Доктор Мастерсон ожидал нас в вестибюле. Натянутая улыбка прикрывала суровое, каменное выражение его лица. Пожимая руки, мужчины глянули друг на друга, как враждебные коты, и я пальцем о палец не ударила, чтобы хоть немного разрядить обстановку, потому что я откровенно устала от всех этих психологических игр. Доктор Мастерсон располагал нужной нам информацией, и он выдаст нам ее неискаженной, целиком и полностью, на основе сотрудничества или судебным порядком. У него был выбор. Не задерживаясь, мы прошли в его кабинет, и на этот раз он закрыл дверь.
— Итак, чем я могу быть вам полезен? — спросил он сразу же, как только сел на стул.
— Дополнительной информацией, — ответила я.
— Разумеется, но должен признаться, доктор Скарпетта, — продолжал он так, как будто Марино не было в комнате, — не вижу, что еще я мог бы рассказать вам об Эле Ханте, что было бы полезным в вашем расследовании. Вы ведь смотрели его историю болезни, и я рассказал вам все, что помнил...
Марино оборвал его:
— Да, ну что ж, мы здесь для того, чтобы немного освежить вашу память, — сказал он, доставая сигареты. — И мы интересуемся не только Элом Хантом.
— Я не понимаю.
— Нас гораздо больше интересует его приятель, — объяснил Марино.
— Приятель? - Доктор Мастерсон бросил на него холодный оценивающий взгляд.
— Имя Френки вызывает у вас какие-нибудь ассоциации?
Доктор Мастерсон принялся протирать свои очки, и я решила, что это его любимая уловка, позволяющая выиграть время для размышления.
— Когда здесь находился Эл Хант, у вас был еще один пациент — мальчик по имени Френки, — добавил Марино.
— К сожалению, не припоминаю.
— Сожалейте о чем хотите, док, но вам придется рассказать нам, кто такой Френки.
— В «Вальгалле» всегда очень много пациентов, не менее трехсот, лейтенант, — ответил доктор Мастерсон, — я просто не в состоянии запомнить каждого, особенно, тех, кто находился здесь недолго.
— То есть, вы хотите сказать, что пациент Френки находился здесь недолго? — сказал Марино.
Доктор Мастерсон протянул руку за своей трубкой. Он допустил явный промах, и в его глазах я заметила раздражение.
— Ничего подобного я вам не говорил, лейтенант. — Он принялся медленно утрамбовывать в трубке табак. — Но если вы дадите мне немного больше информации об этом пациенте, молодом человеке, которого вы называете Френки, возможно, у меня и появится хотя бы слабый проблеск. Вы можете рассказать о нем что-нибудь еще, кроме того, что он «мальчик»?
Я решила вмешаться:
— Очевидно, у Эла Ханта в то время, когда он находился здесь, был друг, некто, кого он называл Френки. Эл упоминал о нем во время разговора со мной. Нам кажется, что этот человек первое время, после приема в больницу, содержался в Бэкхолле, а затем был переведен на другой этаж, где мог познакомиться с Элом. По описанию, Френки — высокий, стройный, темноволосый. Кроме того, он любил вязать — увлечение довольно нетипичное для пациентов-мужчин, я думаю.
— Все это вам рассказал Эл Хант? — спросил доктор Мастерсон безо всякого выражения.
— Кроме того, Френки был фанатично аккуратен, — уклонилась я от ответа на его вопрос.
— Боюсь, что любовь к вязанию не совсем то, что могло бы привлечь мое внимание, — прокомментировал он, снова зажигая трубку.
— Кроме того, в состоянии стресса он, возможно, заикался, — добавила я, сдерживая раздражение.
— Хм-м. Видимо, это кто-то со спастической дисфонией в дифференциальном диагнозе. Может быть, именно с этого и начнем...
— Вам нужно начать с того, что прекратить заниматься ерундой, — грубо вмешался Марино.
— Вот как, лейтенант? — Доктор Мастерсон снисходительно улыбнулся. — Ваша враждебность не обоснованна.
— Это вы у меня в подвешенном состоянии, и стоит мне захотеть, я вас в одну минуту обосную — наложу на вас судебное распоряжение и привлеку вашу задницу к ответственности, чтобы засадить в тюрьму за соучастие в убийстве. Как это звучит? — Марино свирепо уставился на него.
— С меня уже вполне достаточно вашей наглости, — ответил доктор Мастерсон с раздражающим спокойствием. — Я не люблю, когда мне угрожают. Я на это плохо реагирую, лейтенант.
— А я плохо реагирую на тех, кто тратит мое время попусту, — парировал Марино.
— Кто такой Френки? — снова попыталась я вернуться к теме разговора.
— Уверяю вас, что не могу сказать без подготовки, — ответил доктор Мастерсон. — Если вы будете так добры, что подождете несколько минут, я схожу посмотрю, что можно извлечь из нашего компьютера.
— Спасибо, — сказала я, — мы подождем.
Едва психиатр вышел за дверь, как Марино тут же понес:
— Что за мешок с дерьмом?
— Марино, — сказала я устало.
— Не похоже, чтобы это заведение было переполнено детьми. Могу поспорить, что семидесяти пяти процентам пациентов здесь перевалило за шестьдесят. Ты же понимаешь, что молодые люди должны задерживаться в памяти, верно? Он чертовски хорошо знает, кто такой Френки, и, возможно, даже мог бы нам сказать размер ботинок негодяя.
— Возможно.
— Что значит «возможно»? Я тебе говорю, что парень попусту тянет кота за хвост.
— И он будет продолжать это делать до тех пор, пока ты, Марино, грубишь ему.
— Вот дерьмо! — Он встал, подошел к окну позади стола доктора Мастерсона и, раздвинув занавески, уставился в окно, за которым было уже позднее утро. — Я ненавижу, когда кто-то мне врет. Клянусь Богом, если он меня доведет, я засажу его задницу. Чертовы психолекари! Их пациентом может быть Джек Потрошитель, и им до лампочки. Они будут продолжать тебе врать, укладывать зверя в постель и кормить его с ложечки куриным бульоном, как будто он — сама Америка. — Он помолчал, а затем пробормотал, ни к селу, ни к городу: — По крайней мере, снег прекратился.
Дождавшись, пока Марино снова сел, я сказала:
— Думаю, угрохать ему обвинением в соучастии в убийстве было чересчур.
— Но это заставало его быть внимательнее, не так ли?
— Дай ему шанс сохранить лицо, Марино.
Он курил, угрюмо уставившись в занавешенное окно.
— Я думаю, теперь он уже понял, что помочь нам — в его же интересах.
— Да, но не в моих интересах сидеть здесь и играть с ним в кошки-мышки. Даже сейчас, когда мы сидим и болтаем, псах Френки разгуливает на свободе и вынашивает свои сумасшедшие мысли, которые тикают, как чертова бомба, готовая вот-вот рвануть.
Я вспомнила свой тихий дом в тихом районе, медальон Кери Харпера, висящий на ручке моей двери, и шепчущий голос на моем автоответчике: «У тебя действительно светлые волосы, или ты обесцвечиваешь их?..» Как странно. Я ломала голову над этим странным вопросом. Почему это имеет для него значение?
— Если Френки — наш убийца, — тихо сказала я, глубоко вздохнув, — то я не могу себе представить, какая может быть связь между Спарацино и этими убийствами.
— Посмотрим, — пробормотал Марино, зажигая сигарету и мрачно глядя на закрытую дверь.
— Что ты имеешь в виду?
— Я никогда не перестаю удивляться тому, как одно обстоятельство оказывается связанным с другим, — ответил он загадочно.
— О чем ты? Какое обстоятельство, Марино?
Он взглянул на часы и выругался:
— Куда, черт побери, он пропал? Отправился обедать?
— Надеюсь, он ищет историю болезни Френки.
— Да. И я надеюсь.
— Что это за обстоятельства, которые оказываются связанными с другими? — снова спросила я. — Не мог бы ты выражаться более конкретно?
— Давай посмотрим на все это с такой точки зрения, — предложил Марино. — У меня есть совершенно отчетливое ощущение, что если бы не эта проклятая книга, которую писала Берил, все трое были бы сейчас живы. И Хант, скорее всего, тоже все еще здравствовал бы.
— Я в этом не уверена.
— Ну конечно, нет. Ты всегда так чертовски объективна. Это мое мнение, о'кей? — Он посмотрел на меня и потер усталые глаза. Его лицо раскраснелось. — У меня такое ощущение, договорились? И оно подсказывает мне, что между убийцей и Берил изначально существовало связующее звено: Спарацино и книга. А затем одно обстоятельство привело к другому. Дальше псих убивает Харпера. Потом мисс Харпер проглатывает достаточно таблеток, чтобы свалить лошадь, так что ей не надо больше слоняться в одиночестве по ее громадному жилищу, в то время как рак сжирает ее заживо. И Хант вешается на балке в своих дурацких трусах.
Перед моим мысленным взором проплыло оранжевое волокно со странным сечением в виде трехлистника клевера, вслед за ним рукопись Берил, Спарацино, Джеб Прайс, голливудский сынок сенатора Патина, миссис Мактигю и Марк. Они были конечностями и связками одного тела, которое я не могла собрать воедино. Каким-то необъяснимым образом люди и события, не имеющие отношения друг к другу, как по волшебству замыкались на Френки. Марино был прав. Одно обстоятельство всегда оказывается связанным с другим. Убийство никогда не возникает на пустом месте. Впрочем, это касается вообще всего дурного.
— У тебя есть какая-нибудь теория насчет того, в чем именно заключается эта связь? — спросила я у Марино.
— Нет, черт побери, ни одной, — ответил он, зевая, как раз в тот момент, когда доктор Мастерсон вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь.
Я с удовлетворением заметила, что в руках у него была стопка папок.
— Ну, — сдержанно сказал он, не глядя на нас, — я не нашел никого с именем Френки, видимо, это было его прозвище. Поэтому я подобрал тех, кто подходит по времени лечения, возрасту и расе. Здесь у меня истории болезни шести белых мужчин, исключая Эла Ханта, которые были пациентами в Валхолле в течение того временного интервала, который вас интересует. Все они в возрасте от тринадцати до двадцати четырех лет.
— Почему бы вам просто не дать их нам просмотреть, пока вы будете сидеть и курить свою трубку? — Марино был настроен менее воинственно, но не намного.
— Я бы предпочел только рассказать их истории по причинам конфиденциальности, лейтенант. Если к кому-то из них у вас возникнет острый интерес, мы изучим его историю болезни подробнее. Так будет достаточно корректно?
— Да, вполне, — сказала я прежде, чем Марино успел что-либо возразить.
— Первый случай, — начал доктор Мастерсон, открывая верхнюю папку. — Девятнадцать лет, из Хайлэнд-Парк, Иллинойс, принят в декабре 1978 года с анамнезом: злоупотребление наркотиками, а конкретнее — героином. — Он перевернул страницу. — Рост — пять футов восемь дюймов, вес — сто семьдесят фунтов, глаза — карие, шатен. Его лечение продолжалось три месяца.
— Эл Хант попал к вам лишь в апреле, — напомнила я, — они находились здесь в разное время.
— Да, наверное, вы правы. Это мое упущение. Значит, мы можем его вычеркнуть. — Он отложил папку в сторону.
Я глянула на Марино предупреждающим взглядом. Я видела, что он готов взорваться, его лицо стало красным, как у Деда Мороза.
Открыв вторую папку, доктор Мастерсон продолжил:
— Следующий — четырнадцатилетний юноша, блондин с голубыми глазами, пять футов три дюйма, сто пятнадцать фунтов. Принят в феврале 1979 года, выписан шесть месяцев спустя. В его анамнезе — утрата чувства реальности и фрагментарный бред. Ему был поставлен диагноз: шизофреник неорганизованного или гебефренического типа.
— Вы не могли бы объяснить, что, черт побери, это означает? — спросил Марино.
— Это означает бессвязную причудливую манеру поведения, полную социальную отстраненность и другие странности поведения. Например... — Доктор Мастерсон помолчал, просматривая страницу. — Он мог отправиться утром на автобусную остановку, но так и не появиться в школе. А однажды его нашли сидящим под деревом и рисующим странные, бессмысленные рисунки в блокноте.
— Да, А теперь он знаменитый художник, живущий в Нью-Йорке, — пробормотал Марино с сардонической усмешкой, — его зовут Френк, Франклин, или его имя начинается на Ф?
— Нет. Ничего похожего.
— Итак, кто же следующий?
— Следующий — двадцатидвухлетний мужчина из Делавера. Рыжие волосы, серые глаза, э... пять футов десять дюймов, сто пятьдесят фунтов. Принят в марте 1979 года, выписан в июне. У него был диагносцирован органический галлюцинаторный синдром. Провоцирующим фактором являлась темпоральная лобная эпилепсия и в анамнезе — злоупотребление гашишем. Течение заболевания осложнялось дисфорическим настроением и попыткой кастрировать себя, как реакцией на галлюцинацию.
— Что значит дисфорическое? — спросил Марино.
— Беспокойнее, нетерпеливое, подавленное.
— Это было до того, как он пытался сделаться сопрано, или после?
Доктор Мастерсон начал проявлять признаки раздражения, и на самом деле я его понимала.
— Следующий, — скомандовал Марино, как сержант на плацу.
— Четвертый случай — восемнадцатилетний юноша, волосы — черные, глаза — карие, пять футов девять дюймов, сто сорок два фунта. Его приняли в мае 1979 года, диагноз — шизофреник параноидального типа. В анамнезе, — он перелистнул страницу и протянул руку за трубкой, — рассеянный гнев и беспокойство, с сомнениями по поводу тождественности пола и явным страхом, что его примут за гомосексуалиста. Начало этого психоза, очевидно, было связано с тем, что в мужском туалете к нему подошел гомосексуалист.
— Задержитесь на этом случае. — Если бы Марино не остановил доктора Мастерсона, это сделала бы я. — Нам нужно поговорить именно о нем. Сколько времени он пробыл в Валхолле?
Доктор Мастерсон раскуривал свою трубку, заглядывая тем временем в записи, после чего ответил:
— Десять недель.
— Которые как раз попали на время пребывания здесь Ханта, — подытожил Марино.
— Совершенно верно.
— Значит, кто-то подошел к нему в мужском туалете, я у него поехала крыша? Что с ним случилось? В чем заключался его психоз? — спросил Марино.
Доктор Мастерсон переворачивал страницы. Затем он поднял очки на лоб и ответил:
— Проявление мании величия. Он верил, что Бог руководит его поступками.
— Какими поступками? — Марино подался вперед на стуле.
— Здесь не содержится никаких подробностей, за исключением того, что он довольно причудливо выражался.
— И он был параноидальным шизофреником? — уточнил Марино.
— Да.
— Вы не могли бы описать симптомы этой формы шизофрении?
— С классической точки зрения, — начал доктор Мастерсон, — существует набор характерных признаков, в который входит и бред величия, или галлюцинации с величественным содержанием. Тут может присутствовать и навязчивая ревность, и экстремизм в межличностных отношениях, и уверенность в бесспорности собственных представлений, а в некоторых случаях — стремление к насилию.
— Откуда он сам? — спросила я.
— Из Мэриленда.
— Черт, — пробормотал Марино. — Он жил с родителями?
— Он жил со своим отцом.
— Вы уверены, что он был параноиком, а не шизофреником недифференцированного типа? — вмешалась я.
Разница была существенна. Шизофреники недифференцированного типа, как правило, не способны спланировать преступление и успешно избежать ареста. Человек, которого мы искали, был достаточно организован, чтобы заранее подготовить и совершить свои преступления, и при этом ускользнуть от полиции.
— Я совершенно уверен, — ответил доктор Мастерсон и после небольшой паузы вежливо добавил: — Довольно интересно, что имя пациента — Френк.
Он вручил мне папку, и мы с Марино бегло просмотрели ее содержимое. Френк Итен Эймс, или Френк И., и, таким образом, — «Френки», заключила я. Эймс был выписан из «Вальгаллы» в конце июля 1979 года и вскоре после этого, согласно записи доктора Мастерсона, сделанной в то время, сбежал из дома в Мэриленде.
— Откуда вам известно, что он сбежал из дома? — спросил Марино, взглянув на психиатра. — Откуда вам известно, что с ним произошло после того, как он покинул это заведение?
— Его отец звонил мне. Он был очень расстроен, — ответил доктор Мастерсон.
— И что же дальше?
— Боюсь, ни я, ни кто другой ничего не могли сделать — Френк был совершеннолетним.
— Вы помните, чтобы кто-нибудь называл его Френки? — спросила я.
Он покачал головой.
— А как насчет Джима Барнза? Он был социальным сотрудником, прикрепленным к Френку Эймсу?
— Да, — неохотно признал доктор Мастерсон.
— У Френка Эймса был какой-нибудь неприятный инцидент с Джимом Барнзом? — спросила я.
Доктор Мастерсон некоторое время колебался, а затем нехотя ответил:
— Как будто...
— Какого характера?
— Как будто сексуального, доктор Скарпетта. И ради Бога, я пытаюсь помочь. Надеюсь, вы поведете себя корректно в отношении этого случая.
— Эй, — сказал Марино, — можете на это рассчитывать. Я имею в виду, что мы не планируем рассылать пресс-релизы.
— Значит, Френк знал Эла Ханта, — сказала я.
Напряженное лицо доктора Мастерсона отражало внутреннюю борьбу:
— Да. Именно Эл выдвинул обвинения.
— В яблочко, — пробормотал Марино.
— Что вы имеете в виду, говоря, что Эл Хант выдвинул обвинения? — спросила я.
— Я имею в виду, что он пожаловался одному из наших психотерапевтов, — ответил доктор Мастерсон, в его голосе появились оборонительные интонации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36