Ведь я еду, чтобы самой добраться до Ганга, – так пусть делают что угодно, но я должна быть там… Я сдержалась, согласилась. Смирнов просиял. Мы условились, что 25-го декабря я вылечу в Лакхнау вместе с Динешем. От автомобильного турне с Каулем я отказалась – пробуду неделю в деревне и вернусь.
Смирнов был сегодня еще нервнее. По-видимому, меня очень не хотели пускать в деревню – в глухой район далеко от Дели, где нет ни телефонов, ни советских представителей.
Я уже измучилась от бесполезных споров, понимая, что завишу от переменчивых настроений Москвы и с трудом могла говорить спокойно.
Эти переменчивые настроения Москвы! Как вы быстро меняетесь от черного к белому, от одной крайности к другой, от храбрости к страху, от дружбы к обвинениям, от обожания к ненависти, от разрешающего «да» к уничтожающему «нет». Эти вечные броски от оттепели к холоду, эти капризы, вопреки всем законам и нормам ими же установленным! Несчастная страна, несчастный народ, вместо обещанной свободы получивший капризы, хуже императорских, от которых зависит вся жизнь страны…
Я и не заметила, как оказалась на улице и шла под жарким солнцем не видя, куда. В голове у меня кипело, сердце болело от переутомления последних месяцев и дней. – Ах, вы все, как я вас ненавижу! – не думала, а ощущала я всем существом, шагая просто, чтобы шагать, чтобы куда-то идти. Сидеть сейчас в нашей комнате с Кассировой было бы невыносимо.
Я шла по тротуару. Справа был бульвар, слева какие-то здания. Вот забор и ворота, небольшая толпа, на тротуаре сидят «заклинатели змей», перед ними, в корзинах на земле, кобры. Я не стала смотреть, повернула за угол и обогнула забор высокого здания, с широкими ступенями. Около входа стояла большая рождественская елка, – это посольство США, я вижу герб на фасаде здания. У них ведь справляют Рождество, а у нас только на Новый Год елка… Будет весело, подарки для детей… Весь мир живет нормальной, общей жизнью, только мы, какие-то уроды, всего боимся. «Провокации» – какие провокации? «Угроза фашизма», – какой здесь фашизм? Все судят по стандартам двадцатилетней давности. Какая тупость! Как я ненавижу всех этих бюрократов. Тюремщики, вы не даете людям ни жить нормально, ни дышать.
Темнокожий человек в белом дхоти нес на голове большую корзину со сластями, и улыбнулся мне. Я не люблю сладкое, но его улыбка вдруг успокоила меня, и я купила орехи в меду, залепившие мне рот сладкой замазкой. Я заплатила слишком много, плохо разбираясь в рупиях, но ничего, пусть он будет доволен! Кассирова предупреждала меня ничего не покупать на улицах – «всюду мухи и микробы» – ах, подите вы все! Вы презираете эту страну, а я люблю ее. Вы всего боитесь, а мне этот солнечный воздух, как сладкий мед… Как тепло! Какой ласковый ветерок, как ярко цветут красные вьющиеся растения!
Я прошла дальше по переулку и повернула назад, ведь я совсем не знала улиц Дели. Теперь я шла обратно, немного успокоившись, и снова прошла мимо посольства США, разглядывая его. Никакой мысли о том, что я когда-либо войду сюда… Просто отметила, что здание красивое, и что оно совсем рядом с посольством СССР, и недалеко от моей гостиницы, куда я пошла теперь.
Ну, вот и первые сутки в Индии. Довольно бурными они оказались. Что будет дальше? Ничего не поделаешь, придется смириться и выполнить свой долг, для этого я сюда приехала. И я пошла к себе в гостиницу, где Кассирова уже разложила на столе московское печение и заварила чай. Она тоже была недовольна. Ей хотелось остаться в Дели и делать покупки, вместо поездки в деревню. Она по своему утешала меня и уверяла, что вернувшись в Москву непременно «доложит начальству, что вся поездка была подготовлена из рук вон плохо».
* * *
Следующие три дня Прити Кауль показывала мне Дели. Она ловко водила красный «Мерседес» своего отца, знакомый мне по Москве, лавируя между рикшами и велосипедистами. Они оставались невозмутимыми – как и пешеходы – и я только удивлялась, что в этом неуправляемом потоке никто никого не давил. Было тепло и солнечно. Мы сидели на траве в парке, бродили по Красному Форту, ездили смотреть мавзолеи старой мусульманской столицы недалеко от нынешнего Дели. С милой девушкой, без памяти влюбленной во все русское, было легко и славно. Кассирова «доверила» меня на ее попечение и не сопровождала нас.
За эти дни у меня сложилось некоторое впечатление о Дели, и это первое «ощущение Индии» не изменилось за последующее время. Кругом было разнообразие веков, стран, влияний… Красивые индуски в сари правили автомобилями последних марок, как Прити. Йог стоял на голове и локтях прямо посреди парка. Нищие дети окружали нас толпой возле лавочек Красного Форта. Отель «Оберой», где мы съели мороженное, был по-европейски роскошен и удобен. Улицы старого Дели кишели полунищими, полуголыми людьми, как муравейник. Десятки крошечных лавочек были похожи на пчелиные соты и люди роились около них, как мухи. Неподалеку многоэтажные универмаги, всюду на улицах рекламы американских фильмов: «Доктор Живаго», «Звуки музыки», детективы… Молодые люди одеты по-европейски, на пожилых пажама и курта, белая длинная рубаха навыпуск, или черный ачкан. Индийские женщины в сари, девушки помоложе и школьницы – в платьях с длинными шальвари или чуридар: европейское платье увидишь только на женщинах с Запада, – их много здесь.
Дороги вокруг Дели обсажены прекрасными старыми деревьями, тенистыми, развесистыми. На их толстых, узловатых корнях сидят обезьяны и ищут блох у детенышей. Странно то, что меня не покидает ощущение чего-то давно знакомого… Видела я и эти деревья, и обезьян, и лавочки… Мне все это давно известно… Из фильмов? Из рассказов?..
В магазинах разбегаются глаза и кружится голова – так ярки и неповторимы сари, кашмирские шали, сандалии, браслеты. Но я берегла доллары, обмененные в Москве на мои сто рублей, на подарки, которые надо будет делать в деревне, и на покупки моим детям.
Я опять обедала и завтракала в доме у Кауля. Здесь было проще и приветливее, чем в семье Динеша – хотя по существу, именно его семейство должно было бы мной заниматься. Но махарани и махараджи – сестры и братья Наггу – сразу дали почувствовать мне и Прити, во время одного из визитов, что мы – низшая каста. Красивая, веселая Прити сникла и затихла при них, она знала эту разницу. И мне было не по себе.
Я впервые в жизни ударилась о невидимую преграду, воздвигаемую аристократией между собой и прочими. Махарани и махараджи продолжали разговаривать в нашем присутствии так, как будто в комнате была только мебель. Это было не грубо, – просто вас здесь нет, или вы как эти три собаки на ковре, на которых никто не обращает внимания. Шесть дочек иногда задавали мне вопрос для приличия, – так, как погладили бы собаку…
С семьей Кауля было приятно и просто. Его жена с неизменной связкой ключей у пояса не расспрашивала ни о чем, бранила детей и уходила молиться в свою комнату. В ушах ее были тяжелые серебряные серьги на длинных красных шелковых нитях. Она не сопровождала Кауля заграницей, и жила все время в Индии, оставаясь старомодной индуской: мир других стран был ей незнаком и не интересовал ее. Старик грелся возле камина, сидя на коврике и неизменно приветливо улыбался мне.
«Ваша рукопись у меня в надежном месте», – сказал Кауль, – «Прити читала мне первые страницы».
«Хорошо», – сказала я. Мне она не была нужна, мне и в голову не приходило взять ее. Я о ней сейчас просто не думала. Мне было не до того. Я думала только – как бы доехать до деревни без дальнейших осложнений и сюрпризов.
Сюрпризы не заставили себя ждать.
* * *
25-го декабря мы с Кассировой встали в 6 часов утра, чтобы встретиться с Динешем и ехать на аэродром. Но мы долго напрасно ожидали его у ворот колонии, как было условлено: он не приехал. Ничего не понимая я вернулась в свою комнату. Даже позвонить неоткуда! Наконец появился Суров со своей машиной и предложил ехать на аэродром – быть может Динеш ждет нас там. Мы поехали. Динеша там не было, а рейс на Лакхнау, сказали нам, отложен и никто не знает, что будет позже.
«Отвезите меня, пожалуйста, на Тьяграджа Марг, к Динешу», – сказала я Сурову, – «я выясню с ним сама, в чем дело».
Суров был в замешательстве, он не знал что делать…
«Пожалуйста, едемте!» – настаивала я, и мы поехали назад в город. На полдороге нам встретился, летевший на полной скорости, лимузин Смирнова. Обе машины остановились на дороге. Смирнов и Суров посовещались, затем Смирнов подошел ко мне:
«Только что звонил секретарь Динеша: он не может сегодня ехать в Лакхнау. Я думаю, вам лучше ехать к себе, а мы позже созвонимся с Динешем.
«Нет, я еду к нему сейчас же!» – сказала я. – «У меня нет телефона и это очень неудобно, я выясню у него все сама».
Было 8 часов утра, но для индусов это не рано. Динеш вышел в хорошем европейском халате и повел меня в свой кабинет.
«Позавтракаете со мной?» – спросил он. – «Только Рева здесь, вы можете лететь с нею позже, в 12 часов. Все уехали в Калаканкар поездом, а я никак не могу. Через час я должен быть у премьер-министра, а вечером вылетаю в Сикким. Я не мог вам сообщить, мы звонили в посольство, но там никого нет, тогда позвонил Смирнову на квартиру. Успокойтесь, вы будете сегодня в Калаканкаре».
Он говорил мягко, стараясь смягчить мои неприятности. Но сам от поездки в деревню все-таки увернулся. Недаром дядя посоветовал ему дипломатическую карьеру!
Динеш был очень любезен в это утро: «Оставайтесь здесь, отдохните, поедете на аэродром в моей машине с Ревой, я скажу Смирнову, чтобы Кассирова ждала у самолета. Все-таки они заставили вас ехать с нею вместе!» – усмехнулся он. – «Ничего, вас встретят в Лакхнау, вы сможете закусить, там еще три часа машиной до Калаканкара».
Он был внимателен: может быть ему было неловко, что я ждала из-за него полтора месяца в Москве, а он теперь не поедет, что я зря проездила сегодня все утро с этой сумкой, где лежит урна…
Он съел на завтрак яичницу и тост, по-английски, затем переоделся в Nehru Jacket и сказал:
«Я еду к премьер-министру. Она знает, что вы здесь и выражает вам свою симпатию. Хотите, я возьму вас сейчас с собой к ней?» «Нет, сейчас нет времени и я не готова к такому визиту», – начала я теряясь от неожиданности и, вдруг, повинуясь какому-то порыву из глубины души, сказала:
«Динеш, скажите ей, что я хотела бы остаться в Индии. Возможно ли это?»
Динеш посмотрел на меня внимательно. – «Поедемте со мной», – сказал он. – «Я сейчас позвоню и скажу, что привезу вас».
«Нет, нет! Сейчас, сегодня я не могу. Но можете ли вы поговорить с премьер-министром?»
«Да, – сказал он, – да. Я скоро приеду в Калаканкар, ведь это – мой округ на выборах, а у премьер-министра – соседний. Мы увидимся там». – И он ушел, посмотрев на меня неожиданно добрым, обнадеживающим взглядом.
Я пошла в комнату для гостей, легла на кровать и закрыла глаза.
Что я сказала? О чем просила? Как это вырвалось у меня? И какое облегчение я вдруг почувствовала, сказав это! Да, я бы хотела остаться. Да, я бы хотела – не возвращаться назад, к прошлому, – вот что я почувствовала. Я смогла бы приспособиться к чему угодно, но только чтобы не возвращаться назад в тот страшный мир косыгиных и сусловых.
Я так устала, у меня нет сил сейчас думать и рассуждать. Скоро мы вылетаем, у меня есть одна неделя в деревне, только неделя! Посмотрим, может быть что-то удастся… Уснуть бы на полчаса и только добраться бы сегодня до Ганга. Я не могу больше видеть этих людей! Я не могу больше их видеть…
Берег Ганга
Небольшой самолет летел над квадратами полей, залитыми водой: недавно здесь был дождь. Угрюмая, длинноносая Рева молчала. Она думала о предстоящем браке с очень богатым и знатным молодым человеком, которого она видела всего лишь один раз. Какие изумруды и рубины подарят ей к свадьбе! Разговор у нас не клеился. Мы думали о разных вещах.
Потом мы ехали три часа по пыльной деревенской дороге. Странное волнение начало все больше охватывать меня по мере того, как приближалась цель моей поездки. Почему так знакома мне эта выжженная равнина с редкими, круглыми деревьями? Где я видела прежде эту пыльную дорогу?
Мы за 600 миль от Дели, в деревенской глуши, я никого не знаю вокруг и еду в незнакомую семью, но мне кажется, что я еду домой. Я прижимаю к своему боку сумку. Ты рад, что возвращаешься домой, Браджеш Сингх. Твоя душа радуется – и мы летим как на крыльях. Скоро, скоро уже, подожди.
…Мы сворачиваем на боковую дорогу. Сухие безводные поля. Жухлая, пыльная зелень деревьев. Узкая деревенская улица – она же дорога. Женщины с детьми на руках, мужчины, – все вышли на улицу, все ждут нас и идут следом за машиной, которая медленно пробирается через толпу к воротам большого, белого дома, за которым блещет на солнце водная гладь.
Сколько народа! Куда ни посмотришь, наверное и из соседних деревень. – Смотри, Браджеш, они пришли встретить тебя и проводить. Здесь, наконец, я вижу человеческие лица, глаза, слезы…
Мы остановились и нас тут же окружили вплотную. Двое мужчин, босых, в белой одежде, берут у меня, наконец, мою драгоценную сумку – это твой брат, Браджеш, теперь ты дома. Вот твой добрый друг Пракашвати, жена брата, вот твоя любимая племянница Даду, вот другой твой племянник Сириш, толстый молодой человек в белой рубахе, он не раджа и не министр, его лицо залито слезами. Я отдаю тебя в добрые руки, теперь я спокойна.
Нечего и думать об отдыхе с дороги: все эти люди собрались тут и ждали уже несколько часов. Мужчины идут к лодкам, чтобы выехать на середину реки, а женщинам нельзя. Мы все остаемся на большой террасе перед домом, где стоит и Наггу с шестью дочками.
Мы смотрим на песчанный берег Ганга, куда выходит процессия. Весь берег полон народа, бегут мальчишки, вздымая песчанную пыль. Они удаляются от нас вниз по берегу, дальше, туда, где стоят лодки на глубоком месте – прощай, Браджеш! Прощай.
Я вдруг начинаю плакать, меня всю трясет, я не могу взять себя в руки. Кто-то кладет мне руку на плечо и дает платок – это Пракашвати, она так и остается стоять, обняв меня. Мы все долго стоим на террасе, пока лодки не выехали на середину реки и мы не увидели, как все встали в лодках и долго стояли молча.
С нашей террасы мы смотрели вдоль реки, и далеко вниз по течению были видны все ее повороты, песчаные берега и отмели посередине… Потом мы увидели, что лодки медленно повернули к берегу.
«Они бросили много цветов в воду», – сказала Пракаш, – «цветы будут долго плыть вниз по течению. Видите, дети бегут вдоль берега и следят за цветами. Они всегда так делают».
Все стали расходиться с нашей террасы, и я уже не могла отойти от высокой, стройной Пракаш.
«Столько друзей хотели приехать из Лакхнау и Аллахабада», – сказала она, вздыхая, – «но мы ничего не знали о вашем приезде почти два месяца. Только сегодня вдруг сообщили из Дели от Динеша, что вы едете, и мы скорее дали знать всем вокруг. Ведь здесь Браджеш был любим в каждой деревне, – видите сколько народу собралось! Мы ждали сегодня, и боялись, что опять вас не будет. Но мы не успели сообщить тем, кто в городе, они будут теперь обижены на нас!»
«Как? Разве вам не сообщили раньше? Ведь это Динеш просил меня подождать с выездом из Москвы. Но он давно знал, что я приеду 20-го декабря, и он сам назначил сегодняшний день, но он не смог приехать. Я думала, что вы давно знаете, что все друзья знают… Поверьте, это не моя вина!» – сказала я, сгорая от стыда. Мне было понятно, чья это вина: меня решили не пускать в деревню, ничего не сообщая брату, боялись информировать друзей, хранили великую «государственную тайну». И Динеш, конечно, содействовал и помогал советскому посольству.
«О, я знаю, что это не ваша вина! – вздохнула Пракаш. – Мы так рады вас видеть! Пойдемте сейчас в наш дом, все вернутся и пойдут к нам. Это радж-бхаван, дворец раджи. Люди из деревни боятся Наггу, а к нам все придут».
Меня усадили на кровать в маленькой комнате, где Браджеш жил последние годы, после того, как вернулся из Лондона. Когда-то весь этот дом принадлежал ему, потом он отдал его брату. Пришли простые, бедные люди, сели на пол, скрестив ноги. Вернулись Суреш и его сын, все еще заплаканные. Каждый рассказывал мне что-нибудь о том, каким был Браджеш Сингх, как он помогал крестьянам, давал деньги, вызволял из затруднений, давал советы.
Говорили на хинди, кто-нибудь из семьи переводил мне. Расспрашивали о его болезни, – никто не мог поверить, что так быстро сдало сердце – ведь он уехал бодрым человеком.
Пришел доктор Нагар, проработавший в местной маленькой клинике сорок лет, – я о нем знала из рассказов. Удивительно, что я все уже знала о Калаканкаре! Браджеш рассказывал обо всех так подробно. И каждое его слово было правдой, я убеждалась в этом сейчас на каждом шагу. Как сладко было мне сейчас, после пяти дней лжи и напряжения в Дели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Смирнов был сегодня еще нервнее. По-видимому, меня очень не хотели пускать в деревню – в глухой район далеко от Дели, где нет ни телефонов, ни советских представителей.
Я уже измучилась от бесполезных споров, понимая, что завишу от переменчивых настроений Москвы и с трудом могла говорить спокойно.
Эти переменчивые настроения Москвы! Как вы быстро меняетесь от черного к белому, от одной крайности к другой, от храбрости к страху, от дружбы к обвинениям, от обожания к ненависти, от разрешающего «да» к уничтожающему «нет». Эти вечные броски от оттепели к холоду, эти капризы, вопреки всем законам и нормам ими же установленным! Несчастная страна, несчастный народ, вместо обещанной свободы получивший капризы, хуже императорских, от которых зависит вся жизнь страны…
Я и не заметила, как оказалась на улице и шла под жарким солнцем не видя, куда. В голове у меня кипело, сердце болело от переутомления последних месяцев и дней. – Ах, вы все, как я вас ненавижу! – не думала, а ощущала я всем существом, шагая просто, чтобы шагать, чтобы куда-то идти. Сидеть сейчас в нашей комнате с Кассировой было бы невыносимо.
Я шла по тротуару. Справа был бульвар, слева какие-то здания. Вот забор и ворота, небольшая толпа, на тротуаре сидят «заклинатели змей», перед ними, в корзинах на земле, кобры. Я не стала смотреть, повернула за угол и обогнула забор высокого здания, с широкими ступенями. Около входа стояла большая рождественская елка, – это посольство США, я вижу герб на фасаде здания. У них ведь справляют Рождество, а у нас только на Новый Год елка… Будет весело, подарки для детей… Весь мир живет нормальной, общей жизнью, только мы, какие-то уроды, всего боимся. «Провокации» – какие провокации? «Угроза фашизма», – какой здесь фашизм? Все судят по стандартам двадцатилетней давности. Какая тупость! Как я ненавижу всех этих бюрократов. Тюремщики, вы не даете людям ни жить нормально, ни дышать.
Темнокожий человек в белом дхоти нес на голове большую корзину со сластями, и улыбнулся мне. Я не люблю сладкое, но его улыбка вдруг успокоила меня, и я купила орехи в меду, залепившие мне рот сладкой замазкой. Я заплатила слишком много, плохо разбираясь в рупиях, но ничего, пусть он будет доволен! Кассирова предупреждала меня ничего не покупать на улицах – «всюду мухи и микробы» – ах, подите вы все! Вы презираете эту страну, а я люблю ее. Вы всего боитесь, а мне этот солнечный воздух, как сладкий мед… Как тепло! Какой ласковый ветерок, как ярко цветут красные вьющиеся растения!
Я прошла дальше по переулку и повернула назад, ведь я совсем не знала улиц Дели. Теперь я шла обратно, немного успокоившись, и снова прошла мимо посольства США, разглядывая его. Никакой мысли о том, что я когда-либо войду сюда… Просто отметила, что здание красивое, и что оно совсем рядом с посольством СССР, и недалеко от моей гостиницы, куда я пошла теперь.
Ну, вот и первые сутки в Индии. Довольно бурными они оказались. Что будет дальше? Ничего не поделаешь, придется смириться и выполнить свой долг, для этого я сюда приехала. И я пошла к себе в гостиницу, где Кассирова уже разложила на столе московское печение и заварила чай. Она тоже была недовольна. Ей хотелось остаться в Дели и делать покупки, вместо поездки в деревню. Она по своему утешала меня и уверяла, что вернувшись в Москву непременно «доложит начальству, что вся поездка была подготовлена из рук вон плохо».
* * *
Следующие три дня Прити Кауль показывала мне Дели. Она ловко водила красный «Мерседес» своего отца, знакомый мне по Москве, лавируя между рикшами и велосипедистами. Они оставались невозмутимыми – как и пешеходы – и я только удивлялась, что в этом неуправляемом потоке никто никого не давил. Было тепло и солнечно. Мы сидели на траве в парке, бродили по Красному Форту, ездили смотреть мавзолеи старой мусульманской столицы недалеко от нынешнего Дели. С милой девушкой, без памяти влюбленной во все русское, было легко и славно. Кассирова «доверила» меня на ее попечение и не сопровождала нас.
За эти дни у меня сложилось некоторое впечатление о Дели, и это первое «ощущение Индии» не изменилось за последующее время. Кругом было разнообразие веков, стран, влияний… Красивые индуски в сари правили автомобилями последних марок, как Прити. Йог стоял на голове и локтях прямо посреди парка. Нищие дети окружали нас толпой возле лавочек Красного Форта. Отель «Оберой», где мы съели мороженное, был по-европейски роскошен и удобен. Улицы старого Дели кишели полунищими, полуголыми людьми, как муравейник. Десятки крошечных лавочек были похожи на пчелиные соты и люди роились около них, как мухи. Неподалеку многоэтажные универмаги, всюду на улицах рекламы американских фильмов: «Доктор Живаго», «Звуки музыки», детективы… Молодые люди одеты по-европейски, на пожилых пажама и курта, белая длинная рубаха навыпуск, или черный ачкан. Индийские женщины в сари, девушки помоложе и школьницы – в платьях с длинными шальвари или чуридар: европейское платье увидишь только на женщинах с Запада, – их много здесь.
Дороги вокруг Дели обсажены прекрасными старыми деревьями, тенистыми, развесистыми. На их толстых, узловатых корнях сидят обезьяны и ищут блох у детенышей. Странно то, что меня не покидает ощущение чего-то давно знакомого… Видела я и эти деревья, и обезьян, и лавочки… Мне все это давно известно… Из фильмов? Из рассказов?..
В магазинах разбегаются глаза и кружится голова – так ярки и неповторимы сари, кашмирские шали, сандалии, браслеты. Но я берегла доллары, обмененные в Москве на мои сто рублей, на подарки, которые надо будет делать в деревне, и на покупки моим детям.
Я опять обедала и завтракала в доме у Кауля. Здесь было проще и приветливее, чем в семье Динеша – хотя по существу, именно его семейство должно было бы мной заниматься. Но махарани и махараджи – сестры и братья Наггу – сразу дали почувствовать мне и Прити, во время одного из визитов, что мы – низшая каста. Красивая, веселая Прити сникла и затихла при них, она знала эту разницу. И мне было не по себе.
Я впервые в жизни ударилась о невидимую преграду, воздвигаемую аристократией между собой и прочими. Махарани и махараджи продолжали разговаривать в нашем присутствии так, как будто в комнате была только мебель. Это было не грубо, – просто вас здесь нет, или вы как эти три собаки на ковре, на которых никто не обращает внимания. Шесть дочек иногда задавали мне вопрос для приличия, – так, как погладили бы собаку…
С семьей Кауля было приятно и просто. Его жена с неизменной связкой ключей у пояса не расспрашивала ни о чем, бранила детей и уходила молиться в свою комнату. В ушах ее были тяжелые серебряные серьги на длинных красных шелковых нитях. Она не сопровождала Кауля заграницей, и жила все время в Индии, оставаясь старомодной индуской: мир других стран был ей незнаком и не интересовал ее. Старик грелся возле камина, сидя на коврике и неизменно приветливо улыбался мне.
«Ваша рукопись у меня в надежном месте», – сказал Кауль, – «Прити читала мне первые страницы».
«Хорошо», – сказала я. Мне она не была нужна, мне и в голову не приходило взять ее. Я о ней сейчас просто не думала. Мне было не до того. Я думала только – как бы доехать до деревни без дальнейших осложнений и сюрпризов.
Сюрпризы не заставили себя ждать.
* * *
25-го декабря мы с Кассировой встали в 6 часов утра, чтобы встретиться с Динешем и ехать на аэродром. Но мы долго напрасно ожидали его у ворот колонии, как было условлено: он не приехал. Ничего не понимая я вернулась в свою комнату. Даже позвонить неоткуда! Наконец появился Суров со своей машиной и предложил ехать на аэродром – быть может Динеш ждет нас там. Мы поехали. Динеша там не было, а рейс на Лакхнау, сказали нам, отложен и никто не знает, что будет позже.
«Отвезите меня, пожалуйста, на Тьяграджа Марг, к Динешу», – сказала я Сурову, – «я выясню с ним сама, в чем дело».
Суров был в замешательстве, он не знал что делать…
«Пожалуйста, едемте!» – настаивала я, и мы поехали назад в город. На полдороге нам встретился, летевший на полной скорости, лимузин Смирнова. Обе машины остановились на дороге. Смирнов и Суров посовещались, затем Смирнов подошел ко мне:
«Только что звонил секретарь Динеша: он не может сегодня ехать в Лакхнау. Я думаю, вам лучше ехать к себе, а мы позже созвонимся с Динешем.
«Нет, я еду к нему сейчас же!» – сказала я. – «У меня нет телефона и это очень неудобно, я выясню у него все сама».
Было 8 часов утра, но для индусов это не рано. Динеш вышел в хорошем европейском халате и повел меня в свой кабинет.
«Позавтракаете со мной?» – спросил он. – «Только Рева здесь, вы можете лететь с нею позже, в 12 часов. Все уехали в Калаканкар поездом, а я никак не могу. Через час я должен быть у премьер-министра, а вечером вылетаю в Сикким. Я не мог вам сообщить, мы звонили в посольство, но там никого нет, тогда позвонил Смирнову на квартиру. Успокойтесь, вы будете сегодня в Калаканкаре».
Он говорил мягко, стараясь смягчить мои неприятности. Но сам от поездки в деревню все-таки увернулся. Недаром дядя посоветовал ему дипломатическую карьеру!
Динеш был очень любезен в это утро: «Оставайтесь здесь, отдохните, поедете на аэродром в моей машине с Ревой, я скажу Смирнову, чтобы Кассирова ждала у самолета. Все-таки они заставили вас ехать с нею вместе!» – усмехнулся он. – «Ничего, вас встретят в Лакхнау, вы сможете закусить, там еще три часа машиной до Калаканкара».
Он был внимателен: может быть ему было неловко, что я ждала из-за него полтора месяца в Москве, а он теперь не поедет, что я зря проездила сегодня все утро с этой сумкой, где лежит урна…
Он съел на завтрак яичницу и тост, по-английски, затем переоделся в Nehru Jacket и сказал:
«Я еду к премьер-министру. Она знает, что вы здесь и выражает вам свою симпатию. Хотите, я возьму вас сейчас с собой к ней?» «Нет, сейчас нет времени и я не готова к такому визиту», – начала я теряясь от неожиданности и, вдруг, повинуясь какому-то порыву из глубины души, сказала:
«Динеш, скажите ей, что я хотела бы остаться в Индии. Возможно ли это?»
Динеш посмотрел на меня внимательно. – «Поедемте со мной», – сказал он. – «Я сейчас позвоню и скажу, что привезу вас».
«Нет, нет! Сейчас, сегодня я не могу. Но можете ли вы поговорить с премьер-министром?»
«Да, – сказал он, – да. Я скоро приеду в Калаканкар, ведь это – мой округ на выборах, а у премьер-министра – соседний. Мы увидимся там». – И он ушел, посмотрев на меня неожиданно добрым, обнадеживающим взглядом.
Я пошла в комнату для гостей, легла на кровать и закрыла глаза.
Что я сказала? О чем просила? Как это вырвалось у меня? И какое облегчение я вдруг почувствовала, сказав это! Да, я бы хотела остаться. Да, я бы хотела – не возвращаться назад, к прошлому, – вот что я почувствовала. Я смогла бы приспособиться к чему угодно, но только чтобы не возвращаться назад в тот страшный мир косыгиных и сусловых.
Я так устала, у меня нет сил сейчас думать и рассуждать. Скоро мы вылетаем, у меня есть одна неделя в деревне, только неделя! Посмотрим, может быть что-то удастся… Уснуть бы на полчаса и только добраться бы сегодня до Ганга. Я не могу больше видеть этих людей! Я не могу больше их видеть…
Берег Ганга
Небольшой самолет летел над квадратами полей, залитыми водой: недавно здесь был дождь. Угрюмая, длинноносая Рева молчала. Она думала о предстоящем браке с очень богатым и знатным молодым человеком, которого она видела всего лишь один раз. Какие изумруды и рубины подарят ей к свадьбе! Разговор у нас не клеился. Мы думали о разных вещах.
Потом мы ехали три часа по пыльной деревенской дороге. Странное волнение начало все больше охватывать меня по мере того, как приближалась цель моей поездки. Почему так знакома мне эта выжженная равнина с редкими, круглыми деревьями? Где я видела прежде эту пыльную дорогу?
Мы за 600 миль от Дели, в деревенской глуши, я никого не знаю вокруг и еду в незнакомую семью, но мне кажется, что я еду домой. Я прижимаю к своему боку сумку. Ты рад, что возвращаешься домой, Браджеш Сингх. Твоя душа радуется – и мы летим как на крыльях. Скоро, скоро уже, подожди.
…Мы сворачиваем на боковую дорогу. Сухие безводные поля. Жухлая, пыльная зелень деревьев. Узкая деревенская улица – она же дорога. Женщины с детьми на руках, мужчины, – все вышли на улицу, все ждут нас и идут следом за машиной, которая медленно пробирается через толпу к воротам большого, белого дома, за которым блещет на солнце водная гладь.
Сколько народа! Куда ни посмотришь, наверное и из соседних деревень. – Смотри, Браджеш, они пришли встретить тебя и проводить. Здесь, наконец, я вижу человеческие лица, глаза, слезы…
Мы остановились и нас тут же окружили вплотную. Двое мужчин, босых, в белой одежде, берут у меня, наконец, мою драгоценную сумку – это твой брат, Браджеш, теперь ты дома. Вот твой добрый друг Пракашвати, жена брата, вот твоя любимая племянница Даду, вот другой твой племянник Сириш, толстый молодой человек в белой рубахе, он не раджа и не министр, его лицо залито слезами. Я отдаю тебя в добрые руки, теперь я спокойна.
Нечего и думать об отдыхе с дороги: все эти люди собрались тут и ждали уже несколько часов. Мужчины идут к лодкам, чтобы выехать на середину реки, а женщинам нельзя. Мы все остаемся на большой террасе перед домом, где стоит и Наггу с шестью дочками.
Мы смотрим на песчанный берег Ганга, куда выходит процессия. Весь берег полон народа, бегут мальчишки, вздымая песчанную пыль. Они удаляются от нас вниз по берегу, дальше, туда, где стоят лодки на глубоком месте – прощай, Браджеш! Прощай.
Я вдруг начинаю плакать, меня всю трясет, я не могу взять себя в руки. Кто-то кладет мне руку на плечо и дает платок – это Пракашвати, она так и остается стоять, обняв меня. Мы все долго стоим на террасе, пока лодки не выехали на середину реки и мы не увидели, как все встали в лодках и долго стояли молча.
С нашей террасы мы смотрели вдоль реки, и далеко вниз по течению были видны все ее повороты, песчаные берега и отмели посередине… Потом мы увидели, что лодки медленно повернули к берегу.
«Они бросили много цветов в воду», – сказала Пракаш, – «цветы будут долго плыть вниз по течению. Видите, дети бегут вдоль берега и следят за цветами. Они всегда так делают».
Все стали расходиться с нашей террасы, и я уже не могла отойти от высокой, стройной Пракаш.
«Столько друзей хотели приехать из Лакхнау и Аллахабада», – сказала она, вздыхая, – «но мы ничего не знали о вашем приезде почти два месяца. Только сегодня вдруг сообщили из Дели от Динеша, что вы едете, и мы скорее дали знать всем вокруг. Ведь здесь Браджеш был любим в каждой деревне, – видите сколько народу собралось! Мы ждали сегодня, и боялись, что опять вас не будет. Но мы не успели сообщить тем, кто в городе, они будут теперь обижены на нас!»
«Как? Разве вам не сообщили раньше? Ведь это Динеш просил меня подождать с выездом из Москвы. Но он давно знал, что я приеду 20-го декабря, и он сам назначил сегодняшний день, но он не смог приехать. Я думала, что вы давно знаете, что все друзья знают… Поверьте, это не моя вина!» – сказала я, сгорая от стыда. Мне было понятно, чья это вина: меня решили не пускать в деревню, ничего не сообщая брату, боялись информировать друзей, хранили великую «государственную тайну». И Динеш, конечно, содействовал и помогал советскому посольству.
«О, я знаю, что это не ваша вина! – вздохнула Пракаш. – Мы так рады вас видеть! Пойдемте сейчас в наш дом, все вернутся и пойдут к нам. Это радж-бхаван, дворец раджи. Люди из деревни боятся Наггу, а к нам все придут».
Меня усадили на кровать в маленькой комнате, где Браджеш жил последние годы, после того, как вернулся из Лондона. Когда-то весь этот дом принадлежал ему, потом он отдал его брату. Пришли простые, бедные люди, сели на пол, скрестив ноги. Вернулись Суреш и его сын, все еще заплаканные. Каждый рассказывал мне что-нибудь о том, каким был Браджеш Сингх, как он помогал крестьянам, давал деньги, вызволял из затруднений, давал советы.
Говорили на хинди, кто-нибудь из семьи переводил мне. Расспрашивали о его болезни, – никто не мог поверить, что так быстро сдало сердце – ведь он уехал бодрым человеком.
Пришел доктор Нагар, проработавший в местной маленькой клинике сорок лет, – я о нем знала из рассказов. Удивительно, что я все уже знала о Калаканкаре! Браджеш рассказывал обо всех так подробно. И каждое его слово было правдой, я убеждалась в этом сейчас на каждом шагу. Как сладко было мне сейчас, после пяти дней лжи и напряжения в Дели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43