И. Солженицын резко критикует авторов этих статей за их стремление совместить русскую национальную идею с коммунизмом.
«Конечно, – пишет Солженицын, – идея эта была разряжена в коммунистический лоскутный наряд, то и дело авторы, повторяя коммунистическую присягу, лбом стучали перед идеологией, кровавую революцию прославляя как „красивое праздничное деяние“ – и тем самым впадая в уничтожающее противоречие, ибо коммунистичность истребляет всякую национальную идею (как это и произошло на нашей земле), невозможно быть коммунистом и русским… надо выбирать». («Бодался теленок с дубом»).
Противоположную Солженицыну точку зрения изложил выдающийся русский историк-философ религиозно-православного направления Н. Бердяев, в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма».
"Большевизм, – говорил Бердяев, – гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма.
…Но самый большой парадокс в судьбе России и русской революции в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием. Это было определено всем ходом русской истории, но также и слабостью у нас творческих духовных сил. Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа…
…Русская революция универсальна по своим принципам, как и всякая большая революция (чего Солженицын не понимает), она свершилась под символикой интернационала, но она же и глубоко национальна, и национализируется все более и более по своим результатам… Только в России могла произойти коммунистическая революция. Русский коммунизм должен представляться людям запада коммунизмом азиатским… Самый интернационализм русской коммунистической революции – чисто русский, национальный".
Вся книга Н. Бердяева направлена против взглядов, которые отстаивает А.И. Солженицын. Бердяев доказывал, что именно в русском коммунизме нашла отражение идея великодержавности.
«Как это парадоксально ни звучит, – писал он, – но большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма: первым явлением было Московское царство, вторым явлением – Петровская империя. Большевизм – это сильное централизованное государство. Произошло соединение воли к социальной правде с волей к государственному могуществу, и вторая воля оказалась сильнее». (там же).
В журнале «Новый мир» No 4 за 1969 год была помещена статья А. Дементьева «О традиции и народности», направленная против великорусского национализма Чалмаева и других авторов «Молодой гвардии».
Говоря об этой статье А. Дементьева, А.И. Солженицын писал:
«Вот что нам угрожает. Не национальный дух в опасности, не природа наша, не душа, не нравственность, а марксизм-ленинизм в опасности, вот как пишет наш передовой журнал».
Солженицын не задумывается над тем, почему журналу «Молодая гвардия» в обстановке строжайшей цензуры удалось напечатать статьи Чалмаева и других смежных авторов, посвященные пропаганде идей великорусского национализма. Не понял он и другого.
"Но вот удивительно, – писал он, – из того мычания вырывались похвалы «святым праведникам, рожденным ожиданием чуда ласкового добра».
Не понял, хотя и писал там же, что «эти статья все же не зря обращали на себя много гнева с разных сторон».
Не понял также и того, почему против Чалмаева выступил не какой-либо другой журнал, а именно «наш передовой журнал» «Новый мир». Но главное, чего не хочет видеть и понимать А.И. Солженицын, это то, что современные советские руководители давно уже отошли от подлинного марксизма и стали, так же, как и Солженицын, защитниками национальной идеи, но в современной, а не старомодной модификации. Только поэтому и выступил против Чалмаева не какой-нибудь другой журнал, а именно передовой и марксистский журнал «Новый мир».
А вот громадное большинство критиков современного советского строя поняли это. Понял это, в частности, Н. Бердяев, который писал:
«Национализация русского коммунизма, о которой все свидетельствует, имеет своим источником тот факт, что коммунизм осуществляется лишь в одной стране России, и коммунистическое царство окружено буржуазно-капиталистическими государствами. Коммунистическая революция в одной стране неизбежно ведет к национализму, к националистической международной политике. Мы, например, видим, что советское правительство гораздо более сейчас интересуется связями с французским правительством, чем с французскими коммунистами. Только Троцкий остается интернационалистом, продолжает утверждать, что коммунизм в одной стране неосуществим и требует мировой революции. Поэтому он был извергнут, оказался ненужным, не соответствующим конструктивному национальному периоду коммунистической революции». (Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»).
Понял это и А.Д. Сахаров.
«Солженицын, как я считаю, – писал Сахаров, – переоценивает роль идеологического фактора в современном советском обществе. Отсюда его вера в то, что замена марксизма на здоровую идеологию, по-видимому, православие, спасет русский народ. Эта уверенность лежит в основе всей его концепции. Но я убежден, что в действительности националистическая и изоляционистская направленность мышления Солженицына, свойственный ему религиозно-патриотический романтизм приводит его к очень существенным ошибкам, делает его предложения утопическими и потенциально опасными».
И далее:
«Но есть ли в его предложениях что-либо, что одновременно является новым для руководителей страны, а в то же время приемлемым для них? Великорусский национализм, энтузиазм освоения целины – ведь все это уже использовалось и используется. Призыв к патриотизму – это уже совсем из арсенала официальной пропаганды, он невольно сопоставляется с пресловутым военно-патриотическим воспитанием и с борьбой против „низкопоклонства“ в недалеком прошлом. Сталин во время войны и до самой смерти широко допускал „приручение“ православия. Все эти параллели с предложениями Солженицына не только поразительны, они должны настораживать». (А.Д. Сахаров, статья от 03.04.1974 года).
И тут мне хочется остановиться на вопросе о коммунизме и национализме, которые Солженицын многократно противопоставляет друг другу, видя в одном в национальном – все великое, прекрасное, нравственное и свойственное природе человека, а в другом – в коммунистическом – все мелкое, мерзкое, безнравственное и чуждое природе человека. В разных местах Солженицын отмечает, что нации, национальные особенности людей обогащают человечество, делают его жизнь разнообразной и неповторимой. Каждая нация вносит свою лепту: одна – меньше, другая – больше, в общую сокровищницу культуры, а в целом мы имеем такое разнообразие красок, которые делают жизнь на земле привлекательной, а не сухой и однообразной. С такой характеристикой вклада, которые внесли отдельные нации в общечеловеческую культуру, нельзя не согласиться. Конечно, все национальности в большей или в меньшей мере внесли вклад в общечеловеческую культуру, в частности, в архитектуру, изобразительное искусство, музыку, литературу, театральное искусство и другие области и даже в политику, как демократия, например. Научный социализм нигде не предлагал все это отбросить как ненужный хлам. Наоборот, и Маркс, и Энгельс, и Ленин неоднократно подчеркивали необходимость для нового строя опереться на прошлые достижения духовной и материальной культуры всего человечества.
«Нужно взять всю культуру, – писал Ленин, – которую капитализм оставил, и из нее построить социализм. Нужно взять всю науку, технику, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества построить не можем». (Ленин, том 38, стр. 55).
Но это только одна сторона национального, скорее – народного, характера. Другая сторона, национализм, оборачивается к нам своей заскорузлостью, своим звериным оскалом, ненавистью одного народа к другому. Кичливость своим происхождением, своей культурой, выпячивание своего превосходства перед другими народами. Когда русский о поляке говорит «полячишко», об украинце – «хохол», об армянине – «армяшка», о грузине «кацо», о еврее – «жид», об узбеке – «сарт», обо всех восточных народах «черножопый», и т. д., сколько презрения он вкладывает в это понятие. Так же поступают и другие народности, в том числе и по отношению к русскому народу. Эти черты, присущие отдельным нациям, свидетельствуют о бедности и узости национального характера, и тут восхищаться нечем.
Источником богатства национальной культуры является огромное разнообразие природы и общения людей с природой. Характер природы налагает свой отпечаток на характер людей и на образование народного облика и характера. Независимо от того, процветает или чахнет нация, эти черты людей, налагаемые на них природой, останутся.
«Если человеческий характер создается обстоятельствами, – говорил Маркс, – то надо, стало быть, эти обстоятельства сделать достойными человека».
Когда я читаю рассуждения Солженицына, что не русские, а другие нации виноваты в насилиях, совершенных в России, когда я читаю Скуратова о вине евреев за насилия, совершенные в ходе русской революции, или когда я читаю русских историков, обвиняющих немцев в варварстве русской монархии, то я вижу эту, вторую, сторону национальной особенности людей и ничего хорошего для человечества в этом не усматриваю.
Если при социализме будет возможность освободиться от этой человеческой узости, то надо стоять за социализм.
Если современные руководители социалистических стран на практике испохабили идею социализма, то надо не бросаться в другую крайность, надо сделать так, чтобы освободиться от созданной ими системы и от таких руководителей и сделать социализм приемлемым для людей.
А.И. Солженицын противопоставляет марксистской идеологии православную церковь. Но православная церковь почти всегда шла рука об руку с государственной властью и подчинялась последней. И даже в период господства Сталина, особенно в последние годы его власти, православная церковь «провозглашала его богоизбранным вождем».
«За то же и он, – писал Солженицын, – держал Лавру на кремлевском снабжении. Никакого премьер-министра великой державы не встречал Сталин так, как своего послушного, дряхлого патриарха: он выходил его встречать к дальним дверям и вел к столу под локоток». («В круге первом»).
Отмечая подчиненность послениконовской православной церкви задачам Российского государства и осуждая ее за это, Солженицын тем не менее утверждает, что Россия благодаря православной церкви сохранила свое национальное здоровье вплоть до двадцатого века.
После Октябрьской революции все религии, в том числе и русская православная церковь, стали постепенно терять почву в народе. Главная причина успеха против влияния церкви состояла в том, что партия на практике регламентировала уравнение в правах, в заработной плате руководящих работников и служащих с трудящимися города и деревни. Народ проникся верой в социализм, способный вывести его из пут рабства на путь равенства и свободы.
Для русского народа, русской интеллигенции, социализм в первые годы советской власти олицетворял собою ту же веру.
«Вся история русской интеллигенции, – писал Бердяев в упомянутой книге, – подготовляла коммунизм. В коммунизм вошли знакомые черты: жажда социальной справедливости и равенства, признание классов трудящихся высшим человеческим типом, отвращение к капитализму и буржуазии, стремление к целостному миросозерцанию и целостному отношению к жизни, сектантская нетерпимость, подозрительное и враждебное отношение к культурной элите, исключительная посюсторонность, отрицание духа и духовных ценностей, придание материализму почти теологического характера. Все эти черты всегда были свойственны русской революционной и даже просто радикальной интеллигенции». (Н. Бердяев, «Истоки и смысл русского коммунизма»).
При сталинском социализме народ потерял веру в советский строй. Социализм потерял свою привлекательность и свежесть, так как партия и государство обюрократились, образовался слой привилегированных чиновников с резким разрывом в доходах, произошло обособление бюрократов от народа. Вся пропаганда стала строиться на маскировке, лжи и обмане народа. По мере того как народ стал терять веру в социализм, стало усиливаться религиозное возрождение и, в первую голову, возрождение православной церкви. А.И. Солженицын противопоставляет западной демократии авторитарный строй. Он считает, что Россия не готова к демократии и жила при ней только с февраля по октябрь 1917 года.
«До сих пор, – говорил он, – и кадеты и социал-демократы хвалятся этой демократией. Но на самом-то деле „они только исказили ее“. Еще более исказили ее за последние 50 лет».
По его мнению, русский человек так и не привык к демократии и не имеет вкуса к ней. И если сейчас ее введут в России, то это может оказаться только вредным. В своем обращении к советским руководителям он писал:
«Быть может, наша страна не дозрела до демократического строя, и авторитарный строй в условиях законности и православия был не так уж плох, раз Россия сохранила свое здоровье до ХХ-го века».
Чем же так был привлекателен монархический строй, если Солженицын не перестает восхищаться им?
При нем народ был унижен. Правящая часть русского дворянства стеснялась своего языка и пользовалась в своих салонах французским языком. Они стыдились русской национальной культуры, литературы, живописи, музыки, театра и т. д.
"Западное просвещение ХVIII века в верхних слоях русского общества, писал Н. Бердяев, – было чуждо русскому народу. Народ продолжал жить старыми религиозными верованиями и смотрел на барина, как на чуждую расу.
Лишь в XIX веке влияние Запада на образовавшуюся русскую интеллигенцию породило народолюбие и освободительное стремление.
…Народ в прошлом чувствовал неправду социального строя, основанного на угнетении и эксплуатации трудящихся, но он кротко и смиренно нес свою страдальческую долю. Но наступил час, когда он не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся. Это типический процесс. Кротость и смиренность может перейти в свирепость и разъяренность.
Ленин не смог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа. Переворот этот был так велик, что народ, живший традиционными верованиями и покорный иррациональной судьбе, вдруг почти помешался на рационализации всей жизни… поверил в машину вместо Бога". (Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»).
Для простого народа, в царское время в массе своей неграмотного, были закрыты двери учебных заведений. Так чем же было сохранено национальное здоровье русского народа? Тем, что народу прививалась рабская психология, холопская преданность барину, привычная униженность и второсортность перед барином? Или тем, что ему представлялась возможность оставаться в состоянии неподвижности и отсталости? Нет, не благодаря авторитарному строю, а в борьбе с ним русских демократов и просветителей было сохранено национальное здоровье русской интеллигенции, а вместе с нею и всего русского народа.
Занятая Солженицыным позиция в вопросе о демократии вытекает у него из концепции изоляционизма, которая излагается им последовательно во всех литературных и публицистических произведениях, в частности, в его бескомпромиссной критике всех предшественников марксизма в России. Солженицын очарован самобытностью России. Он охаивает весь Петербургский период русской истории, реформы Петра I, вытянувшего Россию из состояния изоляции и провинциальной неподвижности.
Еще 150 лет тому назад Чаадаев в своей книге «Апология сумасшедшего» осуждал такую утопическую и бесперспективную влюбленность в самобытность России.
«Я, – писал он, – не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с замкнутыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если он ясно видит ее, я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы, прежде всего, обязаны родине истиной. Я люблю мое отечество так, как Петр Великий научил меня любить его».
В этом отношении взгляды мистика Чаадаева на роль Петра I в России полностью совпадают с взглядами материалиста Чернышевского, который в очерках гоголевского периода русской литературы писал, что
«Русский должен быть патриотом в том смысле, в каком им был Петр Великий».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
«Конечно, – пишет Солженицын, – идея эта была разряжена в коммунистический лоскутный наряд, то и дело авторы, повторяя коммунистическую присягу, лбом стучали перед идеологией, кровавую революцию прославляя как „красивое праздничное деяние“ – и тем самым впадая в уничтожающее противоречие, ибо коммунистичность истребляет всякую национальную идею (как это и произошло на нашей земле), невозможно быть коммунистом и русским… надо выбирать». («Бодался теленок с дубом»).
Противоположную Солженицыну точку зрения изложил выдающийся русский историк-философ религиозно-православного направления Н. Бердяев, в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма».
"Большевизм, – говорил Бердяев, – гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма.
…Но самый большой парадокс в судьбе России и русской революции в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием. Это было определено всем ходом русской истории, но также и слабостью у нас творческих духовных сил. Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа…
…Русская революция универсальна по своим принципам, как и всякая большая революция (чего Солженицын не понимает), она свершилась под символикой интернационала, но она же и глубоко национальна, и национализируется все более и более по своим результатам… Только в России могла произойти коммунистическая революция. Русский коммунизм должен представляться людям запада коммунизмом азиатским… Самый интернационализм русской коммунистической революции – чисто русский, национальный".
Вся книга Н. Бердяева направлена против взглядов, которые отстаивает А.И. Солженицын. Бердяев доказывал, что именно в русском коммунизме нашла отражение идея великодержавности.
«Как это парадоксально ни звучит, – писал он, – но большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма: первым явлением было Московское царство, вторым явлением – Петровская империя. Большевизм – это сильное централизованное государство. Произошло соединение воли к социальной правде с волей к государственному могуществу, и вторая воля оказалась сильнее». (там же).
В журнале «Новый мир» No 4 за 1969 год была помещена статья А. Дементьева «О традиции и народности», направленная против великорусского национализма Чалмаева и других авторов «Молодой гвардии».
Говоря об этой статье А. Дементьева, А.И. Солженицын писал:
«Вот что нам угрожает. Не национальный дух в опасности, не природа наша, не душа, не нравственность, а марксизм-ленинизм в опасности, вот как пишет наш передовой журнал».
Солженицын не задумывается над тем, почему журналу «Молодая гвардия» в обстановке строжайшей цензуры удалось напечатать статьи Чалмаева и других смежных авторов, посвященные пропаганде идей великорусского национализма. Не понял он и другого.
"Но вот удивительно, – писал он, – из того мычания вырывались похвалы «святым праведникам, рожденным ожиданием чуда ласкового добра».
Не понял, хотя и писал там же, что «эти статья все же не зря обращали на себя много гнева с разных сторон».
Не понял также и того, почему против Чалмаева выступил не какой-либо другой журнал, а именно «наш передовой журнал» «Новый мир». Но главное, чего не хочет видеть и понимать А.И. Солженицын, это то, что современные советские руководители давно уже отошли от подлинного марксизма и стали, так же, как и Солженицын, защитниками национальной идеи, но в современной, а не старомодной модификации. Только поэтому и выступил против Чалмаева не какой-нибудь другой журнал, а именно передовой и марксистский журнал «Новый мир».
А вот громадное большинство критиков современного советского строя поняли это. Понял это, в частности, Н. Бердяев, который писал:
«Национализация русского коммунизма, о которой все свидетельствует, имеет своим источником тот факт, что коммунизм осуществляется лишь в одной стране России, и коммунистическое царство окружено буржуазно-капиталистическими государствами. Коммунистическая революция в одной стране неизбежно ведет к национализму, к националистической международной политике. Мы, например, видим, что советское правительство гораздо более сейчас интересуется связями с французским правительством, чем с французскими коммунистами. Только Троцкий остается интернационалистом, продолжает утверждать, что коммунизм в одной стране неосуществим и требует мировой революции. Поэтому он был извергнут, оказался ненужным, не соответствующим конструктивному национальному периоду коммунистической революции». (Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»).
Понял это и А.Д. Сахаров.
«Солженицын, как я считаю, – писал Сахаров, – переоценивает роль идеологического фактора в современном советском обществе. Отсюда его вера в то, что замена марксизма на здоровую идеологию, по-видимому, православие, спасет русский народ. Эта уверенность лежит в основе всей его концепции. Но я убежден, что в действительности националистическая и изоляционистская направленность мышления Солженицына, свойственный ему религиозно-патриотический романтизм приводит его к очень существенным ошибкам, делает его предложения утопическими и потенциально опасными».
И далее:
«Но есть ли в его предложениях что-либо, что одновременно является новым для руководителей страны, а в то же время приемлемым для них? Великорусский национализм, энтузиазм освоения целины – ведь все это уже использовалось и используется. Призыв к патриотизму – это уже совсем из арсенала официальной пропаганды, он невольно сопоставляется с пресловутым военно-патриотическим воспитанием и с борьбой против „низкопоклонства“ в недалеком прошлом. Сталин во время войны и до самой смерти широко допускал „приручение“ православия. Все эти параллели с предложениями Солженицына не только поразительны, они должны настораживать». (А.Д. Сахаров, статья от 03.04.1974 года).
И тут мне хочется остановиться на вопросе о коммунизме и национализме, которые Солженицын многократно противопоставляет друг другу, видя в одном в национальном – все великое, прекрасное, нравственное и свойственное природе человека, а в другом – в коммунистическом – все мелкое, мерзкое, безнравственное и чуждое природе человека. В разных местах Солженицын отмечает, что нации, национальные особенности людей обогащают человечество, делают его жизнь разнообразной и неповторимой. Каждая нация вносит свою лепту: одна – меньше, другая – больше, в общую сокровищницу культуры, а в целом мы имеем такое разнообразие красок, которые делают жизнь на земле привлекательной, а не сухой и однообразной. С такой характеристикой вклада, которые внесли отдельные нации в общечеловеческую культуру, нельзя не согласиться. Конечно, все национальности в большей или в меньшей мере внесли вклад в общечеловеческую культуру, в частности, в архитектуру, изобразительное искусство, музыку, литературу, театральное искусство и другие области и даже в политику, как демократия, например. Научный социализм нигде не предлагал все это отбросить как ненужный хлам. Наоборот, и Маркс, и Энгельс, и Ленин неоднократно подчеркивали необходимость для нового строя опереться на прошлые достижения духовной и материальной культуры всего человечества.
«Нужно взять всю культуру, – писал Ленин, – которую капитализм оставил, и из нее построить социализм. Нужно взять всю науку, технику, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества построить не можем». (Ленин, том 38, стр. 55).
Но это только одна сторона национального, скорее – народного, характера. Другая сторона, национализм, оборачивается к нам своей заскорузлостью, своим звериным оскалом, ненавистью одного народа к другому. Кичливость своим происхождением, своей культурой, выпячивание своего превосходства перед другими народами. Когда русский о поляке говорит «полячишко», об украинце – «хохол», об армянине – «армяшка», о грузине «кацо», о еврее – «жид», об узбеке – «сарт», обо всех восточных народах «черножопый», и т. д., сколько презрения он вкладывает в это понятие. Так же поступают и другие народности, в том числе и по отношению к русскому народу. Эти черты, присущие отдельным нациям, свидетельствуют о бедности и узости национального характера, и тут восхищаться нечем.
Источником богатства национальной культуры является огромное разнообразие природы и общения людей с природой. Характер природы налагает свой отпечаток на характер людей и на образование народного облика и характера. Независимо от того, процветает или чахнет нация, эти черты людей, налагаемые на них природой, останутся.
«Если человеческий характер создается обстоятельствами, – говорил Маркс, – то надо, стало быть, эти обстоятельства сделать достойными человека».
Когда я читаю рассуждения Солженицына, что не русские, а другие нации виноваты в насилиях, совершенных в России, когда я читаю Скуратова о вине евреев за насилия, совершенные в ходе русской революции, или когда я читаю русских историков, обвиняющих немцев в варварстве русской монархии, то я вижу эту, вторую, сторону национальной особенности людей и ничего хорошего для человечества в этом не усматриваю.
Если при социализме будет возможность освободиться от этой человеческой узости, то надо стоять за социализм.
Если современные руководители социалистических стран на практике испохабили идею социализма, то надо не бросаться в другую крайность, надо сделать так, чтобы освободиться от созданной ими системы и от таких руководителей и сделать социализм приемлемым для людей.
А.И. Солженицын противопоставляет марксистской идеологии православную церковь. Но православная церковь почти всегда шла рука об руку с государственной властью и подчинялась последней. И даже в период господства Сталина, особенно в последние годы его власти, православная церковь «провозглашала его богоизбранным вождем».
«За то же и он, – писал Солженицын, – держал Лавру на кремлевском снабжении. Никакого премьер-министра великой державы не встречал Сталин так, как своего послушного, дряхлого патриарха: он выходил его встречать к дальним дверям и вел к столу под локоток». («В круге первом»).
Отмечая подчиненность послениконовской православной церкви задачам Российского государства и осуждая ее за это, Солженицын тем не менее утверждает, что Россия благодаря православной церкви сохранила свое национальное здоровье вплоть до двадцатого века.
После Октябрьской революции все религии, в том числе и русская православная церковь, стали постепенно терять почву в народе. Главная причина успеха против влияния церкви состояла в том, что партия на практике регламентировала уравнение в правах, в заработной плате руководящих работников и служащих с трудящимися города и деревни. Народ проникся верой в социализм, способный вывести его из пут рабства на путь равенства и свободы.
Для русского народа, русской интеллигенции, социализм в первые годы советской власти олицетворял собою ту же веру.
«Вся история русской интеллигенции, – писал Бердяев в упомянутой книге, – подготовляла коммунизм. В коммунизм вошли знакомые черты: жажда социальной справедливости и равенства, признание классов трудящихся высшим человеческим типом, отвращение к капитализму и буржуазии, стремление к целостному миросозерцанию и целостному отношению к жизни, сектантская нетерпимость, подозрительное и враждебное отношение к культурной элите, исключительная посюсторонность, отрицание духа и духовных ценностей, придание материализму почти теологического характера. Все эти черты всегда были свойственны русской революционной и даже просто радикальной интеллигенции». (Н. Бердяев, «Истоки и смысл русского коммунизма»).
При сталинском социализме народ потерял веру в советский строй. Социализм потерял свою привлекательность и свежесть, так как партия и государство обюрократились, образовался слой привилегированных чиновников с резким разрывом в доходах, произошло обособление бюрократов от народа. Вся пропаганда стала строиться на маскировке, лжи и обмане народа. По мере того как народ стал терять веру в социализм, стало усиливаться религиозное возрождение и, в первую голову, возрождение православной церкви. А.И. Солженицын противопоставляет западной демократии авторитарный строй. Он считает, что Россия не готова к демократии и жила при ней только с февраля по октябрь 1917 года.
«До сих пор, – говорил он, – и кадеты и социал-демократы хвалятся этой демократией. Но на самом-то деле „они только исказили ее“. Еще более исказили ее за последние 50 лет».
По его мнению, русский человек так и не привык к демократии и не имеет вкуса к ней. И если сейчас ее введут в России, то это может оказаться только вредным. В своем обращении к советским руководителям он писал:
«Быть может, наша страна не дозрела до демократического строя, и авторитарный строй в условиях законности и православия был не так уж плох, раз Россия сохранила свое здоровье до ХХ-го века».
Чем же так был привлекателен монархический строй, если Солженицын не перестает восхищаться им?
При нем народ был унижен. Правящая часть русского дворянства стеснялась своего языка и пользовалась в своих салонах французским языком. Они стыдились русской национальной культуры, литературы, живописи, музыки, театра и т. д.
"Западное просвещение ХVIII века в верхних слоях русского общества, писал Н. Бердяев, – было чуждо русскому народу. Народ продолжал жить старыми религиозными верованиями и смотрел на барина, как на чуждую расу.
Лишь в XIX веке влияние Запада на образовавшуюся русскую интеллигенцию породило народолюбие и освободительное стремление.
…Народ в прошлом чувствовал неправду социального строя, основанного на угнетении и эксплуатации трудящихся, но он кротко и смиренно нес свою страдальческую долю. Но наступил час, когда он не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся. Это типический процесс. Кротость и смиренность может перейти в свирепость и разъяренность.
Ленин не смог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа. Переворот этот был так велик, что народ, живший традиционными верованиями и покорный иррациональной судьбе, вдруг почти помешался на рационализации всей жизни… поверил в машину вместо Бога". (Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»).
Для простого народа, в царское время в массе своей неграмотного, были закрыты двери учебных заведений. Так чем же было сохранено национальное здоровье русского народа? Тем, что народу прививалась рабская психология, холопская преданность барину, привычная униженность и второсортность перед барином? Или тем, что ему представлялась возможность оставаться в состоянии неподвижности и отсталости? Нет, не благодаря авторитарному строю, а в борьбе с ним русских демократов и просветителей было сохранено национальное здоровье русской интеллигенции, а вместе с нею и всего русского народа.
Занятая Солженицыным позиция в вопросе о демократии вытекает у него из концепции изоляционизма, которая излагается им последовательно во всех литературных и публицистических произведениях, в частности, в его бескомпромиссной критике всех предшественников марксизма в России. Солженицын очарован самобытностью России. Он охаивает весь Петербургский период русской истории, реформы Петра I, вытянувшего Россию из состояния изоляции и провинциальной неподвижности.
Еще 150 лет тому назад Чаадаев в своей книге «Апология сумасшедшего» осуждал такую утопическую и бесперспективную влюбленность в самобытность России.
«Я, – писал он, – не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с замкнутыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если он ясно видит ее, я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы, прежде всего, обязаны родине истиной. Я люблю мое отечество так, как Петр Великий научил меня любить его».
В этом отношении взгляды мистика Чаадаева на роль Петра I в России полностью совпадают с взглядами материалиста Чернышевского, который в очерках гоголевского периода русской литературы писал, что
«Русский должен быть патриотом в том смысле, в каком им был Петр Великий».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67