Я не сомн
евался, что прожектор не наш. Зачем бы нашим освещать для противника свой
аэродром и слепить летчиков на посадке. А близилось время прилета трансп
ортных самолетов Через минуту определяю-прожектор на захваченном немц
ами Константиновском равелине. Даю по нему несколько очередей с пикиров
ания. Луч погас. Но когда вернулся на Херсонес и зашел на посадку, луч с Кон
стантиновского равелина вновь потянулся к мысу длинным, бледно-дымчаты
м шнуром. Еще дважды я пикировал на проклятый прожектор, и он дважды ожива
л. Нужно было что-то придумать. Я пошел к равелину над сушей, бреющим. Ночью
бреющий полёт равносилен самоубийству. Но другого выхода не было. Стрелк
а бензочасов неумолимо подрагивала у нуля. Боеприпасы на исходе. Если и н
а этот раз не удастся разбить прожектор, то повторить атаку будет невозм
ожно
Приближаясь к цели, убрал газ. Машину тряхнулоЦ прямое попадание. Но, каж
ется, она еще слушается меня. С короткой дистанции ударил по прожектору и
з пушки, показалось, будто видел, как полетели стекла. На выходе из атаки д
ал полный газ и поспешил набрать высоту на случай, если внезапно кончитс
я горючее, Ц тогда смогу спланировать к своим. До самого аэродрома погля
дывал в сторону Константиновского равелина Ц не вспыхнет ли снова прож
ектор. Там было темно.
Приземлился в лучах своих прожекторов. На пробеге круто развернуло влев
о, стойки шасси, подбитые снарядом, не выдержали силы инерции, подломилис
ь и машину юзом потянуло на правую плоскость крыла. Меня чуть не выбросил
о из кабины. Удержали привязные ремни. Отбросив ремни, выскочил из кабины,
обошел искалеченную машину.
Ц Жаль, Ц сказал я скорее сам себе, чем стоявшему рядом комиссару. Думал
на нем еще повоюю. Не дожил…
У каждого человека есть в душе особенно святые для него воспоминания. Эт
о даже не воспоминания, ибо воспоминания связаны с прошлым. А как назовеш
ь лучшее в твоей судьбе? Лучшее совсем не потому, что жилось тебе легко и р
адостно. Так уж скроена жизнь, что безоблачные дни сглаживаются в памяти.
Остается накрепко лишь опаленное теми испытаниями, когда ты почувствов
ал, чего ты стоишь, когда заглянул в глаза смерти и не свернул с курса, поме
рялся с ней силами и победил.
Когда ты ближе всего оказываешься сопричастен с великой общей народной
судьбой. А это всегда окрыляет человека и дает ему те силы, которые в обычн
ых обстоятельствах он, быть может, и не нашел бы в себе, а здесь, словно собр
ав волю и мужество многих и многих, открывает в себе неведомые ему ранее т
айники, становится неизмеримо выше себя обыденного, словно сам себя изме
рил другой меркой.
Из таких мгновений и дней складывается лучшее в человеке. И это лучшее не
уходит со временем: оно откристаллизовывается в характере, меняя и возвы
шая его: человек, взявший большой перевал, не растеряется на малом и, если
даже силы у него поубавит возраст, он постарается не показать этого, оста
ться верным той, давным-давно взятой высоте.
Не только для меня Ц для сотен и сотен людей, с которыми мы тогда шли рядо
м, таким святым и сокровенным навсегда остался Севастополь.
Страшен в своих ранах, боли и ненависти был он тогда Ц наша легенда, наше
сердце, любовь наша Ц Севастополь.
Мы покидали его!
Да, теперь можно об этом сказать: нас душила ярость. Слова утешения о том, ч
то мы выполнили свой долг, что Севастополь перемалывал лучшие фашистски
е дивизии, что он выполнил свою задачу, признаюсь, плохо доходили до нас
Мы видели корчащуюся в огне Графскую пристань, развалины его когда-то сл
овно сотканных из легенд и героики проспектов, иссеченную осколками бро
нзу памятников, развороченные, вздыбленные, несдавшиеся бастионы.
Он был весь Ц как свое, задыхающееся от боли сердце.
Я не мог спокойно слушать переворачивающую душу песню, где рассказывает
ся о том, как «последний матрос Севастополь покинул…». Мне мерещились мо
гилы друзей на Херсонесе и люди в окровавленных тельняшках, поднимающие
ся в последнюю, легендарную свою атаку.
Прощайте, дорогие друзья!
Мы вернемся! Мы обязательно вернемся.
Мы не отступаем Ц нет!
Мы сочли бы за величайшее счастье лечь рядом с вами.
Лечь, уничтожив, еще сотню Ц другую из коричневой мрази, ползущей сейчас
по дорогам Крыма.
Но приказ есть приказ…
Все не имеют права умирать.
Ведь на плечах всех нас Ц Россия.
Прощай, Севастополь!
Ты честно дрался до конца, как и подобает солдату.
И душа твоя, знамя твое не повержены. Знамя это реет над полками, готовящим
ися к новым боям.
А раны твои, боль твоя будут отомщены.
Мы уходим, чтобы вернуться.
Мало кто из нас, оставшихся тогда в живых представлял, какой еще длинный г
розовой путь впереди, сколько опаленных закатов и зорь отполыхают над зе
млей, прежде чем в дыму пожарищ забрезжит утро победы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
евался, что прожектор не наш. Зачем бы нашим освещать для противника свой
аэродром и слепить летчиков на посадке. А близилось время прилета трансп
ортных самолетов Через минуту определяю-прожектор на захваченном немц
ами Константиновском равелине. Даю по нему несколько очередей с пикиров
ания. Луч погас. Но когда вернулся на Херсонес и зашел на посадку, луч с Кон
стантиновского равелина вновь потянулся к мысу длинным, бледно-дымчаты
м шнуром. Еще дважды я пикировал на проклятый прожектор, и он дважды ожива
л. Нужно было что-то придумать. Я пошел к равелину над сушей, бреющим. Ночью
бреющий полёт равносилен самоубийству. Но другого выхода не было. Стрелк
а бензочасов неумолимо подрагивала у нуля. Боеприпасы на исходе. Если и н
а этот раз не удастся разбить прожектор, то повторить атаку будет невозм
ожно
Приближаясь к цели, убрал газ. Машину тряхнулоЦ прямое попадание. Но, каж
ется, она еще слушается меня. С короткой дистанции ударил по прожектору и
з пушки, показалось, будто видел, как полетели стекла. На выходе из атаки д
ал полный газ и поспешил набрать высоту на случай, если внезапно кончитс
я горючее, Ц тогда смогу спланировать к своим. До самого аэродрома погля
дывал в сторону Константиновского равелина Ц не вспыхнет ли снова прож
ектор. Там было темно.
Приземлился в лучах своих прожекторов. На пробеге круто развернуло влев
о, стойки шасси, подбитые снарядом, не выдержали силы инерции, подломилис
ь и машину юзом потянуло на правую плоскость крыла. Меня чуть не выбросил
о из кабины. Удержали привязные ремни. Отбросив ремни, выскочил из кабины,
обошел искалеченную машину.
Ц Жаль, Ц сказал я скорее сам себе, чем стоявшему рядом комиссару. Думал
на нем еще повоюю. Не дожил…
У каждого человека есть в душе особенно святые для него воспоминания. Эт
о даже не воспоминания, ибо воспоминания связаны с прошлым. А как назовеш
ь лучшее в твоей судьбе? Лучшее совсем не потому, что жилось тебе легко и р
адостно. Так уж скроена жизнь, что безоблачные дни сглаживаются в памяти.
Остается накрепко лишь опаленное теми испытаниями, когда ты почувствов
ал, чего ты стоишь, когда заглянул в глаза смерти и не свернул с курса, поме
рялся с ней силами и победил.
Когда ты ближе всего оказываешься сопричастен с великой общей народной
судьбой. А это всегда окрыляет человека и дает ему те силы, которые в обычн
ых обстоятельствах он, быть может, и не нашел бы в себе, а здесь, словно собр
ав волю и мужество многих и многих, открывает в себе неведомые ему ранее т
айники, становится неизмеримо выше себя обыденного, словно сам себя изме
рил другой меркой.
Из таких мгновений и дней складывается лучшее в человеке. И это лучшее не
уходит со временем: оно откристаллизовывается в характере, меняя и возвы
шая его: человек, взявший большой перевал, не растеряется на малом и, если
даже силы у него поубавит возраст, он постарается не показать этого, оста
ться верным той, давным-давно взятой высоте.
Не только для меня Ц для сотен и сотен людей, с которыми мы тогда шли рядо
м, таким святым и сокровенным навсегда остался Севастополь.
Страшен в своих ранах, боли и ненависти был он тогда Ц наша легенда, наше
сердце, любовь наша Ц Севастополь.
Мы покидали его!
Да, теперь можно об этом сказать: нас душила ярость. Слова утешения о том, ч
то мы выполнили свой долг, что Севастополь перемалывал лучшие фашистски
е дивизии, что он выполнил свою задачу, признаюсь, плохо доходили до нас
Мы видели корчащуюся в огне Графскую пристань, развалины его когда-то сл
овно сотканных из легенд и героики проспектов, иссеченную осколками бро
нзу памятников, развороченные, вздыбленные, несдавшиеся бастионы.
Он был весь Ц как свое, задыхающееся от боли сердце.
Я не мог спокойно слушать переворачивающую душу песню, где рассказывает
ся о том, как «последний матрос Севастополь покинул…». Мне мерещились мо
гилы друзей на Херсонесе и люди в окровавленных тельняшках, поднимающие
ся в последнюю, легендарную свою атаку.
Прощайте, дорогие друзья!
Мы вернемся! Мы обязательно вернемся.
Мы не отступаем Ц нет!
Мы сочли бы за величайшее счастье лечь рядом с вами.
Лечь, уничтожив, еще сотню Ц другую из коричневой мрази, ползущей сейчас
по дорогам Крыма.
Но приказ есть приказ…
Все не имеют права умирать.
Ведь на плечах всех нас Ц Россия.
Прощай, Севастополь!
Ты честно дрался до конца, как и подобает солдату.
И душа твоя, знамя твое не повержены. Знамя это реет над полками, готовящим
ися к новым боям.
А раны твои, боль твоя будут отомщены.
Мы уходим, чтобы вернуться.
Мало кто из нас, оставшихся тогда в живых представлял, какой еще длинный г
розовой путь впереди, сколько опаленных закатов и зорь отполыхают над зе
млей, прежде чем в дыму пожарищ забрезжит утро победы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22