Как замечательно! Он предохраняется! Если бы все было так спокойно и просто. Я улыбнулся, подумав, что в прежние времена отца, нашедшего в сыновнем комоде презервативы, хватила бы кондрашка. В другом ящике я нашел нож-«бабочку» и поляроидное фото Белька топлес. У нее оказались прелестные маленькие грудки, и она мило смотрелась с поднятыми в классической «культуристской» позе руками. Как бишь ее зовут? Рут. Рут Бернетт?
Бердетт? Что бы сказали ее родители, увидев эту фотографию?
Вот что еще я нашел. Открытку, на которой были пенис и волосатые яйца, на член надеты черные очки, так что все вместе похоже на лицо мужчины с густой бородой. На обратной стороне написано: «Л. Можешь пососать мой член, когда я умру». Еще один нож и патрон в ящике стола, два расплывчатых поляроидных снимка других пистолетов, которые, наверное, принадлежали Линкольну или его друзьям. Больше ничего.
Зазвонил телефон. Я вздрогнул; в горле у меня пересохло, пришлось облизать губы, а уже потом отвечать. «Алло!» Повесили трубку. Отдернув ее от уха, я заорал в микрофон: «Твою мать, засранец! Мать твою!» В таких случаях положено извиняться! Сказать что-нибудь. Сказать: «Извините, я не туда попал». Хоть что-нибудь, чтобы я знал…
— У меня. О боже, моя комната!
Осматривая дом, я не обратил внимания на свой кабинет, полагая, что Линкольн туда не входил, потому что он никогда туда не заходит. Положив трубку, я взглянул на часы, огляделся, чтобы убедиться, что ничего не сдвинул с места и он не поймет, что я здесь побывал. Линкольн так скрытен и коварен, что я не удивился бы, узнав, что он прикрепляет к дверному косяку волоски или устраивает другие ловушки, чтобы сразу понять, не шарил ли кто у него в комнате, но беспокоиться об этом уже некогда. Вроде все на месте. Последний взгляд по сторонам. Ящики задвинуты. Фотографии на месте. Дверца шкафа закрыта. На столе пусто. Порядок, пошли. Оп-па, пистолет! Я забыл проклятую штуку на полу, еще секунда — и выключил бы свет, оставив ее там.
— Умно, Макс. Очень умно.
Я подобрал «глок», щелкнул выключателем и вышел. Снова запер дверь и пошел по коридору. Наверное, не стоило этого делать — и опасно, и некрасиво как-то. А почему некрасиво? Почему Макс Фишер расхаживает по дому с пистолетом 45 калибра в руке? Кого он намерен застрелить?
Где сейчас Лили и Грир? В магазине. Лили сказала, что они сперва заедут в магазин, а потом уж домой. Однако, вбежав в ресторан и бросив, что мне нужно идти, я был настолько не в себе, что она могла запаниковать и вернуться гораздо раньше, чем собиралась. Но я надеялся, что она не вернется. Надеялся, что она еще там. Надеялся, что телефон больше не зазвонит. Надеялся, что моя комната — по-прежнему всего лишь комната, а не новое несчастье.
С тех пор как я обыскал комнату Линкольна, дом стал еще больше. Маленький рисунок на стене, который я сделал для Лили, выглядел угрожающе, желтый коврик пылал так ярко, что я перешагнул через него, боясь наступить. Ты становишься меньше. Теряешь перспективу, самообладание. Что-то выедает тебя изнутри, а ты не в силах сопротивляться. Это твой собственный страх.
У двери в свою комнату я нажал на дверную ручку, затаил дыхание, повернул ее. Включил свет.
Пусто.
Пусто, ничего не тронуто. Комната, такая же опрятная, как всегда. Пока я не почувствовал смрад. Запах дерьма. В чистой и аккуратной комнате мерзко воняло дерьмом. Смрад заполнил ее целиком.
Мой письменный стол. На нем — две вещи: одна из любимых глубоких тарелок Лили, доверху заполненная дерьмом, в котором торчала фотокарточка.
Рядом — зеленая папка. Я держал в доме только одну зеленую папку. Намеренно. Я хранил ее в запертом сейфе на дне запертого металлического шкафчика для хранения документов. Зеленая папка лежала в сейфе вместе с моим завещанием, страховыми полисами и важными банковскими сертификатами. Лили не знала о сейфе, знал только наш адвокат. Никто, кроме меня, не догадывался, что там. В случае моей внезапной смерти адвокат сообщил бы о нем Лили и передал запасной ключ. Я не рассказал ей ничего, зная, что жена стала бы яростно возражать. Хранить папку в доме действительно было опасно, но я считал ее непреложным артефактом нашей жизни и отношений. Я представлял себе день, когда мы, состарившись, вместе перебираем бумаги. Полагал, что снова все увидеть и прочувствовать в старости будет очень важно для нас обоих.
Папка была толстая. В ней содержалось девяносто страниц информации, собранной детективом об Анвен и Грегори Майерах. А также дневник, который я вел с того дня, как поехал к Майерам в Нью-Джерси, и в котором сделал последнюю запись накануне того дня, когда Лили созналась в том, что похитила Линкольна. Как только она сказала мне правду, я почувствовал, что мне незачем больше писать о том, что я считал правдой. Мне вообще незачем стало писать. С этого мгновения то, что внушало страх, стало просто данностью.
Линкольн рос, я все меньше ему доверял и потому дважды переносил коробку в банковский сейф. Но оба раза какое-то смутное беспокойство заставляло меня забрать ее обратно. Чтобы уменьшить риск, я положил «документы Лили» на дно и прикрыл сертификатами акций и тому подобными скучными бумагами, которые не представляли особой ценности для ищейки или вора.
Даже прочитав бумаги детективного агентства, любой подумал бы, что я попросту чрезвычайно интересуюсь супружеской четой по фамилии Майер. Людьми, которые пережили одно за другим несколько ужасных событий и лишь чудом выжили и выкарабкались на другой берег жизни. Сами по себе эти ксерокопии были вполне безобидны.
Другое дело дневник. Я мог бы процитировать здесь точные, убийственные выдержки из него, но к чему? Вы уже слышали о моих вопросах, тревоге и боли, которую я испытывал в те дни. В дневнике, который Линкольн нашел и прочел, рассказывалось все. Кроме еще одной вещи, которую я обнаружил в ту ночь, когда Лили во всем призналась. Но, увидев на столе смертоносную зеленую папку, аккуратно положенную рядом с дерьмом, я о ней даже не вспомнил. Отвратительный запах, казалось, загустел и завладел каждым кубическим сантиметром комнаты; к горлу у меня подступила рвота. Я опустился в кресло. Дыша ртом, наклонился и выдернул фотографию из верхушки лоснящейся коричневой кучи. На ней наш сын, сидя на корточках на самом этом столе, срал на тарелку. Он ухмылялся в камеру и показывал ей средний палец. Поперек карточки жирным черным фломастером было написано: «Гляди, что я нашел!»
Зазвонил телефон. Я мельком посмотрел на него. Казалось, он стоит в сотне миль от меня — на другом конце стола. У меня не было сил до него дотянуться. Он зазвонил снова. И снова.
— Алло!
— Папа! — Судя по голосу, он был совершенно счастлив. — Я так и думал, что тебя застану. Получил сообщение? Сейчас оно, наверно, вполне дозрело. Чем ты объяснил старушке Лил свое поспешное бегство? Спорим, ты примчался со всех ног, чтобы поглядеть, не здесь ли я. Верно?
— Что-то в этом роде. Линкольн…
— Заткнись. Не желаю слышать ни слова. Если заговоришь, брошу трубку. Я в аэропорту. Взял твою дополнительную карту «Виза» и намерен какое-то время ей пользоваться. Я уже снял по ней несколько сотен в банкомате. Спорим, ты и не подозревал, что я знаю код, а? Не вздумай звонить в «Визу» и блокировать карту, понял?
— Да пользуйся ей, но послушай… Он заговорил еще увереннее:
— Хорошо, так. Через десять минут я сажусь на самолет до Нью-Йорка. Чтобы вы с мамочкой знали и не волновались. Потом я достану машину и поеду навестить мистера и миссис Майер. Нам есть о чем поговорить.
— Линкольн…
— Заткнись, козел! Я поговорю с ними, а потом подумаю о вас. Может быть. Может, вернусь, может, нет. Не вздумай потащиться за мной следом. Кроме того, следующий самолет на Нью-Йорк только через три часа. Я проверил. Даже если попытаешься, ничего не выйдет. Держись от меня подальше. Ты мне задолжал, говнюк. Ты и Лили задолжали мне куда больше этого. Не лезь ко мне, пока я с тобой не свяжусь. А пока буду жить на деньги с твоей кредитной карточки, так что не блокируй ее.
Мне нужно было сказать ему только одно. Я должен был рискнуть.
— Линкольн, Майеры…
— Заткнись! — И короткие гудки.
Прежде всего я взял тарелку, стряхнул содержимое в унитаз и спустил воду. Затем полоскал тарелку в чистой воде до тех пор, пока она снова не заблестела. Этого мало. Я отнес ее на кухню, положил в раковину, налил жидкого отбеливателя и оставил в этой химической ванне на несколько минут, а потом вымыл горячей водой с мылом. Все еще не удовлетворенный, поставил тарелку в пустую посудомоечную машину и включил ее. Интересно, что подумала впоследствии Лили, открыв дверцу и увидев всего одну тарелку. Странные вещи творились в тот вечер в хозяйстве Фишеров.
Я не хотел, чтобы Лили застала меня и принялась выпытывать, что произошло за последние несколько часов. Какое-то время я раздумывал, не сознаться ли во всем, даже в том, что Линкольн узнал правду, прочитав мой дневник, который я много лет от нее скрывал. Но тогда мы всю ночь будем выяснять отношения, нам понадобятся часы, чтобы все взвесить, обо всем поспорить (больше всего мне достанется за дневник) и, надеюсь, помириться. Но на это уйдет время, а сейчас нельзя терять времени. Линкольн вот-вот сядет на самолет в Нью-Йорк и сделает то, что он, черт возьми, замыслил сделать с Манерами, когда доберется до места.
Я позвонил в справочное Лос-Анджелесского аэропорта. Мальчик сказал правду: самолет, вылетающий как раз сию минуту в Нью-Йорк, — последний на ближайшие три часа. Нет, в Ньюарк тоже нет рейсов. Через час будет рейс на Хартфорд, через два — на Филадельфию. Оба города слишком далеко, так что это не имеет смысла. Мне был нужен Нью-Йорк или Нью-Джерси, но ни туда, ни туда нельзя было попасть в ближайшие сто восемьдесят минут плюс время полета. На секунду я преисполнился надежд, подумав, что даже при наличии действующей кредитной карточки шестнадцатилетнему автомобиля напрокат не дадут. Точно! Ему придется оставаться в аэропорту, пока он не придумает выхода, а я выиграю время, в котором отчаянно нуждаюсь. И все же этот молодой человек хранил у себя пистолет 45 калибра, приклеенный скотчем к задней стенке комода, и раскрыл самый секретный из моих секретов. А значит, он достаточно смекалист и ловок, чтобы найти способ добраться до Сомерсета, штат Нью-Джерси, гораздо быстрее, чем я.
Поскольку я понятия не имел, где они сейчас живут, следующим шагом я позвонил в справочное Нью-Джерси и спросил, проживают ли в Сомерсете Анвен и Грегори Майер. Проживают. Черт побери, проживают! В том самом странном и призрачном доме, который должен был заменить им утраченного ребенка.
Я сидел и думал, потом в новой надежде обзвонил несколько чартерных авиалиний, указанных в телефонном справочнике, и спросил, сколько они берут за аренду частного самолета и пилота для полета на Восток. Цены оказались безумными, но я был готов пойти на это, пока мне не сказали, что на устройство всего потребуется самое меньшее три часа. Я обзвонил аэропорты в Бербанке, Сакраменто и Сан-Франциско. Ничего не выходит. Оттуда были рейсы на Нью-Йорк, но мне на них не успеть.
Спустя считанные секунды после того, как я повесил трубку, потратив время на еще один бесполезный разговор, зазвонил телефон. Молясь, чтобы это оказался Линкольн, чтобы я успел сказать ему ту единственно важную вещь, которой он не знал, я схватил трубку. И услышал голос Мэри По.
— Алло?
— Макс, это Мэри. Я звоню из машины, так что слышно будет плохо. Ствол Линкольна настоящий, и он краденый. Судя по серийному номеру — из той партии оружия, которую увели полгода назад во Флориде: грузовик на шоссе ограбили. К тому же это оружие высшей лиги, очень мощная дрянь. Террористы обожают «глоки», потому что их делают по большей части из пластика, и металлодетектор в аэропорту их не обнаруживает. Это не дешевка с распродажи, Макс. От этой штуки дрожь пробирает, даже когда у тебя самого пистолет. Но ты сказал, пушка все еще на месте? Тогда все в порядке. Просто забери ее и держи на коленях, или сунь в сейф до тех пор, пока парень не придет домой.
Я постарался поскорей отделаться от нее, попросив ни в коем случае не говорить о пистолете Лили. Понятия не имея, сколько пробуду на Востоке, я пошел в спальню и уложил небольшую сумку — джинсы, рубашки, белье… хватит на три-четыре дня. Я знал, что нужно оставить Лили записку с объяснениями, чтобы она не сошла с ума от беспокойства, когда вернется и обнаружит, что мы оба исчезли. Что я мог сказать? «Я бегу за нашим сыном, он узнал, что его похитили…» Что вообще тут можно сказать? Думать было некогда. Я написал, что Линкольн сбежал, возможно, с Элвисом и Бельком. Я постараюсь найти его, пока ничего не случилось. Потому-то я и кинулся тогда, как сумасшедший из ресторана — Линкольн сказал мне, что мы ему осточертели, и он намерен уйти от нас и жить сам по себе. Ложь, умалчивающая о стольком, что была почти похожа на правду. Лили поверит, а на большее мне сейчас и надеяться нечего. Лили упорно хотела сама принимать все решения, касающиеся воспитания Линкольна, но тут она меня поймет. Она знает, как он зол, и как гнусно иногда себя ведет. Услышав, что он убежал, она не удивится. Как только что-нибудь узнаю, написал я, сразу позвоню.
Я выбежал из дома, запер дверь, бездумно глянул в окно гостиной и увидел, что оставил в нескольких комнатах свет. В голове пронеслось воспоминание о том, как я менял лампочку в одном из светильников и крикнул Грир, чтобы она сходила на кухню и принесла новую лампочку. «Да, папочка». Тихий топоток ее ног в тапочках, бегущих по покрытому ковром полу, вдалеке ее голосок, просящий маму дать лампочку для папы. Какой будет наша жизнь, когда мне в следующий раз придется менять лампочку в нашем доме? Сколько времени пройдет до следующего вворачивания лампочки?
Меня ожидало что-то мрачное и зловещее, а этот лос-анджелесский вечер, словно в насмешку, выдался чудесным, напоенным мягкими ароматами. Как приятно было бы посидеть на заднем дворике, выпить бокал бренди, негромко проговорить до поздней ночи. Мы частенько так сидели. Грир обычно засыпала на коленях у кого-то из нас, как когда-то, много лет назад, Линкольн. Мы их не беспокоили. Слишком хорошо было сидеть всем вместе. Когда Кобб был еще жив, он обычно лежал на боку возле наших кресел, вытянув длинные лапы. Когда Грир была совсем маленькой, он еще был с нами. Не раз, войдя в комнату, мы видели крошку возле собаки — она стояла рядом, но никогда до него не дотрагивалась.
— Кобб! О господи.
Подумав о собаке, я припомнил одну любопытную деталь. Единственным человеком, которому старый чудак давал себя гладить, был Линкольн.
Пока однажды мальчик не вбежал в дом в слезах, хныча, что Кобб только что на него огрызнулся. Никто из нас не мог этому поверить, ведь мы знали, какие у них отношения. Мы успокоили мальчика, сказав, что пес, наверное, спал и ему приснился дурной сон или еще что-нибудь. Мы все трое подошли к собаке, чтобы посмотреть, что случилось. Мы нашли Кобба на его любимом месте, он грелся на солнце, лежа на теплых камнях патио. Мы сказали Линкольну, чтобы он попробовал снова погладить пса. Когда мальчик потянулся к серому великану, Кобб не то заворчат, не то зарычал. Получилось страшновато. То был конец эпохи. С того дня и до самой своей смерти Кобб не желал, чтобы кто-нибудь из нас, даже его юный друг, к нему прикасайся. Он по-прежнему высовывал длинный язык, посылая, как уверяла Лили, воздушные поцелуи, но трогать себя не давал. Когда же это случилось? Идя к машине, я пытался сообразить, когда именно с собакой произошла перемена. Кажется, после того, как мы с Линкольном стали побратимами. А может быть, и нет. Мои мысли неслись так быстро и пытались увязать воедино столько нитей, что это уже было бесполезно и опасно. Я придумал фразу, которая стала для меня чем-то вроде молитвы на все случаи жизни: «Мне нужно спокойствие, а не самообладание». Когда я выруливал задним ходом с подъездной дорожки, опустив стекло в окне, чтобы лицо овевал прохладный воздух, в глубине души я еще не мог поверить, что вот-вот полечу через всю страну в погоне за сыном, который узнал слишком много за слишком короткий срок и совершает непоправимую ошибку.
Крутя руль, я стал повторять раз за разом: «Мне нужно спокойствие, а не самообладание». Я твердил это на Уилшир, петляя меж красных и желтых задних габаритных огней. Повторял на бульваре Ла-Сьенега, ведущем к аэропорту: «Мне нужно спокойствие, а не самообладание».
В баке почти кончился бензин. Я заехал на заправочную станцию и остановился возле колонки самообслуживания. Кассир в будке посмотрел на меня в бинокль. Сидя не более чем в тридцати футах от меня, он смотрел на меня в бинокль: вдруг я грабитель? Отличная идея для «Скрепки», но жизнь, в которой я занимался этой работой, сейчас казалась далекой, как Берег Слоновой Кости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Бердетт? Что бы сказали ее родители, увидев эту фотографию?
Вот что еще я нашел. Открытку, на которой были пенис и волосатые яйца, на член надеты черные очки, так что все вместе похоже на лицо мужчины с густой бородой. На обратной стороне написано: «Л. Можешь пососать мой член, когда я умру». Еще один нож и патрон в ящике стола, два расплывчатых поляроидных снимка других пистолетов, которые, наверное, принадлежали Линкольну или его друзьям. Больше ничего.
Зазвонил телефон. Я вздрогнул; в горле у меня пересохло, пришлось облизать губы, а уже потом отвечать. «Алло!» Повесили трубку. Отдернув ее от уха, я заорал в микрофон: «Твою мать, засранец! Мать твою!» В таких случаях положено извиняться! Сказать что-нибудь. Сказать: «Извините, я не туда попал». Хоть что-нибудь, чтобы я знал…
— У меня. О боже, моя комната!
Осматривая дом, я не обратил внимания на свой кабинет, полагая, что Линкольн туда не входил, потому что он никогда туда не заходит. Положив трубку, я взглянул на часы, огляделся, чтобы убедиться, что ничего не сдвинул с места и он не поймет, что я здесь побывал. Линкольн так скрытен и коварен, что я не удивился бы, узнав, что он прикрепляет к дверному косяку волоски или устраивает другие ловушки, чтобы сразу понять, не шарил ли кто у него в комнате, но беспокоиться об этом уже некогда. Вроде все на месте. Последний взгляд по сторонам. Ящики задвинуты. Фотографии на месте. Дверца шкафа закрыта. На столе пусто. Порядок, пошли. Оп-па, пистолет! Я забыл проклятую штуку на полу, еще секунда — и выключил бы свет, оставив ее там.
— Умно, Макс. Очень умно.
Я подобрал «глок», щелкнул выключателем и вышел. Снова запер дверь и пошел по коридору. Наверное, не стоило этого делать — и опасно, и некрасиво как-то. А почему некрасиво? Почему Макс Фишер расхаживает по дому с пистолетом 45 калибра в руке? Кого он намерен застрелить?
Где сейчас Лили и Грир? В магазине. Лили сказала, что они сперва заедут в магазин, а потом уж домой. Однако, вбежав в ресторан и бросив, что мне нужно идти, я был настолько не в себе, что она могла запаниковать и вернуться гораздо раньше, чем собиралась. Но я надеялся, что она не вернется. Надеялся, что она еще там. Надеялся, что телефон больше не зазвонит. Надеялся, что моя комната — по-прежнему всего лишь комната, а не новое несчастье.
С тех пор как я обыскал комнату Линкольна, дом стал еще больше. Маленький рисунок на стене, который я сделал для Лили, выглядел угрожающе, желтый коврик пылал так ярко, что я перешагнул через него, боясь наступить. Ты становишься меньше. Теряешь перспективу, самообладание. Что-то выедает тебя изнутри, а ты не в силах сопротивляться. Это твой собственный страх.
У двери в свою комнату я нажал на дверную ручку, затаил дыхание, повернул ее. Включил свет.
Пусто.
Пусто, ничего не тронуто. Комната, такая же опрятная, как всегда. Пока я не почувствовал смрад. Запах дерьма. В чистой и аккуратной комнате мерзко воняло дерьмом. Смрад заполнил ее целиком.
Мой письменный стол. На нем — две вещи: одна из любимых глубоких тарелок Лили, доверху заполненная дерьмом, в котором торчала фотокарточка.
Рядом — зеленая папка. Я держал в доме только одну зеленую папку. Намеренно. Я хранил ее в запертом сейфе на дне запертого металлического шкафчика для хранения документов. Зеленая папка лежала в сейфе вместе с моим завещанием, страховыми полисами и важными банковскими сертификатами. Лили не знала о сейфе, знал только наш адвокат. Никто, кроме меня, не догадывался, что там. В случае моей внезапной смерти адвокат сообщил бы о нем Лили и передал запасной ключ. Я не рассказал ей ничего, зная, что жена стала бы яростно возражать. Хранить папку в доме действительно было опасно, но я считал ее непреложным артефактом нашей жизни и отношений. Я представлял себе день, когда мы, состарившись, вместе перебираем бумаги. Полагал, что снова все увидеть и прочувствовать в старости будет очень важно для нас обоих.
Папка была толстая. В ней содержалось девяносто страниц информации, собранной детективом об Анвен и Грегори Майерах. А также дневник, который я вел с того дня, как поехал к Майерам в Нью-Джерси, и в котором сделал последнюю запись накануне того дня, когда Лили созналась в том, что похитила Линкольна. Как только она сказала мне правду, я почувствовал, что мне незачем больше писать о том, что я считал правдой. Мне вообще незачем стало писать. С этого мгновения то, что внушало страх, стало просто данностью.
Линкольн рос, я все меньше ему доверял и потому дважды переносил коробку в банковский сейф. Но оба раза какое-то смутное беспокойство заставляло меня забрать ее обратно. Чтобы уменьшить риск, я положил «документы Лили» на дно и прикрыл сертификатами акций и тому подобными скучными бумагами, которые не представляли особой ценности для ищейки или вора.
Даже прочитав бумаги детективного агентства, любой подумал бы, что я попросту чрезвычайно интересуюсь супружеской четой по фамилии Майер. Людьми, которые пережили одно за другим несколько ужасных событий и лишь чудом выжили и выкарабкались на другой берег жизни. Сами по себе эти ксерокопии были вполне безобидны.
Другое дело дневник. Я мог бы процитировать здесь точные, убийственные выдержки из него, но к чему? Вы уже слышали о моих вопросах, тревоге и боли, которую я испытывал в те дни. В дневнике, который Линкольн нашел и прочел, рассказывалось все. Кроме еще одной вещи, которую я обнаружил в ту ночь, когда Лили во всем призналась. Но, увидев на столе смертоносную зеленую папку, аккуратно положенную рядом с дерьмом, я о ней даже не вспомнил. Отвратительный запах, казалось, загустел и завладел каждым кубическим сантиметром комнаты; к горлу у меня подступила рвота. Я опустился в кресло. Дыша ртом, наклонился и выдернул фотографию из верхушки лоснящейся коричневой кучи. На ней наш сын, сидя на корточках на самом этом столе, срал на тарелку. Он ухмылялся в камеру и показывал ей средний палец. Поперек карточки жирным черным фломастером было написано: «Гляди, что я нашел!»
Зазвонил телефон. Я мельком посмотрел на него. Казалось, он стоит в сотне миль от меня — на другом конце стола. У меня не было сил до него дотянуться. Он зазвонил снова. И снова.
— Алло!
— Папа! — Судя по голосу, он был совершенно счастлив. — Я так и думал, что тебя застану. Получил сообщение? Сейчас оно, наверно, вполне дозрело. Чем ты объяснил старушке Лил свое поспешное бегство? Спорим, ты примчался со всех ног, чтобы поглядеть, не здесь ли я. Верно?
— Что-то в этом роде. Линкольн…
— Заткнись. Не желаю слышать ни слова. Если заговоришь, брошу трубку. Я в аэропорту. Взял твою дополнительную карту «Виза» и намерен какое-то время ей пользоваться. Я уже снял по ней несколько сотен в банкомате. Спорим, ты и не подозревал, что я знаю код, а? Не вздумай звонить в «Визу» и блокировать карту, понял?
— Да пользуйся ей, но послушай… Он заговорил еще увереннее:
— Хорошо, так. Через десять минут я сажусь на самолет до Нью-Йорка. Чтобы вы с мамочкой знали и не волновались. Потом я достану машину и поеду навестить мистера и миссис Майер. Нам есть о чем поговорить.
— Линкольн…
— Заткнись, козел! Я поговорю с ними, а потом подумаю о вас. Может быть. Может, вернусь, может, нет. Не вздумай потащиться за мной следом. Кроме того, следующий самолет на Нью-Йорк только через три часа. Я проверил. Даже если попытаешься, ничего не выйдет. Держись от меня подальше. Ты мне задолжал, говнюк. Ты и Лили задолжали мне куда больше этого. Не лезь ко мне, пока я с тобой не свяжусь. А пока буду жить на деньги с твоей кредитной карточки, так что не блокируй ее.
Мне нужно было сказать ему только одно. Я должен был рискнуть.
— Линкольн, Майеры…
— Заткнись! — И короткие гудки.
Прежде всего я взял тарелку, стряхнул содержимое в унитаз и спустил воду. Затем полоскал тарелку в чистой воде до тех пор, пока она снова не заблестела. Этого мало. Я отнес ее на кухню, положил в раковину, налил жидкого отбеливателя и оставил в этой химической ванне на несколько минут, а потом вымыл горячей водой с мылом. Все еще не удовлетворенный, поставил тарелку в пустую посудомоечную машину и включил ее. Интересно, что подумала впоследствии Лили, открыв дверцу и увидев всего одну тарелку. Странные вещи творились в тот вечер в хозяйстве Фишеров.
Я не хотел, чтобы Лили застала меня и принялась выпытывать, что произошло за последние несколько часов. Какое-то время я раздумывал, не сознаться ли во всем, даже в том, что Линкольн узнал правду, прочитав мой дневник, который я много лет от нее скрывал. Но тогда мы всю ночь будем выяснять отношения, нам понадобятся часы, чтобы все взвесить, обо всем поспорить (больше всего мне достанется за дневник) и, надеюсь, помириться. Но на это уйдет время, а сейчас нельзя терять времени. Линкольн вот-вот сядет на самолет в Нью-Йорк и сделает то, что он, черт возьми, замыслил сделать с Манерами, когда доберется до места.
Я позвонил в справочное Лос-Анджелесского аэропорта. Мальчик сказал правду: самолет, вылетающий как раз сию минуту в Нью-Йорк, — последний на ближайшие три часа. Нет, в Ньюарк тоже нет рейсов. Через час будет рейс на Хартфорд, через два — на Филадельфию. Оба города слишком далеко, так что это не имеет смысла. Мне был нужен Нью-Йорк или Нью-Джерси, но ни туда, ни туда нельзя было попасть в ближайшие сто восемьдесят минут плюс время полета. На секунду я преисполнился надежд, подумав, что даже при наличии действующей кредитной карточки шестнадцатилетнему автомобиля напрокат не дадут. Точно! Ему придется оставаться в аэропорту, пока он не придумает выхода, а я выиграю время, в котором отчаянно нуждаюсь. И все же этот молодой человек хранил у себя пистолет 45 калибра, приклеенный скотчем к задней стенке комода, и раскрыл самый секретный из моих секретов. А значит, он достаточно смекалист и ловок, чтобы найти способ добраться до Сомерсета, штат Нью-Джерси, гораздо быстрее, чем я.
Поскольку я понятия не имел, где они сейчас живут, следующим шагом я позвонил в справочное Нью-Джерси и спросил, проживают ли в Сомерсете Анвен и Грегори Майер. Проживают. Черт побери, проживают! В том самом странном и призрачном доме, который должен был заменить им утраченного ребенка.
Я сидел и думал, потом в новой надежде обзвонил несколько чартерных авиалиний, указанных в телефонном справочнике, и спросил, сколько они берут за аренду частного самолета и пилота для полета на Восток. Цены оказались безумными, но я был готов пойти на это, пока мне не сказали, что на устройство всего потребуется самое меньшее три часа. Я обзвонил аэропорты в Бербанке, Сакраменто и Сан-Франциско. Ничего не выходит. Оттуда были рейсы на Нью-Йорк, но мне на них не успеть.
Спустя считанные секунды после того, как я повесил трубку, потратив время на еще один бесполезный разговор, зазвонил телефон. Молясь, чтобы это оказался Линкольн, чтобы я успел сказать ему ту единственно важную вещь, которой он не знал, я схватил трубку. И услышал голос Мэри По.
— Алло?
— Макс, это Мэри. Я звоню из машины, так что слышно будет плохо. Ствол Линкольна настоящий, и он краденый. Судя по серийному номеру — из той партии оружия, которую увели полгода назад во Флориде: грузовик на шоссе ограбили. К тому же это оружие высшей лиги, очень мощная дрянь. Террористы обожают «глоки», потому что их делают по большей части из пластика, и металлодетектор в аэропорту их не обнаруживает. Это не дешевка с распродажи, Макс. От этой штуки дрожь пробирает, даже когда у тебя самого пистолет. Но ты сказал, пушка все еще на месте? Тогда все в порядке. Просто забери ее и держи на коленях, или сунь в сейф до тех пор, пока парень не придет домой.
Я постарался поскорей отделаться от нее, попросив ни в коем случае не говорить о пистолете Лили. Понятия не имея, сколько пробуду на Востоке, я пошел в спальню и уложил небольшую сумку — джинсы, рубашки, белье… хватит на три-четыре дня. Я знал, что нужно оставить Лили записку с объяснениями, чтобы она не сошла с ума от беспокойства, когда вернется и обнаружит, что мы оба исчезли. Что я мог сказать? «Я бегу за нашим сыном, он узнал, что его похитили…» Что вообще тут можно сказать? Думать было некогда. Я написал, что Линкольн сбежал, возможно, с Элвисом и Бельком. Я постараюсь найти его, пока ничего не случилось. Потому-то я и кинулся тогда, как сумасшедший из ресторана — Линкольн сказал мне, что мы ему осточертели, и он намерен уйти от нас и жить сам по себе. Ложь, умалчивающая о стольком, что была почти похожа на правду. Лили поверит, а на большее мне сейчас и надеяться нечего. Лили упорно хотела сама принимать все решения, касающиеся воспитания Линкольна, но тут она меня поймет. Она знает, как он зол, и как гнусно иногда себя ведет. Услышав, что он убежал, она не удивится. Как только что-нибудь узнаю, написал я, сразу позвоню.
Я выбежал из дома, запер дверь, бездумно глянул в окно гостиной и увидел, что оставил в нескольких комнатах свет. В голове пронеслось воспоминание о том, как я менял лампочку в одном из светильников и крикнул Грир, чтобы она сходила на кухню и принесла новую лампочку. «Да, папочка». Тихий топоток ее ног в тапочках, бегущих по покрытому ковром полу, вдалеке ее голосок, просящий маму дать лампочку для папы. Какой будет наша жизнь, когда мне в следующий раз придется менять лампочку в нашем доме? Сколько времени пройдет до следующего вворачивания лампочки?
Меня ожидало что-то мрачное и зловещее, а этот лос-анджелесский вечер, словно в насмешку, выдался чудесным, напоенным мягкими ароматами. Как приятно было бы посидеть на заднем дворике, выпить бокал бренди, негромко проговорить до поздней ночи. Мы частенько так сидели. Грир обычно засыпала на коленях у кого-то из нас, как когда-то, много лет назад, Линкольн. Мы их не беспокоили. Слишком хорошо было сидеть всем вместе. Когда Кобб был еще жив, он обычно лежал на боку возле наших кресел, вытянув длинные лапы. Когда Грир была совсем маленькой, он еще был с нами. Не раз, войдя в комнату, мы видели крошку возле собаки — она стояла рядом, но никогда до него не дотрагивалась.
— Кобб! О господи.
Подумав о собаке, я припомнил одну любопытную деталь. Единственным человеком, которому старый чудак давал себя гладить, был Линкольн.
Пока однажды мальчик не вбежал в дом в слезах, хныча, что Кобб только что на него огрызнулся. Никто из нас не мог этому поверить, ведь мы знали, какие у них отношения. Мы успокоили мальчика, сказав, что пес, наверное, спал и ему приснился дурной сон или еще что-нибудь. Мы все трое подошли к собаке, чтобы посмотреть, что случилось. Мы нашли Кобба на его любимом месте, он грелся на солнце, лежа на теплых камнях патио. Мы сказали Линкольну, чтобы он попробовал снова погладить пса. Когда мальчик потянулся к серому великану, Кобб не то заворчат, не то зарычал. Получилось страшновато. То был конец эпохи. С того дня и до самой своей смерти Кобб не желал, чтобы кто-нибудь из нас, даже его юный друг, к нему прикасайся. Он по-прежнему высовывал длинный язык, посылая, как уверяла Лили, воздушные поцелуи, но трогать себя не давал. Когда же это случилось? Идя к машине, я пытался сообразить, когда именно с собакой произошла перемена. Кажется, после того, как мы с Линкольном стали побратимами. А может быть, и нет. Мои мысли неслись так быстро и пытались увязать воедино столько нитей, что это уже было бесполезно и опасно. Я придумал фразу, которая стала для меня чем-то вроде молитвы на все случаи жизни: «Мне нужно спокойствие, а не самообладание». Когда я выруливал задним ходом с подъездной дорожки, опустив стекло в окне, чтобы лицо овевал прохладный воздух, в глубине души я еще не мог поверить, что вот-вот полечу через всю страну в погоне за сыном, который узнал слишком много за слишком короткий срок и совершает непоправимую ошибку.
Крутя руль, я стал повторять раз за разом: «Мне нужно спокойствие, а не самообладание». Я твердил это на Уилшир, петляя меж красных и желтых задних габаритных огней. Повторял на бульваре Ла-Сьенега, ведущем к аэропорту: «Мне нужно спокойствие, а не самообладание».
В баке почти кончился бензин. Я заехал на заправочную станцию и остановился возле колонки самообслуживания. Кассир в будке посмотрел на меня в бинокль. Сидя не более чем в тридцати футах от меня, он смотрел на меня в бинокль: вдруг я грабитель? Отличная идея для «Скрепки», но жизнь, в которой я занимался этой работой, сейчас казалась далекой, как Берег Слоновой Кости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28