И
понесла.
Байстрючок рос блажным, бзикастым - то падун свалит, то изо
рта пена - буруном, то из ноздри на манер кистеня -
сопелька...
Злы языки брехали, что дофин чудит от бабаед-травы - имелся
на то пример в простолюдье. Да выбор невелик, байстрючка-то к
родовому древу кое-как прищепили, нарекли Гельдыпом II и
помазали на царство. Но обиделась соседняя ветка - великие
князья Гаплык. Удумали переворот. Но кондуит-служба бдила
справно - обошлось малой пальбой во дворце, даром только
царевича напугали - в стельку обмочился. Князьев, не глядя
на титлы - в кишлаг. Но с тех пор царевич, как проснется, на
взвод:
- Чу! Чу! Гаплык чу! Ы-ы-а-А!..
И - в корячки.
Как престольный покой оберечь? Плохо раскрываете - поставили
на вид кондуиту, ну, заплечники и наладили товар - по
заговору к завтраку. Головы корнали ежедневно и пунктуально
- на дворцовой площади - хоть часы сверяй. Так и пошло:
"без четверти гаплык", "гаплык ноль-ноль"...
И без этого гарниру дела в царстве шли колченогим косоходом:
повитухи за военный период потрудились на славу - уж который
год ни единого женского ребеночка не народилось и в ближайшем
обозрении не заикалось. С бабаедом пересол вышел, да и
царь-папаша Указом страху в кость нагнал. Не могут бабы баб
рожать, хоть тресни. Война давным-давно минула, а они все
солдатиков, да солдатиков. Не дети - дураки петые, ведь иным
царевым маткам по ведру бабаеда, а то и более, угораздило.
Заговор налицо. И в гаплык-час на площади всех повитухов, как
одного, ампутировали. Подумали, и трахбаты по тому же месту
- за разбазаривание женского семяфонду.
А еще в народе завелись болезни - обычные и дурные. Ну,
обычные, те ладно - больше двух не пристанет, с болюном и
отвалятся, а вот дурные... Недовольством пучить начало народ-то.
В провинциях крамолия дурноцветом: "Царек - умом
поперек, так себе, недостругок..."
Кондуит с ног сбился. Кишлаг от переизбытка трещит.
А у Гельдыпа II, надобно справедливо отметить, ум все же был.
Когда некуда девать стало, Гельдып его и высунул:
- Войну, - говорит, - чу.
Министры - ура! Застоялись, мол. Пора фугарем-то пошипарить.
Веди, батькин сын! А вот с кем воевать-то? Ясно дело - с
заговорщиками! За сплочение!
Обчество струхнуло. Побежало. А кто побежал, тот себя и выдал.
Грянула сплочевная война.
Народ - сволочь. Верить никому нельзя, поэтому Гельдып II
решил:
- Чу!
Стали чугунами армию усилять. Склепали немыслимое количество
- по мужицкому образу и подобию, только покрепче, помоторнее
и похолоднее. И пошли давить заговоры по околоткам. Где мужик
схоронился, баб за антибабий уклон - в кишлаг. Там женки
дурнели и, поскольку все песни про миленького были под запретом,
мерли от неизбывной тоски. Авторитет Гельдыпа II рос - еще б
чуток, и сровнялся бы с батиным.
Той грозной порою сплочильный разлет заприметил полузабытую
Лябду.
Сляп 5
Бронелет наискосок боднул лябдянскую атмосферку и, схлопотав
поддых, кувыркнулся в эфир. Разлетный Пеняй припал к лукошку и
ахнул. Преткновение вышло оттого, что планетная лазурь была инда
в пузырь забрана и потому имела замечательные отбойные качества
- как, скажем, жиром обтянутое брюхо. И действительно, в
одном месте ласа сходила на нет - в лунку на манер пупка, а
на опупке той стояла заимка с холостой трубой. Пеняй туда и
указал.
Отбойный пузырь прозрачно стягивался и нырял под забор - в
лопухи, а посреди округлого подворья стояла замшелая изба.
Бронелет едва приткнулся на задворках. Сквозь пузырь лес
зеленел, а забор в одном месте размыкали стоеросовые ворота,
почему-то девизом вовнутрь заимки:
"Кто в Лябду лебедем - тому лады, кто либидом - тому
лябдык".
Раскудрявостей этих разлет не просек, но созвучность "лябдык
- гаплык" отметил.
Толкнули дверь. Шасть в тишинистый сумрак. И прелюбопытное
узрели.
В затхлой горнице стояли два ушата, с гроб размером, дерюгой
крытые, а более - ничего. Дерюжку задрали, видят -
мокнет голый мужик - не то в смальце, не то в маринаде, а
рыло одето в хобот, которым он сонные ветры пускает. Тут оне за
хобот его и к ответу.
- Кто таков будешь? - пытают, в пузо фугари уперев.
- Не больно-то рогом... - утер шары мужик. - Не
смотрите, что комолый, супротив вас тоже кой-чего имеем...
Был это Фиська, Хряпсов кореш. Тем часом содрали дерюгу со
второго ушата. Там тоже мужик, еще наваристей, в кисляке
примутненном плавает и пускает бульку.
- То есть кто?
- Тырло-о-о... - зевнул Фиська и хлебнул рассолу из
ушата. Тылом длани утерся. - Вы его лучше не бередьте.
Не послушались. Выволокли Тырло на просушку.
- Так... - сплюнул архаровец и, набрав воздуху,- ! ,
 !!! !
!!!!!!!!!
Молчал Тырло всегда до поры до времени. Но когда за суверенку
стебали, дипломатию отвергал напрочь. Такого наваляет!
- ... трах-х-тарарах-х всех! -
угомонился, наконец, Тырло.
- Я ж говорил... - развел руками Фиська и, пока гости
схлебывали, перехватил:
- Добро пожаловать на Лябду! - Но, видя опасную тоску,
упредил: - Сперва докалякаемся - Лябда в кумпол
непробивный одета, без нас вам туда ходу нет. А без докладу
пущать не велено.
Хотели голышам за ласковы речи по первое число всыпать, но
Пеняй, не будь дурак, смекнул и - в обходку:
- По каботажному делу мы. Негоцианты. Чем сторговаться, чем
сменяться со взаимовыгодой. Пусти, служивый, мзда будет.
- А мундирчик-то царевой войски! - кивнул хмурый Тырло.
- Это для захороны, чтоб дезертир иной разбоем не взял.
- А-а-а... - протянули архаровцы. Переглянулись:
"пустим?".
- Ворота вам заговорим! - пообещал Фиська.
- Мзду давай, - пошел на принцип Тырло.
- А обратно выпустите?
- А чего ж, выпустим, - и Фиська уже вполголоса довесил:
- Ежль карачки выдюжат...
И пошли сплочевники под ворота. Кумпол в скобе как мыльный
пузырь раскатился и впустил беспрепятственно. Но только черту
миновали, а глазурь уж внатяжку - и крепка, и булатна.
Бредут царевы лазутчики и во все глаза на ус накручивают: где
что произрастает, к чему тянется и чем дышит. О Лябде они по
молодости лет слыхом не слыхивали, потому изумлялись.
Обочь тракта поля раскинулись злаком. А в севах чугуны, зудя,
полеводят. Идут час, другой - ни души. Вдруг видят -
гонит баба на цепокате. Сплошной концентрат - что лицом, что
долу - щеки сытьем надуты.
- А не скажешь ли, красотка, - подбоченился Пеняй, -
есть ли у вас град стольный?
- А как же, и городище, и столовая при нас, - лябдя
жемчуг скалит и наголо мужиков оглядает. - Дорогой прямо, в
аккурат и упретесь.
- Вижу - умом сильна, краля, - маслил дальше Пеняй.
- А не скажешь ли - о царе таком, Гельдыпе II,
представление складываете?
- Чего ж, складываем. И о батьке, и о сыне, штабельком...
- Очень хорошо, - ободрился Пеняй. - А верность
престолу блюдете, не изменяете?
- Не с кем, милый. Блюдем, делать нечего.
- А к чему тогда, скажи, на планету чехол преткновенный
одели?! - вскричал Пеняй и сердешную за руку - цап!
- Да ну! - у лябди глаза навыдув. - Брешешь небось?
- Да чтоб я сдох!
- Вона, я смотрю, прель в атмосфере и в городище...
- Нук-нук-нук? - навострил уши Пеняй: - Может, и
заговор супротив Гельдыпа намечен?
- Насчет заговоров не скажу, - нахмурилась лябдя, -
а наговоров с три короба представлю. Соседка, к примеру, брешет,
что я укроп у нее по ночам тягаю. Заговаривается... Во! Стало
быть - заговор! Ну, этого добра у нас - в каждом дворе
по кучке. Ну, пусти, пусти, сладенький, мне на хутор пора -
маслобоить...
А разлетным уже грудь распирает - для медалей. Коли заговор
сыщут - прибавка к жалованию и приплюс к побывке, как и
положено дружинникам - целых три дня.
Затрусили бодрым цугом в столицу. А лябдя, переждав -
цепокат в лопухи, а сама - огородами - в ту же степь.
Когда до околицы оставался гак с маковкой, из города высыпала
прорва женского народу и, с гиком окружив разлетных, повела в
главную престольную избу.
Посреди светлицы на лохани сидел мужик в мокрой простыне и люто
клацал очами.
- От Гельдыпа, мля?
- От него... - оробели от такого кворума лазутчики.
Врать не смели: - Заговор искать направлены.
- Гы... - подобрел бугай. - Доброе дело, мля...
Но бровю задрал:
- Токмо смотрите... Хвори какие срамные имеете?
- Какие, извиняюсь? - не понял Пеняй.
Лябди за спиной ухнули со смеху. Мужик вздохнул.
- Ну, эта, эта... - глаза ниже опустил. - Охвостье,
мля, строевое?
- Комиссию перед вылетом прошли, а что?
- Щас узнаешь, мля, - и бабам знак сделал. - В
перекат их, ток не до смерти! Гоньба-а-а, мля...
И в лохань полез, мордюк хоботом зачехлив.
А лябди на служивых налетели и понесли, трепетных, на сеновал. С
песнями, вприпляс...
Через недельку, истерханных и скукоженных, на пуповок выкинули и
манатки вдогонку.
- Добрая терка? - крикнул под лазоревый занавес Фиська.
- Лафа! - откликнулись лябди. - Тебе спасибо,
огурчик! Сам-то скоро в гости?
- Не срок. Напитаюсь, тогда.
- Ждем!
И занавес опустился. Тырло обмылков в бронелет под прицелом
спровадил, да под курдюк ногой - чтоб жизнь медом не
казалась.
А все оттого, что Хряпс в свое время разразился геройским
подвигом. В тоске однолюбной проводив Зелю на вечный покой,
отправился в самое пекло тогдашней войны, прямиком в косяк к
аспидам. А поскольку из людей он первым такую наглость сморозил,
аспиды его в штаб допустили и выслушали как могли. А Хряпс -
крагу в морды и объявил поединок. А ведь аспиды к рыцарству
прямое отношение имели - вызов приняли и обещали биться
по-честному, безо всяких охранных хитростей. Посмеялись змеино
и, чтоб человечинкой побаловаться, машинку свою отключили.
Архаровцам того и надо было. Фиська вьюном к устройству и
слямзил, пока аспиды на трибунах за своего болели. Хряпс тогда
своего супротивника за ноздри и к "Шишу" веригой, а
Тырло - на полный форсаж. Едва от погони оторвались. На
укромной планетке аспиду хвоста выкручивали, в дугу ломали, но о
секретах всех дознались и отпустили к родной гадской маме. А
охранной такой машинки аспид больше не имел - вот так,
натурально, войне и был дан главный излом. А наперсники,
воротясь на Лябду, затянули ее непробивным лазоревым пузырем
- гадов секрет ядреной силой планеты питался.
Так и повелось у Лябды - что царству наперекосяк, то себе в
заначку. Вскрылась ошибочка главповитуха Дрызга. Понесли
солдатки от архаровцев первый женский молодняк - сработал
запрет на пацанву. Но Фиська, всех пощуплее, первым тревогу
забил.
- Ежели еще привесок обещается, то отгрохают нас бабоньки
одним только количеством. А у меня крайняя плоть засуху обещала.
Надо бы как-нибудь с передыхом, для устойчивого вдохновения.
Вот тогда-то лябди и соорудили им питательный рассол - коль
помариноваться с полгодика, выйдешь крепким как малосольный
огурец. Да и омоложение явное прослеживается. Так и зажили: бабы
в поле клопочут, в труде геройствуют, передовиков выявляют, а
как срок прийдет (к урожаю) - архаровцев из кадки долой и
пенки именно отличницам лябдянских нив и весей.
Бывало, ударницы так Фиську изъегозят, что после смены он ни
ручкой ни ножкой - и только те, кто не трудом, а сметкой
богаты, вылущивали у него твердинку мужского настроя. Хоть в том
гуже Тырло и Хряпс были подюжее, бабы Фиську любили и жалели
больше - за веселый нрав и выдумку, пусть не об морок, но по
куражу.
Особым изыском считалось оттопырить Фиську напослед, перед
отзывом - тем лябди особо друг перед другом кичились и
спрашивали у Фиськи подтверждения. Тырло прозвали
"убивцем", а Хряпса величали не иначе как
"батюшка" - поощрение делал неспеша, добротно и с
основанием. Истинно, государь был в числе его достоинств.
Урожайные гуляния шли на истом, Фиська с Тырлом ретировались к
посту, Хряпс - в стольну избу, лябди с чугунами - в
поля, а погодя - на зимние квартиры, грудняк вынашивать.
Так вне мытари минуло полвека. Лябди давно уж пообвыклись к
такой фаллократии, но случился Пеняй и вселилась в
лябдонаселение моногамная тоска.
- Вам что, пострелам, пистон раздавил и на боковую, -
жаловалась под заговенье краса-Удива. - И пока хрен в голову
не стукнет... А мне постыло. Хоть бы старичка какого на исход
лет...
...а кондуит Пеняю не поверил, к царю не допустил. Посчитали
вредным державе заговором с целью опасных слухов. И в гаплык-час
Пеняя на плаху и подвели.
- Каково последнее желание? - спросил тертый палач.
- Мне бы... - осекся Пеняй. Глазами в небе поискал.
Вздохнул, улыбнулся чему-то. - Мне б на Лябду опять...
Там...
И связкой рук хотел изобразить, но тут его и декапелировали...
Сляп 6
Время уж не шло, а спотыкалось бегьмя.
Гельдып II вовсе отческого блеску достиг - обполовинил
людишек в царстве, и тому остатку жизнь шла не в жир, а в кизяк.
Сколько лет пролетело, а зелье отворотное, на бабаеде
замешанное, продолжало крамольно действовать. Уж труха, а не
бабы остались - тужились, а девок рожать не могли. Уж и
секли их за это, и надзор денно и нощно вели - чтоб без
утайки, - а те и вовсе ояловели. Мужик после сплочевной
войны остался простой и смирный, но и он без природы не мог. А
где отдушину найти, зуд унять? Вот и приладились к вину - до
изумления, до зеленых гаремов во сне.
Гельдып же всех кавалеров запретил и самолично фрейлинами
занялся. Но и у него - мимо. Истерзался, в себе изъян ища
- бывало, задержится перед голопузой статуей иль картиной и
попредметно соизмеряется. Поэтому картины в царстве быстренько
перерисовали, и даже втихую царю скипетр подменили - на
короткий и кривой, - чтоб не удручал. Но все равно:
- Порядку в стране нету... - вздыхал и скипетром в
ноздре ковырялся.
И министры в страхе принялись дисциплину повышать везде - в
полях, в мастерских, в банях, нужниках... А в армии тех лет все
больше механического солдату было - хоть и подороже людской
плоти, но жалования не просит, все державе экономия. И уж
понятно, чугуну излишняя строгость без надобности. А тут офицеры
- чуть что, разряд под щиток, иль абразивной пудры в муфту.
И вот однажды у железного сотника Звяка от экзекуции коротыш
случился. Начистил он вид офицеру, гикнул сотню и умчался
чугун-счастья искать. Передал остальным: "Коль ячейкою
богаты - айда с нами, коль закисли спаи - гни дальше
кинемат под ибиотами..." И хруснул раскол, потому как чугуны
все как один деру дали.
Гельдыпа чуть кондрат не хватил. Издал манифест о начале
принадлежной войны - мол, кто к кому принадлежит - к
людям, или к жести безродной.
Война она всегда в точку. Мужикам от бабского вопросу
отвлечение.
А чугуны обживали себе холодные безветренные планетки, там
созерцали небесную механику и самосовершенствовались. Гельдып
мужика в армию наскреб, вытрезвил - и навалом на
чугун-редуты, авось захлебнутся. Но чугуны от ибиотов бежали,
увиливали, да так и сгинули, вновь озадачив царевых генералов.
На всяк случай послали дальнюю разведку.
А Лябда тем временем почивала всыте и в достатке - по
причине недобытности и хитрого самообустройства. И все на ней
казалось незыблемым, пока на пупок не нагрянул новый разлет...
Сляп 7
- Мятежники есть?
Фиська протер глаза от рассола и залупал как балда. Подле ушата
стояло сплошь офицерье - галунастое, мосластое, злое.
Впереди всех Штырь, с черными усиками и стеклянным пятаком в
глазу.
- Никак сам царь-государь пожаловал? - юродиво стал бить
поклоны Фиська, обливая маринадом кремовые сапоги.
Штырь медленно натянул перчатку и - с брезгом так -
вынул Фиську из ушата. Случилось, что Тырло ночевал в городище,
лечил чирей. А Фиська, помня, что таможня - лицо державы,
стоял теперь в мокром мундире, при аксельбанте и с хоботом на
веревке.
- Ты кто?
- Эта... камергер! - брякнул с кондачка Фиська.
- Может, камердинер?
- Ага, капельдинер...
- Ты мне, сукин сын, по форме докладай! - труснул
дезертира Штырь. - Имеются ли в наличии чугуны?
А чугунов было хоть завались. все они после баталии повалили на
Лябду (Фиська тогда облагочинился) - бабы принимали их
охотно, экзекуций не учиняли, а ласково применяли в сельском
хозяйстве. Приткнулся тут же и главный кибер-дезертир Звяк.
Фиська об этом, конечно, знал, но валял дурня - для
разведки.
- Чугуны? Так точно, имеются! Стоят, казаны, и все по полям,
по полям...
- Караулы?
- Ага. Ворон ужасают. Как воткнули в прошлом веке, так
вороны все: "караул! караул!"...
Так ничего путного от Фиськи не добились, даром только
облагоматили. Впустил он их под скобу, за ухо от недоброго
сплюнул и побег докладать в переговорник.
- ...Тырло, ты уж себя и Хряпса обереги, мало ли чего, -
наказал под завязку Фиська. - Лябди сами управятся.
И управились. Даже более. Через неделю Фиська узнал, что на
Лябде объявился свой, доморощенный царь - Штырь I.
А воцарение случилось так. Когда мотня началась, Тырло спрятался
в роще и дремный ушат с Хряпсом прихватил (не терпел батюшка,
когда недосол, а будили).
1 2 3 4