Затем пешим ходом вернулся в душные, влажные темно-зеленые джунгли, в которых пахло грязью, плесенью, заброшенными плавательными бассейнами в подвальном этаже старых гимнастических клубов, пахло смертью в двух тысячах миль от Хуливуда.

Глава двадцать шестая

Разборный домик с приставленным к нему генератором на заасфальтированной площадке походил на болотное чудище с младенцем. Уистлеру же он напомнил заброшенные машинные депо и воинские склады, какими обрастает практически любая военная база. «Линкольн» и «кадиллак» были припаркованы здесь один за другим.
Свистун метнулся через лужайку в защитную тень генератора. По дороге сюда он считал шаги частично чтобы умерить собственный пыл, частично чтобы поверней определить дистанцию. Оказалось, что расстояние составляет примерно две мили. Сорок минут ходьбы по часам. Генератор фыркал, гоня электричество. Горючее, на котором он работал, было штабелями расставлено рядом, отчасти под навесом.
Красная лампа, подобно тому как обстояло бы дело в настоящей студии где-нибудь в Голливуде, мерцала над входом, предупреждая посетителей о том, что идет съемка, хотя, кроме змей и жаб, появиться здесь было некому.
Рубашка и брюки на Свистуне промокли насквозь. Даже туфли, казалось, расплавились, а ремешок от часов и вовсе превратился в топленое масло.
Свет выключился. Свистун уже подумывал было рвануться в бой, когда фонарь зажегся вновь. Значит, они вернулись к работе, а никакого плана действий у него не было. Да и какой уж план в такой дали от собственного дома? Какой уж план при встрече с опасностью, которую невозможно определить? Все, что ему удалось наскрести в качестве улик, было предельно расплывчатым; вздумай он подать жалобу, ее текст уместился бы на трамвайном билете.
И все же он ощущал опасность и животом, и мошонкой. Почему Шила поцеловала его и выставила ногу под дождь, словно забыв о том, что тот льет и льет? Какого черта она вытворила это на прощание, заставив его сердце затрепетать, а его самого – превратиться в рыцаря, ищущего приключений себе на голову?
Он проверил машины. Обе оказались не заперты. В зажигании «кадиллака» торчал ключ.
Красный свет зажегся опять. Свистун пересек открытую площадку, радуясь тому, что в верхнем створе двери только одно окошко и никто не смотрит сейчас оттуда. Он повернул массивную металлическую ручку и потянул на себя тяжелую и толстую, как стена, дверь. Что ж, такой она и должна быть, чтобы не пропускать шум генератора. Порыв холодного ветра заставил его испытать минутную слабость. Но уже мгновение спустя он оказался внутри, а точнее, перед второй дверью. Очутившись в отсеке звукозаписи, он посмотрел в глубь дома через окошко, обрамленное колючей проволокой, какую используют на птицефермах.
Перед ним все было темно и тихо. Никаких движений. Он прошел и за эту дверь и обнаружил, что здесь еще прохладней. Пропотевшая рубашка чуть ли не обледенела. Задрожав от холода, он подумал о том, как стремительно реагирует сознание на температурные перемены, находя повод пожаловаться в обоих случаях. Тебе жарко – ты ропщешь. Холодно – и снова ноешь. Все время хочется, чтобы стало нормально. И все время ничего не получается.
По грязному полу вились во множестве провода. Он перебрался через них, как канатоходец, глядя прямо перед собой, – туда, где яркий свет обозначил съемочную площадку. На стене он обнаружил афишу порнофильма «Каждой утке – три раза в сутки».
Шила стояла в ослепительном свете прожекторов, притискивая к телу платье так, словно ей хотелось, чтобы оно превратилось в панцирь. На босых ногах у нее были дешевые игрушечные кандалы. Даже с такого расстояния Свистуну было видно, что на верхней губе у нее поблескивают капельки пота, а волосы, рассыпавшиеся по вискам и щекам, влажны от страха. Да и глаза у нее горели неестественно белым пламенем.
– Эй, – сказала она, и голос ее прозвучал как будто издалека, хотя и на самых высоких нотах. – По-моему, вы меня опять обманываете.
Пышная блондинка вышла из огороженной шторой кабинки для переодевания. На ней были красные кожаные сапоги, прозрачное розовое белье и ничего больше.
– Ради всего святого, Шила, солнышко, нечего так нервничать. Посмотри на меня. Мне же на это наплевать. Я занимаюсь этим долгие годы, и никогда оно меня не трогало.
Коротышка припал к тридцатипятимиллиметровой камере, установленной на треноге. Верзила сидел на переносном микшерском пульте размером с музыкальный синтезатор, на шее у него болтались наушники. Оба были чем-то рассержены и пребывали в явном нетерпении, подобно двум котам у мышиной норы: терпежу почти не было, но мышку спугнуть не хотелось.
– Я к этому не привыкла, – сказала Шила.
– Но ты же и раньше раздевалась перед камерой, верно? – возразил Баркало.
Свистун, стараясь держаться у самой стены, подкрался поближе. Отсюда, за кабинкой для переодевания, ему был виден боковой выход.
– Перед выключенной камерой, в присутствии оператора, помощника оператора, парикмахерши, гримерши…
– У нас тут не МГМ, поняла? И не съемки для журнала «Пентхаус». У нас маленькая студия на задворках Нового Орлеана. С персоналом у нас дело худо, поняла? Только те, кто нужен, чтобы снять фильм, и никого лишнего. И профсоюза у нас нет. Все наши издержки…
– Видите, в том-то и дело! Я вхожу в гильдию киноактеров и не уверена, что имею право участвовать в съемках без консультаций с профсоюзом, – сказала Шила голосом утопающей, хватающейся за соломинку.
– Ну и ну, – выдохнул Баркало. Наступившая тишина напоминала ту, которая воцаряется после того, как ударит гром. Свистун прекратил продвигаться по направлению к съемочной площадке. Но и в неподвижном положении его туфли скрипели, казалось, так, словно это ломают человеческие кости. Баркало резко повернул голову, отреагировав на едва заметный шорох с чуткостью зверя.
– Эй, Джикки, – тихо сказал он. Оператор отложил камеру и бросился в тень и в темноту – туда, где находился Свистун. В двух шагах за спиной у частного сыщика находился встроенный в стенку шкаф. Свистун отступил на два шага, скользнул в шкаф и закрыл за собою дверцу. И тут же обнаружил, что стоит на чем-то мягком и имеющем неровную форму. Пошевельнуться он не смел. Он стоял, как споткнувшийся было канатоходец, стараясь сохранить равновесие и в то же самое время сдерживая дыхание. Он слышал, как Роджо прошел мимо шкафа, дошел до самого входа и вернулся обратно.
– Болотная крыса, – донеслись до Свистуна его слова уже откуда-то со стороны съемочной площадки. – Интересно, когда это кончится?
Запах в тесном шкафу стоял ужасающий. Свистун ухитрился, не поскользнувшись, вытащить из брючного кармана плоский фонарик. Посветил вниз. Он стоял на переплетенных обнаженных телах мужчины и женщины. Женщина уткнулась лицом в шею мужчине, словно ища у него утешения и защиты. Мужчина смотрел на Свистуна, его глаза сверкали даже в тусклом свете карманного фонарика.
Волосы на затылке у Свистуна и под мышками отчаянно зазудели. Его едва не вырвало.
– Знаешь, дамочка, мне выдалась пара скверных деньков, – сказал Баркало достаточно громко для того, чтобы Свистун рискнул поднести ухо к дверце шкафа. – Парочка по-настоящему скверных деньков, поняла? Так что хватит вешать мне лапшу на уши. И целку из себя строить тоже хватит. Все вы, бляди, одинаковы. Сперва потрахаетесь, а потом делаете невинные глазки. Снимай на хер все с себя, ложись на кровать и делай все, что я тебе прикажу.
Свистун сделал три глубоких вдоха.
– Черта с два, – ответила Шила, но голос ее прозвучал крайне неуверенно. – Я ухожу отсюда.
– Никуда ты не уйдешь, пиздища безмозглая. Да и что это за дела? Едешь сюда по первому свисту…
– Я актриса. Мне предложили роль.
– Только не делай вид, будто ты не знала, о чем идет речь. Ты не актриса, а пизда. Пизда, пара буферов, круглая жопа…
– С чего это ты разговариваешь подобным образом с дамой? – спросила Буш.
– С того, что Уолтер Кейп, а это как раз тот самый человек, который собирается мне помочь, попросил, чтобы я преподал этой бляди хороший урок. Поняла? – заорал Баркало.
Свистун положил фонарик в карман и взял его на изготовку. Но сможет ли он таким образом убедить троих крутых мужиков, что это не фонарик, а пушка? Да никогда в жизни. И он устремился к выходу.
– Все будет хорошо, солнышко, – нервничая, сказала Буш. – Только делай все, как он скажет. Нонни на самом деле нормальный парень, только не надо его злить.
– Да вы что! Вы не имеете права удерживать меня здесь против воли.
Баркало расхохотался.
– Ну и что ты, на хер, сделаешь? Заорешь? А тут только змеи да крокодилы. Нет, ты лучше, на хер, послушай меня. Разденься и делай, что я тебе велю, не то я отдам тебя Дому и Джикки, а когда ты им надоешь, они бросят тебя в бо…
Свистун прошел сквозь звукоизолирующий бокс и вновь очутился на жаре. Он подошел к «линкольну», открыл дверцу, отпустил ручной тормоз, плеснул в салон бензина. Схватил одну из канистр с бензином, бросился к генератору, взломал колпак, залил бензин внутрь, метнулся к «линкольну» за новой порцией горючего.
Из собственного брючного ремня изготовил примитивную передачу.
Всего двадцать секунд ушло на то, чтобы вырубить генератор, разъединить зажигание «линкольна» и развести провода на дюйм с помощью брючного ремня. Теперь оставалось спрятаться за угол и подождать.
Пиноле вышел из дому и направился к генератору. Нажал на кнопку пуска. Искра воспламенила горючее. Огненные языки побежали по земле под навес. Пиноле увидел это, посмотрел на «линкольн», который внезапно тронулся с места, и кое о чем догадался. Он бросился бежать, как раз когда в машине взорвался бензобаки, зашвырнул и «линкольн» и самого Пиноле в болото.
Не успел еще Пиноле приземлиться, как Свистун очутился у боковой двери в дом. И укрылся за этой дверью от взрывной волны. Эхо прокатилось по заболоченным джунглям. Птицы закричали. Аллигатор, судя по всему, воспринял шум взрыва как вызов на поединок.
В доме все погрузилось в полную тьму. Отчаянно визжала одна из женщин и злобно ругался Баркало. Свистун включил фонарик и пошарил лучом во тьме. Луч упал на Буш.
– Ах нет, Нонни, только не убивай меня, – завизжала она.
Заметив, где стоит Шила, Свистун бросился к ней и вырубил фонарик.
– Это ты, Джикки? – крикнул Баркало. – Посвети сюда.
– У меня нет фонаря, – отозвался Роджо. Свистун схватил Шилу за запястье, зажал ей ладонью рот, шепнул на ухо:
– Кавалерия пришла на подмогу.
– У тебя есть фонарь, Буш? – спросил Баркало. Та ничего не ответила. Она по-прежнему визжала, умоляя Баркало не убивать ее.
Свистун вытащил Шилу из домика.
– Ну и молодчина ты, сукин сын, – сказала она.
За спиной у них неистово ругался Баркало.
Свистун чуть ли не силком втиснул Шилу в «кадиллак» и толчком пропихнул на пассажирское сиденье. Взревел мотор. Они объехали пожар, который распространился уже на деревянные части студии и весело затрещал по стенам. На бешеной скорости Свистун промчался по туннелю в джунглях и оказался у своей взятой напрокат машины.
Из багажника «кадиллака» он извлек монтировку, поднял капот и вдребезги разнес карбюратор и распределитель.
Они пересели в его машину и помчались прочь. Баркало и Роджо остались в двух милях от дороги, и транспорта у них не было, а все равно Свистун еще не чувствовал себя в полной безопасности.
Шила сидела с таким видом, словно хотела тут же наброситься на Свистуна с объятиями и удерживало ее только то, что при подобном повороте событий они окажутся в кювете, где Баркало и Роджо непременно отыщут и убьют их.
– Но почему меня? – спросила она. – Зачем столько трудов, чтобы заманить меня сюда?
Свистун искоса посмотрел на нее.
– Не знаю.
Ее платье порвалось пополам. Под ним у нее ничего не было, кроме узеньких трусиков. Увидев, что он глазеет на нее, она кое-как запахнулась.

Глава двадцать седьмая

Кокси сидел за стойкой в круглосуточной аптеке, раскладывая свои визитные карточки и одновременно заглядывая под юбку усевшейся на высокий стул у стойки потаскухе. Дело происходило в час ночи.
Он подумал об этом сукине сыне из янки, об этом говнюке Уистлере – Свистун, вот как его надо звать по-настоящему! – о том, как тот прижал его своими угрозами. Не много ли он на себя берет? Да и кто он вообще такой? Да и с кем имеет дело? Может, Кокси показался ему дешевкой? Может, мусорщиком?
Должно быть, уже убрался из Нового Орлеана. Если так, то ему повезло. Да и как же иначе, если он осмелился прижать такого человека, как Кокси, к кухонному столу с сушилкой для посуды? И где это он, интересно, научился так разговаривать? «Раздавлю тебе адамово яблоко, как яйцо». Люди так вообще не разговаривают! И швырнул ему пятерку – да нет, даже не пятерку, а четыре доллара сорок один цент – с таким видом, будто одарил по-королевски. Нет, интересно, что вся эта херня должна значить? «Никто не помешает Микки Маусу выпить кровь Кокси». Такого он в жизни не слышал. В телефильмах эти пидарасы и то так не выражаются!
Должно быть, и Свистун гомосексуалист. Половина мужиков в Хуливуде голубые. Общеизвестный факт. Пришел тут вынюхивать, выдал себя за посредника. Пидер он, а не посредник. Порнопедерастия. Детская порнография. Хочет заработать деньжат. Надо перехватить. Чтобы ему не обломились комиссионные. Этому сукину сыну. Решил нагнать страху, да не на кого-нибудь, а на самого Криба Кокси.
Кокси взялся за дело. После серии звонков он нашел Баркало у Джимми Флинна, на площади Святого Петра, где этот кофейного цвета негритос по имени Генри ухитряется и смену за стойкой отстоять, и какую-нибудь белую дамочку в подсобке оттрахать. И бабу самого Баркало, Буш, тоже, так ему рассказывали. И рассказал это ему сам Генри, когда однажды ночью ввалился сюда нанюханный прикупить амулет на шею, чтобы у него не падал. Чтобы он продолжал обрабатывать белых дамочек. Кокси подумал, знает ли высокомерный и могущественный Нонни Баркало про свою бабу и Генри. Решил, что не знает, иначе Буш потопили бы в болоте, где, по слухам, таких бабенок, как она, похоронено уже немало.
– Кто вы и что вам нужно? – заорал в трубку Баркало.
– Мы с вами не знакомы, мистер Баркало. Меня зовут Криб Кокси, я работаю в ночную смену в круглосуточной аптеке между Коммон и Рэмпарт.
– Ну, и что ты хочешь мне продать?
– Я ничего не хочу вам продать, мистер Баркало. Произошло кое-что – и это, возможно, вас заинтересует.
– Вот как? Ну, давай, рассказывай.
– Может, мне подъехать к Джимми Флинну? Интересно, как это – получить причитающееся по телефону? Сотню баксов ведь по проводу не пошлешь.
– А может, и не стоит. У нас тут поминки по одному доброму другу. Он только что погиб, и с моей стороны было бы некрасиво отвлекаться на постороннего.
– А не можете ли вы мне сказать, кто умер?
– Дом Пиноле.
– Ах ты, черт, я ведь знал Дома Пиноле. Они с Джикки Роджо частенько ко мне наведывались то за тем, то за этим.
– А конкретно, за чем? Я имею в виду и то, и это.
– Ну, сами понимаете. За травкой. За дурцой. За ширяловом.
– Выходит, ты сбытчик?
– Вроде того. Помогаю иногда друзьям.
– Ладно, приезжай.
Кокси выгнал из аптеки единственную девку и запер заведение. Если хозяева узнают, ему, конечно, не поздоровится, но он рассматривал намеченный шаг как капиталовложение в собственное будущее; не всю же жизнь оставаться ночным клерком круглосуточной аптеки.
Он настолько рассчитывал и уповал на благодарность со стороны Баркало, что позволил себе взять такси.
Войдя в зал, он усомнился в том, что попал на поминки. На стойке бара танцевала обнаженная женщина. Выпивка лилась рекой, и многие из присутствующих были изрядно пьяны. Баркало восседал за лучшим столиком вместе с Джикки Роджо и этой его бабой, которую звали Буш. На столе горела дюжина черных свечей и стояли повернутые на восток часы. Старый новоорлеанский ритуал погребения. Не хватало только тела.
Рука, похожая на окорок, схватила Кокси за грудки. Джимми Флинн объяснил, что сюда нельзя. Сугубо приватные поминки. Кокси растолковал, что его пригласили. Флинн посмотрел на Баркало, а тот жестом подозвал Кокси к себе.
Кокси подошел к столику.
– Привет, Джикки, – сказал он. – Доброй ночи, мистер Баркало. Мне очень жаль было узнать про Дома Пиноле. А где его тело?
– Здесь.
Кокси огляделся по сторонам, решив, что тела он не заметил. Возможно, оно лежит на стойке под ногами у обнаженной танцовщицы.
– Прямо здесь.
Чтобы пояснить сказанное, Баркало побарабанил по столику.
Кокси поглядел. На середине стола, в тарелке, окруженной черными свечами, лежал кончик пальца, увенчанный ногтем.
– Это все, что мы смогли отыскать, – пояснил Роджо.
Кокси чуть было не рассмеялся, но, попристальней посмотрев на Роджо, понял, что, засмейся он, и тут же стал бы покойником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30