к прошлому. Мерфи – это Мерфи, вот и все. И у него есть его Силия.
Старик Келли собрался с силами и возопил:
– А на что же он живет?
– Ну, ему немножко перепадает от добрых людей. Старик рухнул на подушку. Он свое сказал, выстрел сделан. Теперь пропади оно все пропадом.
А Силия в своем рассказе подошла к той части своих отношений с Мерфи, объяснить которую старику было бы очень трудно, хотя бы потому, что она сама здесь многого не понимала. Она чувствовала, что если бы ей каким-нибудь образом удалось растолковать суть проблемы деду, то тут же ситуация была бы проанализирована его огромным церебральным устройством, которое немедленно и исправно выдало бы ответ. Силия, все ускоряя свои шаги, меряющие комнату, насиловала свой собственный мозг, не очень, мягко скажем, большой, пытаясь разгадать, отчего же возникли проблемы в отношениях с Мерфи. Она сознавала, что их отношения подошли к некоей критической точке, еще более поворотной, чем та, что находилась на пересечении улиц Эдис Гроув, Креморн Роуд и Стадионной.
– Знаешь, никого у меня нет на свете, кроме тебя, – пробормотала Силия.
– Да уж, никого. А как же твой Мерфи?
– Да нет больше на свете человека, с которым я могла бы обо всем этом говорить. А с Мерфи ни о чем таком не поговоришь.
– Ну, ты меня утешила! Силия, остановившись, высоко подняла сжатые руки, хотя знала, что дед этого жеста не увидит, потому что глаза его снова были закрыты, и попросила:
– Пожалуйста, послушай внимательно и поясни мне, что все это значит и что мне делать дальше?
– Подожди, подожди! – вскричал старик. Его рассеянное внимание плохо слушалось призывов и сосредоточивалось медленно. Причин тому было много. Одна из них заключалась в его кэкуме, которая стала снова, да позволено будет так выразиться, вилять своим хвостом; другая причина заключалась в его конечностях, которые не хотели слушаться его воли, подобно дрейфующему судну, не слушающемуся руля и волочащему за собой якорь; еще одна причина лежала в его детстве ну и так далее. Все эти причины следовало уважить, каждой уделить должное внимание. И вот когда старик решил, что сделано в этом смысле достаточно, он окликнул Силию:
– Ну вот, теперь я готов внимательно слушать.
Силия тратила все то малое, что она зарабатывала, Мерфи не зарабатывал ни пенни. Его благородная независимость зиждилась на некоей договоренности с хозяйкой, у которой он снимал квартиру; смысл этой договоренности заключался в следующем: она отправляла прекрасно препарированные счета и деньги, полученные от квартиронанимателей, господину Квигли, владельцу дома, и отдавала Мерфи то немногое, что оставалось в результате такой обработки счетов; правда, она кое-что вычитала и для себя в качестве комиссионных, что было вполне резонно. Такое замечательное взаимодействие с хозяйкой позволяло Мерфи вести не очень голодное существование, но для семейной жизни, даже очень скромной, получаемых таким образом малых денег никак не могло бы хватить. Ситуация осложнялась тем, что дом предполагалось снести, а обращаться к великодушию господина Квигли не было никакой возможности. «Имею ли я право кусать руку, которая морит меня голодом, с тем, чтобы она меня удавила?» – вопрошал Мерфи. Конечно же, они, если бы постарались, могли бы вдвоем заработать достаточно, чтобы сводить концы с концами. Мерфи тоже так считал, но при высказывании этого соображения у него было такое гадкое выражение на лице, что Силию брала оторопь, ей хотелось бежать куда подальше, но она чувствовала, что жить без него пока не может. Мерфи испытывал глубочайшее почтение к непостижимым таинствам человеческого духа, и он весьма легко воспринимал свою неспособность делать какие-либо вложения в поддержание семейного очага. А если она тоже не в состоянии их обеспечить, говорил Мерфи, ну что ж, значит так и будет. Либерализм его иногда заходил слишком далеко, но таков уж был Мерфи.
– Ну, пока я вроде бы все понимаю, – сообщил старик Келли. – Но вот только… как быть с тем, что он ничего не может вносить в семейную копилку?
– Сама не знаю, не знаю, как с этим быть.
– А может быть, он что-то от тебя скрывает? – высказал предположение старик.
– Да нет, я же тебе говорю, он от меня ничего не скрывает! – воскликнула Силия.
– А бывало когда-нибудь так: вот ты ему говоришь что-то приятное ну или делаешь что-нибудь такое, а он смотрит на тебя волком, а ты ему говоришь: я к тебе со всем наилучшим, что женщина может дать мужчине, а ты мне сцену устраиваешь?
– По-разному бывало…
– Нет, ты не увиливай! – вскричал старик. – Раз взялась рассказывать, так уж выкладывай все до конца.
– Ну, в общем, да, догадка твоя хороша.
– Догадка? В задницу догадки! Теперь я уверен, что так оно и было.
– Ну, пока между нами существует хоть какое-то понимание…
Испытывая почтение к тому, что он называл «Архе», Мерфи поступал с другими так, как ему хотелось бы, чтобы поступали с ним самим. Его постоянно огорчали замечания Силии насчет того, что ему неплохо бы заняться чем-то более прибыльным, чем размышления о посмертной славе или созерцание небесной тверди, усыпанной звездами. Ей было недостаточно видеть обиженное выражение на его лице, ей требовался вразумительный ответ. «Я разве требую от тебя чего-нибудь?» – спрашивал он. «Нет, не требуешь. А разве я требую от тебя чего-нибудь? – спрашивала она и отвечала сама себе: – Да, требую. Это справедливо? Да, дорогой мой, справедливо».
– Послушай, завершай свою историю, – пробурчал старик, – и побыстрее. Этот твой Мерфи меня утомляет.
Мерфи просил, прямо-таки умолял Силию верить ему, когда он говорил, что не в состоянии зарабатывать деньги. Он уже и так просадил, можно сказать, небольшое состояние, неоднократно пытаясь найти себе подходящую работу. Он молил ее поверить ему, что он родился уже вышедшим на пенсию. Но дело, в конце концов, не просто в деньгах. Существовали еще соображения, так сказать, метафизического свойства, которые набрасывали на все покров такой густой тени, что в его чуть ли не ночной тьме такие, как Мерфи, работать никоим образом не могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Между прочим, она уехала из Ирландии, когда ей было всего четыре года.
Лицо у господина Келли было узкое и изборожденное обильными складками и морщинами, порожденными тусклым, скаредным бездельным существованием. По мере того как всякая надежда на нечто лучшее все более терялась, верхняя часть головы освобождалась от волосяного покрова, обнажая прекрасной формы голый череп. Казалось, еще немного и соотношение между весом и объемом мозга и весом тела упало бы до уровня, наблюдаемого лишь у маленьких птичек. Келли лежал в постели и ровным счетом ничем не занимался, если, конечно, не называть занятием подергивание время от времени одеяла.
– Кроме тебя у меня на всем белом свете никого нет, – сообщила деду Силия.
Келли устроился поудобнее на кровати.
– Никого-никого, кроме тебя, ну и, возможно, Мерфи.
Это сообщение произвело на старика Келли какое-то странное впечатление. Глаза его не могли, как говорится, вылезти из орбит, настолько глубоко они сидели в глазницах, но они могли открываться, и именно это они и сделали.
– Я тебе ничего не говорила про Мерфи, – пояснила Силия, – просто боялась, что это тебе может быть неприятно. Я не хотела причинять тебе боль.
– Боль? Видал я в заднице боль! – буркнул Келли.
Келли откинулся на подушку, и в тот момент, когда его голова коснулась ее, глаза его закрылись, точно у куклы, укладываемой в постельку. Ему бы очень хотелось, чтобы Силия куда-нибудь уселась, а не шагала из угла в угол, нервно сцепляя и разъединяя руки, как это она обычно делала. Крепкая дружба двух рук.
Рассказ Силии, приглаженный, сокращенный, украшательный и сжатый, о том, почему ей пришлось говорить о Мерфи, сводится к нижеследующему.
Когда родители Силии погибли – он в теплых объятиях своей любовницы, а она соответственно своего любовника – на борту судна «Замок Морро», совершавшего злосчастный рейс, Силия, бывшая единственным ребенком, осталась без средств к существованию и ей пришлось пойти, так сказать, на панель. Хотя Виллоуби Келли и не считал возможным приветствовать такое решение, однако и переубеждать Силию он не стал. Силия хорошая девочка, говаривал он, она не пропадет.
А Мерфи она повстречала во время одной из своих прогулок год назад, вечером, завершающим день летнего солнцестояния, когда Солнце находилось в раке. Она свернула от Эдис Гроув на Креморн Роуд, намереваясь пройтись по участку Риич, идущему вдоль Темзы, и несколько освежиться миазмами реки, а потом двинуться по Лоте Роуд, однако случайно глянув направо, она увидела одинокого мужчину, стоявшего в самом начале улицы Стадионной и бросавшего взгляды то на небо, то на свою газетку. Тем мужчиной и был Мерфи.
– Молю тебя, – воззвал к Силии старик Келли, – не надо всех этих подробностей! Мне совершенно все равно, где ты его повстречала, на Стадионной ли улице, на Креморн Роуд или где-нибудь еще. Рассказывай об этом человеке.
Силия запнулась.
– Ну давай же, не томи! – по-стариковски вскричал Келли.
И Силия продолжила рассказ. Она остановилась в таком месте, чтобы взгляд этого мужчины, проделывающий путь от небес к газетке, неизбежно бы чиркнул по ней. Когда же его голова безвольно опустилась подбородком на грудь, произошло это столь быстро, что взгляд его прошелся по Силии, но тут же ушел в сторону. Он не сразу поднял его на тот уровень, на котором он мог бы с удобством рассмотреть Силию, и посвятил некоторое время своей газетке. А вот если при движении взгляда назад к небесам, к горней вечности, Силия будет находиться на том же самом месте, то имелась вероятность того, что он попросит взгляд свой остановиться и оглядеть ее более внимательно и оценочно.
– А откуда ты все это знаешь? – спросил старик Келли.
– Что именно?
– Ну, все эти дурацкие подробности про взгляд и все такое прочее.
– Он мне все рассказывает, – пояснила Силия.
– Избавь меня от подробностей, – сердился Келли. – Рассказывай о своем мужчине.
Так вот, после того как Мерфи некоторое время водил взглядом по странице своей газетки, он наконец поднял его и отправил в путешествие к небу. Судя по всему, это стоило ему немалых усилий. Вздымаемый взгляд был остановлен на полпути, и, явно благодарный за передышку, он устремился на Силию. Минуты две она терпеливо позволяла этому взгляду ползать по себе, а затем, расставив руки в стороны, начала медленно кружиться на одном месте. «Брава» (именно так, с явным «а» в конце слова), – произнес старик Келли, чем-то напоминающий манекен Русселя, что на улице Регентской. Завершив полный оборот, она обнаружила (как, собственно, и надеялась), что взгляд Мерфи, не скрывшийся под веками, все еще устремлен на нее. Но в следующее мгновение глаза его закрылись, словно не выдержав чрезмерного напряжения, челюсти крепко сомкнулись, подбородок ушел вперед, рот приоткрылся, голова слегка откинулась назад. Мерфи изготовлялся вернуться к созерцанию сияющего закатным светом небесного свода.
Силии более всего хотелось броситься… куда?… В воду. Соблазн войти в нее был очень силен, но она переборола его. И этому придет свое время. Силия двинулась вдоль Темзы и на полпути между мостами Альберта и Баттерси остановилась и уселась на скамейку, вклинившись между каким-то челсийским пенсионером и продавцом мороженого «Эльдорадо», который, поставив в сторонку свой лоток с мороженым, позволил себе немножко передохнуть. Райское дело – отдых. А по набережной прогуливались всякого рода творческие личности: писатели, писаки, «невидимки», пишущие для других, безымянные «негры», творящие, но нигде не поименованные, журналисты, музыканты, поэты-лирики, органисты, художники, декораторы, скульпторы, создающие произведения малых и больших форм, бродячие псы, критики и обозреватели, неизвестные и знаменитые, совершеннолетние и несовершеннолетние, самцы и самки, пьяные и трезвые, смеющиеся и плачущие, стайками и по одному. У другого берега виднелась целая флотилия барж, нагруженных пестро-цветной макулатурой, стоящих на якоре или просто уткнувшихся в прибрежный ил. Высокая дымовая труба, говоря метафорически, снимала перед мостом Баттерси шляпу. На воде буксир грудью весело толкал баржу, пенившую реку. Эльдорадовый мороженщик заснул и обмяк, приличный пенсионер теребил свою невероятного красного цвета гимнастерку и приговаривал: «Черт бы побрал эту погоду, как она меня достала!» Часы на башне Челсийской Старой Церкви неохотно пробили десять. Силия поднялась и отправилась назад, по тому же самому пути, по которому и пришла. Но вместо того, чтобы побыстрее добраться на Лоте Роуд, как ей того хотелось, она совершенно неожиданно для себя оказалась на Креморн Роуд. А тот мужчина по-прежнему стоял в устье Стадионной улицы, хотя уже и в несколько иной позе.
– Черт бы побрал эту твою историю, – ворчал старик Келли. – Я уже совсем запутался.
А Мерфи стоял, засунув руки в карманы и скрестив ноги; газетка валялась перед ним, а сам он смотрел прямо перед собой. Вот тогда Силия уже безо всяких обиняков сама подошла к нему («Развратная девица!» – возмутился старик Келли), а потом они рука об руку пошли себе прочь, а газетка с гороскопом на июнь так и осталась лежать в придорожной канаве.
– Темно уже, включи-ка свет, – попросил старик Келли.
Силия включила свет и поправила старику подушки.
И начиная с этого момента, они, Мерфи и Силия, сделались неразлучными и незаменимыми друг для друга.
– Подожди, подожди! – вскричал старик. – Не так быстро! Ты многое пропустила! Вернись к тому, как вы пошли себе рука об руку. Ну а дальше что было?
Силия влюбилась в Мерфи, а Мерфи влюбился в Силию, то была любовь с первого взгляда, поразительный случай разделенной любви. Да, все началось именно с того первого долгого взгляда, которым они обменялись, стоя в самом начале Стадионной улицы, а не с того момента, когда они уже шли рука об руку, или с какого-нибудь более позднего события. В том, как они двинулись прочь со Стадионной, все уже и обозначилось. Мерфи много раз ей потом об этом говорил, когда они сиживали в «Барбаре», «Бакарди», «Барокко»… а вот, правда, в «Брамантипе» они никогда не бывали… Всякий раз, когда они расставались, время в разлуке казалось ей бессмысленной вечностью; нечто подобное испытывал и Мерфи, и выражал он свое настроение, возможно, еще более решительно, чем Силия, в таких словах: «Что такое моя жизнь теперь без Силии?»
А в следующее воскресенье, когда луна пребывала в конъюнкции, он сделал ей предложение в крытом саду субтропических растений в Парке Баттерси, сразу после того, как прозвенел звонок, предупреждающий посетителей, что сад закрывается и пора уходить…
Старик Келли простонал:
– Ну и?…
Силия приняла предложение.
– Вот дурочка! – воскликнул старик Келли. – Просто архидура!
Мерфи, почерпнув кое-какие идеи из «Города Солнца» Кампанеллы, заявил, что им следует пожениться, причем обязательно, несмотря ни на какие препятствия, еще до того, как луна попадет в оппозицию. Стоял сентябрь, солнце снова находилось в Деве, их отношения еще не были, так сказать, узаконены.
Старик Келли не мог более сдерживаться, он даже привскочил на своей кровати, отчего у него открылись глаза – а он так и предполагал, что от такого движения глаза его обязательно раскроются, – и потребовал, чтобы ему немедленно сообщили все подробности: кто, как, что, где, каким образом, почему, каким способом и когда. Слегка копнуть – и почти в каждом старике обнаружится оратор, не хуже самого Квинтилиана.
– Так все-таки, кто же такой этот твой Мерфи, ради которого, насколько я понимаю, ты и работу свою забросила!? Что он из себя представляет? Откуда он взялся? Из какой он семьи? Чем он занимается? Есть ли у него деньги? Имеются ли у него какие-нибудь виды на будущее? У него вообще за душой что-нибудь есть?
Силия начала отвечать на вопросы старика в том же порядке, в каком он их задавал. Мерфи – это Мерфи. Продолжая давать ответы, она сообщила, что у него нет никакой определенной профессии и никакого определенного занятия; прибыл он из Дублина… («Боже мой, какой ужас!» – воскликнул тут Келли)…у него, насколько известно Силии, имеется один дядя, некий Квинси, преуспевающий бездельник, живущий в Голландии; Мерфи пытался вести с ним переписку; Мерфи, насколько она может судить, нигде и никогда не работал; иногда у него заводились кой-какие деньжата, достаточные для того, чтобы купить билет в турецкие бани; Мерфи считал, что его ожидает великое будущее; и никогда он в разговорах не возвращался к прошлому. Мерфи – это Мерфи, вот и все. И у него есть его Силия.
Старик Келли собрался с силами и возопил:
– А на что же он живет?
– Ну, ему немножко перепадает от добрых людей. Старик рухнул на подушку. Он свое сказал, выстрел сделан. Теперь пропади оно все пропадом.
А Силия в своем рассказе подошла к той части своих отношений с Мерфи, объяснить которую старику было бы очень трудно, хотя бы потому, что она сама здесь многого не понимала. Она чувствовала, что если бы ей каким-нибудь образом удалось растолковать суть проблемы деду, то тут же ситуация была бы проанализирована его огромным церебральным устройством, которое немедленно и исправно выдало бы ответ. Силия, все ускоряя свои шаги, меряющие комнату, насиловала свой собственный мозг, не очень, мягко скажем, большой, пытаясь разгадать, отчего же возникли проблемы в отношениях с Мерфи. Она сознавала, что их отношения подошли к некоей критической точке, еще более поворотной, чем та, что находилась на пересечении улиц Эдис Гроув, Креморн Роуд и Стадионной.
– Знаешь, никого у меня нет на свете, кроме тебя, – пробормотала Силия.
– Да уж, никого. А как же твой Мерфи?
– Да нет больше на свете человека, с которым я могла бы обо всем этом говорить. А с Мерфи ни о чем таком не поговоришь.
– Ну, ты меня утешила! Силия, остановившись, высоко подняла сжатые руки, хотя знала, что дед этого жеста не увидит, потому что глаза его снова были закрыты, и попросила:
– Пожалуйста, послушай внимательно и поясни мне, что все это значит и что мне делать дальше?
– Подожди, подожди! – вскричал старик. Его рассеянное внимание плохо слушалось призывов и сосредоточивалось медленно. Причин тому было много. Одна из них заключалась в его кэкуме, которая стала снова, да позволено будет так выразиться, вилять своим хвостом; другая причина заключалась в его конечностях, которые не хотели слушаться его воли, подобно дрейфующему судну, не слушающемуся руля и волочащему за собой якорь; еще одна причина лежала в его детстве ну и так далее. Все эти причины следовало уважить, каждой уделить должное внимание. И вот когда старик решил, что сделано в этом смысле достаточно, он окликнул Силию:
– Ну вот, теперь я готов внимательно слушать.
Силия тратила все то малое, что она зарабатывала, Мерфи не зарабатывал ни пенни. Его благородная независимость зиждилась на некоей договоренности с хозяйкой, у которой он снимал квартиру; смысл этой договоренности заключался в следующем: она отправляла прекрасно препарированные счета и деньги, полученные от квартиронанимателей, господину Квигли, владельцу дома, и отдавала Мерфи то немногое, что оставалось в результате такой обработки счетов; правда, она кое-что вычитала и для себя в качестве комиссионных, что было вполне резонно. Такое замечательное взаимодействие с хозяйкой позволяло Мерфи вести не очень голодное существование, но для семейной жизни, даже очень скромной, получаемых таким образом малых денег никак не могло бы хватить. Ситуация осложнялась тем, что дом предполагалось снести, а обращаться к великодушию господина Квигли не было никакой возможности. «Имею ли я право кусать руку, которая морит меня голодом, с тем, чтобы она меня удавила?» – вопрошал Мерфи. Конечно же, они, если бы постарались, могли бы вдвоем заработать достаточно, чтобы сводить концы с концами. Мерфи тоже так считал, но при высказывании этого соображения у него было такое гадкое выражение на лице, что Силию брала оторопь, ей хотелось бежать куда подальше, но она чувствовала, что жить без него пока не может. Мерфи испытывал глубочайшее почтение к непостижимым таинствам человеческого духа, и он весьма легко воспринимал свою неспособность делать какие-либо вложения в поддержание семейного очага. А если она тоже не в состоянии их обеспечить, говорил Мерфи, ну что ж, значит так и будет. Либерализм его иногда заходил слишком далеко, но таков уж был Мерфи.
– Ну, пока я вроде бы все понимаю, – сообщил старик Келли. – Но вот только… как быть с тем, что он ничего не может вносить в семейную копилку?
– Сама не знаю, не знаю, как с этим быть.
– А может быть, он что-то от тебя скрывает? – высказал предположение старик.
– Да нет, я же тебе говорю, он от меня ничего не скрывает! – воскликнула Силия.
– А бывало когда-нибудь так: вот ты ему говоришь что-то приятное ну или делаешь что-нибудь такое, а он смотрит на тебя волком, а ты ему говоришь: я к тебе со всем наилучшим, что женщина может дать мужчине, а ты мне сцену устраиваешь?
– По-разному бывало…
– Нет, ты не увиливай! – вскричал старик. – Раз взялась рассказывать, так уж выкладывай все до конца.
– Ну, в общем, да, догадка твоя хороша.
– Догадка? В задницу догадки! Теперь я уверен, что так оно и было.
– Ну, пока между нами существует хоть какое-то понимание…
Испытывая почтение к тому, что он называл «Архе», Мерфи поступал с другими так, как ему хотелось бы, чтобы поступали с ним самим. Его постоянно огорчали замечания Силии насчет того, что ему неплохо бы заняться чем-то более прибыльным, чем размышления о посмертной славе или созерцание небесной тверди, усыпанной звездами. Ей было недостаточно видеть обиженное выражение на его лице, ей требовался вразумительный ответ. «Я разве требую от тебя чего-нибудь?» – спрашивал он. «Нет, не требуешь. А разве я требую от тебя чего-нибудь? – спрашивала она и отвечала сама себе: – Да, требую. Это справедливо? Да, дорогой мой, справедливо».
– Послушай, завершай свою историю, – пробурчал старик, – и побыстрее. Этот твой Мерфи меня утомляет.
Мерфи просил, прямо-таки умолял Силию верить ему, когда он говорил, что не в состоянии зарабатывать деньги. Он уже и так просадил, можно сказать, небольшое состояние, неоднократно пытаясь найти себе подходящую работу. Он молил ее поверить ему, что он родился уже вышедшим на пенсию. Но дело, в конце концов, не просто в деньгах. Существовали еще соображения, так сказать, метафизического свойства, которые набрасывали на все покров такой густой тени, что в его чуть ли не ночной тьме такие, как Мерфи, работать никоим образом не могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30